"Шторм" - читать интересную книгу автора (Старлинг Борис)

Среда

Рассвет. Бледное солнце смотрит сверху на крыши объятого тревогой города Белфаста.

На главных улицах Феллз и Андерсонстауна полицейские патрули. Разбившись на группы по четверо, стражи порядка просматривают все закоулки. В их ушах чернеют наушники, обеспечивающие постоянную связь с базой. Они рыщут по тротуарам, над которыми красуются огромные, во всю стену, фрески с изображением героев республики. Центр города пробуждается к жизни. Человек в рабочем комбинезоне протирает окна отеля, который десятилетиями считался наиболее подверженным терактам во всей Европе, пока пальму этого сомнительного первенства у него не перехватил "Холидей Инн" в Сараево. На радиально расходящихся от городской ратуши торговых улицах мусорщики опустошают урны и очищают обочины. На фоне восточного небосклона четко вырисовываются силуэты двух башенных кранов-близнецов корабельной верфи "Харланд и Вульф". Той самой, на которой был построен "Титаник".

А в раскинувшемся к югу от центра города университетском саду уже полно любителей утренних пробежек. Сад в это время года прекрасен – на клумбах распускаются цветы, листва и трава ярко зеленеют. Тех, кто не поленился встать в этакую рань, можно простить за мысли о том, что в нашем мире что-то малость не так.

Невысокий, коренастый мужчина тяжело топочет по дорожкам. Неожиданно он останавливается, хватается за заднюю часть левой икры и, проковыляв несколько ярдов, шлепается на ближайшую садовую скамейку. Судя по тому, что он выпрямляет ногу и пытается вращать ступней, это не травма сухожилия, а судорога. Один из бегунов, приближающихся с другой стороны, останавливается рядом с ним.

– Все в порядке, приятель?

– Ногу свело. Видать, малость перестарался.

Человек торопливо озирается по сторонам и, убедившись, что подслушать его некому, говорит:

– Никаких указаний на причастность Ирландской национально-освободительной армии или преемников не обнаружили. Ну а у других шутников на такой фокус просто не хватило бы денег.

– Спасибо.

Второй человек возобновляет бег. Спустя несколько секунд коренастый крепыш встает со скамьи и тоже продолжает пробежку, но теперь бежит медленно и осторожно. Излишняя прыть, проявленная человеком, только что лелеявшим сведенную ногу, может вызвать подозрения.

Североирландская разведслужба несколько мгновений назад установила, что, кто бы ни заложил бомбу на борту "Амфитриты", Ирландское республиканское движение к этому не причастно.

Кейт направляет душ вверх по телу, понемногу за раз. Сегодня ей уже полегче, чем было вчера. Теперь она знает, что в принципе способна принять душ, а значит, должна заставлять себя мало-помалу делать эту процедуру все более полноценной. В университетские годы, когда она занималась бегом, тренер говорил ей, что единственный способ улучшить результаты – это на каждой тренировке, постоянно, наращивать скорость или увеличивать дистанцию. Скорость в данном случае значения не имеет, поэтому ей следует расширять зону воздействия. Выше и выше.

Она закрывает глаза и плотно сжимает губы. Будь у нее возможность наглухо задраить уши и ноздри, она непременно так бы и поступила. Направить распылитель на лицо. Вот и все, что от нее требуется.

Вода движется вверх по шее, как будто по собственному желанию.

Плещет на подбородок.

Перед ее внутренним взором возникает образ женщины, неподвижно застывшей на спасательном трапе. Ее побелевшая от напряжения рука, мертвой хваткой вцепившаяся в перекладину.

Кейт продолжает поливать себя водой, пока у нее хватает духу. Вода уже на ее губах, на веках, наконец на волосах. Голова ее трясется под водными струйками, как у собаки, но она держится из последних сил и отводит распылитель в сторону лишь после того, как уже не может больше удерживать дыхание. В возбужденном волнении Кейт жадно глотает воздух.

Фрэнк заходит в конференц-зал Майклхауса, оккупированный Бюро на время проведения расследования. Между ладонями у него чашка кофе из ресторана при гостинице. Осторожно, чтобы не расплескать, он направляется к дальнему углу холла, где он и его секретарша Кирсти, отгородившись ширмой, оборудовали себе временный кабинет. Не такой, как угловые кабинеты руководителей крупных компаний вроде Лавлока, и открывается отсюда не панорама гавани, а всего лишь вид на улицу, но сойдет. Деваться все равно некуда.

– Доброе утро, Кирсти.

– Доброе утро, Фрэнк. Вот, пожалуйста.

Она толкает через стол в его направлении почту. Стопку вскрытых конвертов и два коричневых, с пометкой "лично", оставшихся нераспечатанными.

– Ты можешь вскрывать и эти, знаешь ведь, – говорит он, постукивая по столешнице. Мне бы очень повезло, получи я что-нибудь действительно личное.

– А я не рассказывала вам, почему этого не делаю?

– Нет.

– Это случилось, когда я работала в Лондоне, в той ужасной юридической фирме. Как раз перед тем, как пришла к вам. Мой тогдашний босс говорил то же самое, что и вы, – вскрывать все подряд. Я так и делала. И однажды совершенно случайно наткнулась на брошюру, где было расписано все насчет увеличения мужского достоинства. Не удивительно, что на ней стояла пометка "лично".

Фрэнк смеется.

– Что бы там ни находилось, могу заверить, что уж такого я точно не получу.

– Это большая удача, что вы предложили мне эту работу, а то ведь я после этого в глаза ему смотреть не могла. И навсегда для себя решила: что помечено как "личное", пусть остается личным. Что бы мне ни говорили.

– Ладно, чего уж там.

Он садится за письменный стол и вскрывает конверты. В одном письмо от женщины из Мэйденхед, в котором говорится, что она видела его по телевизору как-то вечером и нашла очень симпатичным.

Другое напечатано. Жирным шрифтом. Без заголовка, без подписи.

"Мы взорвали тот корабль. Если вы не прекратите расследование, мы пришлем вам маленький презент (бомбу) по почте. Оставьте мертвых в покое".

У Фрэнка неожиданно пересыхает горло.

Он перечитывает текст снова, медленнее и понимает, что прочел его правильно в первый раз. В желудке собирается сухой комок. Должно быть, это писал сумасшедший.

Фрэнк поднимает глаза.

– Кирсти, поступали какие-нибудь новости насчет того, взял ли кто-либо ответственность на себя?

– Это все там.

Она тянется, берет стопку бумаг и выуживает из середины распечатку.

– Прошлой ночью в "Абердин ивнинг телеграф" поступил звонок от защитников окружающей среды – они какую-либо причастность к взрыву категорически отрицают. А минут пятнадцать назад и Ренфру оставил сообщение насчет того, что ирландские республиканцы тоже не имеют к этому отношения.

– Хорошо. Спасибо.

Судя по интонации, Фрэнк отвлекся, и Кирсти это мгновенно улавливает. При всей своей шеффилдской простоватости она отменно чувствует настроение.

– Что-то не так?

Письмо скользит через стол к ней.

– Вот чего хочет мистер "Лично".

Кирсти быстро прочитывает листок, и глаза ее расширяются.

– Судя по всему, он псих.

– Я тоже так думаю.

– Но... все-таки трудно быть уверенным...

– И я так считаю.

– Нам нужно обратиться в полицию.

– И опять же – я думаю то же самое.

Полиция. Кейт. Что бы сказала она, покажи он это письмо ей?

Фрэнк выглядывает в окно. Матери и дети подъезжают к школе напротив, дорога наполовину заблокирована автомобилями. Раздраженный шум двигателей накладывается на высокие детские голоса. Он пытается абстрагироваться от этих звуков, чтобы попытаться разобраться со свалившейся на него неожиданностью, и тут, столь же неожиданно, его недавняя мысль обретает плоть. Он видит свою дочь, как и в прошлый раз закутанную на манер Скотта в Арктике. Руки ее высовываются из плотных шерстяных рукавов, хотя на улице такая же жара, как вчера.

Должно быть, она простудилась или что-то в этом роде.

Она держит за руку маленького мальчика. Лео, нет сомнений. Бронах не раз рассказывала Фрэнку, какой у него замечательный внук.

Он чувствует, как у него перехватывает дыхание. Перед ним его дочь, которая сама стала матерью ребенка, нуждающегося в ее любви и заботе. А когда-то Кейт так же нуждалась в любви и заботе Фрэнка, но если теперь она хочет показать, что ее жизнь удалась и без него – доказательство налицо. Главная ее удача – это не раскрытые дела, о которых сообщают газеты, и не продвижение по службе, о котором ему регулярно рассказывает Бронах, а то, что она мать и растит сына. Кейт, постоянно имеющая дело со смертью, воплощает в себе жизнь.

Бесконечная грусть окутывает Фрэнка холодящим голубым облаком, заставляя задуматься о том, испытывает ли она схожие чувства. Может быть, неспроста же она в такую жару натянула теплый джемпер. Однако из-за решения, принятого им много лет назад, они остаются чужими. А ведь она его дочь, а это его внук. Разве он не должен был видеть, как его внук учится ходить, говорить, как улыбается и смеется, плачет и засыпает. Увы, решение, принятое им, потому что он искренне считал его правильным, по-прежнему стоит между ними.

Фрэнк слегка похлопывает по ладони письмом с угрозой, пытаясь изобразить бесстрастность.

Кейт все еще там, прямо снаружи окна, болтает с какой-то другой мамашей. Стоит ей сейчас обернуться, и она увидит отца, отделенного от нее оконной панелью и годами обиды.

Разговаривая, Кейт держит голову очень прямо. Неестественно прямо, думает Фрэнк, так делает человек, когда не желает наткнуться на что-то взглядом.

Или на кого-то.

Она знает, что он здесь, в Абердине. И Бронах, должно быть, рассказала ей, где он остановился, тем более что гостиница находится прямо напротив школы Лео. Она бы не захотела, чтобы Кейт после столь долгой разлуки неожиданно столкнулась с отцом.

А значит, Кейт знает, что он здесь, в Майклхаусе.

Поднявшись, Фрэнк быстро пересекает конференц-зал, минует фойе и выходит на улицу. Легкий утренний ветерок подхватывает и треплет зажатое в его руке письмо.

Кейт сидит на корточках перед Лео, поправляя его форму. Женщина, с которой она разговаривала, ушла.

– Кейт, я как раз думал о тебе.

Она поднимает на него глаза, и в них вспыхивает неприкрытый гнев. Она снова поворачивается к Лео.

– Ступай, Лео. Иди в школу. Мама или тетя Би зайдет за тобой попозже.

Лео смотрит на Фрэнка, словно вроде и узнает его, но затрудняется вспомнить точно. Инстинктивно Фрэнк наклоняется к нему. Кейт хватает Лео за плечи и разворачивает в сторону, подталкивая его к школьным воротам. Он выгибает шею, чтобы посмотреть на Фрэнка.

– А кто это, мама?

– Неважно. Будь умницей, Лео.

Она целует его в затылок. Лео бросает на Фрэнка недоумевающий, смущенный взгляд и проходит в ворота. Как только он оказывается вне пределов слышимости, Кейт тыкает Фрэнка в грудь.

