"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Стампас Октавиан)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЧЕЧЕВИЧНОЕ ЗЕРНО

— Только безумец рискнет отправиться дальше в горы по этой дороге, — мрачно сказал хозяин харчевни, скребя щеку корявыми пальцами.

— Это самый короткий путь, — негромко ответил дервиш, на мгновение оторвавшись от еды. Ел он жадно, вылавливая свободной рукой кусочки мяса и фисташки из глиняной миски. Его длинный, засаленный, во многих местах прожженный халат, был одет на голое тело, грязный колпак из дейлемитского войлока путник надвинул на глаза. Самое сильное впечатление производили его ноги, выставленные на всеобщее обозрение, — черные от присохшей грязи, с каменными мозолями на ступнях. Сразу видно — святой человек.

Али Абдалла, хозяин харчевни, не отличался особой набожностью, и в другой ситуации ограничил бы свою щедрость ячменной лепешкой, но сегодня к нему зашли поиграть в кайяс (род игры в кости) весьма уважаемые люди здешней округи: кади и мераб. В их глазах харчевнику хотелось выглядеть поблагопристойнее. Смотритель колодцев и арыков Джафар и обладатель судебной власти Аттар, взирали на дервиша со смешанным чувством презрения и участия. Еще их раздражало то, что они никак не могли себе составить определенного мнения о возрасте этого человека. В движениях его была видна гибкость и легкость, присущая молодости, но, в иные моменты он вел себя подобно зрелому мужу.

— Напрасно ты не хочешь прислушаться к нашим словам, — слегка недовольным тоном сказал кади, — но еще до наступления темноты, клянусь знаменосцем пророка, ты получишь возможность оценить их правоту.

— Мне говорили в Хасмейне, что львы в этих местах давно не водятся, а для разбойников я не представляю никакого интереса, — дервиш дернул полу своего диковинного халата, показывая голую, загорелую до черноты грудь.

— Да, — усмехнулся толстяк Абдалла, подбрасывая дрова в очаг, — львов в наших предгорьях действительно извели, но зато живет неподалеку один лев…

Гости недовольно покосились на хозяина и он виновато осекся.

Дервиш не обратил никакого внимания на возникшую неловкость, поставил на кошму пустую миску, резко встал, собираясь уходить.

— Куда ты, святой человек, сейчас принесут финики, — неуверенно сказал харчевник.

— Я же сказал, что спешу, — глаза дервиша внимательно смотрели из-под опушки его колпака, — скоро вечер.

У выхода он остановился, повернулся и сказал:

— Да не покарает вас аллах за вашу доброту.

Дорога была присыпана белой, горячей пылью, слева от нее шумел прибежавший с гор ручей, над ним нависали широкие тенистые кроны сирийских чинар, справа начинался, поросший сухою травой, пологий подъем — отроги Антиливана.

Дервиш поднял свою грубую суковатую палку и решительно зашагал по направлению к отдаленным меловым вершинам, которые легко можно было принять за гряду облаков.

Он шел полдня и никто ему не встретился и никто его не перегнал. Местность приобретала все более дикий характер, дорога выглядела все более заброшенной. Портился нрав бегущего навстречу ручья, он ярился и сверкал, пологие травянистые всхолмия сменились нагромождениями раскаленных безжизненных камней. Дервиш миновал пояс кедрового леса с его прохладной храмовой тишиной, краем глаза увидел стайку косуль с серебристыми спинами, они мелькали в пасмурной чаще, наподобие рыбок в толще морских вод. Сразу по выходу из древесного полумрака засверкали великолепные луга. Дервиш не удостоил сколько-нибудь пристальным вниманием красоту разнотравья, сочащегося влагой, и решительно вошел в гулкое ущелье. Ручей расстался с ним, остались лишь шершаво-серые стены и недостижимые облака над головой. Здесь неутомимый путник пошел медленнее, а потом и вовсе остановился. Не потому, что ему здесь понравилось. Он услышал цокот копыт, там, далеко впереди. И это были не косули.

Звук приближался. Ехали шагом. Опираясь на палку, дервиш спокойно смотрел перед собой. Из-за поворота ущелья появилось несколько всадников в белых тюрбанах и белых кафтанах, подпоясанных красными поясами. Они тоже остановились. В их позах отразилось скорее удивление, чем нерешительность. Кто этот безумец, посмевший сюда забрести? По сигналу старшего, двое всадников отделились от колонны и неторопливо подъехали к дервишу.

— Кто ты такой и что здесь делаешь? — высокомерно спросил один из них.

Ничего не отвечая, дервиш развязал пояс и что-то достал из складок.

— Передай это своему господину.

Рассмотрев поданное, всадник возмутился.

— Это чечевица. Ты смеешься надо мной!

— Во имя отца нашего и повелителя, покажи, — негромко, но убедительно произнес дервиш.

