"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Стампас Октавиан)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ВОЗВЫШЕНИЕ

Утром Анаэлю дали коня и кинжал. Это было явным свидетельством того, что он выведен из рабского состояния. За ворота Агаддина он выехал вместе с тремя рыцарями, несшими на себе несколько необычное по цветам облачение — черные плащи с узкой белой каймой и зелеными крестами. Четвертый был по одежде тамплиером. Анаэлю объяснили, что он приставлен к этому рыцарю в качестве оруженосца.

Те, что несли на своих плащах зеленые кресты, говорили между собой на текучем торопливом языке, отдаленно напоминающем лингва-франка. Отдельные слова Анаэль различал отчетливо, но смысл речи, особенно когда говорили быстро, от него ускользал.

Миновав рощи смоковниц и финиковых пальм, окружавших Агаддин, группа из пяти всадников попала на голую равнину с редкими пятнами низкорослого кустарника. Анаэль не знал имени рыцаря, к которому был приставлен, он не решался приставать к нему с расспросами, дожидаясь, когда тот сам соблаговолит с ним заговорить. Рано или поздно, нужда в этом у него возникнет, как бы он ни был горд. Тамплиер держался весьма замкнуто и не вступал в разговоры не только со своим новым оруженосцем, но даже с благородными спутниками. Те относились к этой особенности человека в белом плаще равнодушно, словно были заранее о ней предупреждены.

Выехали на рассвете, по выбранному темпу передвижения можно было предсказать, что путешествие предстоит не из самых коротких. Когда солнце стало решительно взбираться на небосвод, сделали привал. Не без труда отыскали группу обособленно стоящих смоковниц и в душной Тени, создаваемой разлапистыми кронами, перекусили. Не дожидаясь особой команды, Анаэль достал из седельных сумок и задал лошадям овса, потом сел в сторонке со своей лепешкой. На удивление, сопровождаемый им тамплиер также решил трапезничать в уединении. И даже не снимая шлема. Он ел, сидя спиной к остальным, подняв только верхнюю часть забрала. В такую жару железный горшок на голове должен был доставлять ему огромные неудобства. Ради чего стоило их терпеть? — задался вопросом оруженосец. Господин тамплиер боится быть узнанным? Анаэль почувствовал отчетливый привкус тайны в этом предприятии, столь незамысловатом на первый взгляд.

Ближе к вечеру, пятерка путешественников, сохраняя свой многозначительный стиль путешествия, пересекла гряду невысоких холмов по хорошо разбитой дороге и выехала к довольно широкой извилистой реке, медленно ползущей по болотистой пойме.

Один из рыцарей с зеленым крестом на плече спустился к самой воде и крикнул перевозчика. Всматриваясь в противоположный берег, где суетились полуголые люди, сталкивая в воду широкий плот, Анаэль не удержался и, нарушая данный себе зарок, спросил у своего молчаливого господина:

— Что это за река?

Из-под забрала глухо донеслось:

— Иордан.

Ночевали на том берегу.

На месте перевоза издавна стояла деревенька, жители которой как раз и промышляли тем, что перетаскивали по мелководному здесь Иордану груженые путниками плоты. Имелась в деревне и харчевня, каменное здание, построенное по преданию, солдатами римского гарнизона, стоявшего неподалеку, и служившее им баней.

Когда закончился ужин, тамплиеру опять накрыли в отдельном помещении, Анаэль вышел наружу, чтобы поискать удобное место для ночлега. Стелить ложе в одном помещении с рыцарями ему не полагалось. Впрочем, он отлично устроился и в отдалении от благородных господ.

Лежа на дощатом настиле неизвестного происхождения, он долго рассматривал небесный свод, усыпанный роями крупных, как бы сознательно нависших звезд. Он знал многие из них и умел ориентироваться по этой величайшей в мире карте. Вот звезда Антияр, звезда караванщиков, а вот звезда Ахуб, звезда смерти… Из-под размышлений о звездном небе выплыла мысль о том, что он сейчас, в сущности, свободен. Лошади не заперты, если разорвать шерстяной, плащ на четыре части, обмотать копыта одного жеребца, то его хватятся только утром… Анаэль улыбнулся этим наивным размышлениям, которыми как бы дразнил себя. Нет, сейчас он менее всего хотел бы променять свою «тамплиерскую» дорогу на сомнительную во всех отношениях свободу. Он сумел выбраться со дна самой черной ямы, зачем же теперь подвергать себя опасности вновь попасть в нее, необдуманно сворачивая с вырисовывающегося пути?