– Как ты смеешь?

– Я хотел показать тебе это.

Он машет письмом.

– Это мой сын, это моя жизнь. Не лезь, куда не просят.

– Кейт, пожалуйста. Ты только прочти это.

Он протягивает ей письмо. Она медлит, а потом выхватывает письмо и начинает читать. Спустя мгновение, поняв, что у нее в руках, Кейт держит листок кончиками пальцев за самые края.

– Когда оно пришло?

– Сегодня утром.

– Кто брал его в руки?

– Я. Кирсти, мой секретарь. Ты.

– Кто-то из вас использовал перчатки?

– Нет.

– Бога ради, почему ты не предупредил меня, чтобы я не оставила на нем свои отпечатки?

– Кейт, я морской инспектор, а не полицейский из подвижного отряда. Ни с чем подобным мне сталкиваться не приходилось. Прости, если я не сделал все, как положено.

Его руки дрожат.

До сих пор, а она на полпути к сорока годам, Кейт никогда не видела отца напуганным. Его лицо просто неподвластно страху, оно непроницаемо, как поверхность скалы. И поскольку она знала его только в детстве, он так и оставался для нее более иконой, нежели чем-либо другим. Поначалу казался непогрешимым, какими часто кажутся детям родители, потом пришла обида, но, хорошо ли, плохо ли она к нему относилась, ей просто в голову не приходило, что он может чего-то бояться. И вообще проявлять какие-либо эмоции.

В первый раз она увидела в своем отце человека. Неожиданно ее тоже охватывает страх, страх за Фрэнка. Целых двадцать лет она отгораживала его от своей жизни, и вот он снова, нежданно и непрошено, вламывается туда и, просто в силу того, кто он есть, берет в свою руку ее сердце.

Кейт торопливо возвращает ему письмо, чтобы сжать кулаки и справиться с дрожью в собственных руках. Слишком взволнованная даже для того, чтобы извиниться (она не уверена ни в том, какие слова произнесет, ни в том, как они прозвучат), Кейт мямлит насчет того, чтобы зайти внутрь, и спешит к входу в гостиницу.

В фойе они садятся. Слишком низкая спинка диванчика врезается в ее лопатки, но ей не до того. Некоторое время, собираясь с духом, она смотрит на пару лениво кружащих в аквариуме рыбок и не сразу соображает, что рыбки искусственные и не тонут только благодаря постоянно поднимающемуся снизу потоку воздушных пузырьков.

– Давай посмотрим еще.

Он вручает ей письмо.

"Мы взорвали тот корабль. Если вы не прекратите расследование, мы пришлем вам маленький презент (бомбу) по почте. Оставьте мертвых в покое".

Кейт поднимает листок на свет.

– Бумага обыкновенная, никаких водяных знаков. – Она подносит его ближе к лицу и добавляет: – Шрифт тоже обычный, распространенный. Отпечатано, похоже, на лазерном принтере.

Листок ложится ей на колени.

– Либо тут какой-то дьявольский замысел, либо это просто дурацкая шутка.

– Последнее вероятнее. Мы получаем сотни таких писем по каждому серьезному делу, по которому работали.

– Но если они взорвали паром, сомневаюсь, чтобы у них возникли какие-либо проблемы при выполнении и этой угрозы.

– Если. Гораздо более вероятно, что это псих.

– Более вероятно? Это самое большое, чем ты можешь меня успокоить, Кейт?

– Мы все время оцениваем вероятности, в противном случае нам вообще ничего не удавалось бы добиваться. Ты слышал о "Бритве Оккама"? В большинстве случаев именно самое вероятное объяснение является правильным. Самое короткое расстояние между двумя точками – прямая линия. Что говорят американцы? Если это похоже на морковку, пахнет как морковка и на вкус как морковка, это вероятно...

– Генетически модифицированная.

Она смеется, искренне и непринужденно, как она смеялась в детстве, когда он переворачивал ее вверх тормашками и щекотал. Но когда осознает это, смех обрывается.

""Бритва Оккама". Исходя из этого принципа можно утверждать, что убийцей Петры Галлахер должен быть Дрю Блайки".

– Ты, должно быть, собираешься осмотреть место, да?

Это снова говорит профессионал.

– Сегодня утром.

– Сообщи мне о результатах. Если обнаружится, что взрыв действительно имел место, я отдам письмо экспертам, ну а в противном случае можно будет признать, что это писал сумасшедший. Годится?

– Это логично. Договорились.

– Хорошо. – Она смотрит на часы. – Мне пора ехать, не то придется гнать, а дорожная инспекция здесь – сущие звери. Позволь мне забрать это письмо и конверт, в котором оно пришло. Я положу его в пластиковый пакетик, чтобы больше никто к нему не прикасался. На всякий случай.

Он идет в конференц-зал за конвертом и возвращается с письмом, держа его кончиками пальцев.

– Пока, Кейт.

– Пока.

Сев в машину, Кейт ловит себя на том, что едва не сказала: "Пока, папа".

– Блайки хочет тебя видеть, – говорит Фергюсон, как только Кейт заходит в совещательную комнату.

– Что ему надо?

– Не говорит. Хочет поговорить с тобой, причем с глазу на глаз.

Надеясь, что ночь, проведенная в каталажке, вправила Блайки мозги, Кейт выходит из совещательной, покупает в автомате чашечку кофе и направляется в камеру, где содержится задержанный.

– Группа крови, обнаруженной под ногтями Петры, совпадает с вашей. Причем это редкая группа, имеющаяся лишь у трех процентов населения. Думаю, вы решили сознаться.

– Нет. Я решил рассказать, где был в ночь на понедельник.

– А это не одно и то же?

– Нет. Я выяснил, что у Петры завелся приятель.

– Когда вы это узнали?

– Вечером в понедельник.

– И решили вышибить из нее эту дурь колотушками?

– Опять же нет. Я вышиб эту дурь из него.

Кейт смотрит на Блайки оценивающе. Если так, его нежелание говорить, где он был той ночью, понятно. По существу, он только что повесил на себя обвинение в умышленном нанесении телесных повреждений. Кроме того, она может пришить ему еще и попытку воспрепятствовать правосудию, и дачу ложных показаний, обернувшуюся для полиции напрасной тратой времени. Он солгал насчет того, где был, и солгал насчет того, что не знал, где спала Петра. Однако даже три этих обвинения в совокупности ничто по сравнению с обвинением в убийстве. Понимая это, Блайки решил выбрать из двух зол меньшее. У него просто нет другого выхода: чтобы очиститься от обвинений в одном преступлении, ему приходится сознаться в другом.

Кейт задумывается о том, когда именно он стал взвешивать свои возможности – наверное, сразу после того, как ему зачитали его права. Наверняка за этим типом есть и что-нибудь еще, но в любом случае говорить он начал.

– Кто он такой.

– Ирвин Скулар.

Имя кажется Кейт знакомым, хотя, где она его слышала, сразу не припомнить.

– Босс Петры, – добавляет Блайки, как будто прочитав ее мысли.

Ирвин Скулар. Новый редактор отдела новостей "Абердин ивнинг телеграф". Тот самый, который не вышел вчера на работу, сказав, что на него напали хулиганы. Похоже, однако, что хулиган был один.

– Как вам стало это известно?

– Ну, сомнения у меня появились некоторое время назад. В связи с этой хреновой газетой. Устроившись туда, она стала подолгу задерживаться на работе. Приходила не раньше пяти-шести.

Вечерняя газета. Тут все понятно.

Дрю Блайки по натуре собственник, привыкший держать все под контролем и патологически ревнивый. Стоило измениться ее рабочему расписанию, и он уже видит в этом угрозу своей власти над ней. Чтобы вывести его из себя, достаточно пустячного подозрения, что уж говорить о реальной интрижке.

– Но она была практиканткой, с шестимесячным контрактом. Ей хотелось получить постоянную работу. Не удивительно, что она работала не покладая рук.

– Ни один из этих сюжетов, над которыми она так рьяно работала, – его пальцы чертят в воздухе вопросительные знаки, – так и не появился в газете. Ни один!

– Она могла проводить журналистские расследования, заниматься темами, сбор материала по которым требует длительного времени.

– Ерунда! Под ее именем в газете выходили только чепуховые краткие сообщения, каждое из которых она кропала за полчаса.

– Значит, вы регулярно читаете "Ивнинг телеграф"?

– В последнее время да.

– Что-нибудь еще?

– Она говорила о нем. Слишком много.

– Вот как? Я тоже часто говорю с друзьями об инспекторе Фергюсоне. Но это не значит, что между нами что-то есть.

– Бьюсь об заклад, он был бы не против.

Этот укол Кейт оставляет без внимания.

– Как вам удалось получить доказательства?

В понедельник я решил встретить ее после работы.

– Где?

– Позади редакционного здания, там, где репортеры паркуют свои машины.

– Она не знала, что вы придете?

– Нет.

– Что было дальше?

– Я сидел в машине, оттуда увидел, как она вышла обнимку с этим плюгавым старикашкой. Вот уж поверьте, это не Роберт Редфорд.

– Они работали над самым трагическим сюжетом, какой только можно себе представить. Может быть, он просто успокаивал ее.

– С языком в ее рту?

Кейт молчит. Блайки продолжает:

– Я видел это собственными глазами. Она села в свою машину, а он наклонился к окну и поцеловал ее.

– А потом?

– Она уехала. Прямо мимо меня, и физиономия у нее сияла. А этот хмырь этак не спеша, хвост пистолетом, двинулся назад к офису. Хрен моржовый.

– А что было потом?

– А вы как думаете? Я вышел из машины и нагнал его. Спросил: "Ирвин Скулар?" Он: "Да". Я: "Сдается мне, что ты, старый козел, клеишь мою девушку".

– И тогда вы его и ударили?

– Да.

– Сколько раз?

– Пару раз по роже. Потом под дых. Когда он сложился, я заехал ему коленом по физиономии и приложил сверху по шее, чтобы он растянулся.

"Это вполне в духе Блайки – расписывать, как он избивал человека".

– Что еще?

– Пару ударов по ребрам.

– И это все?

– Да.

– Значит, если он расскажет мне что-то другое...

– То солжет. Это все, что я с ним сделал. От начала до конца. Я же понимаю, что для обвинения в нанесении телесных повреждений и этого достаточно. Чего, по-вашему, ради стал бы я вылезать с таким признанием, не будь это правдой?

– А он оказывал сопротивление?

– Поначалу да. Даже съездил мне по морде. Но, когда получил под дых, рыпаться перестал.

– Вот, значит, откуда у вас ссадины и синяк?

– Как раз оттуда.

– А потом вы ушли?

– Да.

– А кто-нибудь видел вашу драку?

– Я, во всяком случае, об этом не знаю. На все про все ушло секунд тридцать.

– Вы говорили с Петрой после этого?

– Нет.

Кейт складывает пальцы домиком под подбородком. К сожалению, все это представляется вполне правдоподобным. Конечно, ей придется проверить услышанное, допросить Ирвина Скулара, но разве стал бы Блайки вешать ей на уши лапшу, зная, что она быстро разоблачит любое вранье?

