"Цитадель" - читать интересную книгу автора (Стампас Октавиан)

ГЛАВА ПЯТАЯ. ГОРДОСТЬ И ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ

— Предоставляю вам право первого копья, шевалье, — сказал Рено Шатильон.

— Благодарю вас, граф, — отвечал де Труа.

Они стояли рядом, стремя к стремени, на пологом склоне холма. Внизу в чахлых колючих зарослях продвигалась волна истошного лая. Егеря двумя сворами собак загоняли какую-то крупную дичь. Этот вид охоты плохо прививался в субтропических, лишенных подлеска, лесах Палестины. Трудно также было привезти сюда как следует натасканных аквитанских собак. Животные хуже людей переносят тяготы морских путешествий.

— Это белогрудый олень, — сказал прислушиваясь граф.

— Олень? — в голосе де Труа послышалось разочарование.

— Напрасно вы так, этот олень мало чем уступит вашему лангедокскому зубру.

Затрубил рог.

— Пора! — скомандовал граф и дал шпоры коню в четверть силы. Всадники, медленно набирая ход, поскакали вниз, к подножию холма. Вскоре им открылась такая картина: на небольшой поляне, осев на задние ноги, наклонив огромную, увенчанную крылатыми рогами голову, вращался разрывая копытами землю и дико храпя, мощный зверь.

Он был окружен дюжиной истошно лающих, припадающих на передние лапы собак. Одна с перебитым позвоночником валялась тут же. Зверь с налитыми кровью глазами, время от времени, бил в ее труп копытом.

— Прошу вас, де Труа, — крикнул граф, — когда метнете копье, проскакивайте подальше. Он обезумел, может повалить лошадь и переломать вам ноги.

Тамплиер пришпорил своего жеребца, перехватил на ходу копье и понесся прямо в гущу схватки. Граф двинулся за ним несколькими мгновениями позже. Пролетая на полном скаку мимо храпящего чудища де Труа приподнялся на стременах и метнул свое тяжелое двенадцати фунтовое копье. Если бы мишень была неподвижной, он попал бы туда, куда целился, в шею чуть пониже загривка, но олень все время рвался из стороны в сторону, отпугивая распаленных схваткою собак, и, поэтому, острие попало в крышку черепа между рогами. Это место было защищено костным наростом толщиной в три пальца и олень от удара лишь слегка осел на задние ноги и ослеп на время. Удар этот его обездвижил, подготовив для повторной атаки графа Рено. Тот все сделал как следует, острие его копья вышло с другой стороны шеи. Егеря закричали, приветствуя успех своего господина.

Вскоре был разложен костер. Жир с оленьей ноги, насаженной на вертел, с шипением капал на угли. Быстро стемнело.

За спиной беседующих господ стоял слуга с большим кожаным бурдюком и следил за тем, чтобы их чаши не пустели. Несмотря на удачную охоту, на прекрасный вечер, замечательное вино, Рено был невесел. Он тупо следил за тем, как искры уносятся к синеющему небу, втягивал ноздрями благодатный охотничий воздух, который был всегда для него слаще райской амброзии, и оставался мрачен и неразговорчив.

Де Труа считал своим долгом поддерживать беседу, но вместе с тем старался вести ее так, чтобы не выглядеть навязчивым. Он знал, что граф относится к нему неплохо, но настоящих товарищеских отношений меж ними еще нет, да и вряд ли они могут возникнуть принимая во внимание разность происхождения и интересов.

Наклонившись к костру граф отполосовал ножом кусок оленины и попробовал, готова ли.

— Сухое очень мясо, — сказал он, — у нас в Аквитании оленину шпигуют свиным салом.

— Но ведь не ради жирной оленины вы ездите на охоту, граф, — заметил де Труа, пытаясь прожевать кусок волокнистого пресного мяса.

Рено Шатильон отпил вина из своей чаши, впрочем сделал это без желания, по рассеянности.

— Скажите, сударь, вы, я вижу, человек, имевший возможность повращаться в столицах, известно ли вам что-нибудь о госпоже Жильсон?