Всадник несколько раз подбросил на ладони зернышко чечевицы. Его мучили сомнения, но все же, в конце концов, он развернулся и поскакал к своим и показал старшему на раскрытой ладони темно-коричневое, приплюснутое зернышко.

— Отдай ему своего коня, — сказал старший.

Не выразив ни удивления, ни обиды, фидаин выполнил приказание. Дервиш, с непривычной для святого странника кавалерийской ловкостью, взлетел в седло. Весь разъезд мгновенно развернулся и поскакал вверх по ущелью. Никто из всадников не задал путнику ни слова, и он, судя по всему, ничуть этому не удивился.

Обещанный судьей Аттаром вечер начал вступать в свои права, когда показались стены замка. Они были сложены из камня, доставленного из-за перевала Аль-Рейби и, поэтому, в лучах заходящего солнца его инородность, по отношению к здешним скалам, была особенно очевидна. Замок Алейк напоминал собою некий гордый вызов, брошенный окружающему миру. Облака, проплывавшие над ним, казалось подгоняли себя, чтобы поскорее миновать это опасное и угрюмое место.

Замок стоял на, как бы, полуотвалившейся части плоской горной вершины. По дну разлома протекала шумная, быстрая река, старшая сестра того ручья, что выбежал навстречу дервишу еще там, в предгорьях.

Всадники в белых тюрбанах остановились на самом краю разлома. В замке раздался протяжный, противный крик и вслед за этим начал опускаться подъемный мост, это была единственная дорога, по которой было возможно попасть в замок.

Покрывая грохотом копыт грохот реки там, внизу, кавалькада въехала под своды, ощерившиеся сверху остриями поднятой решетки.

Дервиш спрыгнул с коня и живо вбежал по белым широким ступеням на просторную каменную веранду. Чувствовалось, что он отлично ориентируется здесь. Шел и поворачивал не задумываясь. Стремительно миновал три сетчатых павильона из обожженного алебастра, перевитого плющом. Пару раз опускался и поднимался по коротким трехступенчатым лестницам, и уже готовился войти в крепостной сад, угадывавшийся за тонкими каменными кружевами, но тут ему преградил дорогу невысокий полный старичок, он возник неожиданно, как будто ждал за поворотом.

— Погоди, Исмаил.

— Что ты хочешь сказать, Сеид-Ага?

— Только то, что баня для тебя готова. — Толстяк согнулся в легком полупоклоне.

— Есть нечто поважнее бани!

— Как далась тебе дорога? — Сеид-Ага всплеснул руками, на которых не было мизинцев. — Хвала Аллаху, ты остался цел. И заслужил отдых.

— Я найду время, чтобы отдохнуть, а сейчас у меня есть новости, которые наш повелитель желал бы узнать как можно скорее, Сеид-Ага.

Мягко улыбаясь, навязчивый собеседник сделал шаг назад, по-прежнему загораживая дорогу.

— Неужели ты думаешь, Исмаил, что есть что-то такое на свете, что можешь знать ты, и может не знать имам?

Исмаил понял, что настаивать бесполезно, евнух действует по воле господина, это сам Синан предлагает ему помыться с дороги.

Распластавшись на мраморной скамье и поручив свое тело заботам дюжего банщика, Исмаил размышлял об этом неожиданном капризе повелителя. Не может быть, чтобы он не горел желанием узнать о результатах встречи самого удачливого из своих фидаинов с самым заносчивым среди сирийских князей. Каждый раз, возвращаясь после выполнения смертельно опасного поручения, Исмаил попадал в теплые объятия имама, не только минуя баню, но даже не успев снять пропыленного или промокшего плаща. От прочих верных слуг Синана он отличался тем, что неизменно действовал в одиночку и никогда не давал осечки. Впрочем, в его деле любая, самая маленькая ошибка была равносильна смерти.

Перевернув истомленного путника на живот, банщик надел на руку жесткую ковровую рукавицу и с размаху обрушил на спину Исмаила, тот застонал от удовольствия.

Не может быть, чтобы кто-то его опередил, и повелителю уже известно, что эмир Хасмейна внезапно, со всем своим войском, повернул обратно, так и не посмев углубиться в горы, принадлежащие Старцу Горы. Никто бы не мог его опередить. Он покинул шатер эмира в полночь, и на рассвете был уже на большой Дамасской дороге. Здесь какая-то загадка, решил для себя Исмаил.

Из бани он вышел преображенным. Стало заметно, что возрастом он еще юн, двадцать два — двадцать три года, не более. Он был статен, но не по-франкски тяжеловесен, в нем чувствовалось особое сочетание силы и гибкости, свойственное сынам востока. Ликом он был миловиден, по чертам лица его нельзя было определить, к какому народу он принадлежит. Он мог быть и сирийцем и персом, и арабом. Немного портили его внешность сросшиеся на переносице брови и чуть не в меру массивный подбородок. Эти черты безусловно указывали на то, что Исмаил является натурой упорной и решительной.