Впрочем, может, и стал бы. Чтобы потянуть время и поводить ее за нос.

Другой вопрос: а стал бы Блайки рассказывать, что Петра изменяла ему, не будь это правдой?

Маловероятно. Для самца-собственника вроде Блайки признание того, что женщина могла предпочесть ему кого-то другого, – это нож в сердце. Именно поэтому Кейт склонна принять его признание на веру.

– Неудачно все для вас сложилось, а? – хмыкает она.

– В каком смысле?

– В смысле убийства. Не случись с Петрой беды, это ваше художество так и не вышло бы наружу. Скулар держал бы рот на замке, потому что ему вряд ли нужны проблемы с женой, Петра – потому что не захотела бы толков о ее склонности трахаться с кем ни попадя на работе. – "Знала бы она, что это, по сути, уже не ее работа!" – Так что нам бы с вами не пересечься. И не предъявила бы я вам обвинение в неспровоцированном нападении, с нанесением телесных повреждений.

– У меня сердце кровью обливается. Но теперь, когда все выяснилось, я могу идти?

Кейт почти вплотную приближает лицо к его физиономии.

– Вы никуда не уйдете.

Он целует ее. От него пахнет дымом, у губ, там, где он держал сигарету, едкий вкус. Едва они успевают коснуться ее губ, она отдергивается и, крутнувшись, чтобы вложить в удар как можно больше силы, закатывает ему оплеуху. На его левой щеке, вдобавок к ссадине на правой, появляются четыре красные отметины от ногтей. Но когда Кейт уходит, он провожает ее самодовольной ухмылкой.

Решив допросить Скулара дома, она отправляется к нему без предупреждения. Он живет в Феррихилл, в сторону от гавани. Место впечатляет – широкая улица, по обе стороны здания из гранита. Дом Скулара угловой, единственный на всей улице, где нет эркера.

Блайки был прав. Ирвин Скулар не Роберт Редфорд, даже и рядом не стоял. Под его коричневой рубашкой вспучивается округлое брюшко, а полоска пробора усыпана крупинками перхоти. Он открывает дверь с набитым ртом, жуя на ходу. Очень осторожно, поскольку на его левой щеке красуется здоровенный кровоподтек. Надо думать, ему трудно не только жевать, но и бриться.

Кейт показывает жетон.

– Я детектив-инспектор Бошам.

В прихожей появляется жена Скулара. Он поворачивается в ее сторону, и Кейт видит рубец на шее, там, куда приложился ребром ладони Блайки.

– Я поставлю твой завтрак обратно в печь, дорогой, – говорит она.

– Спасибо, Шейла.

Она обращается к Кейт:

– Давно пора. На него напали два дня тому назад, а вы только сегодня присылаете человека. Это больше чем тридцать шесть часов. Мы ждем здесь ночью и днем. У меня есть все основания жаловаться.

Без дальнейшего шума Кейт заходит внутрь и проходит в гостиную, главным украшением которой служит газовый камин, не зажженный по причине жаркой погоды. На каминной полке фотографии детей в школьной форме в рамке из дешевого голубого картона. На телевизоре ваза с сухим ароматическим букетом.

– Мистер Скулар, не могли бы вы рассказать мне, откуда у вас травмы?

– На него напали хулиганы, – говорит Шейла. – Трое юнцов, позади здания редакции. Ужас, что творится. А ваша хваленая полиция даже не чешется.

– Мистер Скулар?

– Все было, как сказала моя жена. На меня напали хулиганы.

– Миссис Скулар, почему бы вам не пойти и не поставить завтрак вашего мужа обратно в печь, как вы говорили? – Кейт бросает на нее взгляд, дающий понять, что она не потерпит возражений. – Будет легче, если мы потолкуем с глазу на глаз.

– Давай, любимая, – говорит Скулар.

Шейла встает, разглаживает платье и выходит из комнаты. Кейт снова смотрит на Скулара.

– Итак, мистер Скулар, не хотите ли вы рассказать мне, что произошло на самом деле?

– Было так, как...

– Прежде чем продолжить, вам, может быть, стоит вспомнить, что за дачу ложных показаний предусмотрено строгое наказание. А заодно призадуматься о том, откуда мне вообще известно о вашем избиении, с учетом того, что заявления вы не подавали. И уж наверно, вы понимаете, что простой обход квартир на участке не входит в круг обязанностей детектива-инспектора.

Он молчит. Она продолжает:

– Либо вы рассказываете мне о том, что случилось, либо я попрошу вашу жену сюда вернуться и расскажу ей о том, что ее муж трахал на работе практикантку.

Реакция Скулара говорит Кейт все, что ей нужно знать. В уголке его яростно жующего рта образуется шарик слюны. Он быстро моргает и нервно поглядывает в сторону кухни, боясь, не услышала ли что-нибудь Шейла.

Зря Кейт сомневалась в рассказе Блайки. В кои-то веки этот тип не соврал.

– Он убил ее, – говорит Скулар. – Когда я увидел это вчера в новостях, я понял, что это он. Вы бы видели его лицо. Сумасшедший убийца. Совершенно буквально. Это он, говорю вам.

– Тогда почему вы не позвонили нам и не сообщили об этом?

Он разводит руками и пожимает плечами.

– Расскажите мне, как все было, – говорит Кейт. – С самого начала.

– Он появился ниоткуда.

– Кто это он?

– Он. Ее парень. Какой-то Дрю... как там бишь его.

– А где находились вы?

– Возле офиса.

– Перед ним или позади?

– Сзади.

– Продолжайте.

– Спросил мое имя, сказал, что я трахаю его девушку. И стал меня избивать.

– Куда он вас бил?

– Легче сказать, куда не бил. Повсюду. Везде. В лицо, в солнечное сплетение, по шее. И ногами тоже пинал.

– А вы оказывали сопротивление?

– Я пытался. Разок врезал, но он больше и сильнее меня.

– Куда вы ударили его?

– Вроде в глаз.

– Поцарапали его?

– Нет.

– Нет?

– Нет. Это женщины царапаются, когда дерутся.

Он показывает ей ногти на руках. Они тупые и грязные, но не сломаны.

Блайки сказал, что Скулар поцарапал его. Он солгал.

Если Скулар не царапал Блайки, значит, как подсказывает логика, это сделала Петра.

Что, если Блайки пошел за Петрой, после того как избил Скулара? Что, если он как раз потому и хочет прикрыть себя обвинением в нападении на редактора, что виновен в более тяжком преступлении? И его признание – это защитный маневр?

Кейт снова переводит внимание на Скулара.

– Сколько времени продолжалось избиение?

– Секунды. Он проделал все очень быстро, прежде чем кто-нибудь успел его увидеть.

– А после этого?

– Я пошел домой.

– Вы поехали на машине?

– Да. Боялся угодить в аварию, у меня ведь голова кружилась, и все такое. Но ничего, доехал.

– А что потом?

– С тех пор сижу дома. Жду, когда явится полиция.

Он делает движение, чтобы изобразить вопросительный знак, тем же манером, что и Блайки.

– Но вы так и не сообщили об этом.

– Конечно нет. Всякий раз, когда Шейла приставала ко мне насчет этого, я набирал номер службы точного времени и говорил, что был избит хулиганами и прошу полицию прислать кого-нибудь ко мне домой для взятия показаний.

Кейт с трудом удерживается от смеха. Скулар продолжает:

– Для меня это было единственным способом, во-первых, заставить Шейлу заткнуться, а во-вторых, не дать ей позвонить вам самой.

– Вы находитесь здесь с тех пор, как вернулись домой в понедельник вечером?

– Да.

Это включает всю ночь понедельника. Петра была убита между полуночью и двумя часами. Скулар не может быть Черным Аспидом.

– Как долго вы спали с Петрой?

– Несколько недель.

– Зная при этом, что ее контракт не будет продлен?

У него делается обиженный вид.

– Вы что думаете, я поэтому с ней спал?

– Я думаю, поэтому она спала с вами.

– Вздор.

– А почему тогда?

– Потому что ей не повезло с любовничком. Я слушал ее, чего он никогда не делал. Я дал ей почувствовать себя нужной.

– Ручаюсь, что так оно и было. А она когда-нибудь заговаривала о ситуации с ее работой?

– Нет.

– Нет? Вы были ее боссом, имели с ней связь и никогда об этом не говорили?

– Ну... может быть, раз или два.

– А она спрашивала вас, оставят ее или нет?

Он отводит взгляд и смотрит в окно.

– Да.

– И что вы сказали?

Он снова смотрит на Кейт.

– Что я не знаю.

– Но вы ведь знали. Вы знали, что ее не оставят.

– А что я мог поделать?

– Не трахаться с ней, для начала. Только вы-то знали, с какой стороны хлеб маслом намазан, не так ли? Вы держали ее в подвешенном состоянии, хотя все уже было решено. Ведь узнай она, что ее все равно выпроводят, она бросила бы вас, как горячий кирпич.

Кейт снова ловит себя на мысли, что болеет за Петру, и точно так же втуне, как и раньше.

"Все-таки, девочка, по части мужчин вкус у тебя был никудышный".

– Она не заслуживала Дрю Блайки, она не заслуживала вас и уж точно не заслуживала того, что случилось с ней в прошлую ночь.

Кейт резко встает. Она с презрением обводит взглядом комнату, не из-за дешевой обстановки, но из-за того, что жизнь, протекающая в этой обстановке, куда как худшая дешевка. Ирвин Скулар, с его мелкими манипуляциями, мелкими страхами и мелкой ложью, вызывает у нее омерзение.

– Это он, – снова говорит Скулар. – Его нужно заковать в кандалы.

– Вообще-то Дрю Блайки отвратительный тип, и до недавнего времени мне трудно было вообразить, что к нему можно проникнуться сочувствием, – говорит Кейт. – Однако в данном случае вынуждена признать, что его поступок я понимаю.

"Странник", судно, арендованное БРМП, чтобы служить плавучим штабом операции по обследованию потерпевшего крушение парома, мягко покачивается на волнах над обломками "Амфитриты". Ветер не слишком сильный, и море равномерно, но без особого рвения плещется о корпус "Странника", использующего циклоидальные движители, чтобы сохранять стационарное положение. Две установки в форме гигантских венчиков-взбивалок, одна под носом, другая под кормой, позволяют "Страннику" двигаться без разворота и вперед, и назад, совершать повороты на точно заданный угол или оставаться неподвижным, как сейчас.

Внизу, под палубой, Фрэнк рассматривает на мониторе компьютерную модель затонувшего парома. Техники уже выяснили местонахождение "Амфитриты" с помощью методики, известной под названием "газонокосилка" и состоящей в пробеге высокочастотных волн сонара поверх затонувшего объекта попеременно в перпендикулярных направлениях. "Амфитрита" затонула на глубине восемьдесят восемь метров, носом к западу-северо-западу, и имеет крен примерно в сто двадцать градусов к правому борту. Кроме того, радар фиксирует хвост из разбросанных обломков, протянувшийся за кормой примерно на четверть мили к юго-востоку.

