"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Стампас Октавиан)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ИМЯ

— Прежде всего — имя!

— Имя?! — воскликнул шевалье.

— Именно, — кивнул брат Гийом, — не станете же вы утверждать, что в самом деле являетесь лангедокским дворянином по имени Реми де Труа.

Самозванец молчал.

— Или может быть вас зовут отец Марк и вам бы хотелось навестить могилу доверчивого старика Мельхиседека?

Мозаичное лицо окаменело, более чем когда-либо напоминая в этот момент, мертвую маску.

— Вы много обо мне знаете, но интересно — все ли?

Брат Гийом задумчиво отхлебнул своего лекарства.

— Мы следим за странного вида мужчиной с тех пор, как он появился на дороге, ведущей к Агаддину и объявил себя паломником, направляющимся к Иордану. Он назвался каббалистическим именем Анаэль. Странность вашего поведения была столь велика, что местный комтур даже не решился вас повесить, ибо даже у провинциального вояки хватило ума понять, что сарацинский шпион должен был бы вести себя несколько иным образом. Когда же вы заявили о своем остром желании стать тамплиером, комтур не мог не отметить этот факт в своем еженедельном докладе в верховный капитул. Надо сказать, что стать полноправным рыцарем ордена у вас было меньше шансов, чем у жабы стать лебедем, именно поэтому я и обратил на вас внимание, после первого же доклада из Агаддина.

Искра понимания зажглась в глазах шевалье.

— И значит били меня на оливковых плантациях по вашему указанию.

Брат Гийом кивнул.

— В известном смысле да.

— И в прислужники к барону де Кренье это вы помогли мне попасть, а не тот надсмотрщик?

— Нет.

— ?

— Этот успех целиком на вашем счету. Наш орден чрезвычайно могуществен, но всемогущ только создатель этого мира. Откуда я, сидя здесь в Иерусалиме, мог знать, что у какого-то чернокожего раба в сараях Агаддина, есть серебряная коробка с целебной мазью. Каким образом предать его, вы придумали сами. А вот почти все из того, что случилось впоследствии дело наших рук.

— И лепрозорий?

— Разумеется.

— И король Иерусалимский?

— Это организовать было труднее всего. Не стану сейчас излагать все детали замысла, но, поверьте, здесь потребовалась очень большая работа ума и осуществлено несколько очень тонких решений. И ненавязчиво созданные ситуации для побега, и уговоры магистра ордена св. Лазаря.

— Со мной разговаривал не магистр.

— Но по его просьбе. И, как ни странно, итальянцы делали вам это предложение всерьез. Чтобы от него отказаться, надо было прислушаться к очень глубоким внутренним звукам.

— А отец Мельхиседек?

— Вы пропустили, шевалье, весельчака Анри.

— Не хотите же вы сказать…

— Даже больше, чем вы думаете. Большинство подобных шаек в Святой земле контролируются орденом. Именно они и наши банкиры приносят капитулу основные денежные средства, а не какие-то мифические клады. Конечно, далеко не все члены шаек знают о том, кто именно является их покровителем, чаще всего только вожаки.

— Но если Анри знал, что я нахожусь у него по желанию ордена, почему он так странно себя вел по отношению ко мне.

— Потому, что не получал никаких конкретных указаний на ваш счет, после того, как вы уже оказались у него в шайке. Он боялся вас потерять, ибо боялся, что с него за это взыщется.

— А чего же ждали вы, брат Гийом?

— Мы в очередной раз проверяли вас. Учитывая склад вашего характера, вы могли вступить в схватку с Анри за право главенствовать в шайке. Помогать вам в этом не входило в наши планы, и если бы вы одержали эту победу, то остались бы одним из десятков вожаков подобных шаек. И это означало бы, что мы вас, в общем-то, ошиблись. Этого не произошло, и мы стали следить за вашим продвижением с особым интересом.

Шевалье пожевал губами.

— А тех рыцарей, певунов, что сопровождали меня их действительно зарезали?

— Конечно. Это надо было сделать из соображений, имеющих отношения к этой истории, я просто использовал их смерть в целях развития вашей интриги.

— Скажите, а что вас заставляло тратить на меня столько сил, столько ухищрений ума.

— Очень просто. Поднимаясь со ступеньки на ступеньку, вы повышались в цене, если так можно выразиться, и с вами лично я связывал все большие и большие надежды.

— Но я ведь мог и погибнуть, например, в Агаддинском сарае, в пещере у Анри. Получается так, что вы дорожа мною все больше и больше, запихивали, при этом, во все большие и большие неприятности, подвергая все большему и большему риску.

Монах пожал плечами.

— Но не создавать же вам было тепличные условия, чего бы стоили ваши успехи, если бы они достигались не через преодоление настоящих опасностей.

Шевалье опустил голову, как бы задумавшись.

— Теперь можно перейти и к отцу Мельхиседеку, — сказал монах.

Шевалье все также сидел, не поднимая головы. Можно было даже подумать, что он смущен.