В сопровождении загадочно улыбающегося Сеида и двух молчаливых фидаинов в белых халатах с красными поясами, Исмаил прошел через небольшой пышный сад, со всех сторон окруженный стенами, поднялся по узкой, шириной в одну грудь, лестнице на просторную веранду, пол которой был выложен большими черными и белыми квадратами. С нее уводило три разных коридора. У входа в каждый стояло по молчаливому фидаину, со спрятанными за спиной руками и отсутствующим выражением лица. Сопровождающие тоже молчали. Еще не полностью отвыкший от шума и суеты, царившей во внешнем мире, Исмаил вдруг заново пережил ощущение здешней тишины и заново поразился ему. В замке постоянно проживало несколько сот человек и несколько сот лошадей. Здесь готовили пищу, стирали одежду, упражнялись во владении оружием и пытали, но при этом в любой точке замка было тихо, как в склепе. Тишина — один из важнейших атрибутов иной, неземной жизни, поэтому обычные люди так боятся ее. Ребенок плачет, старик молится, воин гремит оружием, музыкант мучает флейту, чтобы не остаться один на один с нею. Только здесь, в замке, человека приучают не бояться ее, ибо здесь всем, а значит и тишиной, правит повелитель Синан, и бояться имеет смысл только его. И даже не столько гнева, сколько невнимания.

Сеид-Ага сделал знак четырехпалой рукой, и они вместе с Исмаилом, оставив сопровождающих, углубились в левый коридор.

Всякий раз, идя на встречу с Синаном, фидаин волновался, сейчас же у него были особые основания для волнения. Во-первых, странная задержка перед встречей, во-вторых, впервые его ведут по этому коридору.

Комната, куда его ввел Сеид-Ага, представляла собой верхнюю половину разрезанного шара, с белыми, абсолютно гладкими стенами и длинной прямоугольной прорезью на той части купола, что была обращена в сторону священного камня Каабы. По крайней мере, так решил Исмаил. На каменном полу лежала небольшая квадратная циновка сплетенная из морской травы. На ней Исмаил, оставленный в одиночестве своим сопровождающим, увидел лежащего ничком человека. Ноги подогнуты, руки распластаны.

Фидаин смутился, он впервые видел повелителя в таком положении. Время вечерней молитвы уже давно прошло. Впрочем, Исмаил догадывался, и уже довольно давно, что и сам имам, и его наместники в других замках Антиливана, молятся как-то по-своему. Мысль о том, что существует два обряда, один — для простолюдинов и профанов, другой — для избранных и мудрецов, волновала его. Об этом не было принято говорить в замке. Однажды он попытался в самой невинной форме завести разговор об этом со своим земляком, но тот шарахнулся от него, как от зачумленного. И вот теперь имам Синан сам открывает перед ним один из секретов этого высшего обряда. Исмаил почувствовал, что лицо его стало горячим. Было ясно, сегодня с ним должно случиться что-то важное. Не хочет ли старик приблизить его к себе? Тогда эту демонстрацию можно воспринимать как акт доверия.

Такие мысли появляются прежде, чем какие бы то ни было подозрения.

Лежащий на циновке приподнялся. Постоял некоторое время на коленях. Затем встал и с них. В ожидании того момента, когда он обернется, сердце фидаина застучало сильнее. Его преклонение перед этим человеком не знало пределов, снискать его благосклонность было счастьем.

— Ну что ж, говори, Исмаил, — сказал имам довольно высоким, привычно-недовольным голосом. Такого тона он придерживался даже тогда, когда повода для недовольства не было.

— Твое повеление выполнено, — взволновано, испытывая чувство восторженной благодарности, громко произнес фидаин.

Имам повернулся к нему. Это был широколицый, безусый человек с заметным шрамом на подбородке. Его правое веко замерло в вечном прищуре — как и шрам на подбородке, следствие падения с коня в юности. Этот прищур придавал лицу Синана внимательное, изучающее выражение даже тогда, когда он не хотел этого. Впрочем, оно всегда шло человеку, обладающему огромной властью.

— Ты говоришь, что мое повеление выполнено, — в голосе имама появилась повествовательная интонация, клонящаяся в сторону сомнения.

— Аллах свидетель! — поспешил сказать Исмаил. — Уже завтра дюжина вестников примчится сообщить, что войско Хасмейнского эмира внезапно повернуло вспять.

— И что, эмир Бури мертв?

Фидаин смешался.

— Ты молчишь?

— Эмир Бури жив.

Имам прошелся по своей странной молельне, шаркая подошвами расшитых мелким жемчугом туфель по каменному полу.

— Надо понимать, что ты уговорил его не нападать на замок Алейк?

