Норман Спинрад Сорняк времени

Я, искра разума, которая является моим сознанием, обитаю там, где не существует ни места, ни времени. Объективная продолжительность моей жизни — сто десять лет, но судя по моему сознанию, я бессмертен — ощущение того, что я себя ощущаю, никогда не может прекратиться. Я и младенец, и ребенок, и юноша, и очень дряхлый старик, умирающий на чистых белых простынях. Я — все эти люди одновременно, всегда был ими всегда буду ими в том месте, где обитает мой разум в вечном моменте, отделенном от времени.

Моя вечность — сто десять лет. Моя жизнь похожа на биографию в книге: неизменная, ивариантная, ограниченная по длине, бесконечная по продолжительности. 3 апреля 2040 года я рождаюсь. 2 декабря 2150 года я умираю. Все события между этими датами пролетают в одно мгновение. Говорят, что я передвигаюсь вдоль них вперед и назад по собственной воле, вечно проживая каждое их них снова и снова и снова. Даже это не настоящая правда. Я переживаю каждый момент из моих ста десяти лет одновременно, раз и навсегда.

…Как мне все вам рассказать? И сможете ли вы меня понять? Наш общий язык базируется на концепциях времени, которые у нас различны. Для меня время не существует таким, каким вы его представляете.

Я не продвигаюсь последовательно от момента к моменту подобно слепцу, ощупью находящему путь в туннеле. Я обитаю во всех точках туннеля одновременно, и глаза мои широко раскрыты. время для меня в определенном смысле то же самое, что для вас пространство, поле, по которому я могу двигаться более чем в одном направлении.

Ну как же мне рассказать? Да и поймете ли вы меня? Мы, все мы — люди, рожденные от женщин, но в каком-то смысле у вас со мной меньше общего, чем с обезьяной или амебой. Но я д о л ж е н както все вам рассказать. Для меня уже слишком поздно будет слишком поздно было слишком поздно. Я попался в этот вечный ад и никогда не смогу из него выбраться, даже в смерть. Моя жизнь неизменна, инвариантна, потому что я съел Темп, Сорняк Времени. Но вы не должны этого делать! Вы обязаны меня выслушать! Обязаны понять! Вырвите Сорняк Времени с корнем! Я должен попробовать рассказать вам все по-своему. Бессмысленно пытаться начать с начала. Начала нет. И конца нет. Лишь значимые области времени. позвольте мне описать их. Возможно, вы сможете меня понять…

8 сентября 2050 года. Мне десять лет. Я в кабинете доктора Фиппса, директора психиатрической клиники, в которой провел последние восемь лет. 12 июня 2053 года они наконец поймут, что я не сумасшедший. Это будет все, что они поймут, но этого окажется достаточно, чтобы выписать меня. Но 8 сентября 2050 года я все еще в клинике.

8 сентября 2050 года — день возвращения первой экспедиции к Тау Кита. Их прибытие показывают по телевизору, вот почему я в кабинете директора и смотрю телевизор вместе с ним. Именно из-за этой экспедиции я и нахожусь в госпитале. Я болтал о ней все предыдущие десять лет. Я требовал, чтобы корабль подвергли карантину, привезенные образцы растений уничтожили и не позволили им расти в почве Земли. Большую часть моей жизни эти слова принимали за очевидный симптом шизофрении — в конце концов, корабль стартовал лишь 12 июля 2048 года, а возвращался сегодня.

Но 8 сентября 2050 года они пребывали в ожидании. Об этом дне я бормотал, едва появившись из материнского лона, и он настал. И вот я наедине с доктором Фиппсом наблюдаю, как на телеэкране изображение корабля садится на изображение огромного бетонного поля.

— Заставьте их понять! — кричу я, зная, что это безнадежно.

— Остановите их, доктор Фиппс, остановите! — Фиппс смотрит на меня с тревогой. В его голубых глазках проявляется смесь жалости, смущения и страха. Он очень хорошо знаком с историей моей болезни. Пухлая папка, заполенная записями сотен сеансов терапии, лежит рядом с портативным телевизором на его столе. В каждой их этих записей отмечен один и тот же день: 8 сентября 2050 года. Я снова и снова иснова повторял одну и ту же историю. Корабль отправится к Тау Кита 12 июля 2048 года. Экспедиция обнаружит, что у звезды двенадцать планет… Лишь единственная из них — пятая — окажется подобной Земле, на ней найдут растительную и животную жизнь… Экспедиция привезет с собой образцы и семена небольшого растения с зелеными листьями и маленькими пурпурными цветками… Растению дадут название «tempis ceti»… Позднее его станут называть Темп… И прежде, чем свойства этого растения полностью поймут, его семенa какимто образом распространятся и Темп начнет процветать на Земле… Где-то и отчего-то люди начнут есть листья Темпа. И станут изменяться. Они начнут говорить о будущем, и их станут считать сумасшедшими — пока не начнут наступать те будущие события, о которых они говорили…