— Госпожа Жильсон, — де Труа тоже отпил вина и с таким видом, будто оно требовалось ему для освежения памяти, — меня представляли ей в Иерусалиме.

— Давно ли?

— Достаточно давно. Судя по вашему голосу она доставила вам какие-то неприятности?

Граф попробовал еще оленины, но не прожевав, выплюнул.

— Она теперь здесь.

— В Яффе?

— Да.

Де Труа изобразил сильное удивление.

— Но при дворе принцессы она мне не попадалась.

— Она не смеет показаться у принцессы. Изабелла прикажет ее удавить. Или утопить.

— Сказать по правде, ничего особенного в таком отношении принцессы к этой даме я не вижу.

Граф медленно повернул к собеседнику тяжелую голову.

— Договаривайте, сударь.

— Неуверенность моей речи происходит только от желания быть полностью объективным. Дело в том, что я могу ссылаться лишь на досужие разговоры в столичных домах.

— Иной раз мнение, почерпнутое из этих разговоров бывает удивительно близко к истинному.

Де Труа кивнул.

— Пожалуй. Так вот, говорят, что госпожа Жильсон не просто ненадежная вдова и даже не женщина, охочая до веселого мужского общества, она фигура политического характера. Говорят, она состоит на содержании у рыцарей Иерусалимского Храма, и они используют ее для выполнения заданий, требующих известной тонкости, деликатности и женской хитрости.

Граф покивал, кусая ус.

— О чем-то подобном я давно уже догадывался.

— Право не знаю, что она делает здесь, — тут де Труа наиграно встрепенулся, будто эта мысль только что пришла ему в голову, — да не пытается ли она вредить вам?

— Именно этим она сейчас и занята.

— Вы знаете, граф, позвольте я выскажу свое мнение, постарайтесь понять меня правильно. Мне не кажется, что госпожа Жильсон очень опасный человек. Уж очень она афиширует свою связь с орденом. Вы ведь знаете, такие вещи, скорее, принято скрывать. Тут, думаю, вот что: она не столько к ордену принадлежит, сколько хочет использовать якобы к нему принадлежность в своих целях.

— Слишком прихотливый поворот мысли.

— Может быть, но, тем не менее, мне кажется, что бояться госпожи Жильсон вам надо меньше, чем самого ордена тамплиеров.

— Я никого не боюсь, сударь, — счел нужным сказать граф, но сделал это весьма вяло.

— Да, да, я неловко выразился. Кроме того, насколько мне удается постичь, госпожа Жильсон была некогда влюблена в вас, таким образом, она скорей всего разворачивает интригу личного характера.

— Ваши слова справедливы, но даже без них я был склонен держаться подобной точки зрения, когда бы не очевиднейшие вещи, когда бы не документы.

Де Труа не стал сразу же набрасываться на этот кусок откровенности. Он сосчитал про себя до двенадцати, погладил бороду и, придав голосу равнодушно-презрительную интонацию, сказал.

— Ну какие у нее могут быть документы? Какие-нибудь краденые письма?

— Вы угадали. Вероятнее всего краденые. Но меня занимает не то, каким путем они к ней попали, а то, что в них написано.

— Что же в них написано? — не удержался де Труа, тут же, мысленно отчитал себя за это, — впрочем я понимаю, граф, что там могут быть вещи, которые никому не надлежит знать. Давайте прекратим этот разговор, а то ведь мы можем ненароком задеть честь вашей жены… — эта намеренная оговорка потрясла, до самого основания, все громадное сооружение по имени Рено Шатильонский.

— В том-то и состоит вся причина, сударь, что женою моею принцесса не видит возможности стать ни при каком стечении обстоятельств.

Шевалье делано удивился.

— Не вижу, что могло бы помешать столь простому делу. Не соображения мезальянса же. Простите, граф, вы ведь не трубадур безлошадный, ваши предки…

Много уже было выпито вина и слишком было велико отчаяние, охватившее сердце графа. Совокупность этих темных причин разродилась большою откровенностью.

— Вы не понимаете, брак со мною будет для принцессы морганатическим. Она навсегда потеряет право претендовать на королевскую корону, а графской ей не довольно.