— Странно устроен человек. Удушить этого прямодушного старика вам было легче, чем участвовать в разговоре о его удушении. Но давайте с вами договоримся сразу, ни сейчас, и никогда впредь, не будем с вами касаться моральной стороны дела. Какого бы то ни было. Я ведь не исповедую вас, а всего лишь приоткрываю перед вами истинную картину того, что с вами произошло. Но ошибкой было бы думать, что мир, в который я вас ввожу, лишен начисто всяческих представлений о добре и зле. Не так. Даже наоборот. Здесь эти представления весьма и весьма конкретны. Все, что идет во вред ордену — зло, все что на пользу — добро. Вам следует пропитаться этой религией и философией. Понятно?

— Да, — тихо сказал шевалье.

Другими словами, вы удушили доброго священника, зарезали шевалье де Труа. Вы это сделали потому, что так было угодно ордену. Ордену был нужен человек, способный ради достижений своей цели, не задумываясь, совершать подобные поступки. И не надо думать, что я вас оправдываю или успокаиваю, мне нет какого дела до того, что твориться в вашей душе. Вовсе не так, Вы нам подходите, несмотря на то, что воспоминания о содеянном не вызывают у вас в душе содрогания.

— Я понимаю вас.

— И к тому же, открывая вам подлинную картину вашей жизни, я демонстрирую вам всепроникающее могущество ордена. Ни одного шага вы не смогли бы сделать за все эти месяцы всего лишь по собственной воле.

— Да, могущество ордена тамплиеров велико — задумчиво произнес шевалье.

— И к тому же оно возрастает. Несколько минут назад я сказал вам, что капитул не может знать того что творится в карманах каждого раба, что проживают во всех отдаленных крепостях ордена. Но это не значит, что такой день не наступит. Чтобы никто, как бы умен он ни был, сколь бы издалека не начинал, не мог, с враждебной разрушительной мыслью проникнуть в святыя святых, в тайное тайн, в сердце ордена.

— Победить орден можно только ударив в сердце?

— Никто не знает где оно, хотя многие думают, что знают. Более того, думающий, что ранит, лишь умащивает тело ордена. Думающий, что умно предает, лишь умножает его неуязвимость.

Брат Гийом снова встряхнул свою баклажку.

— Вот вы, шевалье, свои последние шаги, перед тем как попасть в эту пещеру, совершали, как враг ордена. Враждебность эта возникла из малого, неполного знания, и после, скажем, этого разговора вы этих шагов совершать не стали бы. Самое поразительное заключается в том, что вы, стараясь ордену навредить, принес ли пользу. Или, по крайней мере, выполнили работу к этой пользе служащую.

— Я убил барона де Кренье.

— И посылая вас туда, я знал, что вы это сделаете. Не сохранять же вам в живых человека, осведомленного о вашем прошлом. Он, правда, пытался помочь вам, когда вы прислуживали ему, но… но мы договорились тем морали не касаться.

Де Труа усмехнулся.

— Но я также зарезал и ассасина, с которым встречался де Кренье.

Монах кротко вздохнул.

— Я вам больше скажу, вы убили и графа Раймунда Триполитанского, причем сделали это так, чтобы все подумали — это дело ассасинов. Насколько я понимаю, вы хотели цепочкою этих подтасовок поссорить Орден с замком Алейк, и, видимо, был момент, когда вам казалось, что для раздувания этой вражды вы сделали почти достаточно. А вот как обстоят дела в действительности — смерть великого христианского воина Раймунда Триполитанского в настоящий момент весьма выгодна Храму, ибо он недавно вступил в коалицию с госпитальерами, нашими самыми исконными и серьезными врагами. Что же касается ассасинов, у вас с ними особые счеты — это я понял сразу. Я даже не стану настаивать, хотя мог бы, чтобы вы немедленно отчитались по этому поводу, вы сделаете это сами. И я не пытки какие-то имею в виду. Отношения нашего ордена с этой воинственной исмаилитской сектой начались сравнительно давно. И до сих пор были взаимовыгодными. Но, с недавних пор, Старец Горы, проведав конечно же, о тучах, которые сгущаются над Храмом, стал позволять себе некоторые огорчительные небрежности по отношению к нам. Он поспешил сделать вывод о том, что в очень скором времени коалиция во главе с графом Д'Амьеном, раздробит нам голову. Настало время припугнуть его, а может быть и наказать.

— Каким же образом тут уместна смерть Раймунда Триполитанского?

— Поднимется волна народного возмущения против убийц ассасинов, война против них будет носить популярный характер, что, согласитесь, лучше, чем наоборот. Труп Раймунда, таким образом, дважды полезен.

Брат Гийом встал, размял затекшую спину, присел несколько раз. Потом подошел к квадратному отверстию, в котором плескалась вода и, толкнув ногой каменную плиту, закрыл его.

— Ну что вы мне, наконец, ответите, молодой человек?

