"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Стампас Октавиан)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ПРЕЕМНИК

Во времена второго крестового похода был такой случай. Сарацины сельджуки, под командованием султана Ахмата, осаждали небольшую крепость под названием Градин. Через месяц после начала осады, ее защитники, латинские рыцари, были на грани полного истощения. Еды не было давно, вода в пересохших колодцах заканчивалась, выдавали ее по одной чашке в день, несмотря на то, что стояла изнуряющая палестинская жара. Большинство рыцарей не могли даже встать, лежали обессилевшие в тени стен в ожидании скорой и неминуемой смерти. Сарацины уже предвкушали победу, ожидая, что крепость сама, как созревшее яблоко, упадет им в руки. Они знали, что Градин представляет собой склеп, наполненный живыми скелетами.

И вот, когда истощение и отчаяние воинов христовых достигло крайней степени, к ним явился священник местной церкви, история не сохранила его имени. Оказывается, помимо пастырских наклонностей, он имел еще и наклонность к археологии, и во время осады, он потихоньку рылся в земле рядом с восточным приделом своей церкви. По старинным пергаментам он узнал, что где-то в этом месте должно быть захоронение св. Бонифация шестисотлетней давности. Священник сказал, что он, кажется, набрел на какой-то склеп и просил о подмоге. Несколько крестоносцев, способных передвигаться, пошли вместе с ним и три ночи раскапывали землю. Усилия их были вознаграждены — состоялось обретение мощей св. Бонифация. Это событие произвело невероятно сильный эффект. Люди, готовившиеся умирать, не только встали на ноги, но и смогли взять в руки оружие. Душевный порыв их был так силен, что они выбежали из стен крепости, рыдая от нестерпимого счастья, и всю многократно превосходящую силу сарацинскую обратили в паническое бегство.

Эту историю любил рассказывать Анаэлю барон де Кренье. Ничего не забывающий урод, вспомнил о ней, когда ему попалась на глаза рака с мощами из ограбленной тапирцами церкви. Если поведанное тамплиером хоть на треть не выдумка, то отец Мельхиседек, при возвращении священной реликвии, должен взлететь как птица, думал Анаэль, приближаясь к одинокому храму, у поворота дороги к Депрему.

Было холодно, под ногами то и дело похрустывал тонкий ледок, которому суждено растаять с первыми лучами солнца. Вот-вот должно было рассвести, но дневное светило будто не решалось опуститься в промозглый январский мрак.

Наконец, впереди осторожно обрисовались в медленно бледнеющей темноте, характерные очертания. Приход был весьма бедный, вряд ли у отца Мельхиседека был служка, не говоря уж о диаконе. А если и был этот самый служка, то, наверняка, сбежал после недавнего разбоя под защиту городских стен Депрема.

Подойдя к домику священника, стоявшему всего в каких-нибудь двадцати шагах от церкви, Анаэль постучал кулаком в щелястую тисовую дверь. Дом, хотя и был неказист на вид, но сложен из крупного камня, чувствовалась в нем угрюмая основательность. Стук не оказал никакого воздействия на обитателей, если там кто-то даже и был. Постучав еще раз, Анаэль приложил ухо к щели и напряженно прислушался. Ничего. Пустая, темная тишина. Может быть хозяин куда-то отбыл? Навряд ли, не был отец Мельхиседек похож на любителя путешествий. Крепко спит? И не мертвым ли сном?

Анаэль надавил плечом на дверь, поддалась. Вошел внутрь. Глаза, освоившиеся с темнотой внешней, спасовали перед внутренней. Пришлось двигаться на ощупь, придерживая левой рукой ящик с драгоценными костями, правой прокладывая путь. Нащупал еще одну дверь. Толкнул ее, куда-то вошел. Долго присматривался, готовый ко всему, напряженный, как тетива. Здесь было несколько посветлее. Лучи ленивого рассвета сочились через подслеповатое окно. Наконец Анаэль понял, что стоит посреди комнаты в углу, которой лежит мертвец. Борода торчком вверх, руки вдоль тела.