В двенадцатом веке передвигаться по дорогам Палестины было небезопасно. Купцы собирались в караваны и нанимали целые армии стражников, паломники месяцами томились в грязных предместьях здешних городов в ожидании рыцарского конвоя. Местные крестьяне вообще не рисковали отправляться дальше, чем до соседней деревни или до ближайшего базара. И никто, ни самый богатый караван, ни целая толпа благочестивых странников, ни даже наиболее осмотрительные из местных жителей не были гарантированы от внезапного своеволия, какого-нибудь заскучавшего или рассвирепевшего по случаю несварения желудка, барона. Легко было в Святой земле стать и жертвой молодеческой вылазки какого-нибудь особенно неуемного эмира, не согласного с благоразумной политикой султана Саладина. Поведение Льва ислама многим казалось излишне миролюбивым.

Анаэль был неплохо осведомлен об особенностях здешней жизни, и поэтому очень удивился утром следующего дня, когда увидел на дороге перед собой группу из нескольких путников. Они тихонько брели, никем не охраняемые и никого, судя по поведению, не боявшиеся. Скажем, услышав сзади стук копыт кавалерийского отряда, они и не подумали бросаться в сторону от дороги к имевшимся неподалеку зарослям.

Рыцари с зелеными крестами равнодушно обогнали этих меланхоличных путников, даже не поглядев в их сторону.

Анаэль не утерпел и снова высказался в том смысле, что смелые, мол, люди, не боятся путешествовать без всякой защиты, когда тут, за каждым камнем, разбойник. Он сказал это ни к кому, собственно, не обращаясь, но неожиданно, тамплиер, скакавший рядом, откликнулся.

— Они защищены не хуже меня, — сказал он глухим своим голосом и пришпорил коня.

С середины дня дорога пошла под уклон. Анаэль догадался, где они находятся. Он представил в уме расположение Иордана и то, куда было направлено его медленное течение — конечно, окрестности Мертвого моря. Пейзаж становился все более безжизненным.

Деревья не рисковали забираться в эти места, надо думать, что и звери были с ними солидарны.

Исчезла трава, во всю ширь разлеглась угрюмая, каменистая равнина. Интересно, думал Анаэль, как среди этого великолепия возможно устроить свою жизнь.

Дорога, петлявшая меж камней, все более сужалась, но до состояния тропинки не доходила. Можно было заключить, что ей пользовались достаточно часто. Любопытство одолевало молодого оруженосца: какая, достойная высокородных господ, цель может скрываться в этой неприютной местности? Наконец, любопытство его было удовлетворено. С одного из каменистых всхолмий Анаэль увидел впереди большую, приземистую крепость. Она мало напоминала те замки, какими крестоносцы застроили Святую землю за последнее столетие, скорее она походила на укрепленную деревню. За стеной виднелось несколько крупных, каменных на вид, строений. Агаддин, в сравнении с этим широко раскинувшимся поселением, выглядел настоящей твердыней.

Тоскливое место. Но делать было нечего, Анаэль скакал вслед за своими спутниками. Когда они подъехали поближе, новоиспеченный оруженосец обратил внимание на редкие, тоскливые удары колокола, доносившиеся из-за стен. Они не были похожи на обычный церковный призыв. Редкие, однообразные, нагоняющие тоску удары.

Наконец, доехали.

Рыцари остановились вплотную у ворот. Главный из носителей зеленого креста перемолвился словом со стражником, что появился на надвратной башенке, и тот крикнул кому-то вниз, чтобы ворота поскорее отпирали.

