"Сражение" - читать интересную книгу автора (Старк Ричард)

Глава 1

Паркер выходил из “Кони-Айленда”, пересекая границу между “Островом Нью-Йорк” и “Заколдованным островом”, намереваясь обойти вокруг театра, когда неожиданно услышал голос:

— Вон он! Вон он! За “Змеиным гнездом”, за театром на “Заколдованном острове”!!!

Паркер остановился на открытом месте, оглянулся и никого не увидел, но тотчас услышал выстрел. Пуля попала в заснеженный асфальт возле правой ноги, и он поднял глаза. Над головой с протянутых канатов висели кастрюлеобразные вагонетки на четверых. Пассажиры фуникулера поднимались с площадки за театром в задней части “Заколдованного острова”, проплывали над парком, поднимаясь до высшей точки над фонтаном, и спускались в дальнем конце, в задней части “Гавайского острова”. Они подключили фуникулер к электросети и послали двоих наверх для наблюдения с противоположных сторон парка. Когда обе “кастрюли” оказались в правильном положении, обесточили канатную тягу, и теперь наблюдатели висят наверху, просматривая весь парк. Воздушная разведка, как в армии.

Парень перегнулся через край “кастрюли”, высунулся по пояс и показывал револьвером вниз, на него. Хорошо виден на фоне неба. Видимо, был слишком взволнован, а потому полностью раскрыл себя. Если б у Паркера был револьвер, этот ненормальный был бы уже мертв. Застрелить его было так же легко, как в тире. Раздался выстрел. Пуля ударила ближе. Паркер повернулся и побежал к театру. Над ним закричали:

— Он бежит в театр! Он бежит в театр!

Но ничего другого не оставалось. Куда бы он ни побежал, парень в “кастрюле” видел его. Быть может, в театре в конце концов он сумеет пробраться в отдаленную часть, где стена здания укроет его от наблюдателя. Какие у него после этого будут шансы? Кто знает? Может быть, никаких.

Он с силой дернул боковую входную дверь, которую вчера днем оставил приоткрытой. Все сделанные приготовления пригодились. Если что-либо и спасет его, так только день, подаренный ему, чтобы все подготовить. В помещении оказалось темно, преследователи, одержимые страстным желанием всюду включать свет, сюда еще не дошли. Посветив фонарем, чтобы что-нибудь не опрокинуть в темноте, Паркер нашел дорогу на сцену и поднялся по железной лестнице на мостик вдоль левой стены. Веревки, держащие задники, все еще были привязаны к рейке так, как он их оставил, и грузила выстроились в ряд по наружному краю мостика. Движение несколько уменьшило заторможенность в суставах, но все же он не был проворен так, как обычно. Он с трудом заставлял себя двигаться быстро или более ловко, как было ему обычно свойственно и так необходимо теперь. Он выпрямился, нагнулся и пошел по мостику, пытаясь обрести подвижность до того, как они придут.

Двери с треском распахнулись. Длинный тонкий прямоугольник света лег на полпути к центральному проходу между рядами кресел.

Вбежали люди, толкаясь, тяжело дыша и громко переругиваясь. Кто-то крикнул оставшимся на улице:

— Осмотрите все двери, осмотрите их все!

— Включите свет! Где тут зажигается свет? — Кто-то громко спрашивал остальных.

— Там, на сцене! С левой стороны большая панель управления.

Замигали фонари, высвечивая неясные контуры людей. Полдюжины, может, больше. Они столпились вокруг сцены и орали друг на друга, требуя включить свет. Кто-то крикнул, что сейчас включит.

Паркер пробежал по мостику и, дернув за скользящие узлы на веревках, сбросил железные грузила. Он не знал, находится кто-либо под мостиком или нет, если да, то восьмикилограммовые грузила, свалившись на головы, на некоторое время выведут часть людей из строя. В любом случае около сцены торчали трое или четверо. Задники с тяжелой, весом десятки килограммов, нижней частью, чтоб не морщились, один за другим, от первого до последнего, упали вниз, рассекая с громким свистом воздух, как ножи огромных гильотин. Тяжелая нижняя часть задников с грохотом обрушилась на сцену, а расписной холст продолжал падать, громоздясь, словно накрахмаленное белье, и наконец очень тяжелые металлические трубы длиной по ширине сцены свалились вниз, а веревки пронеслись со свистом через блоки под крышей и упали на сцену, словно мертвые бурые змеи. И под всем этим, возможно, остались погребенными люди.