Затем растение будет объявлено все закона как опасный наркотик. поедание его листьев приравняют к преступлению… Но, как и любой запретный плод, Темп будут продолжать есть… И в конце концов поедатели Темпа станут самыми разыскиваемыми преступниками в мире. Все правительства Земли станут пытаться вытянуть из их свихнувшихся мозгов секреты будущего… Все это записано в истории моей болезни, с которой доктор Фиппс знаком. Восемь лет она считалась на удивление упорной навязчивой идеей.

Но сегодня 8 сентября 2050 года. Как я и предсказывал, корабль с Тау Кита вернулся. Опускается пандус, экипаж начинает выходить, а доктор Фиппс смотрит на меня застывшими глазами. Я вижу, как напрягаются мышцы его челюстей, когда капитана обступают репортеры. Это высокий, худой человек, в руках у него небольшой мешок.

Репортеры обступают его со всех сторон, и капитан смущенно качает головой. — Позвольте мне сначала сделать короткое сообщение, — решительно говорит он. — А вы поберегите силы на остальную команду.

Телеэкран заполняет узкое, с четкими чертами бледное лицо капитана. — Экспедиция оказалась успешной, — говорит он. — В системе Тау Кита обнаружено двенадцать планет, пятая из них подобна Земле, на ней есть растения и примитивные животные. Очень странные там животные…

— А что же в них странного? — выкрикивает репортер. Капитан хмурится и пожимает широкими плечами. — Ну, хотя бы то,что все они вроде бы травоядные и питаются одним из видов растений, доминирующим в местной флоре. Никаких хищников. И нетрудно понять, почему. Не знаю, как бы вам получше объяснить, но похоже, что каждое животное заранее знает, что сделает другое еще раньше, чем оно это задумает. И то, что собираемся сделать мы — тоже. У нас ушло чертовски много времени на сбор образцов. Нам кажется, что это как-то связано с тем растением. Оно делает нечто странное с чувством времени.

— На основании чего вы это утверждаете? — спрашивает репортер.

— Видите ли, мы скормили это растение лабораторным животным. И с ними, кажется, что-то случилось. Их стало буквально невозможно поймать. Впечатление такое, будто они живут в некоем моменте будущего, или что-то в этом роде. Вот почему доктор Ломинов назвал это растение «tempis ceti».

— А как этот темпис выглядит? — спрашивает кто-то.

— Ну, оно похоже на… — начинает капитан. — Подождите-ка,

— говорит он. — У меня с собой есть образец.

Он открывает мешочек и что-то из него достает. Камера показывает руку капитана крупным планом. Он держит небольшое растение. У него широкие зеленые листья и маленькие пурпурные цветки.

Рука доктора Фиппса начинает непроизвольно дрожать. Он смотрит на меня. Смотрит, смотрит, смотрит…

12 мая 2062 года. Я в маленькой комнатке. Можете считать ее палатой в клинике. Можете назвать и лабораторией, можете тюремной камерой — на самом деле она и то, и другое, и третье. Я здесь уже три месяца.

Я сижу в удобном кресле с подлокотниками. Напротив меня за столом сидит человек из безымянного правительственного бюро расследования. На столе крутится магнитофон. Сидящий напртив человек сосредоточенно хмурится.

— Объект — декабрь 2081 года, — говорит он. — Вы расскажете мне все, что знаете о событиях в декабре 2081 года. Я гляжу на него молча и угрюмо. Мне до смерти надоели все эти люди из отделов разведки, советов по экономике, научных бюро и их бесконечные напрасные расспросы.

— Послушай, — рявкает человек, — мы слишком хорошо тебя знаем, и поэтому не станем взывать к твоему несуществующему чувству патриотизма. Мы также понимаем, что тебе глубоко наплевать на то, что могут значить твои знания для твоей же страны. Но запомни вот что: ты — приговоренный судом преступник. Приговор твой бессрочный. Пойди нам навстречу, и мы выпустим тебя через два года. Станешь запираться, и мы будем гноить тебя здесь до тех пор, пока твоя тупая башка не сообразит, что другого пути на волю нет. Так вот, объект — декабрь 2081 года. Ну, д а в а й!