В каюту заходит Чарли Фокс, пилот управляемого подводного аппарата, которому предстоит погрузиться к месту крушения.

– У меня все готово, Фрэнк. Ждем тебя.

Они поднимаются по звякающему металлическому трапу и выходят на палубу. На корме "Странника" установлен похожий на гигантского желтого жука батискаф "Старски", к правому борту крепится поисковый аппарат с дистанционным управлением "Хатч", снабженный гибким кабелем в семьдесят пять метров длиной, камерами высокого разрешения, прожекторами и собственной двигательной установкой. На тот случай, если "Хатч" запутается в обломках к помешает всплытию "Старски", предусмотрена функция открепления кабеля. Фокс и Фрэнк наклоняются и снимают туфли. Находиться в батискафе в обуви не положено.

Фокс взбирается по маленькой лестнице, ведущей к башенке "Старски", открывает входной люк и осторожно протискивается в отверстие. По краям люка густая смазка, и Фрэнк на собственном опыте знает, что, если одежда соприкоснется с этой гадостью, ее можно выбрасывать.

Их сиденья расположены вертикально, как корабельные койки, пилот внизу, наблюдатель над ним. Фокс пристегивается ремнями к сиденью пилота, Фрэнк к сиденью наблюдателя. Затем Фрэнк закрывает и задраивает люк. Большой смотровой иллюминатор "Старски" похож на гигантский прозрачный шлем на его голове.

Мягкое жужжание слева говорит о том, что заработала содержащая гидрат окиси лития установка кондиционирования, перерабатывающая воздух каюты, очищая его от двуокиси углерода.

Фокс размашисто изображает перед собой в воздухе крест. У него пятнадцатилетний опыт погружений к местам катастроф, но всякий раз он, снова и снова, испытывает волнение. Любое погружение на "Старски" вызывает у него смешанные чувства. Предвкушение очередного приключения, манящая перспектива волнующего открытия всегда сочетается с боязнью того, что может случиться неладное, и не просто неладное, а непоправимое. Глубоководное исследование таит в себе две опасности: медленную смерть от удушья в связи с исчерпанием запасов кислорода и быструю – если в аппарат под давлением ворвется вода.

Фокс надевает шлемофон и приступает к процедуре проверки систем.

– Главная батарея – в норме. Система жизнеобеспечения – в норме. Акустическая связь – в норме. Сонар – в норме. Резервная батарея – в норме.

Он выдыхает.

– Порядок. Опускайте нас.

Шлюпбалочные шкивы начинают приподнимать аппарат над палубой. Он слегка кренится и покачивается, когда подъемный механизм переносит его через борт. Этот момент – когда "Старски" уже не на палубе, но еще не в воде – пожалуй, самый опасный во всей операции. Обрыв троса и падение грозят тяжкими повреждениями и аппарату, и тем, кто в нем находится.

Раздается громкий плеск – опущенный на воду "Старски" мягко покачивается на волнах.

– Повторная проверка систем в условиях частичного погружения, – объявляет в свой микрофон Фокс и повторяет уже проделанную процедуру. С тем же результатом – главная батарея, система обеспечения, акустическая связь, сонар и резервная батарея работают нормально. – Проверка завершена. Все в порядке. Открепляйте нас, мы готовы к погружению.

Через наблюдательное окно Фрэнк видит покачивающуюся бок о бок с аппаратом надувную лодку. Две фигуры в серых гидрокостюмах переваливаются через борт и пропадают из вида. Он слышит скребущие звуки – ныряльщики отсоединяют крепления.

Спустя несколько мгновений Фокс снова отчетливо произносит:

– Открыт доступ воды в балластные резервуары. Погружение начинается.

"Старски" уходит под колышущуюся поверхность Северного моря.

Всякий раз, едва оказавшись под водой, Фокс ощущает близость с мертвыми. Он ухватывает рычаг управления настолько крепко, что кажется, он протечет между его пальцами.

Фрэнк вспоминает о своих погружениях в глубины Тихого океана. Уже на глубине четырехсот метров вокруг воцаряется темнота, а начиная с восьмисот в ней появляются хаотически разбросанные пятна, нарушающие нормальную работу сонара. Эти пятна представляют собой не что иное, как тысячи крохотных морских существ, испускающих биолюминесцентное свечение, как правило, оно – индикатор страха. Спуск аппарата вызывает перепады давления, и непривычное состояние окружающей среды заставляет глубоководных обитателей вспыхивать вереницами крохотных световых точек, пробегающих мимо иллюминатора, словно пассажирские поезда в непроглядной ночи. Но сегодняшнее погружение лицезрения подобных красот не сулит.

"Амфитрита" затонула на глубине восьмидесяти восьми метров, так что и спуск их ожидает недолгий. Конечно, это не мелководье, но по сравнению с двумя или тремя милями толщи воды, остающимися над судами, затонувшими посреди Атлантического океана, глубина несерьезная.

Громада парома вырастает перед ними из полумрака и Фокс замедляет спуск, пока "Старски" не зависает примерно в пяти метрах над мостиком "Амфитриты", Он включает оба поисковых прожектора на максимальную яркость.

Мостик "Амфитриты" расплющен, как баночка из-под кока-колы. И Фрэнк, и Фокс знают почему. Когда какой-либо тяжелый предмет, стремительно набирая скорость, идет на дно, он порождает как бы преследующий его поток, который занимает остающуюся за ним область пониженного давления. И когда наконец этот предмет, уткнувшись в морское дно, намертво останавливается, чудовищный водяной столб обрушивается на него, сокрушая все и вся.

Фрэнк налаживает свой шлемофон.

– Давай начнем осмотр с кормы и будем перемещаться к носу, – говорит он. – Фургон, который они сбросили, находился в передней части отсека, но тот, в котором действительно была заложена бомба, мог находиться где угодно – но, скорее всего, как можно дальше от ложной цели. Мы будем двигаться вдоль правого борта, а под нависающие части направим "Хатч".

Фокс кивает, признавая, что такой подход оправдан с двух точек зрения. Серьезный крен "Амфитриты" на правый борт наводит на мысль, что бомба взорвалась именно с той стороны, поскольку тонущее судно кренится в сторону пробоины, а не в противоположную. Ну а решение использовать "Хатч" диктуется правилами техники безопасности; аппарат с людьми на борту может находиться над затонувшим объектом, рядом с ним, но никак не под ним. Если "Амфитрита" по какой-либо причине завалится на борт и раздавит "Хатч", Фрэнку всего-то и потребуется, что перекусить соединительный кабель.

Фокс направляет "Старски" к корме. Лучи прожекторов скользят по искореженному металлу, пока не высвечивают заднюю часть "Амфитриты".

– Винты в положении почти нулевого крена, рули сильно заложены вправо. Очевидно, когда судно тонуло, они не оставляли попыток повернуть.

В то время как Фокс контролирует "Старски", Фрэнк осуществляет дистанционное управление "Хатчем". У него имеется пульт, позволяющий перемещать аппарат во всех направлениях, а изображение с камеры "Хатча" передается на экран, вмонтированный в панель перед его сиденьем. В случае надобности изображение может быть записано на видеокассету. Фрэнк нажимает кнопку, и "Хатч", нырнув, насколько это возможно, под накренившийся правый борт, начинает движение вдоль корпуса. За ним следуют лучи мощных прожекторов "Старски" и тянется гибкий соединительный кабель.

На случай, если что-нибудь случайно разъединится, Фокс удерживает "Старски" на расстоянии добрых двадцати метров от "Амфитриты". Осмотр осуществляется с мучительно медленной скрупулезностью. На каждом участке Фрэнк разворачивает камеру во всех возможных направлениях и перемещает аппарат дальше, лишь будучи уверен, что они ничего не пропустили.

При этом он, в основном для себя, комментирует собственные действия. Звучит это так, будто он не сидит в ползущем вдоль борта затонувшего судна батискафе, а читает лекцию по теории кораблестроения.

– Мы ищем большую дыру у ватерлинии или рядом с ней, причем стальная обшивка корпуса должна быть вывернута не внутрь, а наружу. Корабельные корпуса рассчитаны на то, чтобы противостоять давлению воды, которое оказывается снаружи. Стальные пластины, составляющие обшивку, закреплены в сотах наружных рам, которые, в свою очередь, рассчитаны на то, чтобы оказывать сопротивление компрессии воды – изнутри, в норме, целостности корпуса ничто угрожать не должно. Таким образом, мощный внутренний взрыв выворотил бы стальные пластины наружу.

Примерно за час они проходят вдоль правого борта, от кормы до носа. И не обнаруживают никаких пробоин.

– Глазам своим не верю! – говорит Фрэнк.

– Будем осматривать и левый борт?

– А почему бы и нет. С той стороны мы, по крайней мере, сможем увидеть все собственными глазами, а не через объективы нашего маленького приятеля.

Он нажимает кнопку, чтобы подтянуть "Хатч" назад.

"Старски", повинуясь рулю, огибает нос "Амфитриты", и оба подводника ошеломленно ахают.

Носовые ворота "Амфитриты" начисто сорваны. Впрочем, присмотревшись, они устанавливают, что сорвало только наружные ворота – "забрало". Внутреннее перекрытие, служащее одновременно погрузочно-разгрузочным пандусом, более или менее цело: его гофрированная нижняя сторона перекрывает зияющий рот "Амфитриты" на манер стоматологического моста. Наверху, там, где верхний край должен смыкаться с корпусом, видна небольшая, в несколько футов, брешь. Слишком маленькая, чтобы запустить в нее "Хатч".

– Ладно, – говорит Фрэнк. – Нам придется подобраться как можно ближе. Сперва я разберусь с тем, что осталось от креплений "забрала", а потом займемся внутренними воротами.

Фокс плавно направляет "Старски" вверх, ближе к каверне. Фрэнк начинает говорить, при этом наводя лучи прожекторов на осматриваемые участки:

– Донный запор "забрала": все три крепежных зажима донного запора разорваны на самых слабых участках, направление воздействия вперед и вверх. Боковые запоры: крепежные зажимы в передних пазах корпуса перекручены и разорваны, общее направление вращения вверх. Петли забрала: палубные петли уцелели, имеются лишь выбоины механического происхождения.

Осмотр крепежных и запорных приспособлений наружных ворот закончен. Переходим к внутренним. Состояние крепежных и запорных устройств пандуса: две петли с левого борта сорваны, вероятно, из-за вызванного избыточным напряжением повреждения подъемных проушин. Штифты верхних запорных крюков чудовищно перекручены.

Фрэнк щелчком сдвигает микрофон ото рта, открывает маленькую пластиковую бутылочку с "Эвиан", делает продолжительный глоток и возвращает микрофон на место, после чего протирает глаза тыльной стороной ладони.

– Чарли?

– Да?

– Я не я буду, если здесь взрывалась какая-нибудь бомба.

– Мне подумалось то же самое.