Анаэль, с обычным своим внимательным любопытством, оглядывался, стараясь все рассмотреть получше и запомнить, на всякий случай. Особое его внимание привлек шест, торчащий рядом со стражником, заведовавшим воротами. Анаэль стоял очень близко к воротам, к тому же мешал холщовый бурнус, одетый для защиты от солнца. Одним словом, пришлось высоко задирать голову, чтобы увидеть верхнюю оконечность шеста. Пришлось даже откинуться в седле. Анаэль откинулся так сильно, что чуть не свалился на землю. На вершине шеста красовался огромный, оскаленный верблюжий череп. Неприятная волна пробежала по спине оруженосца. Чем-то смутно ему было знакомо это украшение. Что-то оно обозначает… Анаэль обернулся к своему господину, чтобы задать вопрос и вторично чуть не рухнул с коня. Рыцарь снял свой шлем. И его не стало. На Анаэля смотрела жуткая маска. Вывернутые бледные веки, верхняя губа изъедена огромными болячками, нижняя отвисла, как белая виноградная гроздь.

Проказа!

— Спать будешь здесь, — брат Иоанн распахнул, висевшую на кожаных петлях, дверь и показал маленькую сводчатую пещеру с потолком, значительно ниже человеческого роста. В углу — грубое распятие. Постелью должен был служить каменный уступ с деревянным обрубком в изголовье вместо постели. Обрубок был отполирован до блеска головами предшественников. Края чашки, ею завершалось убранство кельи, были обглоданы.

Войдя внутрь, Анаэль рухнул на свое каменное ложе. Дверь, мягко стукнув по камню, закрылась.

Он уже знал, что находится в лепрозории, опекаемом орденом Святого Лазаря, созданном специально для помощи прокаженным, итальянскими рыцарями. Сказали ему также, что орден этот является младшим братом ордена Иерусалимского храма, и что тамплиеры часто оказывают своим итальянским братьям помощь оружием и людьми, а в крайних случаях даже и деньгами.

Честно говоря, Анаэлю было все равно, на чьем попечении находится монастырь, существенным было то, что это был монастырь для прокаженных.

Брат Иоанн, помощник здешнего келаря, в распоряжение которого первым делом попал новоприбывший оруженосец, был чрезвычайно словоохотлив, и задав ему всего один какой-нибудь вопрос, спрашивающий получал подробный отчет обо всем, что знал или о чем догадывался этот член ордена Святого Лазаря. Анаэль поинтересовался лишь одним, надолго ли присылают в сию обитель своих людей тамплиеры.

— Обычно навсегда, — бодро сообщил помощник келаря. Далее он счел нужным заявить, что он немного завидует его, Анаэля положению, ибо прислуживать он будет одному всего лишь человеку, прибывшему вместе с ним рыцарю, шевалье де Шастеле. Господину, как говорят, и родовитому, и добропорядочному. И питаться Анаэлю предстоит из котла братии, а если будет необходимо, то и вместе со своим господином. Такое здесь, в обители Святого Лазаря, принято, и многие знатные снисходят до общества своих слуг, правда это происходит в том случае, когда болезнь доводит господ до такого состояния, что они сами не могут ни встать, ни сесть.

Эта мысль, высказанная им самим вслух, так развеселила брата Иоанна, что он залился самым беззаботным, почти ребяческим смехом.

— Когда же господин де Шастеле умрет — об этом можно не очень пока беспокоиться, лепра пожирает человека медленно, так вот даже когда ты утратишь своего высокородного господина, ты пожалуй не утратишь своего привилегированного положения, потому что многие из болезнующих рыцарей захотят тебя видеть своим служкой, помня, кому ты прислуживал перед этим. Так что господский стол и благородное обхождение тебе гарантировано до самой глубокой старости. Правда все может осложниться, если Господь приведет тебе самому заболеть здешней болезнью. Тебе, как человеку происхождения простого, свой служка не положен, и придется тебе беспокоиться и заботиться о себе самолично, а это, с развитием болезни, бывает затруднительно и весьма. Иной раз, ведь и пальцы отваливаются и другое всякое. Но думать об этом заранее вряд ли надо, да и грех, поди. Господь не велит нам впадать в уныние, а советует впадать лучше в усердие. Да и то сказать, ведь не всякий здоровый здесь заболевает. Посмотри хоть на меня. Прошлой весной высыпало у меня по ногам, и решили все, что пришел мой черед, и сам я смирился. Пожил, думаю, хватит. Пришел брат-лекарь, прочитал надо мной молитву, приличествующую случаю. Ан, нет — оказалась обычная чесательная хворь.