— Можно сказать и так, повелитель.

Прищуренный глаз впился в лицо фидаина, по губам тонкого рта пробежала едва заметная судорога, как будто с них слетело неслышное слово. На самом деле имам сказал:

— Продолжай.

— Я мог его убить. Я проник в его шатер и воткнул свой кинжал рядом с изголовьем его ложа.

— И ушел?

— Да, повелитель.

— Почему ты решил ослушаться моего повеления?

Исмаил сложил молитвенно руки на груди.

— Чтобы лучше угодить тебе, повелитель.

Синан подошел вплотную к своему слуге. Левое веко опустилось до уровня правого.

— Когда ты успел стать мастером словесных игр, Исмаил?

Тот опустил глаза, не в силах выдержать направленный на него взгляд.

— Молчишь? Молча ты не объяснишь смысл сказанного.

— Я рассудил, что страх Хасмейнского эмира будет нам лучшей защитой, чем его смерть. Ведь у него есть взрослый сын Джамшид, по слухам прекрасный воин. Он обязательно захотел бы отомстить за своего отца. Бури, увидев мой кинжал рядом со своею головой, понял, что в твоих силах, повелитель, убить его в любую минуту, если он поднимет меч против Алейка. Поэтому, пока Бури жив, Хасмейн нам не опасен.

Имам не сразу дал ответ на это рассуждение. Он снова прошелся из конца в конец своего бедного, ничем не украшенного храма. Он размышлял.

— Поверь, повелитель, только желание услужить тебе, заставило меня ослушаться тебя.

— Ну хорошо, если даже я сочту твои действия и объяснения разумными, что я должен думать о твоей удачливости, Исмаил? Невозможно прокрасться в шатер полководца, стоящий посреди его войска. Можно подкараулить его на охоте, воспользоваться оплошностью телохранителей…

— Так очень часто поступают наши люди. Но телохранители потом исправляют свою оплошность.

— Вот именно, Исмаил. В сущности меня занимает не то, как ты прокрался в шатер Бури, а то, каким образом ты ушел из него. Живым.

— Я подумал, что имеет смысл поискать союзников в лагере Бури. И искал я их среди людей, стоящих высоко.

— И нашел? — резко остановился прохаживающийся имам.

— Нашел.

— Кого, например?

— Визирь Мансур, как я догадался, является вашим тайным приверженцем, повелитель. Да и другие визири тоже сочувствуют делу исмаилитов и ненавидят потомков Аббаса.

— Как тебе удалось дознаться об этом?

— Я не в первый раз выполняю поручения и твои повеления. У меня есть глаза и уши, поэтому я смотрю и слушаю.

Имам подошел к проему в стене и некоторое время занимался тем, что рассматривал облака, проплывающие над замком. Или делал вид, что рассматривает.

— Ты удивляешь меня, Исмаил, — сказал, наконец, он, — возможно ты заслуживаешь награды. Благословение Аллаха, враги наши сторонятся нас.

— Слава Аллаху и… — начал было фидаин.

— Но не все, — резко прервал его имам и голос его был пропитан особенно капризным видом неудовольствия.

— Ты имеешь в виду назореев, повелитель?

— Завтра прибудет посольство от Иерусалимского короля. И знаешь, чего они будут требовать от нас, эти франки — дани!

— Дани?! — Фидаин сделал возмущенное движение вперед.

— В противном случае они грозят нам войной. Впрочем, нам все грозят войной, — задумчиво сказал имам.

— Но разве не можем мы…

— Ты имеешь в виду наш обычный путь неотвратимого кинжала? Возможно до этого и дойдет, и тогда ты мне можешь понадобиться, удачливый Исмаил.

— Приказывай! — знакомый Синану, фанатический блеск зажегся в глазах юноши.

— Прикажу, — усмехнулся имам, и эта усмешка отвратительным образом преобразила его лицо, из значительного оно стало отталкивающим. — Но сначала я хочу попробовать нечто иное. Не знаю, поймешь ли ты меня. В одной из старинных книг описывается, как послы нубийского царя прибыли к египетскому фараону. Ты знаешь, где находится Нубия?

— Нет, повелитель.

— А кто такой фараон?

— Нет, повелитель. Может быть, царь?

— В общем, да. Так вот, прибыли они требовать дани, угрожая нападением. Чтобы их образумить, фараон велел показать им лучшие свои полки. Они сказали, что их воины ничуть не хуже этих. Им показали лучшие боевые корабли. Послы сказали, что их корабли больше этих. Тогда фараон приказал отвести послов к пирамидам. Посмотрев на них, послы сказали, что нападать они не станут. Ты понял, что я хотел тебе сказать?

— Я не знаю, что такое пирамиды.

Имам вздохнул.

— Может быть это и хорошо. Дело в том, что пирамиды есть и у меня. И завтра я покажу их франкам.