"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Стампас Октавиан)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. БЕСЕДА В ПЛАТАНОВОЙ РОЩЕ

Довольно скоро шевалье де Труа догадался, что в нынешнее положение ввергнут не навсегда. Вместе со всеми остальными братьями, заключенными в клетку строжайшего режима в укромной обители Сен-Мари-дез-Латен, он проходит испытание. Кому-то нужно еще что-то доказать. Одним лишь тем, что нацепил соответствующий плащ, ты не стал настоящим тамплиером. Главное коварство этого испытания состояло в том, что оно начиналось сразу после торжественного приема в орден, которое многим виделось венцом их годичных усилий. Это был дополнительный пост вместо желанного разговения.

Уяснив это для себя, шевалье успокоился и со всей возможной педантичностью подошел к исполнению обязанностей, налагаемым на него уставом и режимом. Неделя проходила за неделей, и рыцари, одновременно вошедшие с ним под своды капеллы, начали проявлять признаки внутренней слабости. Не все они были людьми первой молодости, когда легче сносить всевозможные притеснения. Многие из них успели пожить жизнью роскошной и привольной. Будучи ввергнуты в самое оголтелое, неприукрашенное монашество, они стали терять самообладание. Внести в кассу ордена целое состояние и сидеть при этом на чечевичной похлебке и вареном просе?!

Первой, под напором нарастающего неудовольствия, не устояла заповедь избегать празднословия. Рыцари, так или иначе, перезнакомились и коротали вечерние часы за благородной беседой, то есть вовсю сплетничали. Еще через неделю они уже осмелели до такой степени, что стали посылать оруженосцев в город за провизией, которая могла бы скрасить неуклонное несение христианского подвига. У всех оказались припрятаны особые деньги в меняльных конторах столицы. Оруженосцам разрешалось покидать территорию капеллы совершенно свободно, ибо они никакого обета не давали. Вечерами стали устраиваться настоящие пиршества и монашеская жизнь перестала казаться господам тамплиерам слишком уж невыносимой.

Самым интересным и неожиданным в какой-то степени было следующее открытие — никто их, полноправных тамплиеров, не собирался наказывать за все те отступления от устава и порядка, которые они себе позволяли. Несмотря на то, что служки, несомненно, докладывали господину приору капеллы, о том, что творится по ночам в кельях, он и не думал никого распекать.

После этого господа тамплиеры, посовещавшись, объединили часть средств и подкупили тех служек, что призваны были следить за соблюдением режима, и теперь большинство рыцарей могло не тащиться к полунощнице в церковь, а имело приятную возможность продлить мгновения сладкого сна.

Взглянув на жизнь свою по истечении третьего месяца, господа рыцари рассудили, что она не так уж далека от совершенства, как-то мнилось им вначале. Более всего они не решались прикоснуться к вину, ибо человек изрядно отведавший этого удовольствия, мало способен контролировать свои поступки и неоправданным буйством или каким-нибудь другим неблагообразным бесчинством, мог сверх меры превысить терпение и великодушие руководства капеллы. Вся, с таким трудом созданная система благоденствия, могла быть подвергнута опасности. Но не долго они сдерживали себя такими благоразумными рассуждениями. Ведь это безумие, гастрономическое преступление есть всухомятку то, что они вкушали каждый вечер. Были терзания, но путь лежал сквозь них — к вину! Привилось вначале осторожное винопитие, безпесенное пьянство. Затем, чтобы кто-нибудь вдруг не разразился любимой мелодией, следили все и внимательно. Перефразируя старую, язвящую гордость ордена поговорку, можно было сказать «Поет как тамплиер».