Паркер схватил две оставшиеся веревки, резко дернул, освободив скользящие узлы, и, вцепившись в веревки, резко спрыгнул в глубокое пространство и промчался через темноту в сторону потолка, при этом плечи и спина заныли от боли. Он слышал, как блоки жалобно завыли и начали вращаться над головой, быстро приближаясь, и знал, что должен добраться вовремя, иначе веревки затащат руки в блоки и раздробят пальцы.

Все произошло молниеносно. Полет, как выстрел из пушки, завывание блоков и спуск, вращение в темноте, когда инерция все еще тянет вверх, остановка на полпути, также в темноте, отчаянное размахивание рукой, потому что если он за несколько следующих секунд не коснется чего-либо твердого, то упадет с высоты одиннадцати метров на пол сцены и разобьется. Он ударился левым предплечьем о металл, скользнув по нему, но пальцы успели обхватить металлический предмет и сжали его, будто он ускользал. Предмет оказался металлическим стержнем. Вторая рука, устремившись вслед, тоже ухватилась за него. Паркер повис, покачиваясь. Внизу под ним суетились преследователи, слышались крики, вопли, стоны. Сплошная неразбериха. И все эти звуки перекрывал пронзительный крик:

— Свет! Свет!

И Паркер чуть не крикнул то же самое вместе с ними, потому что теперь свет нужен был и ему, даже нужнее, чем тем, внизу на сцене. Наконец зажгли свет. Он перекатывался волнами. Включали светильники по очереди: огни рампы, ряды прожекторов над сценой, ряды подсветочных ламп перед небольшим балконом, а также рабочие огни и общие, за кулисами. Все светильники в театре были включены, и Паркер поднял голову, чтобы посмотреть, где он находится.

Над ним висела решетчатая подвесная конструкция, сантиметров на шестьдесят не доходящая до потолка. Все блоки крепились в ряд к ее черным трубчатым стержням, к одному из них и прицепился Паркер. У него не осталось прежней силы, но он забыл об этом и, разозлившись, снова и снова пытался подтянуться на руках до уровня подбородка и забраться на конец конструкции, но руки не слушались. Он собрал все силы, дернулся, почувствовав напряжение в плечах и предплечьях, но не смог ничего поделать. Висел на руках и не мог подняться даже на сантиметр. Но дольше висеть таким образом невозможно. Во-первых, иссякали силы, скоро он уже не сможет держаться, и тогда наступит конец. Во-вторых, если он даже окажется в силах продержаться еще некоторое время, рано или поздно кто-нибудь из тех, кто внизу, посмотрит вверх и увидит его. Какой же он, висящий, словно белая омела, будет хорошей мишенью! До чего же легко им будет его убить! Тот старик с мегафоном, Лозини, именно этого и хочет.

Паркер повисел еще с полминуты, а затем стал двигаться. Размахивая ногами вперед и назад, начал качаться. Это усилило напряжение в руках, предплечьях и плечах, но только движение поможет продержаться еще некоторое время. Он подумал, что пока это все, что ему нужно. Он продолжал размахивать ногами перед собой, затем согнул их назад, выбросил вперед. Амплитуда качания становилась все больше и больше, и наконец, при резком движении вперед, ноги ударились о металл. Он сильнее прогнулся назад, затем сильнее вперед, снова коснулся металла. Опять согнул колени, резко выбросил ноги, качнулся назад так далеко, что слегка стукнулся лодыжкой о трубчатый стержень сзади. Снова качнулся вперед, на этот раз выбросив ноги повыше, чтобы они не ударились о металлический стержень впереди, вытянулся во всю длину, и при наибольшем размахе лодыжки попали на стержень и зацепились за него.