Мозаичное лицо де Труа, осыпанное игрой огненных отблесков, превратилось вообще в нечто зловещее. Но граф не интересовался обликом собеседника, он смотрел в костер и корчащиеся в пламени ветки казались ему отражением его собственных душевных мук.

— Н-да, — сказал шевалье, — теперь я начинаю догадываться, эти письма, что передала вам госпожа Жильсон…

— Разве я говорил вам, что она передала мне письма?

— Извините, граф, но вы не слышите самого себя. Так вот, в этих письмах…

— Что там гадать, это признания Изабеллы Гюи Лузиньянскому.

— В любви?

— Н-нет, не сказал бы. Это скорее признание в том, что она готова выйти за него замуж.

— Но это огромная разница!

— В любом другом случае, кроме этого. Мне плевать на Гюи, это ничтожество я могу растереть в щепоти. Я ревную ее к трону. Этот неодушевленный предмет, намного опаснее многих человекоподобных негодяев.

В костер подкинули хворост, жар стал нестерпимым, пришлось отсесть от огня.

— Но ведь это дела дней миновавших. И даже ваша экстравагантная ревность к трону должна бы лишиться пищи. Трон женился на Сибилле.

Тяжелейший вздох был ему ответом.

— Так-то оно так, но только на первый взгляд. Я сам было, обрадовался этому обстоятельству в надежде, что мои дела с Изабеллой не могут не устроиться, раз эта четырехжальная заноза изъята.

— Так что же случилось еще?

Граф задумался.

— Как вам объяснить. Все стало еще хуже. Став более недоступным, трон, стал более желанным. Я это чувствую. И если раньше такое направление ее мыслей меня сердило, то теперь пугает. То есть, спасенья нет.

— Видит бог, вы спешите с выводами.

— Не-ет, — помотал головой граф, — я все же не такой слабый человек, каким представляюсь вам во время этого разговора. Я уже почти принял решение.

— Вы хотите сказать…

— Да, именно сейчас, когда все кажется так хорошо, все так безоблачно, следует сделать то, что я задумал. Да, я уже почти принял решение, — граф произнес это так, словно уговаривал сам себя.

Де Труа всплеснул руками.

— Но это же безбожно, — голос ли рыцаря Рено из Шатильона я слышу, или нервного юноши? Что вы собираетесь предпринять? На что вы почти решились? Ведь принцесса любит вас, и я никогда не поверю, что она сможет променять собственное счастье на…

— Да причем здесь вы, сударь, — мрачно сказал граф, — это дело было и остается только моим. А если вы хотите быть адвокатом Изабеллы, то прошу вас приступить к вашим обязанностям немедленно. Я не задерживаю вас больше у своего костра.

— Но, граф.

— Су-ударь, — почти проревел Рено.

Де Труа медленно встал, изо всех сил стараясь казаться мрачным, а внутренне ликуя. Узелок, казавшийся столь запутанным и затянутым, уступал первому прикосновению мастера.

Больше всего шевалье занимал вопрос, сколько у него времени на окончание затеянного предприятия. Когда следует опасаться нового нападения посланцев Синана. В том, что таковые воспоследуют, он не сомневался. Одно из непреложных условий ассасинского ордена — человек, приговоренный имамом к смерти, должен умереть, не взирая ни на какие жертвы. Трудно было сказать, был ли напавший на него у ворот Яффы одиночкой, или в городе скрывается несколько смертников, ожидающих своего часа, чтобы вонзить кинжал в затылок жертвы.

Так или иначе, шевалье решил не пренебрегать мерами безопасности. Был все время настороже и верный Гизо. Он первым выходил из дома и первым в него входил, заглядывал во все темные углы и открывал все двери, дабы предотвратить неожиданное нападение.