Мертвецов Анаэль не боялся. Он задумался над тем, хорошо или плохо для его планов на будущее, что настоятель мертв. А план его был прост и отличался осторожностью и предусмотрительностью. Вырвавшись из тесных объятий Весельчака Анри, он решил, что не стоит, сломя голову, нестись в Иерусалим к тайнику прокаженного Бодуэна.

Взвесив все обстоятельства, он понял, что тайник этот сейчас не доступнее для него, чем тогда, когда он лежал на гнилой подстилке лепрозорного сарая. Надо было попытаться кем-то стать, прежде, чем пытаться проникнуть за стены тамплиерского капитула. Выбор же, если рассмотреть дело трезво, был у него невелик. Или рыцарь, или священник. Стать рыцарем было труднее, оставалось стать священником. И первой ступенькой на этом пути, должна была стать должность служки в этой забытом богом церкви.

— Кто ты? — раздался скрипучий голос.

Анаэль, несмотря на все свое самообладание, вздрогнул, но легкий испуг сменился резкой радостью — жив!

Вскоре уже мерцал огонь в светильнике и гудел огонь в печи, на огне стоял котелок с похлебкой. Незамоченная предварительно чечевица, варится долго, это Анаэля устраивало, ибо придуманная им история своих злоключений была не из коротких. До изложения этой истории дело дошло уже после того, как он убедился в абсолютной правдивости рассказа де Кренье о подвигах крестоносцев из крепости Градин. Христовы воины, с именем св. Бонифация на устах громящие сарацин, были вполне представимы, ибо ящик с серыми пыльными костями, якобы принадлежащими св. Никодиму, поднял со смертного ложа безвозвратно умирающего старика.

С удивлением, и немалым, следил бывший ассасин-убийца, бывший разбойник и прокаженный, друг Иерусалимского короля, как вид бесполезного и неприятного на вид праха, сотрясает старческую душу до того, что из глаз льются счастливые слезы, оживают почти одеревеневшие члены, и жизнь охотно возвращается туда, откуда удалилась без малейшего сожаления.

Разумеется, Анаэль стал в одночасье для престарелого настоятеля самым родным и приятным его сердцу человеком. В такой ситуации, душераздирающая история уродливого гостя была выслушана с вниманием и сочувствием, не говоря уж о полнейшем доверии. Сообщение о том, что гость был рукоположен в сан самим патриархом Иерусалимским, не вызвала ни малейших сомнений, а несправедливые гонения, якобы обрушившиеся на него вслед за этим, заставили возмутиться старика. Особо остро сопереживал он той части истории, в которой шел рассказ об освобождении священной реликвии из грязных и кровавых разбойничьих лап. Рассказчик не пожалел красок для описания омерзительного безбожия этих людей с погибшими заживо душами. Боже, как они глумились над реликвией!

— Мое сердце не могло этого вынести. Улучив удобный момент, я убил их вожака, и теперь я здесь, а мощи св. Никодима находятся там, где им и положено находиться. Отец Мельхиседек, я прошу вас лишь об одном.

— Проси о чем хочешь, сын мой.

— Дозвольте мне остаться здесь, при вас и освобожденных мною мощах, и тихо замаливать грехи, ибо не след, даже во имя богоугодности дела, служителю господню поднимать руку на божье создание.

— Не казнись так, брат Марк — так назвался Анаэль. — Ты истребил созданье не божье, но дьяволово и бог тебя простил уже.

— Так вы не позволите мне остаться у вас, вы слышали мою историю и лучше всех других людей знаете, что идти мне некуда, да и незачем.

Отец Мельхиседек всплеснул руками.

— Ведь эти следы, — продолжал брат Марк, коснувшись своего лица, — способны отпугнуть обычного человека, не наделенного даром духовного зрения. Ведь не станешь каждому встречному объяснять, что это следы сарацинских пыток.

— К несчастью, ты прав, — вздохнул старик, — внешнее благообразие среди людей принимается за прямое отражение благообразия душевного, и ни один приход не захочет иметь пастыря с таким, как у тебя лицом, наивно опасаясь, что за ним скрывается черное, безбожное сердце.