– Скажем сразу, один борт мы осмотрели, и никаких пробоин на нем, как и на корме, нет. На другом их, исходя из положения затонувшего судна, и быть не может. Следовательно, если эта бомба и могла где-то взорваться, то только здесь, на носу. Но взрыв, достаточно мощный, чтобы потопить паром, вызвал бы куда большие повреждения корпуса. Да и вообще, как могла заложенная на автомобильной палубе бомба снести наружные ворота, не повредив внутренние? Это "забрало" было не снесено взрывом, а сорвано давлением. Это видно по тому, как искривились боковые запоры и стержни поршней. Все перекручено в самых слабых местах.

– Значит, возможность взрыва исключается полностью?

– Ну, в теории можно допустить, что кто-то заложил миниатюрные взрывные устройства в местах контакта "забрала" с корпусом, так что приведение их в действие разорвало крепления. Только вот на практике сделать это так, чтобы никто не заметил, решительно невозможно.

Да и Кристиан Паркер утверждал: в предупреждении насчет бомбы указывалось, что заложена она именно в автомобиле.

Фрэнк умолкает и, поразмыслив, продолжает:

– В любом случае мне трудно представить себе, как можно устроить такой взрыв, чтобы наружные ворота снесло начисто, а внутренние остались почти неповрежденными. Это просто неосуществимо. Даже если поместить взрывчатку между "забралом" и пандусом, врыв такой силы, что она снесла "забрало", должен был вмять пандус внутрь.

Фрэнк снова погружается в молчание. Фокс тоже молчит, выжидая. Он знает, что им предстоит.

После осмотра левого борта, что не составит труда поскольку паром завалился направо и противоположная сторона открыта для обозрения, им придется заглянуть внутрь. Через иллюминаторы, а может быть, и с помощью "Хатча". А это значит, что они неизбежно увидят тела тех несчастных, которые оказались запертыми в гигантской стальной душегубке. Бедняг, пытавшихся выбраться, карабкаясь друг другу через головы или всплывая, как гелиевые шары, к потолкам заполнявшихся водой кают. Фоксу уже доводилось видеть такое при осмотре траулера, затонувшего у финского побережья. Зрелище было ужасным. Примерно так он представлял себе холокост – когда из душевых распылителей начинает поступать "Циклон Б", обреченные люди, ударившись в панику, пытаются выбраться наружу и умирают в корчах, цепляясь один за другого.

Вот почему Фокс не торопит Фрэнка. Фокс всего лишь управляет аппаратом, присматриваться к деталям не его обязанность, и, если смотреть невмоготу, он может и отвернуться. А вот Фрэнк наблюдатель, и его долг смотреть внимательно и запоминать все, не упуская ни малейших подробностей. Что он и делает.

Резкий хлопок – Фрэнк шлепает себя ладонями по щекам.

– Ладно. За дело!

На бедре Фрэнка в прозрачном кармане находится карта-план "Амфитриты" с чертежами и обозначением помещений всех палуб, а в его правой руке зажат гигиенический пакет, "позаимствованный" в "Бритиш Мидлэнд"[9].

– В какой последовательности будешь смотреть? – спрашивает Фокс.

– Думаю начать с мостика и дальше вниз, с уровня на уровень. Если надо будет остановиться, я тебе скажу.

– Хорошо. Нам придется подняться к самым иллюминаторам, иначе мы не увидим ничего, кроме бликов собственных прожекторов.

Полностью сосредоточившись на управлении аппаратом, Фокс проводит "Старски" мимо носовых ворот и поднимает к мостику. После того как аппарат огибает нос парома слева, он больше не смотрит ни на что, если это не диктуется потребностями управления. Смотрит за них обоих Фрэнк, хотя облегчение от этого слабое. Фокс ведь не может заткнуть еще и уши, а слышать комментарии Фрэнка, предоставляя воображению дорисовывать остальное, не намного легче, чем созерцать все воочию. Тем паче что сам Фрэнк испытывает потрясение, едва приступив к осмотру.

– Девятая палуба, мостик. Боже мой, вижу трупы. Два тела!

Фокс слышит, как замирает и становится прерывистым дыхание пытающегося взять себя в руки Фрэнка, который в этот момент думает о Кейт. Окажись она чуть менее решительной и проворной, чуть менее везучей и чуть более пьяной, ее тело тоже осталось бы здесь, на пароме. Надо же, она могла умереть, унеся с собой в небытие ненависть к нему.

После непродолжительного молчания снова, но уже более твердо звучит голос овладевшего собой Фрэнка.

– Итак, два тела. Одно возле двери, выходящей на верхнюю, открытую палубу, другое ближе к правому борту. Оба в униформе. Так, Фокс, зависни...

Следует пауза.

– На главной панели управления... – Пауза. – На главной панели управления центральный рычаг отведен в заднее положение примерно на пятьдесят процентов. Правые и левые рычаги в той же позиции, приблизительно на девяносто пять процентов. Оба индикатора наклона фиксируют примерно пятидесятипроцентный наклон вперед. Обе клети сигнальных огней открыты и пусты. Двигаемся дальше.

Фокс опускает "Старски" на один уровень ниже, одновременно смещаясь вдоль массивного корпуса "Амфитриты" к корме. Фрэнк, согласно инструкции, сначала называет, сверяясь с имеющимся у него планом, осматриваемый участок, а потом сообщает Фоксу о том, что видит.

– Восьмая палуба. Жилые каюты командного состава, далее, по направлению от кормы к носу, отсек с вентиляционным оборудованием и дополнительный кубрик для матросов. Мало что могу разглядеть, очень плохая видимость. Большая часть переборок между каютами разрушена. Здесь нам делать нечего, спускаемся ниже. Палуба седьмая. Главные помещения для команды. Большое количество плавающих обломков затрудняет видимость и здесь, но я все равно вижу внутри тела. Их... – Фрэнк делает небольшую паузу. – Пять, еще два, потом три и два. По большей части трупы находятся у дверей и уцелевших перемычек. Вот, вижу еще один. Их здесь наверняка больше, но обломки мешают обзору. Вниз! Палубы шестая и пятая. Мы, наверное, сможем осмотреть обе сразу, расстояние между ними меньше, чем между другими палубами. Переднюю треть занимают пассажирские каюты, остальное пространство отведено под зону отдыха – магазины беспошлинной торговли, информационный центр, рестораны, бар. Обе палубы имеют два выхода на лестницы, каждый с двойной дверью. Осмотрены четыре кормовые каюты – погибших не обнаружено. На кормовой лестнице пять мертвых тел, еще три в соседнем холле.

Голос Фрэнка тих и бесстрастен. Фокс знает, что Фрэнк намеренно старается отключить эмоции, чтобы облегчить для себя восприятие. Впрочем, чем больше обнаруживается мертвых тел, тем менее персонифицированно воспринимается каждая новая находка. Смерть обезличивается.

– Две жертвы в танцевальном салоне рядом со сценой. Три жертвы в торговой зоне, в средней части судна, хотя, скорее всего, здесь их больше – видимость затруднена плавающими товарами и обломками. Девять трупов в баре. Пять – нет, шесть жертв в коридорах левого борта, в передней части. Восемь в коридорах перед каютами. Левая передняя лестница буквально забита телами, правая лестница, напротив, свободна. Продолжаем спуск!

Четвертая палуба, самая нижняя, где размещались люди. Пассажирские каюты, кафетерий, вдоль правого борта конференц-залы. Три жертвы в каютах. Одна в ночном клубе. Главная лестница...

Следует недолгая пауза, и Фрэнк продолжает:

– Здесь груда тел, громоздящихся одно на другое. Два, может быть, три десятка. На этом наружный визуальный осмотр завершен – в нижней, грузовой части корпуса иллюминаторы отсутствуют. Можно подниматься.

– А как насчет следа из обломков? И "забрала"?

– Над следом мы можем пройти, посмотреть, что да как. Что же до "забрала", то мы не знаем, где оно затонуло. Сначала придется поискать его с поверхности.

Повинуясь командам Фокса, "Старски" снова огибает "Амфитриту" и движется над оставленным ею при погружении длинным следом из всяческого хлама. Это что-то вроде гигантской подводной свалки – две машины, прибитые одна к другой, так что их капоты соприкасаются в легком поцелуе, клочья напольного покрытия, разорванные металлические листы, чемоданы, из которых, как разжеванная еда из младенческого рта, вываливается содержимое.

Тел больше нет. Всем тем, которые находятся здесь, внизу, было, по крайней мере, даровано преимущество оказаться погребенными внутри парома, хотя рыбы все равно доберутся до них, чтобы объесть кожу с их лиц и выесть глаза из глазниц.

Фокс опустошает балластные емкости "Старски". Аппарат всплывает и покачивается на поверхности, пока механики "Странника" налаживают подъемный механизм. Затем "Старски" зацепляют, вытаскивают из воды и после краткого зависания в воздухе опускают на палубу. Механики деловито суетятся вокруг аппарата, словно рабочие пчелы вокруг своей матки. Фрэнк с Фоксом вылезают из главного люка и направляются обратно к кокпиту.

Поскольку Фрэнк так и не расстался с гигиеническим пакетом, Фокс замечает:

– Ну уж теперь-то тебе эта штуковина не понадобится.

– Точно. Но, уверяю тебя, едва не понадобилась.

Только остановившись на обратном пути после встречи со Скуларом, чтобы заправиться, Кейт замечает, как грязна ее машина. Это раздражает. Хватит ей и той грязи, с которой приходится сталкиваться и без которой не обойтись. Расплачиваясь за бензин, она заодно приобретает жетон на мытье автомобиля.

– Если автомат проглотит жетон и заартачится, шлепните по нему как следует, – советует служитель. – Обычно это помогает.

Он оказывается прав по обеим статьям. Автомат, сожрав жетон, и вправду не реагирует, но шлепок – старый и самый надежный способ справиться с не желающим фурычить механизмом – срабатывает безотказно. Кейт подает машину вперед, пока зеленый огонек электронного индикатора не сменяется красным, проверяет, чтобы все окна были подняты, выключает двигатель и ждет, когда включится мойка.

И только после того, как это происходит, Кейт осознает, какую ошибку совершила. Тугие струи воды обрушиваются на машину, барабаня в ветровое стекло. На миг они замирают, словно желая подразнить ее, а потом начинают хлестать во всю свою злобную силу.

Вместе со струящимися потоками на нее обрушивается весь кошмар "Амфитриты". В одно мгновение автомобиль оборачивается паромом, а подаваемая насосами вода – волнами штормового моря. Когда вращающиеся щетки-распылители обрабатывают решетку радиатора, машину начинает качать, и Кейт понимает, что ощущение качки будет усиливаться, как будто автомобиль пытаются опрокинуть. Чтобы успокоиться, она кладет руки на приборный щиток. Голубоватое кружение завораживает: она ждет лишь того, что стекло вот-вот не выдержит напора и вода хлынет внутрь, чтобы с последним дыханием забрать ее жизнь. Уши заполняются пронзительным ревом, как будто здесь собрались все штормовые ветры мира. Паническое отчаяние окутывает ее белым саваном, лишая сил.

Кейт шарит в поисках ключа, пытаясь включить зажигание и рвануть с места, но пальцы соскальзывают с головки. В зеркале заднего вида она видит собственные глаза, расширенные настолько, что зрачки окружены белыми кругами.