Если бы спасение собственной жизни было единственной заботой де Труа, ему было бы намного легче, он нашел бы способ как затеряться в многообразных просторах передней Азии, или в глубине какого-нибудь тамплиерского замка. Но задача осложнилась тем, что он не мог не довести до конца хлопотливое дело по расстройству союза принцессы Изабеллы и графа Рено. Тот, кто охотится сам, более уязвим для охотящегося за ним. Даже в том случае, если посланный Синаном фидаин был одиночкой, имам рано или поздно узнает, что миссия его закончилась неудачей и пошлет нового человека, и тогда сверхъестественное чутье может уже и не защитить, размышлял озабоченный тамплиер. Следующие, сразу вслед за покушением дни, можно было признать относительно безопасными, в это время и следовало произвести решительные действия. По расчетам брата Гийома, Рено Шатильонский должен был уже в конце сентября прибыть в свое заиорданское поместье и начать вымещать свою злость на ни в чем не повинных сарацинских крестьянах. На вопрос брата Реми, почему брат Гийом так уверен, что Рено не отправится из Яффы куда-нибудь еще, тот ответил, что графу больше некуда ехать. Во Франции и Италии его ждут кредиторы, а в Иерусалиме палач. Рено слишком крупная фигура, чтобы пограничные эмиры ничего не знали о нем, более того, они наверняка осведомлены и о последнем месте его пребывания. Яффский двор Изабеллы одно из немногих мест в Святой земле, которое в сознании Саладина никоим образом не связано с рыцарями Храма. Таким образом, проявляя свой дикий характер — возможности ему для этого будут предоставлены, как говорил брат Гийом, — Рено будет действовать в значительной степени от имени королевской фамилии, более того, от той ее части, что находится в конфронтации с рыцарями Храма. Как холодный политический игрок, шевалье де Труа не мог не оценить гармоничность замысла. Рено Шатильонский был во всех отношениях подходящей фигурой. Именно он был камнем, начинающим великий обвал, который ниспровергнет укрепления реального Иерусалима, но укрепит духовную цитадель ордена. Понимая, что он выполняет задание важности баснословной, Реми де Труа никак не мог понять, почему не испытывает того вдохновения, которого мог бы ожидать. Только в самом начале своей миссии, еще только обдумывая подходы к выполнению деликатной задачи, он мог заставить свой мозг работать не только на полную силу, но и с увлечением, в результате чего родился его несколько сложный, но зато беспроигрышный план. Чем дальше, тем больше накапливалась неудовлетворенность своей работой. И дело было отнюдь не в страхе смерти. Смерти он не боялся, но и не хотел ее. Если бы он почувствовал, что для подъема на новую ступень истинного знания надобно войти в реку смерти, не задумался бы ни на секунду. Охоту фидаинов Синана за собой он воспринимал не как глобальную и ужасную угрозу — так бы к этому факту отнесся любой человек, как бы высоко он не стоял, — а как досадную неприятность, мешающую плавному рассчитанному движению событий. Необъяснимый холод под сердцем появился у него еще до нападения у городских ворот, и его волновало всерьез, только то, что он не может отыскать причину этого чувства.

Направляясь по ночной улице Яффы ко дворцу принцессы, он бессознательно выбирал дорогу, отличную от той, которой пользовался обычно, чтобы затруднить работу тем, кто может быть, решил организовать засаду на него. При этом он продолжал копаться в своих ощущениях. Недавние события убедили его в том, что все происходящее в его душе, имеет некий смысл и заслуживает изучения.

Улицы Яффы были пустынны, как улицы любого средневекового города в этот час. И не только потому, что жители боялись грабителей. Города той поры не слишком далеко ушли от деревень по образу жизни, и жили, в сущности, по крестьянскому трудовому распорядку. Село солнце, ворота на засов и спать. Только знать могла себе позволить гуляние со свечами на всю ночь. И позволяла.

Этим вечером во дворце было невесело. Первая причина — графская охота. Изабелла, как все сильные натуры, была ревнива, ей было трудно смириться с этой привязанностью Рено. Нет, она конечно прекрасно сознавала, что охота есть чуть ли не единственное, кроме войны, развлечение знатного мужчины. И, абстрактно, как развлечение каких-то господ не имеющих к ней отношения, готова была ее признать. Но, когда граф Рено уезжает ни свет ни заря, даже не предупредив, не послав с дороги нескольких любовных вестников, она начинала охоту ненавидеть и считала своим врагом. Рено чувствовал, что злит своими отлучками принцессу, и поэтому ездил на охоту из чувства противоречия.