Теперь он горизонтально висел под решеткой, держась руками за одну из поперечен, зацепившись лодыжками за другую и прицепившись талией к третьей. С минуту отдыхал, счастливый, что перенес часть своего веса на лодыжки, а затем начал медленно передвигаться на руках влево. Он осторожно двигался так, пока не коснулся левой рукой перпендикулярного стержня, отходящего влево. Схватился за него руками, раз за разом передвигая их понемногу вперед и сгибаясь в пояснице, когда руки приближались к ногам. На минуту остановился, чтобы осторожно, одну за другой, передвинуть ноги по стержню, пока он не оказался уже не поперек лодыжек, а почти около колен. Подождал еще минуты две и поднялся наконец на верхнюю часть решетки и уселся там, свесив ноги и нагнувшись вперед, держась за следующий верхний стержень. Паркер чувствовал такую усталость, будто целую неделю выполнял тяжелую монотонную механическую работу.

Он взглянул вниз. Вроде бы все сделал правильно. На сцене лежали двое: один лицом вверх, другой — вниз. Тот, что лежал ничком, казался мертвым. Во всяком случае, задники с него еще не убрали, они закрывали голову и часть спины. Ноги были согнуты странным образом, не так, как у живых. Другой, с поднятым вверх лицом, лежал около авансцены. С него сняли задник и, очевидно, передвинули. Сверху было видно, что гласа лежащего закрыты, а его ноги сложены вместе, руки — по бокам.

Двое других стояли или ходили по сцене, выкрикивая приказы, иногда одновременно. Их голоса звучали зло и расстроенно. Паркер слышал, как они снова и снова выкрикивали, что “тот дурак” спрятался где-то в театре и его необходимо найти. Время от времени эхо возвращало крики из других частей театра, так что эти люди оглядывались.

Паркер сперва не заметил, но на мостике тоже кто-то был... Паркер насторожился. Наконец тот человек привлек к себе внимание, перегнувшись через перила, крикнул стоящим на сцене:

— Он был наверху, но сейчас его здесь нет!

Один из тех, на сцене, прокричал:

— Есть там другие выходы?

— Нет, только лестница, по которой я поднялся.

— Здесь должен быть еще какой-то выход.

— Нет, Марти. Я осмотрел, но ничего не нашел.

— А что над тобой?

Они смотрели вверх, но ничего не видели. Там, под потолком, не было никаких огней, только тусклый отблеск освещения сцены. Одетый в темное Паркер слился с тенями над решеткой. Парень на мостике снова крикнул:

— Здесь нет никакой лестницы, к тому же наверх никак не подняться.

— Тогда как он оттуда слез?

— Могу лишь предположить, Марти. Вероятно, очень быстро спустился по лестнице и прошел между нами во время неразберихи.

— Но здесь никто из посторонних не проходил!

— Должен был пройти, Марти, другого пути нет. Между моментом, когда сбросил этот хлам на наши головы, и моментом, когда мы включили свет, спустился по лестнице и прошел между нами. Это было совсем нетрудно, мы бегали по сцене, словно стадо сопляков.

— Хорошо, — ответил Марти неохотно, но соглашаясь. — Тогда спускайся живей. Этот ублюдок должен быть здесь, в театре.

Паркер начал движение. Между решеткой и потолком места было очень мало, поэтому перемещался сидя, медленно скользя вдоль стержней к задней стене театра. Очень медленно, чтобы не шуметь, не привлечь к себе внимания, а также из-за усталости. Ноги и руки отказывались работать, они не хотели ничего делать, только расслабленно висеть. Последняя перекладина подходила достаточно близко к задней стене, так что он мог сесть на нее, опереться о стену и передохнуть. Он оперся ногами о следующий стержень, предплечья склонил к коленям и опустил голову, пока она не коснулась рук. Сидел сжавшись, но по крайней мере не нужно было затрачивать усилия, удерживая себя на месте. Отдыхал и смотрел вниз, на сцену.