Моющие роллеры касаются ветрового стекла.

Ее машина – это мини-паром, металлическая клетка, предназначенная исключительно для того, чтобы держать ее взаперти. Ловушка! Западня!

Отчаянным рывком Кейт открывает дверь и вываливается наружу. Чистящий раствор попадает ей в глаза и рот, роллеры тянутся к ней, чтобы затащить в свое жерло. Вскинув руку, чтобы защититься, она пинком захлопывает позади себя дверцу и, скользя на мокром полу, бежит по въезду на мойку назад, наружу. Водители, заправляющие свои машины, очумело таращатся на нее.

Их взгляды заставляют Кейт оглядеть себя.

Мокрая насквозь одежда облепляет контуры ее тела. А еще она с ног до головы покрыта пеной.

Кассир заводит Кейт в заднюю комнату, дает ей полотенце, чтобы обсушиться, и чашку чая, чтобы успокоить нервы. Молча кивнув в знак благодарности, она пытается унять дрожь.

Чертова идиотка! Ей только-только удалось сунуть голову под распылитель душа, а туда же! Стоило подумать, какую реакцию вызовет у нее мойка.

Один из заправлявшихся водителей, мужчина в темно-красной футболке и тонких очках без оправы, выводит ее машину из зоны мойки и паркует рядом с воздушными и водяными насосами, после чего заходит в заднюю комнату и вручает ей ключи.

– Немного воды попало внутрь, – говорит он. – Я все вытер. Оно конечно, жарища сегодня страшная, но, по-моему, можно найти и лучший способ охладиться.

Она слабо улыбается.

Когда ее дрожь ослабевает до приемлемого (как с хорошего похмелья) уровня, Кейт снова садится в машину и рывками едет домой. В ногах ощущается слабость, и она ловит себя на том, что жмет на педали сильнее, чем следует.

Дома она стягивает одежду, швыряет ее в стиральную машину, наспех переодевается в сухое и направляется на Куин-стрит, прямо в камеру Блайки.

– Вас поцарапал не Скулар. А Петра. И сделала она это, когда вы ее убивали.

– Я не убивал ее. Все было так, как я рассказал. Вы что, не верите мне насчет Скулара?

– Про него вы не соврали. Но и не рассказали мне всего.

– Рассказал.

– Поцарапал вас кто-то другой, не Скулар. И, скорее всего, это была Петра.

Блайки смотрит на нее молча. Кейт продолжает:

– Вы рассказали мне, что выбрали признание в избиении как наименьшее из зол. Но это все выдумки, на самом деле это была попытка сбить меня со следа. Потому что я была права. Вы все-таки убили ее.

– Я не убивал.

– Тогда расскажите мне обо всем, что произошло. Обо всем. И помните, что плакаты с вашей отвратительной физиономией расклеены по всему городу. Кто-то наверняка что-то видел, рано или поздно кто-нибудь обратится к нам. И, если я узнаю, что вы водили меня за нос, обвинение в убийстве будет наименьшей из ваших проблем.

В глазах Блайки вспыхивает вызов, но тут же угасает.

– Я не убивал ее. Вы должны верить.

– Выкладывайте все.

Он тяжело сглатывает.

– Я действительно пошел за ней. Когда разобрался со Скуларом.

– Как вы ее нашли?

– Позвонил ей на мобильный.

Еще один момент, о котором он умолчал ранее.

– И?

– Сказал, что хочу с ней встретиться.

– Но не о том, что вы только что отколошматили ее босса?

– Нет. Иначе она отказалась бы от встречи, вы не находите?

– То есть вы попросили ее о встрече ласково, без угроз?

– Да.

– Сказали ей, что у нее, наверное, был трудный день?

– Да.

– Где вы встретились с ней?

– У меня дома.

– И что вы ей сказали там?

– Что я видел ее со Скуларом.

– И?

– Я сорвался. Обозвал ее шлюхой. Сказал, что она спит с ним только для того, чтобы не потерять работу.

– А что сказала она?

– Что я не имел права шпионить за ней. Что он чуткий, деликатный человек, способный понять ее тонкую душу. Что с ним можно не только потрахаться, но и поговорить. Ну и тому подобную дерьмовую ахинею.

– Но она не отрицала?

– Нет.

– И вы ударили ее?

Может быть, Кейт это кажется, или действительна при ответе Блайки на мгновение отводит взгляд?

– Да.

– И тогда она поцарапала вас?

– Да.

– А потом?

– Она ушла. Сказала мне, что больше не хочет меня видеть. – Он умолкает, а потом со вздохом добавляет: – И больше она меня не видела.

– А она не сказала, куда уходит?

Он качает головой.

Стоя в камере, Кейт на миг уходит в себя.

"Всегда предполагай, что это не он. Сомневайся, всегда сомневайся.

Отрубленные ступни и кисти рук. Змея. Это мало похоже на действия брутального самца, потерявшего контроль над собой из-за уязвленного самолюбия.

Спрашивается, кто же этот Черный Аспид. Почему он совершил это? Что должно таиться в его душе, чтобы Черный Аспид мог совершить такое?"

Черный Аспид.

Это слово напоминает ей о том, что она должна делать дальше.

Войдя в совещательную, Кейт тут же улавливает царящее в помещении настроение: отчаянное стремление, вопреки всему, добиться прорыва. Фергюсон оборачивается к ней.

– О, да ты переоделась? Никак собралась сменить легкий полицейский хлеб на тяжкие труды на подиумах Милана?

Кейт отвечает вымученной улыбкой, за которой скрывает воспоминание о недавно пережитом ужасе. Затем она в нескольких фразах излагает суть признаний Блайки и спрашивает у Фергюсона, как продвигаются дела на других направлениях.

Он качает головой.

– Не о чем докладывать. Проверка транспортных средств и прохожих по-прежнему не приносит результатов. Всех, связанных с преступлениями на сексуальной почве, наши трясут, но пока пусто и там.

– Кто проверял зарегистрированных владельцев змей?

– Я как раз собирался этим заняться.

– Ну так и займись.

Фергюсон берет телефон и набирает внутренний номер. Кейт смотрит в окно, через верхушки крыш, в сторону длинной золотистой полоски пляжа. С такого расстояния море кажется не более чем плоскостью, покрытой гофрированным пластиком. Выделяющаяся на серо-голубой глади широкой бухты крохотная черная заплатка траулера спорадически вспыхивает белым, когда судно, оседлав очередную волну, подставляет себя лучам солнца.

– Акт об опасных диких животных 1976 года? – слышится позади нее голос Фергюсона.

– Он самый, – отзывается она, не поворачивая головы.

Его голос раздается снова, но на сей раз он обращается к сотруднику архива.

– Нет, будет достаточно, если вы продиктуете мне имена по телефону. – Его ручка скрипит по бумаге. – А Дрю Блайки не числится? – Пауза. – Ладно. Спасибо.

Слышится щелчок пластика – он кладет трубку. Кейт оборачивается к нему.

– На территории Абердина зарегистрировано четыре человека. – Фергюсон постукивает своей шариковой ручкой о блокнот. – Дэниел Остбери, Имельда Траффорд, Арчи Форстер, Лоусон Кинселла.

– Исключи женщину. Сходи и проверь остальных.

– Ты думаешь, это кто-то из них?

– Ни на секунду. Черный Аспид не настолько глуп, чтобы зарегистрироваться. Но их необходимо проверить. И мне нужна пара человек, чтобы потянуть за другие концы. Проверить Интернет – форумы, чаты любителей рептилий. Всех, кто торгует замороженными тушками грызунов: и обычные магазины, и виртуальные. Приобретает он змей или сам разводит, кормить их все равно надо.

– А как насчет журналов? Не издается у нас какой-нибудь "Ежемесячник змееведа" или что-нибудь в этом роде?

– Мэтисон – он в университете главный по змеям, – сказал, что нынче герпетологи, и профессионалы, и любители, общаются главным образом в сети. Но ты прав, могут быть и печатные издания. Проверить, и если таковые найдутся, надо получить списки подписчиков.

– Наверное, есть и змеиные порножурналы, а? "Плейбоа"? "Серпентхаус"?

Кейт добродушно стонет:

– У кого что болит... Если понадоблюсь, я буду у себя в офисе.

Собрав все справочники, какие смогла нарыть в полицейской библиотеке, Кейт выходит с ними в коридор и натыкается на Ренфру.

– Хочешь попробовать понять, что им движет? – спрашивает главный констебль, указывая на книги.

– Пытаюсь.

– Если не обломится, можно обратиться к специалисту по психологическим портретам. Например, к тому малому из Хериот-Уотта[10]. Ребята из Эдинбурга хорошо о нем отзывались.

– Обязательно подумаю об этом.

Она проходит в свой кабинет, ногой захлопывает за собой дверь и начинает просматривать книги.

Змеи. Змеи. Почему змеи?

Просеивай! Подмечай. Думай! Почему?

Книга Бытия, глава третья:

"Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог... Змей обольстил меня, и я ела... И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами, и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей.

И вражду положу между тобою, и между женою, и между семенем твоим и семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту"[11].

Змей, как известно, искушал Еву в саду Эдема, который, по словам Мэтисона, не мог существовать.

Не является ли змея символом искушения? Черный Аспид как змий и Петра в роли Евы? Положим, он открыл для Евы, то есть для Петры, запретный плод. Еще один любовник, о котором не знали ни Блайки, ни Скулар? Тайный любовник? Может быть, какую-то роль здесь играет раздвоенное жало?

Правда, по словам Мэтисона, это никакое не жало, а язык, причем служащий не для болтовни, а как орган осязания. Черный Аспид должен это знать.

Кейт продолжает рыться в книгах.

"Историю змея в Эдеме можно рассматривать как символ победы Бога над Сатаной".

Не в данном случае. Сексуальный уклон данного преступления плохо вяжется с чем-либо мессианским.

Сколь это ни парадоксально, образ змея часто связывают с целительством – возможно, потому, что их способность менять кожу может восприниматься как намек на бессмертие. Змея обвивала посох римского бога врачевания Асклепия, змея и чаша – эмблема медицины. В некоторых странах змеям приписывают способность излечивать ревматизм, ангину, мигрень и боли в спине. Змеиную кожу и желчь используют для облегчения родов, мясо рекомендуют для улучшения цвета лица, а змеиный жир – в качестве противоядия при преждевременном облысении. Китайцы полагают, что поедание мяса любых змей – прекрасное средство профилактики туберкулеза, а мясо морских змей особенно полезно при малярии и эпилепсии. Здоровье, бессмертие.

Все это, конечно, интересно. Но вряд ли убийца оставил змею на изувеченном трупе, имея в виду здоровье или бессмертие.

Пошли дальше. С древнейших времен змеи являлись объектом поклонения для разных народов. Греки, римляне, критяне считали их священными. Древние ассоциировали змей с дождем и, соответственно, с плодородием: египетская богиня Эйо обычно изображалась лелеющей кобру с раздутым капюшоном, и схожий символ как знак сана помещался на головной убор фараона. Ацтеки и майя также обожествляли змей. Да и в наши дни змей почитают во многих районах Африки, на Гаити (в рамках культа вуду), на юго-западе США (особенно среди индейцев хопи) и в Индии. В "Книге джунглей" Редьярда Киплинга кобр, убитых мангустом Рикки-Тикки-Тави, звали Наг и Нагайна – имена, которые носят змееподобные божества индуистского пантеона.