— Не понимаю, — тоже встал шевалье.

— Уже несколько часов я уговариваю вас вступить в орден тамплиеров и до сих пор не получил вразумительного ответа. Лично мне мои собственные аргументы за это вступление кажутся убедительными.

— А разве у меня есть выбор.

— Конечно, — удивился брат Гийом, — вы можете или вступить, или отказаться.

— А если я откажусь.

— Вас немедленно убьют.

— Кто же в такой ситуации отказывается — саркастически хмыкнул шевалье.

Брат Гийом помрачнел, его, видимо, разочаровывал такой поворот разговора.

— Надеюсь вы понимаете, что вы не первый, кто прошел весь длинный путь от дна гниющей ямы до вершины относительного просветления. И были такие кто отказывался, как это не странно прозвучит, от дальнейшего движения в свет. За этим всегда стоят глубокие религиозные причины, запавшие в основание души искажения истины. Для них физическая смерть была более предпочтительным выходом, чем то, что им предлагалось. Лично я воспринимаю эту внезапную жертвенность, как слабость, как боязнь истины, леденящего ее дыхания. Она прекрасна, но холодна. Вы понимаете, о чем я говорю? Христианская могила тепла, как овечье подбрюшье, в сравнении с нею. Тяжко знать и видеть — благо человека — наслаждение слепотой.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Мне нужно привыкнуть к своему новому состоянию. Ведь вы предлагаете мне войти в тайное тайных, в святая святых ордена, в нарушение всех правил.

— Что вы имеете в виду? — поморщился брат Гийом.

— Я, как вы знаете не родовит.

— Я тоже всего лишь сын корабельщика.

— Я урод.

— Мое уродство просто менее заметно.

— Я никогда не носил креста и пролил много христианской крови.

— С трудом можно найти христианина, который бы этого не сделал.

— Я ассасин!

— Не так давно я предсказывал вам, что вы сами в этом признаетесь.

— Тогда, — шевалье сглотнул слюну, — тогда я согласен!

Брат Гийом еще раз потянулся и еще раз присел. Даже по его обычно бесстрастному и холодному лицу, можно было заметить, что он доволен таким завершением разговора.

— И сразу же за дело.

— За дело?

— Обряд посвящения, видимо, уже закончился. Теперь начнутся выборы великого магистра и через час или два у нас будет новый верховный воитель, и мниться мне, что станет им граф де Ридфор.

— По разговорам в капелле приора Борже я понял, что все хотят чтобы избрали де Марейля.

— Великий магистр не обязан быть человеком выдающимся, но нельзя допустить на это место и полное ничтожество. Ридфор порывист и непредсказуем. Именно эти качества великого магистра будут нужны Ридфору в ближайшие годы. Но хватит пока об этом, у нас еще будет время для разговоров на эту тему, а теперь одно практическое и немедленное дело.

— Я готов.

— И хорошо. Вам придется немедленно ехать в лепрозорий.

Все что угодно, был готов услышать шевалье, но это слово его поразило.

— Лепрозории.

— И привезти оттуда короля Иерусалимского. Вы ведь обещали ему в обмен на план тайника, что вызволите его оттуда. Придется вам выступить в качестве человека, выполняющего свои обещания.

— Я действительно ему это обещал, но не предполагал даже пальцем пошевелить ради выполнения этого обещания.

— Привыкайте, — брат Гийом потряс пустую баклажку, — в вашей новой деятельности могут произойти и еще большие неожиданности.

— А для чего прокаженный понадобился здесь?

— Тайно взбунтовался двойник его величества, писец по имени Бонифаций. И теперь он со своими новыми друзьями-госпитальерами готовит сильный выпад против нас. Они хорошо подготовились и у них могло бы получиться. Ведь нас не любят в этом городе, так уж сложилось. Как бы не был богат человек, он должен помнить, что нищие, когда их очень много, могут быть опасны. Нынешний Иерусалим нам уже не переучить. И если мы проиграем, тем братьям, что придут вслед за нами, все придется начинать сначала. Вряд ли они вспомнят о нас добрым словом. Что делать с нынешним Иерусалимом, мы решим несколько позже, а пока нам нужно его отстоять. И настоящий король очень нам в этом поможет. Уже готовы пятнадцать вооруженных людей, при предъявлении этого перстня они поймут, что обязаны вам беспрекословно подчиняться.

Шевалье подбросил в руке довольно массивный серебряный перстень, на нем была изображена сложная геометрическая фигура.

— То есть вы еще до начала разговора со мной знали, что я стану вашим союзником.

— Союзник не то слово, исходя из правил принятых в нашей обители, вам надлежит называть меня братом.

— Братом во Христе, или вы намекаете, брат Гийом, на те высшие силы, о которых несколько раз упоминали.

— Это долгий разговор, может быть длиннее, только то состоявшегося. Мы вернемся к нему, это я обещаю, но вам теперь известны лишь самые общие очертания ордена, что составляет наше тайное и истинное знание.