Итак, принцесса хандрила. Хандра выражалась у нее своеобразно. Она не сидела забившись в угол, не заставляла читать себе, вызывающие обильное слезоотделение, пространные книги. Она принималась наводить порядок в своем придворном хозяйстве. Когда в одном доме живет много народу и все их интересы направлены на то, чтобы поближе подобраться к хозяину сидящему на денежном мешке, в такой ситуации нельзя избежать подсиживаний, доносительства, повальной самозабвенной лжи. Особенно это касается «подлой» части домочадцев, но и родовитые приживалы стараются от них не отставать. Говоря короче, в этот вечер вся королевская свита и челядь превратились в нечто подобное голове карлика Био, мучимой изящными, но цепкими пальчиками принцессы. В обычные дни, Изабелла на эти взаимные жалобы не обращала внимания, давая им возможность уравновешивать друг друга и скапливаться в ожидании недобрых дней. И тогда уж…

Войдя во дворец, Реми де Труа сразу же почувствовал атмосферу скорого и специально неправедного суда. Там рыдает камеристка остриженная наголо за то, что обвинила другую камеристку в краже черепахового гребня. Вон стонет высеченный плетьми худосочный дворянин, подавший прошение о возмещении убытков нанесенных его вилле свитою ее высочества во время последнего выезда. Обычно Изабелла считала нужным такую просьбу уважить, дабы не ссориться с народом, но этому просителю выпала честь попасть под горячую руку.

— Тс, тс, — Реми де Труа повернулся и увидел де Комменжа, высунувшегося из-за большого сундука, за которым он прятался стоя на четвереньках.

— Сударь, что с вами? — спросил де Труа.

— Не ходите туда, сударь, — чихнул в кулак «приближенный», — ее высочество в таком гневе…

— Да что случилось? — опять спросил де Труа, в общем-то обо всем уже догадываясь.

— Даже Данже досталось, шандалом по спине. Старик не может разогнуться.

Де Труа не последовал совету царедворца. Принцессу он нашел в зале, который велено было именовать тронным. Посреди него стоял длинный, щедро уставленный закусками стол. На нем тоже были видны следы августейшего гнева. Перевернутые кувшины, разбросанные фрукты. Под столом тихо трясся карлик. Голова у него была мокрая. Свое он, кажется, уже получил.

Ожидая увидеть мрачную, неприбранную хозяйку этого трясущегося дворца, де Труа весьма удивился когда перед ним предстала изысканно одетая, тщательно причесанная и даже лукаво улыбающаяся Изабелла.

— Наконец и вы, сударь.

Шевалье поклонился.

— Разве вас не предупредили по дороге сюда, что сегодня ко мне подходить опасно?

— Даже смерть от вашей руки я счел бы отличием, Ваше высочество, и потом, я не мог ждать до завтра.

— Что так? — игриво спросила Изабелла, кое у кого от этой игривости по спине побежали бы мурашки.

— Я пришел проститься, — со спокойным достоинством сказал рыцарь.

— Проститься? — принцесса не сразу осознала всю бесповоротность этого заявления. Пожар раздражения колыхавший у нее внутри, заслонился волной нового негодования. Оказывается не только этот негодный Рено может умчаться на свою несносную охоту, но даже и это исчадие, неизвестно какого ада, может исчезнуть. С кем же тогда здесь разговаривать?! Беседы с де Труа имели для нее отношение, к может быть и отдаленному, но непременно блестящему будущему. Он, человек принесший ей новую надежду. Он уезжает, причем скоро! Изабелла была умной женщиной, но слишком большое возбуждение охватывало ее в этот момент, поэтому она сказала очевидную глупость.

— Я запрещаю вам ехать!

Де Труа мягко улыбнулся.

— Мне приятно, что вы цените мое общество, но вынужден с прискорбием напомнить, Ваше высочество, что я не имею чести состоять на вашей службе.