Само собой разумеется шевалье де Труа во всех эти тайных радостях участия никакого не принимал. Испытание, так испытание, говорил он себе, надобно пройти его до конца. Он слишком хорошо помнил, что в прошлом стоило ему попытать лучшей доли, как он мгновенно скатывался на дно еще более глубокой ямы, чем та, в которой находился. Так было и в Агаддине и в лепрозории. Он решил, что здесь, в капелле, он выберет другой способ поведения. Он сделает все, чтобы не выделяться, будет выполнять в точности все правила и законы, писаные и неписаные. Будет молиться, когда надобно молиться, фехтовать, когда надо фехтовать и спать в часы сна. Он не даст ни малейшего шанса усомниться в своей истовости и верности высокому тамплиерскому предназначению, какие бы соблазны не окружали его.

Эти мысли скрашивали ему ежедневное вращение по кругам неукоснительного распорядка. Неделя исчезала вслед за неделей, месяц вслед за месяцем. Плавное течение жизни, казалось бы, не предвещало ничего чрезвычайного, но как говорят в Аквитании — самые большие пороги на медленной реке.

Однажды, вернувшись к себе в келью, шевалье застал там служку, сообщившего, что брата Реми желает видеть приор капеллы, барон де Борже. Взволновавшись, брат Реми постарался ничем этого состояния не обнаружить. Не исключено, что примерное поведение все же составило ему хорошую службу.

В общем, он не ошибся. Приор принял его в своем светлом, просто убранном кабинете рядом со скрипторием, где монахи занимались переписыванием старых книг. Приор был абсолютно лыс и обладал тяжелым, внушительным басом.

— Вы наверняка не догадываетесь, зачем я пригласил вас сюда, брат Реми.

Шевалье поклонился, скрывая улыбку. Что ж, если этому лысому господину желательно считать его кретином — пусть.

— Да, я не догадываюсь.

— Дело в том, брат Реми, что в последнюю неделю меня навестило, как минимум, пятеро братьев, чьи кельи находятся рядом с вашей и сообщили мне, как самому высокому духовному начальнику в здешних стенах, что вы, по их мнению, знаетесь с дьяволом.

Де Труа удивленно поднял глаза на приора. Такого он действительно не ожидал услышать.

— Вы, наверное, захотите узнать, какие они приводили факты в доказательство столь тяжкого обвинения.

— Конечно. Да, — не очень твердым голосом ответствовал шевалье.

Приор почесал в неприятной задумчивости лысину.

— Подозрительным им кажется то, что вы не пропускаете ни одной молитвы, никогда не едите скоромного в дни постные и решительно отвергаете винопитие.

— Клянусь ранами господними, страшное обвинение, — попытался улыбнуться обвиняемый.

Приор не пожелал разделить его веселья.

— Напрасно вы относитесь к этому делу легкомысленно. В нем есть своя логика.

— Изъясните мне ее, святой отец, может быть и я смогу ею проникнуться.

Барон де Борже снова погладил свою лысину, движением человека давно и с удовольствием делающего это.

— В таком неукоснительном следовании уставу, которое демонстрируете вы уже несколько месяцев, не трудно усмотреть некую преднамеренность. Как будто вы таким образом ограждаетесь от чего-то, боитесь слиться… А ведь вы, заметьте, приняты в братство.

— Но если братия в массе своей склоняется к предосудительному поведению, добросовестно ли обвинять или подозревать в коварстве и гордыне того, кто лишь остался верен чину и порядку. Равно как и называть поклоняющимся дьяволу того, кто усерднее остальных молиться богу!

В лице барона выразилось разочарование. Брат Реми явно не желал разговора по душам.

— За частоколом слов уже не просматривается мавзолей смысла. Я пригласил вас сюда не затем, чтобы проверить насколько вы владеете демагогическими приемами. У меня есть для вас известия. Из верховного капитула мне пишут, что им требуется рыцарь во всех отношениях достойный. Для выполнения заданий важных и, может быть, тайных.

— И вы решили выставить меня?

— И я решил выставить вас, брат Реми. Я имел в виду «выставить» как выгнать вон. — Вы не поверите, но я имел в виду то же самое.