Оруженосец лежал, уткнувшись лицом в холодное дерево. Говорить что-либо не было сил.

— Вот так-то, брат Анаэль. Что это за имя у тебя, а? Незнакомы здесь имена такие нам. Надобно тебе сказать об одном маленьком неудобстве, что в лепрозории нашем действительно место имеет. В том дело, что организовали орден, с благословения папы Климента, рыцари все больше происхождением из земель итальянских, и франкский язык не все знают. А если знают, то не любят из гордости на нем говорить. Но обвыкнешься. Я вот глуп к языкам с детства, да и то к тарабарщине ихней притерпелся.

Анаэль лежал все так же недвижно, казалось, он намертво сросся со своим каменным ложем.

— Да не горюй, а наоборот, радуйся. Всем бы так начинать, как тебе. А то не угодишь кислым видом господину де Шастеле, и отошлет он тебя отсюда, от капеллы да в нижние пещеры, вот тогда и поймешь умом своим, что да как.

Дослушав до конца эту бодрую, нравоучительную речь, Анаэль пришел к выводу, что надо отсюда бежать. И чем скорей, тем лучше.

Господин де Шастеле, прибыв в лепрозорий, совершенно перестал стесняться своей внешности. И всякий раз, подавая ему утром пищу, Анаэль должен был лицезреть его в полном, почти самодовольном великолепии. Но этим все не исчерпывалось. Дворянин до мозга костей, господин де Шастеле, будучи даже загнан обстоятельствами в мрачное заведение на берегах Мертвого моря, не хотел лишить себя хорошего общества. Он со страстью включился в местную светскую жизнь. Нашлись в стенах лепрозория господа, соответствующие его представлениям о настоящем благородстве и подлинной родовитости. Лепра не игнорирует никаких слоев общества и забирается порой на самые, даже отороченные королевским пурпуром, вершины.

Вольные господа собирались часто и любили за чашей вина и каплуном засидеться допоздна. Всем было, что вспомнить. Не все были занимательными рассказчиками, но рассказывать любили, тем не менее, все. Анаэль, разумеется, в силу своего положения, обязан был, как и все прочие слуги, при сем присутствовать и подавать вино к столу, за которым порой хохотало над веселой рыцарской историей до полутора десятков рож, кажется, лишь мгновение назад вышедших из самого центра ада.

Среди рыцарской прислуги, напротив, никакого взаимопонимания не получалось. Виной тому был, в первую очередь, страх заразиться. По существовавшим в те времена поверьям, это могло произойти через прикосновение и дыхание. Трое прислужников были уже больны, все заразились здесь, в лепрозории. Это, как ни странно, давало им ощущение некоего превосходства над остальными. Они норовили взять начальственный тон по отношению к здоровым. Непрерывно злословили и о здоровых, и друг о друге. Они знали, что им уже не выйти отсюда, и поэтому были добровольными соглядатаями, помогавшими сделать лепрозорий тюрьмой для всех остальных. При этом они не считали себя фискалами, а наоборот, патриотами лепры.

Конечно, все мысли Анаэля были заняты тем, как не заразиться. Это была очень утомительная жизнь. Не дай Бог коснуться болячек прокаженного, а они, эти прокаженные, на каждом шагу, и неизвестно — может быть за ручку двери, за которую ты сейчас берешься, всего мгновение назад держалась покрытая струпьями рука. Но показать свою опасливость господину де Шастеле было невозможно, многие за проявление самой сдержанной брезгливости платились путешествием в пресловутые нижние пещеры. Господин, каждое утро, совершал подробный и тщательный туалет, а по вечерам долго отходил ко сну. Сколько раз Анаэлю приходилось душить в себе непроизвольные содрогания от соприкосновений с благородной плотью шевалье.