— Но вы утверждали, что и у маркиза Монферратского вы тоже не служите.

— И тем не менее, я взялся выполнить его просьбу и имелись в виду какие-то разумные сроки. Святая Мария, я наверное уже втрое их превысил!

Принцесса схватила со стола огромное блюдо и с размаху грохнула его о каменный пол. Несчастный Био, заверещав, как поросенок, на четвереньках умчался из-под стола в безопасную темноту.

— Но на один-то день вы можете задержаться? — неожиданно спокойным голосом спросила принцесса.

Де Труа отрицательно покачал головой.

— Эта задержка не имела бы значения. Если вы не можете решиться сейчас, отчего это вдруг решительность нападет на вас завтра. Ведь вы не станете другой.

— Я стану такой, какой захочу, — с тихой злостью прошептала принцесса, и остановилась, осознавая, что это она сказала. Чего в этом больше смысла или характера? Вздорность и детскость заявлений вскоре стала очевидна и ей самой. Она фыркнула и снова подошла к столу. Ничего больше бить она не стала, она взяла один из неразбитых кувшинов и плеснула вина в один бокал, затем в другой.

— Итак, вы уезжаете?

Шевалье развел руками.

— Увы.

— Что же вы сообщите маркизу?

— Правду.

— Тогда скажите, какой она вам видится.

Посланец Монтферрата принял один из бокалов.

— Он послал меня узнать не желает ли принцесса Изабелла стать следующей королевой Иерусалимского королевства, и я скажу, что узнать мне это не удалось.

— Это неправда, вы знаете, что я хочу стать королевой!

— Но что значит хотеть? — спросил де Труа, вращая в пальцах талию бокала.

— Послушайте, чего вы от меня хотите? — вспылила вновь принцесса. Вопрос она задавала почти риторический, но получила на него вполне конкретный ответ.

— Я хочу, чтобы вы вернули мне письмо, которое я вам привез. С моей стороны было бы недобросовестно, по отношению к маркизу, оставить его здесь. Оно может случайно попасть в руки людей, которые относятся к маркизу хуже, чем вы.

Изабелла поставила свой бокал на стол, сплела кисти рук и задумчиво хрустнула суставами.

— И тогда все?

— ?

— Ладно, — заявила вдруг Изабелла, — что нужно сделать, чтобы маркиз понял, я согласна?

— Ничего сверхъестественного. Нужно просто написать ему об этом.

— Написа-ать? — Изабелла энергично потрепала свой великолепный лоб.

— Да, и отправить это письмо вместе со мной нынче же ночью. А письмо маркиза вы, в таком случае, можете оставить у себя, оно обезопасит вас на случай каких-либо неожиданностей с его стороны.

— А такие могут воспоследовать? — вскинулась принцесса.

— Почти наверняка, нет. Наверняка нет. Просто я неловко выразился.

Изабелла велела принести письменные принадлежности. Отослав слуг, долго прогуливалась перед столом.

— Ненавижу писать, — заявила она. Де Труа пожал плечами и отхлебнул вина. Села к столу, долго возилась с крышкой чернильницы, разглаживала лист пергамента, прижимала край солонкой.

— Нет, — сказала вдруг, — надобно подождать до завтра. Я не могу вот так, сразу, ничего не обдумав. Вы же сами понимаете какой это ответственный документ.

— Я уезжаю на рассвете, — сухо сказал де Труа.

— Вы безжалостный человек, — вырвалось у принцессы. Она вдруг внимательно посмотрела на посланника маркиза, — другой, видимо, и не смог бы выполнять подобную работу. — А вдруг, когда я стану королевой, я припомню вам это выкручивание рук?

Де Труа не успел ответить. Изабелла отвернулась от него и почти не отрывая пера, написала с десяток строчек, почти не думая над словами. Посыпала белым песком свежий текст. Свернула лист в свиток и швырнула под ноги этому неприятному человеку.

— Я бы не удивилась узнав, что вы и маркиза заставили написать то письмо каким-нибудь изуверским способом.

Де Труа сделал вид, что шутка принцессы ему очень понравилась.