На ней появился старик. Он шагал взад и вперед, как плохой актер. На седых волосах отсвечивали огни. Руки почти все время держал в карманах пальто, только время от времени вынимал одну и нетерпеливым, каким-то индийским жестом подносил ее ко лбу, защищая от света глаза и свирепо вглядываясь в зрительный зал.

Паркер просидел наверху около двадцати минут, медленно набираясь сил, в то время как те, внизу, снова и снова обыскивали одни и те же уголки театра. Они продолжали кричать друг на друга, что он должен еще находиться в здании и не мог выйти, так как они осмотрели каждую щель. Со временем крики становились более громкими и резкими, будто они пытались убедить себя в том, во что больше не верили. Только однажды кто-то подошел совсем близко к Паркеру: метрах в пяти от места, где он сидел. Из отверстия в крыше вдруг скользнул желто-белый солнечный свет. Оказалось, кто-то стоящий наверху, на крыше, открыл люк. Солнечный свет терял яркость по мере того, как приближался к ослепительно освещенной сцене и не доходил до места, где сидел Паркер. Он никак не отреагировал, просто сидел и смотрел на отверстие. Если в люке покажутся ноги, придется встать и предпринять что-то по отношению к приближающемуся парню. В противном случае лучше сидеть неподвижно, ждать и наблюдать. Но внутрь никто не полез, а сверху раздался голос:

— Мистер Лозини!

Старик поднял глаза, прищурившись и загораживая их обеими руками.

— А?

— Я наверху, на крыше!

— Вижу!

— Здесь никого нет! На снегу никаких следов!

— Тогда зачем там слоняешься? Спускайся!

После краткой паузы парень уныло ответил:

— Да, сэр, мистер Лозини.

Итак, раздражение иссякло, а нетерпение и разочарование нарастают. Неплохо, потеряют бдительность. Если друг на друга рассердятся, не смогут быть внимательными.

Люк закрылся, и Лозини опять начал кричать на стоящих людей.

Прохаживаясь по сцене, он раза два встал прямо под Паркером, и тот принялся было обдумывать возможность найти что-нибудь и сбросить на старика. Что-нибудь металлическое и довольно тяжелое, чтобы действовало как упавшее с высоты грузило, ликвидировав руководителя. Тогда банда может растеряться и уйти. Нет, не сейчас. Плохая мысль. Может, он и убьет Лозини, но откроет остальным, где находится. Они обнаружат его, а также то, что у него нет выхода, что он попал в ловушку. И тогда у них пропадет желание уходить. Пока не закончат дела.

Итак, он не предпринял ничего. Только наблюдал, как Лозини ходит по сцене, и чувствовал, что боль в плечах, руках, спине, ногах постепенно затихает. Да, он ничего не сделал. Наконец Лозини крикнул, что кто-то, должно быть, выпустил его, проявил, дежуря у одного из выходов, невнимательность и позволил ускользнуть. Послали людей сменить караульных. Первых охранников отозвали, и Лозини пронзительно кричал на них, а они защищались, настаивая, что из театра никто не выходил и парень, которого ищут, не мог выскользнуть через дверь.

Лозини позвал полицейских, и кто-то крикнул в ответ, что те у ворот и садятся в патрульную машину, собираясь уехать. Лозини завопил, чтобы копов прислали сюда. Все сгрудились и стали ждать. Лозини продолжал ходить взад и вперед по сцене, а его люди, расположившись в проходе между рядами в партере, наблюдали за ним, другие стояли у всех выходов. Никто не смотрел вокруг и ничего не говорил вслух, но все они, видимо, согласились, что этого парня в здании не найдут, будь он там или нет.

Наконец пришли полицейские. Паркер услышал их, прежде чем увидел. Наиболее крупный из них прошел по проходу, крича и жалуясь. Разве Лозини не, знает, что они с партнером дежурят? Разве он не знает, что они должны были выйти на улицу и время от времени передвигаться?

— Вы, двое, должны быть здесь! — пронзительно кричал Лозини, указывая на них со сцены. — Вы все испортили! Поэтому Кел мертв, и поэтому вы, двое, останетесь здесь, пока мы не найдем этого сукиного сына!