С сердитым хлопком Кейт закрывает последнюю книгу. Все это никуда ее не ведет. Пустая трата времени.

Фрэнку трудно сказать, что изводит его больше: постоянно возвращающиеся образы мертвых тел на затонувшей "Амфитрите" или бычье упрямство Лавлока. В совокупности с изнуряющей жарой этого более чем достаточно, чтобы вывести его из себя. Фрэнк сознает, что может сорваться, и делает все возможное, чтобы этого не произошло. Ясно ведь, что от брани и крика толку все равно не будет.

– Сэр Николас, – спокойно, но не без язвительности спрашивает он, – неужели вы серьезно хотите убедить меня в том, что сообщение о бомбе, появившееся в "Абердин ивнинг телеграф", инициировано не вами?

– Я не давал им эту историю. У них есть хорошие репортеры.

– Вы видели ее до публикации?

– Да. Это легитимная линия расследования.

– Но вы не давали им этот материал?

– Я уже сказал вам. Нет.

– Ладно. Тогда объясните мне следующее. Не подлежит сомнению то, что автор этой статьи имел возможность ознакомиться с распечаткой записи показаний Кристиана Паркера. Некоторые фразы воспроизведены слово в слово, да и вся публикация основана почти исключительно на его воспоминаниях о тех событиях.

– Может быть, репортер беседовал с ним лично.

– Перед тем как прийти сюда, я позвонил в лечебницу. Единственными посетителями, побывавшими у Паркера, были члены его семьи и я сам. Это подтвердил полисмен, постоянно находящийся у дверей его палаты. Не было и никаких телефонных звонков. Следовательно, передать эту историю в СМИ могли лишь люди, ознакомившиеся с записью. И я точно знаю, что никто из моих служащих не разговаривал на эту тему с представителями вашей газеты.

Всякий раз, когда я провожу подобное расследование, у меня складывается впечатление, что только БРМП заинтересовано в установлении истины. Все остальные причастные стороны заинтересованы в том, чтобы что-то скрыть.

– А вы, стало быть, бесстрашный и бескорыстный поборник правды. Ну-ну.

– И на сей раз то же самое, – продолжает Фрэнк, не обращая внимания на его шпильку. – Позвольте мне прочитать вам вот это.

Фрэнк берет вчерашний номер "Абердин ивнинг телеграф" и обращается к параграфу, который собственноручно обвел красным. Он читает его вслух:

"Если существование бомбы на борту "Амфитриты" будет убедительно доказано, это почти несомненно подтолкнет к масштабному пересмотру мер безопасности во всех портах Европейского союза. Паром остается одним из самых доступных средств водного транспорта, формальности сведены к минимуму, билет в большинстве случаев действителен для посадки на любое имеющееся в распоряжении судно. Усиление мер безопасности почти неизбежно повлечет за собой усложнение процедуры оформления, связанное с потерей времени, что будет встречено всеми, занятыми в этом бизнесе, с озабоченностью и даже с возмущением".

Фрэнк кладет газету и смотрит на Лавлока.

– "Всеми, занятыми в этом бизнесе". Вот в чем ключ, не так ли? Окажись причиной катастрофы "Амфитриты" бомба, все компании, связанные с паромными перевозками, оказались бы в одной лодке. Бомбу могли подложить кому угодно, все перевозчики уязвимы в равной степени, ну а что до потерь, то их в равной мере понесут все осуществляющие паромные перевозки компании. Таким образом, вы хотите заставить ваших конкурентов пострадать вместе с вами. Ведь коль скоро "Амфитрита" затонула не по причине конструктивных недочетов, технического состояния или некомпетентности персонала, пассажиры станут отказываться от паромных рейсов как таковых. Однако сведения о том, что катастрофа явилась результатом конкретных недочетов, связанных с данным судном, могут побудить пассажиров предпочесть судам вашей компании суда конкурентов. Иными словами, все сводится к тому, что версия с бомбой однозначно снимает с вас какую-либо вину.

– Это абсолютно...

– А теперь позвольте мне сказать вам вот что. Никакой бомбы на борту не было.

Реакция Лавлока однозначно доказывает, что диагноз Фрэнка насчет причастности "Паромных перевозок" к публикации был безошибочен. Сэр Николас выглядит так, словно Фрэнк выбил почву у него из-под ног.

– Это невозможно, – заявляет Лавлок. – Паркер высказался по этому поводу совершенно определенно.

– И совершенно ошибочно. "Амфитрита" не была подорвана. У нее нет пробоин, ни ниже ватерлинии, ни где-то еще.

– Нет. Нет.

– Осмотр доказал, что у парома были сорваны наружные носовые ворота.

– Так они и были сорваны взрывом.

– Нет. Взрывом разворотило бы обе двери, у парома же сорвана – именно сорвана! – только внешняя. Никакой бомбы не было, это установлено точно, и спорить тут не о чем. Вы уж поверьте, я не стал бы говорить все это, не будь у меня полной уверенности в своей правоте. И вот еще что – сегодня утром я получил письмо, автор которого брал на себя ответственность за взрыв на пароме и угрожал, если я не откажусь от расследования, прислать бомбу и мне. Теперь я знаю, что писал не террорист, но знаю только потому, что выяснил – парома никто не взрывал. Чем скорее мы сделаем эту информацию достоянием широкой общественности, тем лучше. Вот почему я настаиваю на публикации результатов моего расследования в ближайшем номере вашей газеты. Причем этот репортаж должен быть максимально полным и занять не меньше места, чем вчерашняя статья.

– Это невозможно.

– Если так, то я выйду на все программы новостей отсюда до Плимута и расскажу не только о том, что на пароме не было никакой бомбы, но и о категорическом нежелании "Паромных перевозок" сотрудничать с агентством. А заодно и о финансовых затруднениях компании. Да, сэр Николас, – я тоже умею читать деловые бумаги между строк и понимаю, почему вас так устраивает версия теракта.

Некоторое время Лавлок напряженно молчит.

– Я могу распорядиться, чтобы газета ознакомила читателей с материалами вашего расследования, но, в каком объеме будет подан этот материал и где его поместят, с уверенностью сказать не могу.

– Вы владеете этой газетой и можете гарантировать все что угодно. Место, объем, шрифт – абсолютно все. Итак, или вы идете навстречу моим пожеланиям, или я обращаюсь в другие СМИ. Делайте выбор.

На щеках Лавлока вздуваются желваки.

– Редактора зовут Камерон Шиллинглоу, – цедит он сквозь зубы. – Я дам ему знать о вашем визите.

В отношении расследования дела Петры Галлахер вторую половину дня можно считать потерянной. Люди работают, проверяют все, что возможно, но не находят ни одной приличной зацепки. В такие дни у Кейт возникает ощущение, будто она барахтается в патоке.

Кейт задерживает начало дневного совещания минут на пятнадцать, чтобы поговорить с матерью Петры, приехавшей хлопотать о выдаче тела для предстоящих в пятницу похорон. Кейт с Хеммингсом проверяют, проведены ли все необходимые экспертизы, после чего она подписывает требуемые бумаги и идет с ними в совещательную, где ее ждет Элеонор Галлахер.

Глаза Элеонор покраснели и воспалились от слез. Передавая бумаги, Кейт сжимает ее дрожащие руки и очень хочет сказать, как ей жаль Петру и как близко к сердцу принимает она эту трагедию. Однако она воздерживается от лишних слов, ибо понимает, что Элеонор Галлахер нужно от нее не сочувствие. Ей нужно, чтобы Кейт поймала человека, который убил ее дочь.

Коронер официально признает смерть Конни несчастным случаем и отказывается возложить вину за произошедшее на Айвена. Он подчеркивает, что семья пережила трагедию и что "пропорциональное распределение виновности" (таковы его точные слова, мальчику потом приходится посмотреть их в словаре в школе) в данных обстоятельствах не было бы ни правильным, ни полезным. Когда коронер произносит это, Айвен смотрит на Айлиш. Но она на него не смотрит.

Несколько недель спустя Айвен получает работу, связанную с глубоководным тралением. Он больше не ставит сети у береговой линии, но выходит на просторы Северного моря. Лов там тяжелее и опаснее, но и гораздо прибыльнее. Правда, теперь его подолгу – недели по две-три кряду – не бывает дома.

Как только Айвен уходит в море, Айлиш начинает вести себя так, будто мальчика не существует. Она разговаривает с Кэтрин, порой даже с Героем, но к нему не обращается никогда. Еду на стол ставит и тарелки после него моет, но этим все и ограничивается.

Как только баркас, со скользкой от крови и рыбьего жира палубой, появляется в гавани, женщины бегут к причалу, чтобы встретить своих мужчин. Айлиш следует их примеру, но плетется позади всех, словно на ногах у нее гири. Когда она видит, как Айвен, в желтом непромокаемом плаще, сходит на берег, плечи ее никнут. Она поворачивается и бредет назад, к дому.

Ночью, в то время как отец с командой обмывают в пабе улов, мальчик слышит ее тихое, монотонное бормотание:

– Опять он вернулся. Тонут же у некоторых и мужья, и сыновья, и братья – только мне не везет. Вон Линдси Маккуин, что живет за полем, за один рейс лишилась троих своих родичей. Но это дерьмо не тонет! Этот урод всегда возвращается целым и невредимым, а какой-нибудь бедолага идет на корм рыбам. Ну почему, почему не Айвен. Что-что, а уж сокрушаться о нем я бы не стала. Я бы сплясала шотландский рил на его могиле и плюнула на землю. Каждую минуту, пока он плавает на своей калоше, я не перестаю молиться о том, чтобы он пошел на дно. Даже когда посудина входит в гавань, меня не оставляет надежда: а вдруг он поскользнется на палубе, свалится за борт и на мелководье сломает себе шею. Или захлебнется, и когда его выудят из воды, будет уже слишком поздно. Но черта с два! А ведь говорят, что море дает и отбирает, словно Господь. Что ж, Господи, он твой. Забери его.

Когда Айвен в третий раз уходит в долгий рейс, Айлиш заводит шашни с его двоюродным братом Крэйгом.

Особенно сладкой эту измену делает то, что она не просто внутрисемейная, но связана с застарелой враждой между кузенами. Их отцы, будучи родными братьями, как и все, то дрались, то мирились, до тех пор пока не завели совместный бизнес. Идея оказалась неудачной с самого начала: открытая ими мелочная лавка, не выдержав конкуренции, прогорела во впечатляюще короткие сроки, и горе-предприниматели принялись отчаянно обвинять один другого сначала в некомпетентном ведении дел, а после так и просто в мошенничестве. На сей раз разрыв был окончательным: вражда не угасала и передалась по наследству их сыновьям.