— Мне было бы почему-то приятно осознавать, что именно Вы выполняете важные и тайные задания капитула. И знаете почему?

— Нет.

— Потому, что такие задания, как правило, чрезвычайно опасны, брат Реми.

На шевалье откровенность старика приора подействовала довольно сильно. Он смущенно задумался.

— Знаете, святой отец, мне кажется, что всему виной не столько обвинения, сколько моя внешность. Почему-то она отталкивает людей.

— Хотите я скажу вам почему? Потому что она отталкивающая.

Вечером того же дня шевалье де Труа, с соответствующей бумагой в кармане, покинул гостеприимный кров капеллы. Поскольку быстро темнело, он решил не спешить к месту своего назначения.

Встала проблема ночлега. Гизо предложил отправиться в дом его отца. Так и поступили. Пришпорили коней и поскакали, стремясь добраться засветло, ибо нет ничего неприятнее, чем передвигаться по ночному Иерусалиму. Дело было даже не в грабителях или в чем-то подобном. Просто после недавних ливней улицы города и, особенно его площади, превратились в громадные грязные лужи, форсирование коих, даже при свете дня, было сопряжено с определенными трудностями.

В общем, шевалье и его оруженосец достигли своей цели не слишком перепачкавшись.

Ворота им открыли с неохотой и после неприятных переговоров. Отец не сразу узнал голос сына, а узнав, не похвалил его за привычку шляться по ночам и вваливаться в отцовский дом в такое время, когда у него есть и служба, и хозяин.

Наконец, все выяснилось, но вместе с тем оказалось, что шевалье де Труа не сможет занять свои прежние комнаты.

— Они сданы. Очень важный граф остановился в доме с целой толпой слуг. Так что господину тамплиеру придется, к сожалению, довольствоваться топчаном, стоящим в пристройке возле овчарни. Если он сочтет этот ночлег ниже своего, несомненно высокого достоинства, то хозяин не будет возражать, если он продолжит поиски где-нибудь вне его дома.

Шевалье согласился на предложение хозяина и даже оставил без внимания его несколько хамский тон. Наказывать его было бесполезно, ведь он в этом разговоре, в известной степени, представлял интересы этого самого «очень важного графа». Перед тем как лечь, де Труа поинтересовался, как зовут нового постояльца.

— Ну, не стал он уже, конечно, представляться, не слуги говорят, что это сам Раймунд Триполитанский.

— В этой дыре? — недоверчиво переспросил шевалье, — сам Раймунд Триполитанский.

— Город набит рыцарями, — объяснил бондарь, — что-то затевается, я думаю.

Его мысли нимало не интересовали шевалье и он лег. Но заснул не сразу, несмотря на усталость.

Раймунд Триполитанский. Слишком хорошо ему было знакомо это имя. Один из самых ревностных воинов христовых среди назорейских вождей. Один из тех, кто беспощадно преследовал исмаилитов, его радением была разгромлена и вырезана до последнего человека тайная их колония под Тиром. Его имя не раз мелькало в устах Синана. Удивительным представлялось то, что он еще жив.

Утром, когда владетель Раймунд вместе с большей частью свиты отбыл со двора, де Труа приступил к хозяину со странным, на первый взгляд, предложением. Он сказал бондарю, что после вступления в орден, у него осталось примерно полторы сотни флоринов, которые он хотел бы схоронить до лучших времен. Лучшего места, чем дом его верного оруженосца, он себе представить не может. Да и сам хозяин производит на него весьма благоприятное впечатление. Согласен ли он предоставить какое-нибудь укромное место под тайное хранилище для этих денег?

Глаза бондаря разумеется разгорелись. Еще бы! Предприятие представлялось, ему очень выгодным, особенно с учетом, что тамплиер по его словам, должен был отправиться на какое-то опасное для жизни дело. Полторы сотни флоринов, да с такими деньгами…

— Я согласен, — сказал бондарь, изо всех стараясь скрыть радость, — давайте деньги, господин.