Марк-Анаэль почтительно поцеловал сухую жилистую руку Мельхиведека.

— Оставайся, брат Марк, обязательно оставайся. Ведь я сам с каждым днем все более и более слабею, ты станешь мне подмогою в пастырском деле, хотя ты и молод годами, но, судя по твоим рассказам, достаточно знаешь людей и жизнь.

Брат Марк молитвенно сложил руки на груди, как бы сосредоточившись на каком-то глубоком внутреннем переживании.

— А что до гонений, забудь. Пусть эта боль выйдет из твоего сердца. Прости гонителей твоих, как учил нас Господь наш, Иисус Христос. Прости и очистишься, оставь ожесточение, которое я в тебе, с прискорбием, вижу. Прости и сердце твое воссияет и это станет видно пастве. Станем молиться вместе!

— Да, воздастся вам за вашу доброту.

Мельхиседек благословил сидящего напротив него урода. И пробормотал, в ответ на его попытку еще раз поцеловать руку ему, с ласковым укором.

— Довольно, довольно.

Как и следовало ожидать, подъем духа у отца Мельхиседека был кратковременным, общая древность и дряхлость тела не могла быть преодолена одним восторженным усилием. Старик слег. Брат Марк очень волновался, что он отойдет не успев выполнить все, что от него требовалось и поэтому прислуживал ему с особым, неистовым усердием. Пригласил всех лучших лекарей округи, часами просиживал у постели старика, вызывая у того слезы благодарного и счастливого умиления христианским усердием. Анаэль мечтал об одном — чтобы отец Мельхиседек познакомил его с тем рыцарем, которого он видел, будучи еще разбойником, несколько раз возле церкви св. Никодима. Рыцарь же все не ехал и не ехал. Другие прихожане самоиспеченного священника по имени Марк интересовали мало, но он понимал, что пренебрегать ими тоже не следует, чем большее их число признает его в качестве своего пастыря, тем прочнее будут его позиции. Отец Мельхиседек самым торжественным и решительным образом представлял своим прихожанам своего преемника на настоятельском месте, делая его духовную власть над паствой все более легитимной. Прихожане морщились, им не слишком нравился этот странный, страшноватый малый с пронзительными глазами. И службы и проповеди его были лишены того ласкающего душу благолепия, к которому они привыкли при отце Мельхиседеке. Но добрый старый священник стоял за своего преемника горой, столь искренне его рекомендовал, что им ничего не оставалось, как подчиниться воле умирающего. Многие, правда, из постоянных прихожан, поцеловав однажды пятнистую лапу отца Марка, давали себе зарок сменить источник утоления духовной жажды. В Депреме было не менее десятка церквей, и в одной из них, посвященной святой великомученице Агриппине, служил пожилой священник, уступающий авторитетом и благолепием лишь умирающему отцу Мельхиседеку. Тем более, все вдруг особенно остро ощутили, что церковь св. Никодима стоит за городскими стенами, на повороте пустынной дороги, что по нынешним временам было немаловажно. Ведь даже самые короткие путешествия стали сопряжены с приключениями и опасностями. Ради встречи с таким человеком как отец Мельхиседек многие готовы были рискнуть, но никто не собирался рисковать ради этого неблагообразного новичка.

В общем-то, брата Марка такое отношение устраивало как нельзя больше. Он даже сознательно усугублял свой мрачный, неприятный образ, грубоватым холодным поведением. При исполнении задуманного им дела ему не нужны были свидетели, а чем меньше будет прихожан, тем, естественно, и меньше будет свидетелей. Исходя из этих же соображений, он отказался от услуг женщины, которая прислуживала отцу Мельхиседеку. Она приходила из небольшой деревеньки, находившейся неподалеку. Он ей заявил, что средства прихода так скудны, что он принужден будет совсем отказаться от прислуги, и станет свое хозяйство вести сам. Разумеется, этот разговор он провел в присутствии умирающего настоятеля, дав ему еще раз восхититься чрезвычайными человеческими качествами своего преемника.

— Ты на правильном пути, — сказал умиленный старик, — и дай тебе бог превзойти меня, если я чего-то достиг в деле помощи душам человеческим.