Я вздыхаю. Я знаю, бессмысленно говорить кому-либо из них, что знание будущего бесполезно, что будущее не может быть изменено, потому что оно не было изменено, потому что оно не будет изменено. Они не воспримут тот факт, что выбор — это иллюзия, вызванная тем, что будущие области времени скрыты от тех, кто в блаженном неведении последовательно движется вдоль потока времени от одного момента к другому. Они откажутся понять, что моменты будущего времени неотличимы от моментов прошлого или настоящего времени — фиксированные, неизменные, инвариантные. Они живут в иллюзии последовательного времени. Поэтому я начинаю говорить о декабре 2081 года. Я знаю, что он не отстанет, пока я не расскажу все, что знаю о годах между нынешним моментом времени и декабрем 2150. Я знаю, что они не будут удовлетворены, потому что не удовлетворены, не были удовлетворены, не будут удовлетворены…

Поэтому я расскажу им об этом ужасном декабре, который в их будущем наступит через девять лет…

2 декабря 2150 года. Я стар, очень стар, мне сто десять лет. Мое искалеченное временем тело лежит на больничной койке между чистыми белыми простынями. Легкие, сердце, сосуды, органы — все отказываются мне служить. Только разум мой вечно неизменен, разум младенца-ребенка-юноши-мужчины-старика. Я, в некотором смысле, умираю. После этого дня, 2 декабря 2150 года, мое тело больше не будет существовать как живой организм. Для меня время после этой даты столь же пусто, как и время до 3 апреля 2040 года в другом темпоральном направлении.

В каком-то смысле я умираю. Но в другом смысле я бессмертен. Искра моего сознания никогда не погаснет. Мой разум не придет к концу, потому что у него нет ни конца, ни начала. Я существую внутри одного мгновения, которое продолжается всегда и растянуто на сто десять лет.

Представьте мою жизнь как главу в книге, книге вечности, книге без первой и последней страницы. Глава, то есть мой жизненный отрезок, занимает сто десять страниц. У нее есть начало и конец, но сама она существует столько же, сколько существует книга, бесконечная книга вечности.

Или же представьте мою жизнь в виде линейки длиной сто десять сантиметров. Линейка «начинается» на единице и «кончается» на цифре сто десять. но «начало» и «конец» относятся к длине, но не продолжительности.

Я умираю. Я всегда испытываю умирание, но никогда не испытываю смерть. Смерть — это отсутствие ощущений. Она никогда не сможет меня настигнуть.

Для меня 2 декабря 2150 года — всего лишь значимая область времени, темная стена, конечная точка, за которой все скрыто. Другая стена расположена возле 3 апреля 2040 года.

3 апреля 2040 года. Нечто внезапно обрывается, не-ничто столь же внезапно начинается. Я рождаюсь. Что для меня означает родиться? Как я могу вам рассказать? И сможете ли вы меня понять? Моя жизнь, весь отрезок в сто десять лет, возникает сразу, мгновенно. В «момент» своего рождения я одновременно нахожусь и в момент своей смерти и во всех моментах между ними. Я появляюсь из лона матери и вижу свою жизнь так, как вы видите картину или некий сложный ландшафт — весь сразу и целиком. Я вижу свое странное, странное младенчество, всю его непостижимость, когда я появляюсь на свет, уже прекрасно владея английским и не говорю на нем хорошо лишь из-за пока что недоразвитого голосового аппарата, когда, едва появившись из материнского лона, начинаю требовать, чтобы корабль, прилетевший с Тау Кита 8 сентября 2050 года был подвергнут карантину и одновременно знаю, что мои требования будут направсны, ведь они уже были напрасными, будут напрасными, уже напрасны, и зная уже в момент своего рождения, что я есть, был и буду всем тем, кем я когда-то был/есть/буду и не смогу абсолютно ничего во всем этом изменить.

Я рождаюсь, я умираю на чистых белых простынях, я в кабинете доктора Фиппса наблюдаю за посадкой корабля, я в правительственной тюрьме болтаю два года о будущем, и я же на некой лесной поляне, где растут кустики с широкими зелеными листьями и маленькими пурпурными цветками, и я срываю листья и ем их и знаю, что буду это делать делал делаю… Я появляюсь на свет и вижу застывшую картину своей жизни, цепь неизменных событий, нарисованную на неподвижном и вечном холсте времени…

Но я не просто в и ж у «картину». Я с а м картина» и я же художник, и я же стою рядом и разглядываю ее, и я же никто из них.

И я вижу неизменную область времени, которая определяет все остальное — 4 марта 2060 года. Измените ее, и вся картина растворится, а я стану жить во времени, как любой другой человек, один благословенный момент за другим, свободный от адского всезнания. Но само подобное изменение — тоже иллюзия.