Напрягая память, Анаэль припомнил несколько основных рецептов, которые дома и в замке Алейк считались гарантирующими от опасности заразиться проказой. Он нажег себе костного пепла и регулярно посыпал им свою еду и подмешивал в питье. Особенно полезным считалось обмазываться коровьим навозом, но такой способ лечения преследовался и назорейскими и сарацинскими властями, почитаемый за проявление огнепоклонничества. Здесь, в лепрозории, он тоже был неприменим, по каким причинам — понятно.

Имелись еще заклинания, давал защиту и конский волос, обмотанный вокруг головы. Дух проказы отгонял хорошо камень сапфир и хвост сушеной ящерицы.

Пустив в ход доступные из этих способов и средств, Анаэль, тем не менее, не чувствовал себя в полной безопасности. Однажды даже обмазался навозом, прокравшись ночью на ферму монастыря. После долго отмывался соленой водой из затхлой лужи. Запах полностью отбить не удалось, что несколько дней вызывало явное неудовольствие господина де Шастеле.

Единственным надежным средством от проказы мог быть только побег из лепрозория.

Анаэль терпеливо и жадно ждал подходящего случая, и случай представился. Однажды утром, когда он с господином своим возвращался из церкви, почти все заразившиеся проказой становились весьма набожны, оруженосец обратил внимание на то, что монастырь охвачен каким-то волнением.

— Уж не чума ли на нас напала? — мрачно пошутил он. По тому, как посмотрел на него рыцарь, слуга понял, что шутка ему не понравилась. Анаэль прекрасно научился читать настроение хозяина по уродливой маске его лица. Господин де Шастеле вряд ли мог похвастаться тем же относительно физиономии своего слуги.

— Это не чума, — степенно сказал тамплиер, — это граф Мессинский, великий магистр ордена Святого Лазаря.

Он был прав, приготовления носили скорее праздничный, чем панический характер.

Въезд великого магистра в монастырь был обставлен со всей возможной пышностью. Это можно было понять — население монастыря было не избаловано большим количеством праздников. У входа на территорию лепрозория графа Мессинского встретили две шеренги оруженосцев, у каждого в руке был большой охотничий рог, изображенный, кстати, на эмблеме ордена. Облачены были оруженосцы в костюмы черно-зеленых цветов. Начальник лепрозория, он же настоятель монастыря и комтур всего поселения, барон Альтамира вышел навстречу кавалькаде, въезжавшей под арку ворот. Настоятель подал знак, и оруженосцы затрубили в свои рога. На бароне была высокая квадратная тиара, длинный черный плащ, в правой руке он нес жезл с загнутым концом в виде капюшона раздраженной кобры, в левой — икону, изображавшую воскресение Святого Лазаря. Наиболее влиятельные и родовитые рыцари следовали за ним. Господин де Шастеле был на одном из главнейших мест в этой процессии.

Рога продолжали трубить.

Собравшиеся вокруг зеваки из числа свободной от дел челяди выражали бурную радость.

Великий магистр остановил своего коня перед иконой, несомой настоятелем, перекрестился на здание церкви. Сделал он это, не откидывая длинного белого покрывала со своего лица.

Стихшие было рога ударили снова. Толпа на площади у ворот волновалась, слышались выкрики, кто-то забился в истерике. Барон Альтамира стоял перед конем магистра неподвижно, как будто чего-то ожидая. Кони магистерской свиты медленно, но нервно переступали на месте. Быстро нарастало непонятное Анаэлю напряжение.

Наконец, свершилось! Великий магистр взялся за края своего покрывала и одним решительным, властным движением убрал его с лица. Всеобщий вопль почти безумного восторга, ликования пронесся по площади. Произошло ритуальное узнавание. На коне сидел крупный мужчина, изуродованный пятнистой проказой. Граф Мессинский, великий магистр ордена Святого Лазаря.

Потрясая своим жезлом, барон Альтамира приблизился к нему и смиренно поцеловал стремя, а великий магистр принял из его рук икону и припал к ней со страстью.