Крупный полицейский протопал на сцену, за ним в нескольких шагах следовал более молодой, робкий и нерешительный. Первый закричал:

— Что вы имеете в виду, что мы все испортили? Мы еще ничего не сделали...

— Вы дали этому парню семь часов, чтобы он подготовился. Вот что вы натворили! Вы дали возможность этому сукину сыну все здесь подготовить. Вот что вы наделали! Целых семь часов! Если бы вы вошли в парк сразу, то поймали бы его, и ничего б не случилось! Вы дали сукину сыну целых семь часов!

— Скажите, ради Бога, что мы могли сделать? Нас послали дежурить у проклятого заграждения, и мы не могли...

— Будь я на вашем месте, я сбежал бы! Думаете, стал бы торчать там целых семь часов? Основная беда всех копов в том, что у них нет мозгов. Вы должны понять...

— Подождите, Лозини, вы не можете...

— Только не объясняй мне, что я могу, а чего не могу, сукин ты сын! Ты всего лишь мой мальчик на побегушках, нанятый за два доллара! И если тебя завтра найдут где-нибудь в укромном местечке с раскроенной башкой, никто даже не поинтересуется происшедшим. Так что думай, что говоришь мне!

Полицейский стоял покачиваясь, и Паркер наблюдал за ним, ожидая, как тот поступит. Обычно у полицейских вместо разума гордость, которая не дает забыть, что он — полицейский при исполнении обязанностей, и посему не должен позволять даже такому громиле, как Лозини, отчитывать его перед бандой таких же громил, независимо от того, в каком бы положении он ни оказался и какими бы ни были их отношения. Однако одновременно разум нашептывал, что Лозини взбешен смертью своего любимчика Кела и не задумываясь выместит злость на копе, особенно на том, кого в первую очередь наполовину винит в смерти Кела.

На сей раз победил разум. Полицейский наконец заговорил, но намного тише. Паркер с трудом разбирал слова.

— Хорошо, — сказал он. — Ты расстроен, я знаю. Я огорчен смертью Кела не меньше, чем ты, я уважал его как человека, мне нравится думать, что он, возможно, был моим другом. Может быть, человек более сообразительный, чем я, сбежал бы с дежурства прошлой ночью, не знаю. Но сомневаюсь. Не думаю, что кто-либо поступил так. Но решение, чтобы нам в любом случае заявиться сюда через семь часов, не мое, а Кела. И ваше. Я сожалею о том, что случилось с Келом, но я не виноват в его смерти.

— О конечно же твоей вины нет! Но ты скажешь мне, что берешь на себя, а что нет.

— Здесь любой подтвердит, — ответил полицейский, — Данстен и я не могли не подежурить некоторое время у заграждения. Если бы мы остались здесь на весь день, командир рано или поздно хватился бы нас и послал людей на наши поиски. Возможно, они поискали бы и здесь. Думаю, вам это вряд ли понравилось бы. Именно поэтому мы сейчас должны на время уехать. Вернемся через час.

Лозини некоторое время молчал. Когда полицейский поумнел, это даже улучшило его настроение. Он попытался остаться разъяренным, но у него не получилось. Наконец пожал плечами и сказал:

— Мне все равно. Делайте что хотите. Но прежде чем уйдете, у меня к вам дело как к профессионалам.

Полицейский огляделся, явно озадаченный.

— Конечно, — сказал он. — О чем речь?

— Мы оказались в запертой комнате, как это именуется в детективных романах, — сказал Лозини, — которые моя жена читает каждый вечер на сон грядущий. Прекрасная детективная задача. — Он широким жестом обвел театр. — Вот здание театра, — продолжал он, — мы осмотрели все выходы. Каждый выход под контролем с того момента, когда мы посчитали, что парень находится в здании. Мы обыскали помещения сверху донизу, заглянули в каждую комнату, я даже посылал на крышу. И не нашли. Его здесь нет. Итак, как он вышел? А если не вышел, если еще здесь, то где?