Наконец, свершилось.

После обедни, на которой присутствовало всего двое прихожан, отец Марк вышел на убогую паперть церкви и увидел на дороге, ведущей к городу, фигуру одинокого всадника. Он был в легком рыцарском облачении, без наплечников и наколенников, в одной поясной кольчуге. Копье было вставлено в стременную петлю, расшитый серебряными шнурами штандарт медленно покачивался на прохладном ветру. Шлем был без забрала, то есть парадный, а не боевой и посверкивал металлическими полосами на солнце. Производил он впечатление не старого боевого служаки, а молодого дворянина, вырядившегося для легкого турнира, для почти безопасного праздника.

Все эти детали мгновенно отпечатались в сознании нового настоятеля, он стал поджидать, когда этот задумчивый щеголь приблизится.

Приблизился. Видя, что помочь ему никто не спешит, сам с легкостью спрыгнул с коня. Тот факт, что он приехал без оруженосца, тоже обратил на себя внимание отца Марка.

Доспехи, хоть и облегченные, тянули, надо думать, не менее чем на шестьдесят фунтов, но по движениям рыцаря это не ощущалось. Он снял шлем и оказалось, что легкость и гибкость его движений имеет простое объяснение. Перед отцом Марком стоял юноша лет двадцати, не более.

Сдержанно поздоровавшись с незнакомым священником, он поинтересовался, где отец Мельхиседек. По его речи отец Марк заключил, что юноша скорее всего бургундец.

— Отец Мельхиседек при смерти, он просил вас тотчас по прибытии проследовать к его ложу.

— Вы говорите так, святой отец, будто хорошо со мной знакомы, — удивился рыцарь.

Отец Марк не смутился, хотя дал себе слово впредь быть осторожнее с этим молодым человеком.

— Насколько я могу судить, вы являетесь постоянным прихожанином церкви св. Никодима.

— Являюсь.

— Отец Мельхиседек выразил настоятельное желание перед смертью напутствовать каждого из своих прихожан.

Они проследовали в дом. Умирающий обрадовался при виде этого гостя, он по всей видимости искренне любил его. Рыцарь преклонил колена и осторожно пал ему на грудь, дабы не причинить старику вреда тяжестью доспехов.

Отец Мельхиседек процитировал ему из послания св. Павла к коринфянам и еще что-то. Говорил он тихо и умиленно. Отец Марк разбирал не все слова.

— Вот и пришел мой час, — сказал старик, когда рыцарь медленно отпрянул.

— Вы еще оправитесь, святой отец.

— Не говори так. Пустые утешения хуже других пустых слов.

— Простите, святой отец.

Старик то ли закашлялся, то ли засмеялся.

— Ты решил меня ободрить перед лицом смерти, но вряд ли есть что-то, чего бы я меньше боялся, чем ее. Раньше я ее просто не хотел, теперь и этого чувства у меня нет. Исполняется порядок жизни. Господу желательно освободить меня от мирских обязанностей, легче всего ему сделать это призвав меня к себе. Неужто я стану грустить, получив такое предложение.

Рыцарь истово кивнул.

— Я понимаю, святой отец.

— И на бренной земле я оставляю после себя не пустыню. У меня есть здесь духовные дети, такие как ты, например. У меня есть ученики и продолжатели. Познакомься с отцом Марком. Теперь он будет здесь настоятельствовать, и я рад, что приход и реликвия окажутся под его попечением. Он молод, лишь немногими годами старше тебя, но прошел тернистое поприще и несет следы этого похода, в частности, и на своем челе. Посмотри, рыцарь, каково запечатлевается сарацинский плен на коже христианского пастыря.

Рыцарь поклонился отцу Марку и медленно, как бы слегка неохотно, поцеловал его руку. Старик тяжело дышал.

— Брат Марк, тебе я тоже рекомендую со всем жаром моего угасающего сердца этого благородного юношу. Это шевалье де Труа. Он прибыл сюда, в Святую землю, ради служения благому делу, но натолкнулся на житейское препятствие, которое искренне старается разрешить. Пока я больше ничего говорить не буду. Когда он сочтет нужным, когда почувствует искреннее доверие к тебе, он сам откроет тебе свое сердце.