— Ты спрячешь их надежно?

— Как свои!

Шевалье притворно задумался.

— Нет, я все же сам бы хотел посмотреть, куда ты их будешь засовывать.

Хозяину это желание не понравилось, но он не мог не счесть его законным.

— Пойдемте, господин.

Бондарь рассудил так, не все ли равно будет убитому, знал ли он при жизни, где именно были спрятаны о монеты или нет. А если он останется жив, тем более. Вернуть их придется так или иначе.

Тамплиер оказался очень капризен: он подробно облазил дом в поисках наиболее укромного места, все ходы и выходы, все щели и простенки.

Бондарь устал ругаться про себя и посылать мысленные проклятия на его голову. Но зрелище кошеля с золотыми монетами, добытого шевалье из-за пазухи, искупил все страдания хозяина. Более того, рыцарь дал ему еще два мараведиса, как бы в оплату банковских услуг.

Расстались они чрезвычайно довольные друг другом.

И уже буквально через какой-нибудь час, шевалье де Труа находился в святая святых ордена тамплиеров, на территории великого капитула. Здесь его удивило большое количество народу, шнырявшего туда-сюда с озабоченным видом. Ему великое это место представлялось в видениях, объятым мрачным и строгим молчанием, по его разумению, здесь должна была бы царить величественная и таинственная неподвижность. Здесь же имело место столпотворение, как в тылах королевского дворца, в преддверии огромного бала. В известной степени, это впечатление было верным. Дело в том, что завершался съезд провинциальных иерархов, каждый из них захватил с собой наиболее родовитых и могущественных рыцарей из своего окружения, те в свою очередь, сопровождаемы были многочисленной вооруженной челядью; от такого количества народу чинность и благопристойность здешней жизни не могла не пострадать.

Готовился, конечно, не бал, но мероприятие тоже весьма и весьма пышное и торжественное — заседание верховного капитула.

На шевалье де Труа долгое время среди всеобщей суеты никто не обращал никакого внимания. Его это устраивало. Стоя в сторонке он сличал живые здания, наполнявшие внутренность крепости, с рисунком составленным королем Иерусалимским. Ему не нужно было иметь перед глазами саму табличку, знаки, нанесенные на ней, глубоко отпечатались в его сознании. Очень скоро шевалье понял, что прокаженный не врал. Вот он, проход между двумя белыми колоннами, одна до половины разрушена — остатки еще, видимо, античной постройки, — за ними должна быть лестница из трех ступеней.

Далее узкий проход меж сужающимися стенами, потом нужно взобраться.

— Это вы, шевалье де Труа? — раздался у него за спиной неприятный сухой голос.

Рыцарь обернулся и обнаружил перед собою монаха в простой серой сутане. У него было вытянутое бледное лицо, холодные, голубые пронзительные глаза.

— К вашим услугам брат…

— Гийом.

Представившись, монах не торопился продолжить разговор, он внимательно, с жадностью даже, которая граничила с невежливостью рассматривал рыцаря.

Шевалье простил ему это, потому что в лице монаха не появилось то, что обидно появлялось у других людей, когда они рассматривали его мозаичную маску. Ни отвращения, ни злорадства, ни страха. Только интерес.

— Вас пригласили сюда для того, чтобы дать поручение вам шевалье. Ответственное.

Рыцарь оглянулся, показывая, что обстановка не кажется ему подходящей для получения инструкций, тем более, по поводу ответственного задания. Мимо пробегали служки со стульями в руках, со свернутыми занавесями, с какими-то ларями. Келарь, руководивший работами по подготовке к важному заседанию, покрикивал на них, и не всегда его слова казались подобающими монашеским устам.

— Да, вы правы, — согласился брат Гийом, — пойдемте вон туда, к базилике Иоанна Крестителя, там в это время никого обычно не бывает.