Того, как графа Мессинского будут снимать с лошади, как он станет лобызаться с настоятелем, Анаэль не видел. Он спиной вдавился в толпу зевак и поспешил на задний двор монастыря. Туда, где были кухни, господская конюшня, лечебные грязевые купальни. Он успел дознаться, что из стен укрепленного лепрозория есть несколько выходов. В дневное время покинуть монастырь с лицевой, так сказать, стороны совершенно невозможно. Равнина обозревается неусыпными стражниками, а на ней, на много сотен шагов, ни кустика, ни ложбинки. На ночь кельи слуг тщательно запирались добродушным братом Иоанном. Оставалось попробовать покинуть лепрозорий через его тылы. И лучше всего для этого, по разумению Анаэля, подходила тропа водоносов. В монастыре был свой источник, но воды, добываемой из него, постоянно не хватало, и поэтому основная часть воды доставлялась из пресноводного колодца, расположенного в трех сотнях шагов от тыльной стены монастыря.

Воды требовалось много, поэтому доставка ее в резервуары являлась главной здешней повинностью. Происходила эта доставка почти непрерывно, кроме полуденных часов, когда жара становилась непереносимой. Назначение на доставку воды было самым распространенным наказанием. Поэтому, когда Анаэль зашел на конюшню, снял с крюка пару кожаных ведер и направился к хорошо известной каждому водоносу калитке, никто этому не удивился и ничего не спросил. Мало ли, может господин рассердился, келарь застал за каким-нибудь непотребством, вот и велел отрабатывать. Не приговорит же человек сам себя к этому развлечению.

Анаэль таскал исправно воду наверное в течении целого часа. С ним вместе бегало по мокрой тропинке довольно много народу, сегодня воды требовалось особенно много. Приехавшие господа наверняка захотят целебную ванну со здешней жидкой грязью. Говорят, она весьма задерживает развитие болезни. Анаэль не опасался, что господин де Шастеле его внезапно хватится. Шевалье был уже облачен им в парадный наряд и сразу после торжественной встречи великого магистра последует к уже накрытому праздничному столу.

Встанет он из-за него только заполночь и, даже если в силах будет обнаружить, что прислуги рядом нет, то скорее всего решит, что ее заперли на ночь в келье.

В это время года, в Святой земле темнеет довольно поздно. Анаэль изрядно вымотался на добровольной каторге, работать кое как, для виду, было нельзя, он сразу же обратил бы на себя внимание. Заметив, что солнце, наконец, устремилось к горизонту, подернутому жарким маревом и вот-вот коснется его расплывчатой линии, Анаэль осторожно поставил свои ведра, наполненные солоноватой водицей, и посмотрел вслед последнему носильщику, который пошатываясь трусил в сторону лепрозория. Он встал за низенькое каменное сооружение, возведенное над колодцем, и там подождал, пока тьма в достаточной степени сгустится, так чтобы его нельзя было случайно заметить со стены. Все шло так, как он задумал. Никто не обнаружил его отсутствия, темнота наступила. Анаэль расправил плечи и быстрым шагом пошел прочь от монастыря.

Заблудиться было невозможно. В честь приезда великого магистра, лепрозорий светился огнями, прямо на улице горели костры, там жарилось угощение для всех желающих. Жгли на высоких шестах чучела проказы. Звонил непрерывно колокол, пронизывая всю глухую палестинскую ночь своим тоскливым пением.

К утру, Анаэль рассчитывал быть очень далеко от этого веселого места. Он шагал все быстрее и увереннее. Тамплиерская дорога оказалась тяжела, даже слишком тяжела. Перед глазами у него стояло видение лица графа Мессинского, облизанное языком лепры. Каким же тогда должно быть лицо великого магистра ордена тамплиеров? Какая болезнь считается его прерогативой?

Довольно долго, Анаэль углублялся в ночь, размышляя о превратностях своей судьбы. Как все же наивен он был, воображая, что сможет вжиться в тело этого чудища и даже поставить его себе на службу для жестокой мести предателю Синану! Только в темных горячечных снах могла родиться эта нелепая мысль. Уже почти полгода прошло с момента, когда он шагнул вниз с башни замка Алейк, а такое впечатление, что падение продолжается. Яма становится все глубже, и возникает сомнение, а есть ли вообще у нее дно.