Полицейский посмотрел на своего товарища, а потом опять на Лозини.

— Откуда мне знать? Я ничего не смыслю в тайнах запертой комнаты. Может быть, осталось место, куда вы еще не заглянули?

— Мы заглянули во все уголки.

— Тогда он вышел во время неразберихи.

— Мои ребята утверждают, что не были в замешательстве и не прекращали наблюдать за дверьми.

— Тогда, может быть, его вообще тут не было.

— Был, потому что сбросил все эти трубы и хлам на наши головы. Кроме того, Джордж из “кастрюли” видел, как он входил сюда.

Другой полицейский неуверенно шагнул вперед и сказал:

— Может быть, он один из нас.

Все посмотрели на него.

— Что-что? — спросил Лозини.

— Один из способов решения этой задачи в детективных романах, — ответил полицейский. Голос звучал робко, будто он извинялся, что встрял в разговор. — Вот как было на самом деле, — продолжил он. — Парня, которого все ищут, на самом деле не существует. В действительности он — один из ищущих. Этот парень работает на вас, но замешан в этом ограблении. Прошлую ночь провел в парке, а сегодня устроил большую неразбериху здесь, в театре, а затем просто присоединился ко всем и ходил вокруг, помогая искать самого себя.

Наступила тишина. Все смотрели на копа, его товарищ называл его Данстеном, и Паркер увидел, как он поеживается, смущенный всеобщим вниманием. Он вроде бы собирался что-то еще сказать, но так и не решился. Наконец заговорил Лозини.

— Это либо гениально, — сказал тихо он, — либо самая гнусная ложь, какую я когда-либо слышал. — Он шагнул к авансцене. — Я знаю каждого, кого вызвал сегодня утром, — продолжал старик, — и не вижу здесь никого, кого я не вызывал. Вы, парни, которые были у дверей раньше! Кто-нибудь выходил? Один из нас или вообще кто-нибудь?

Послышался резкий отрицательный ответ.

— А парни, которых я послал занять ваши места, — сказал Лозини. — Я их послал, и я знаю, кто они. Идите спросите, выходил ли кто-нибудь вообще с тех пор, пока они заступили в караул.

Послышались постепенно затихающие шорох и шарканье. Лозини взглянул на молодого полицейского и сказал:

— Это понравилось бы моей жене, она была бы за это. Я думаю, ты ошибаешься, но у тебя, пожалуй, мозги есть. Очень интересное решение. Ты слишком умен для копа.

Полицейский качнул головой и затоптался на месте, но не сказал ничего. Они подождали минуты две, пока не вернулись посланные. Ответ был все тот же: не выходил никто. Лозини кивнул.

— Хорошо. Именно так я и думал. — Он снова посмотрел на молодого полицейского. — Еще какие-нибудь мысли?

— Нет, сэр. Нет. — Он скорее буркнул, чем вымолвил.

— Не бойся, малыш, — ободрил Лозини. — Это была очень остроумная мысль, очень хорошая. Она могла бы быть правильной. Ты уверен, что у тебя больше нет никаких мыслей?

Полицейский покачал головой.

— Очень плохо, — сказал Лозини и посмотрел на другого полицейского. — А у тебя? Есть какие-нибудь мысли?

— Оставьте людей в карауле у дверей театра, — предложил старший полицейский, — и возобновите поиск в остальной части парка. Таким образом, если он еще в здании, то не сможет выйти, а если вышел, найдете его.

— Такое я мог предложить и сам, — отрезал Лозини. — Вы нужны мне для другого дела, вроде того, которое подсказал твой напарник. — Он обернулся к авансцене. — Хорошо, вернемся к прежнему плану. Включим в парке все до одного светильники, а затем прочешем весь парк с одного конца до другого и где-нибудь в этой куче хлама найдем сукиного сына. И прежде чем положить конец его страданиям, спросим, как он проделал этот трюк и сумел выйти отсюда. — Он повернулся к полицейским: — Возвращайтесь как можно скорее.

— Вернемся через час, — пообещал старший по возрасту.