Он сказал правду, указанное место было вполне укромным. Справа высокая глухая стена сложенная из темных, расписанных разноцветными мхами плит, слева часовенка, меж ними пространство было засажено разлапистыми иберийскими платанами, дававшими хорошую защиту от палящего палестинского солнца. Трава скрадывала звук шагов.

Брат Гийом сразу перешел к делу.

— Не буду от вас скрывать, нам потребовался для этого дела человек незаурядный, мы попросили приора вашей капеллы порекомендовать нам лучшего из рыцарей, находящихся под его попечением.

Де Труа криво улыбнулся.

— При расставании со мной барон не выглядел опечаленным, более того, он выразил радость по поводу того, что будет избавлен от необходимости находиться со мною под одной крышей.

— Хм. Отчего же так?

— Рыцари из соседних келий донесли ему, что я, по их мнению, еженощно вступаю в сношения с дьяволом.

Брат Гийом немного помолчал, продолжая идти под темными платановыми сводами.

— Я догадываюсь в чем тут дело, но, тем не менее, шевалье хочу дать вам совет.

— Охотно приму его.

— Не бравируйте этим.

— Чем именно?

— Тем, что вас подозревают в сношениях с дьяволом. Все-таки встречаются еще люди, которые не смогут понять вас правильно.

Шевалье кивнул.

— Понимаю. Собственно, я и не бравировал, я просто был точен.

— Но оставим это, — машинально перекрестившись, сказал монах, — обратимся к вашему поручению Вам надлежит немедленно отправиться в Агаддин.

— Агаддин?

— Что вас так удивило?!

— Нет, нет, просто вырвалось.

— Это одна из самых восточных крепостей ордена. Собственно, вам нужна не сама крепость, чуть севернее ее, в часе примерно пути — там уже начинаются предгорья — есть источник с сарацинским названием Эль-Кияс. Христиане его зовут истечением св. Беренгария. Неподалеку от этого истечения имеется постоялый двор. Там вы найдете человека, которому передадите вот это, — монах протянул рыцарю туго свернутый кожаный свиток.

— Постарайтесь, чтобы никому больше он не попал на глаза, понятно?

— А как я узнаю этого человека?

— Он сам вас узнает.

— По этому? — шевалье провел рукой по лицу.

— Нет, конечно. Мы ведь не могли знать заранее, что приор де Борже пришлет именно вас. Вы просто оденетесь соответствующим образом.

— Мне придется снять плащ?

— Разумеется. В тех местах одинокому воину Храма лучше не показываться.

На лице шевалье вырвалось сомнение.

— Но мне, — неуверенно сказал он, — не раз говорилось, что рыцарский плащ…

— Все-таки, вы слишком примерный ученик. Я начинаю понимать барона де Борже. Вам не только придется снять плащ, но, если вы вдруг окажетесь в кругу людей ордену тамплиеров не симпатизирующих, вам придется отзываться о нем самым уничижительным и, даже оскорбительным образом, если этого потребуют интересы дела и обстоятельства вашего поручения.

Монах подошел вплотную к стене, выбрал место нагретое солнцем, и положил ладони на теплый мох.

— Внешняя, ритуальная преданность это просто, это для наших крикунов и пьяниц. Истинное служение иногда незаметно глазу. Вы меня понимаете?

— Я понимаю вас. Знак принадлежности к ордену тамплиеров легче носить на плаще, чем в душе.

— Мой оруженосец, останется здесь?

— Оруженосец ваш останется здесь, ибо путешествовать вы будете не как рыцарь. И ничего, разумеется, ему не рассказывайте, ибо оруженосцы болтливее баб, — сказал брат Гийом. — Если вы не хотите, чтобы его поскорее повесили, держите его в полном неведении относительно ваших дел.

Шевалье кивнул.

— Как он, кстати, устраивает вас.

— Пожалуй.