Снаружи донеслись какие-то крики, заржали лошади. Рыцарь озабочено оглянулся.

— Сходи, сходи, посмотри, что там такое, — улыбнулся отец Мельхиседек. — Не бойся, я не умру без тебя.

Рыцарь вышел. Некоторое время умирающий лежал молча, с закрытыми глазами. Трудно было даже сказать, дышит ли он. Вдруг, не открывая глаз, старик сказал:

— Не хочу умирать так, хочу умереть стоя на коленях. Проводи меня в церковь.

Отец Марк помог ему подняться, это было не так просто. Несмотря на то, что умирающий исхудал, тело у него было длинное и костистое, а ноги не держали совсем. Он обнял своего преемника правой рукой за плечо, а тот, в свою очередь, обхватил его за талию, медленно, осторожно ковыляя, они вышли из дома на порог. Обоим нужно было передохнуть. После своих бесчисленных переломов, хотя и сросшихся уже много месяцев назад, отец Марк не мог считаться богатырем и владел своими членами с известным затруднением.

Шагах в тридцати перед ними, возле коновязи, шевалье де Труа беседовал с какими-то господами, по виду дворянами. Беседа носила, пожалуй что, нервный характер.

— Где же твой крест? — вдруг раздался негромкий, но потрясенный голос отца Мельхиседека.

Простая домотканая сутана, не застегнутая предварительно, широко разошлась на груди отца Марка. Никакого креста под сутаною, на исполосованном шрамами коже не было.

— Где же твой крест?! — еще более потрясенно повторил свой вопрос умирающий священник.

— Пообронил где-то, — неуверенно ответил отец Марк. Конечно, такой ответ не мог удовлетворить отца Мельхиседека. Кроме того и сам голос говорившего звучал лживо. Ничего же более убедительного в голову не приходило.

— Ты мне лжешь! — прохрипел старик, впиваясь острыми пальцами в плечо своему преемнику.

— Пообронил, пообронил где-то, — продолжал тупо повторять отец Марк и каждое следующее слово звучало менее убедительно, чем предыдущее.

— Кто ты такой, отвечай мне?!

В голове отца Марка-Анаэля крутился бешеный вихрь, он пытался сообразить что ему делать. Если этот сумасшедший старик хоть одно слово скажет де Труа, то все рухнуло.

— Кто ты, ирод, отвечай?! — голос старика становился все громче, и тогда отец Марк почти инстинктивно, охватил его свободной рукой за горло и изо всех сил сжал кадык. Последнее, что успел прошептать умирающий священник, было слово, похожее на «дьявол».

Он еще некоторое время после этого бился бессильным телом в руках своего наследника. Сдавливая ему горло отец Марк неотрывно смотрел на группу беседующих господ. Не дай бог кому-то из них придет в голову обернуться. Отец Марк покрылся мертвецким потом, даже рука, душившая наблюдательного старика, сделалась мокрой.

Не дай бог, обернуться!

Отец Мельхиседек последний раз дернулся и сделавшись вдруг много тяжелее, повис на плече у своего убийцы. Тот, помедлив еще секунду для страховки, убрал руку с его горла. И только в этот момент шевалье де Труа посмотрел в их сторону.

— Спасибо, господи, — искренне прошептал отец Марк и изо всех сил помахал рыцарю рукой. Тот сразу же, почуяв неладное, подбежал, задыхаясь.

— Он попросил проводить его в церковь, — но вдруг стал задыхаться, торопливо и потрясенно объяснил отец Марк. — Сердце не выдержало. Он хотел умереть, стоя на коленях во время молитвы.

Голова отца Мельхиседека была опущена на грудь и белых следов от убийственных пальцев видно не было…

— Отнесем его в дом, — прошептал отец Марк.

— Но он, — по щекам шевалье де Труа текли слезы, — он же хотел в церковь.

— Туда можно вносить только омытое тело.

— Его душа всегда была омыта святым духом, — сказал рыцарь и слезы из его глаз потекли еще пуще.