Под ногами что-то захлюпало. Это Анаэля не удивило и не испугало. И на территории самого лепрозория, и на равнине вокруг него, встречалось немало небольших, затхлых, солоноватых луж. Места, в общем-то, гиблые. Не переставая думать о своем, он начал обходить встретившееся на дороге водное препятствие. Лужа оказалась несколько больше, чем он ожидал: и через двести, и через триста шагов она все не кончалась. Тогда Анаэль решил перейти ее вброд. Лужа была мелкой, беглец, уверенно ступая по скользкому дну, двинулся через нее. Лужа и поперек себя не кончалась. Когда вода дошла до пояса, Анаэль остановился, почувствовав первый укол тревоги. Пришлось идти обратно. После этого последовало еще более продолжительное путешествие по берегу. Правая нога все время оступалась в теплую, тяжелую воду. Анаэль решил попробовать еще раз поискать брод.

Только к утру, наглотавшись соленой гадости, сбив в кровь ноги и совершенно отчаявшись, он понял в чем дело. Оказывается, лепрозорий ордена Святого Лазаря стоит на полуострове, выдававшемся в Мертвое море. А голая равнина, которую он не раз наблюдал со стены, это всего лишь водная гладь. Вот почему, так небрежно охраняли стражники выходы со стороны кухни и конюшни.

Когда его нашли, он лежал на груде холодной щебенки, раскинув руки, и что-то бормотал. Стражники, медлительные сицилийские крестьяне, не знали языка, на котором он говорил. Они подняли беглеца, он не сопротивлялся, и даже не стали его бить. Если бы они способны были испытывать жалость, им было бы жаль его. Столь нелепой была попытка побега, предпринятая им, и столь суровой была мера наказания за эту попытку. Они ему — стражники Анаэлю — казались какими-то тенями, может быть извергшимися из мест значительно худших, чем этот отвратительный мир. Изъеденные солью глаза, слезились. Что ж, расплывчато думал пойманный, пусть.

Сицилийцы повели его обратно к лепрозорию, длинно и обстоятельно рассуждая о том, что всякий бы рад бежать из этой вонючей дыры, но ведь не велено. Да и бесполезно. И куда? А зараза, небось, не пристанет.

— Иди, иди, — они тыкали тупыми концами копий в шатающуюся спину. Впрочем, не сильно.

Анаэль был готов к наказанию. Оно рисовалось ему почему-то в виде плетей. Свирепых, берберских. Но вместо палача явился к нему в келью все тот же брат Иоанн. Он был как всегда разговорчив, благодушен, почти приветлив. Единственно, о чем сетовал, что на беглеца сильно осерчал господин де Шастеле. Не желает видеть, и заступаться не собирается.

— У нас бывает так, велит высечь, а потом простит, Христа ради. Твой больно горд. А я скажу — зря. Где сейчас толкового слугу-то разыщешь на замену?

— Так что, — Анаэль с трудом разлепил спекшиеся, воспаленные губы, — часто бегают?

— Бывает, но в основном, no-глупости. Вот и ты от хорошего стола, от видного господина — в бега. Зачем? Пошто?

— Что, повесят меня?

— Не-ет, — убежденно сказал брат Иоанн, наливая из принесенного кувшина еще чашку воды для Анаэля, — это было бы слишком облегчительно для тебя. Если судить по их мнению.

Несмотря на всю свою разбитость, беглец заинтересовался.

— Так, значит, четвертование?

Брат Иоанн решительно помотал головой.

— Такого у нас в заводе нет, чтобы людей конями рвать. И мастер по отделению кожи помер. Тебя просто в нижние пещеры отправят, пожалуй.

— Нижние пещеры?

— Да, — вздохнул помощник келаря, — молись, знаешь, деве Марии, заступнице нашей. Денно и нощно молись, ибо…

— Что ибо?

Брат внезапно утратил всю свою бодрость и жизнерадостность и, вздохнув, сказал:

— Я бы предпочел, чтобы меня повесили.