4 марта 2060 года, лес неподалеку от того места, где родился. Но даже знание о том ужасе, который этот день принес, приносил и будет приносить, не меняет ничего. Я это делаю делал буду делать, потому что делал буду делать делаю…

3 апреля 2040 года, и я рождаюсь, младенец-ребенок-юноша-мужчина-старик, в правительстенной тюрьме в психиатрической клинике умираю на чистых белых простынях…

4 марта 2060 года. Мне двадцать лет. Я на лесной поляне. Передо мной небольшое растение с широкими зелеными листьями и маленькими пурпурными цветками — Темп, Сорняк Времени, что преследовал, преследует и будет преследовать меня всю мою бесконечную жизнь. Я знаю, что я делаю буду делать делал, потому что буду делать делал и делаю.

Ну как я могу объяснить? Как дать вам понять, что этот момент неизбежен, инвариантен, что хотя я знал, знаю и буду знать о его жутких последствиях, тем не менее не сделаю ничего, дабы изменить его.

Язык для этого не подходит. То, что я говорю вам — неизбежная полуправда. Все действия, которые я совершаю за свои сто десять лет, приосходят одновременно. Но даже это утверждение лишь намекает на правду, потому что «одновременно» означает «в одно и то же время», а «время», в том смысле как вы сами понимаете это слово, в моей жизни неуместно. Но давайте я объясню попроще.

Допустим, я говорю, что все действия, которые я когда-либо совершал, буду совершать или совершаю, происходят одновременно. Поэтому никакое знание, приобретенное на конкретном отрезке времени, не может повлиять на любое другое действие, совершаемое нв другом отрезке. Попробую объяснить иначе. Допустим, для меня действия и ощущения полностью независимы друг от друга. В момент своего рождения я сразу совершаю все, что мне предстоит сделать в жизни, мгновенно, слепо, в едином движении. И лишь в следующий «момент» я начинаю сознавать результаты всех этих миллиардов действий и тот ужас, который внесет в мою жизнь 4 марта 2060 года.

Или… говорят, что в момент смерти мгновенно пролетает вся его жизнь. В момент рождения передо мной мгновенно вспыхивает вся моя жизнь, но не перед глазами, а в реальности. Я не могу изменить в ней ничего, потому что любое изменение — это нечто, существующее лишь как функция взаимосвязи между различными моментами времени, а для меня же жизнь — один вечный момент длиной в сто десять лет…

И поэтому этот кошмарный момент неизменен, и выхода из него нет.

4 марта 2060 года. Я наклоняюсь, срываю кустик Темпа. Отрываю широкий зеленый лист и кладу его в рот. Вкус у него горьковато-сладковатый, отдает древесиной, неприятный. Я жую лист и проглатываю.

Темп попадает мне в желудок, переваривается, попадает в кровь, достигает мозга. В нем происходят изменения, которые даже куда более умные, чем я люди объяснить не в силах и будут бессильны это сделать, по крайней мере до 2 декабря 2150 года, за которым пустота. Мое тело остается в объективном потоке времени, взрослеет, стареет, умирает. Но разум мой абстрагируется от времени и начинает переживать все моменты как один. Это похоже на «ложную память». Из-за того, что случилось 4 марта 2060 года, я уже пережил все это за двадцать лет, прошедшие с моего рождения. И одновременно это начальная точка для моего Темп-сознания в объективном потоке времени. Но объективный поток времени не имеет отношения к тому, что происходит… Язык, сама основа мыслей, не адекватны. Еще одно объяснение: в объективном потоке времени я был нормальным человеком до того проклятого 4 марта, и проживал каждый момент предыдущих двадцати лет последовательно, в должном порядке, момент за моментом, момент за моментом…

Но 4 марта 2060 года мое сознание расширилось в двух направлениях временного потока и заполнило весь мой жизненный отрезок вперед ко 2 декабря 2150 года и моей смерти, назад к 3 апреля 2040 года и моему рождению. В этом пятне времени 4 марта «изменило» мое будущее, поэтому оно одновременно «изменило» и мое прошлое, расширив мое Темп-сознание до обоих крайних пределов моего жизненного отрезка.

Но едва прошлое изменилось, предыдущее прошлое перестало существовать, и я появляюсь из материнского лона как младенец-ребенок-юноша-мужчинастарик в правительственной тюрьме в психиатрической клинике умирая на чистых белых простынях… И…

Я, искра разума, которая является моим сознанием, обитаю там, где не существует ни места, ни времени. Объективная продолжительность моей жизни — сто десять лет, но судя по моему сознанию, я бессмертен — ощущение того, что я себя ощущаю, никогда не может прекратиться. Я и младенец, и ребенок, и юноша, и очень дряхлый старик, умирающий на чистых белых простынях. Я — все эти люди одновременно, всегда был ими всегда буду ими в том месте, где обитает мой разум в вечном моменте, отделенном от времени…