Ни Айлиш, ни Крэйг особо не стесняются. Крэйг даже завтракает и обедает в доме брата, а Айлиш при этом говорит, что приглашает его, пока Айвен в отлучке, потому что, когда в доме мужчина, она чувствует себя в большей безопасности. Однако мальчик, когда им кажется, что он на них и не смотрит, примечает, как прижимает, щиплет и щупает Крэйг его мать, когда та моет посуду, и какая самодовольная улыбка блуждает на его физиономии. Может быть, кое-какая видимость приличий и соблюдается, но дети, пусть они и слишком малы, чтобы понять происходящее, чувствуют: происходит что-то неправильное. Они слышат, как по ночам Крэйг занимает в постели их матери место Айвена. Он кряхтит и сопит, как и их отец, но теперь они слышат и голос Айлиш. Она стонет (мальчик даже думает, не больно ли ей), но потом смеется, и он, убедившись, что с ней все в порядке, засыпает с мыслью, не послышалось ли ему в этом смехе не просто удовлетворение, а еще и мстительное злорадство.

Айлиш и Крэйг переговариваются дома тихонько, опасаясь, что дети услышат их. Мальчику запоминается краткий настоятельный диалог. Может быть, она просит Крэйга не появляться, когда вернется Айвен. Даже самые затянувшиеся рейсы Айвена не продолжаются дольше трех недель, самое большее – месяца.

Разговоров в доме за эти недели звучит больше, чем при Айвене, бывало, годами. Как-то раз мать отводит мальчика в сторонку. Ее голос непривычно мягок.

– Ни слова отцу, когда он вернется. Есть кое-что, в чем нам с ним надо разобраться.

В день возвращения Айвена разражается ужасный шторм. Его баркас едва успевает прибыть к побережью незадолго до бури, и в гавань Абердина рыбаки входят с радостным возбуждением мошенников, которым удалось перехитрить сердитых морских богов, забрав их еду – суда нагружены рыбой, – и вернуться. Корабль причаливает как раз после рассвета, и все утро они проводят за сортировкой рыбы.

По пути домой Айвен наведывается в психиатрическую клинику в Стонхейвене. Там находится его мать, но он уже давно ходит туда не из-за нее: матушка в последние годы просто не узнает сына. Айвен бывает там, потому что трахает одну из пациенток: Касси Маккехни. Бледную худышку со впалыми щеками и глазами, в которых тлеют угольки вызова. Секс у них грубый и не имеющий ничего общего с понятием "любовь", но ни о чем ином Айвен просто не имеет представления. Ими не движет даже то вожделение, которое принято облагораживать, называя страстью. И он, и она спариваются с легкостью и безразличием людей, пожимающих друг другу руки.

Касси скоро предстоит выписаться. Она живет в соседней деревушке, и никто не пришел за ней, чтобы забрать домой. Айвен говорит, что он отведет ее куда надо.

Почему он сперва приводит ее в свой дом? Узнает об Айлиш и Крэйге и желает показать, что и ему есть с кем позабавиться. Или вообще ни о чем не думает, просто потому, что такой он человек.

В гавани разразился шторм. Из далеких туч хлещет проливной дождь.

– Кто это?

Голос Айлиш звучит грубо, с неприкрытой неприязнью. Они с Айвеном уже давно перестали притворяться.

– Касси.

– Где ты ее нашел?

Они говорят о ней так, как будто ее там и вовсе нет. Касси переводит взгляд с одного на другую. Глаза ее налиты кровью.

– Я отправился навестить маму. Касси живет как раз за холмом. Меня попросили отвести ее домой.

– Трахался с ней, верно?

– А хоть бы и так?

Айлиш переводит взгляд на Касси.

– Трахалась, сучка подзаборная?

Касси смотрит на нее молча.

– Что ж, здесь тебе делать нечего. Можешь уходить.

Она кивает в сторону холмов.

– Проваливай. Скатертью дорога.

– Айлиш, пусть она останется. Выпьет чаю, передохнет.

– Ага, может, вам и потрахаться постелить? Пошла, пошла!

Айлиш машет на Касси рукой, словно прогоняет назойливую чайку.

– Бога ради, Айлиш. Мы напоим ее чаем, а потом я провожу ее домой.

Айлиш открывает рот, чтобы возразить, но тут происходит нечто неожиданное. Касси зажмуривается, разевает рот и издает дикий, нечеловеческий вопль.

И Айлиш, и Айвен – он полуобернувшись, она наполовину подняв руки – замирают, изумленно уставившись на Касси. Вопль обрывается, сменяясь торопливыми, пронзительными, маловразумительными выкриками:

– Беда, как о ней сказать? Приходит так быстро, слишком быстро! Рука, сильная правая рука убийцы! Она корчится, заманивая его. А сейчас, смотрите, извивается он! Кровь! Вода в ванне покраснела от крови! Прячут в сундуке!

Ее худая грудь вздымается от натуги. Глаза широко распахиваются. Айлиш подбегает к Касси и трясет ее.

– Заткнись! Заткнись!

Касси смотрит прямо сквозь нее.

Айлиш наотмашь закатывает ей оплеуху.

– Что ты орешь, сумасшедшая? Что это за бред?

От удара голова Касси дергается, потом возвращается на место. Взгляд медленно фокусируется на Айлиш. Когда она заговаривает, то уже не кричит, голос ее звучит ровно:

– Этот дом дышит убийством.

В следующее мгновение Касси вырывается из хватки Айлиш и припускает по дороге.

Часом позже Касси возвращается с полицией. Семья – пародия на семью, в которой живет память о дочке-утопленнице, а родители противны друг другу, – сидит за кухонным столом. Айвен все еще в непромокаемых рабочих штанах, его куртка висит на крючке за дверью. От его одежды по всему дому распространяется резкий запах рыбы.

С того момента, как Касси убежала, Айвен и Айлиш почти не разговаривали. Они и так-то не склонны откровенничать, а тут еще и эти странные выкрики, явно не поднявшие настроения ни ему, ни ей. Конечно, они стараются выбросить все это из головы как бред сумасшедшей – в конце концов, это ведь действительно бред сумасшедшей, – но в словах Касси столько одержимости и страсти, что их трудно игнорировать. Как и все здешние уроженцы, Айвен и Айлиш, видимо в связи с суровостью и непредсказуемостью здешнего климата, угрюмы, недоверчивы и всегда настороже. Говорят, на западном побережье Шотландии, где климат гораздо мягче, люди тоже более открытые и доброжелательные. Но здесь принято держать двери запертыми, и не только из-за то и дело проносящихся над прибрежной полосой шквальных ветров. Здешние обитатели доверяют лишь тем, кого знают как облупленных, а зачастую не доверяют даже им. Все они хорошо осведомлены насчет темных сторон человеческой натуры, а добро и зло для них не абстрактные религиозные понятия, а составляющие повседневной действительности. Вот почему истерическая выходка Касси произвела на них такое впечатление. Если присмотреться, во многих отношениях она не так уж сильно отличается от них.

И вот теперь она вернулась, с полицией.

Возле двери Касси останавливается.

– Не пойду туда! – звучит ее визгливый голос.

– Давай, заходи, – сердито ворчит один из полицейских.

– Нет.

– Давай. Или мы затащим тебя внутрь.

– Нет!

В ее крике слышится неподдельный ужас. Может, она и чокнутая, но уж точно не притворяется.

– Ладно, – бурчит тот же офицер, очевидно старший. – Дудл останется здесь с тобой. Я зайду и посмотрю, из-за чего весь этот переполох.

Они слышат, как он, скрипя резиновыми подошвами, переступает порог и входит на кухню. Быстрым, наметанным взглядом полисмен оценивает обстановку. Нормальная, крепкая семья, какой можно гордиться: отец добытчик, мать домохозяйка, дети вежливые и послушные.

– Эта летучая мышь, которая снаружи, лопочет насчет убийства, – говорит полисмен. Судя, по его выражению, Касси не первый раз тормошит служителей правосудия.

– Ну уж тут-то, – Айвен обводит жестом кухню, – точно никто не убит. Все свои, все на месте – как всегда.

– А дурочка-то эта как здесь оказалась?

– Моя мать находится в лечебнице, в Стонхейвене. Сегодня утром я заглянул туда навестить ее, а Касси как раз выписывали. Она живет неподалеку, за холмом, и сотрудники клиники попросили меня отвести ее домой.

Айлиш молчит. Ее ссоры с Айвеном никогда не выходят за пределы дома.

– Ясно, – цедит полицейский, оглядываясь в сторону Касси с мимолетной жалостью. – У бедняжки вся жизнь состоит из помрачений с редкими просветлениями. Сейчас, похоже, опять помрачение нашло. Ладно. Прошу прощения за беспокойство.

Он уходит – сапоги попискивают на полу, потом скрипят на гравии за дверью. Слышен удаляющийся шум двигателя патрульной машины. Айвен встает.

– Пойду приму душ.

На закате шторм добирается до побережья. Он неистовствует так, что кажется скорее карой Господней, нежели метеорологическим феноменом.

За ужином их снова всего трое.

– Ваш отец ушел в море, – говорит Айлиш детям. – На маленькой лодке, которую держит в гавани. Отправился поискать других рыбаков и помочь им по мере сил. Он сумасшедший. Я говорила ему это, но он, видно, хочет пойти на дно.

После ужина Кэтрин и мальчик лежат в постели и прислушиваются к сердитому стуку дождя в окно. Айлиш заходит к ним в комнату, она взволнована.

– Я пойду, поищу вашего отца. Что-то его долго нет.

Мальчик при этих словах ежится. Каким бы пугающим ни был шторм на суше, он всегда в два раза страшнее в монохромном мире ночного моря, когда вода и небо черны, а вспенившиеся белым волны изгибаются, словно кобры перед броском, перехлестывают через борта и обрушиваются на палубу. Айвен, который ненавидит свою жену и трахает сумасшедшую, готов рискнуть всем ради своих товарищей по нелегкой рыбацкой работе.

– Вы двое оставайтесь здесь, – говорит Айлиш. – Ради бога не выходите в такую погоду.

Она возвращается на рассвете, вымокшая насквозь, еле дыша. Кэтрин и мальчик все еще не спят: мысль о том, что их отец вышел в море в такую бурю, не дает им сомкнуть глаз.

– Никаких признаков, – говорит Айлиш. – Ничего не видно.

И они ждут.

Шторм стихает, появляется солнце, и первые поисковые группы прибывают в гавань: товарищи Айвена, рыбаки в ярко-желтых непромокаемых костюмах, забираются в свои посудины и направляются в море, качая головами по поводу его блажи. Толпа на берегу растет и растет. Люди осматривают пляж и тычут палками в отмели, являя собой пример суетливой неэффективности.

Первый баркас возвращается примерно ко времени ланча, и, еще до того как они причаливают, мальчик понимает: что-то нашли. Обычно рыбаки на палубе небрежно покачиваются в такт волнению моря, но сегодня держатся как-то непривычно. Швартуя свою калошу, старый Гордон Мунро и молодой Мюррей Маккаллох не прекращают жаркого спора. Их желтые рукава мелькают в воздухе, когда они, жестикулируя, поднимаются вверх по склону. Маккаллоху, видно, не терпится, движения его порывисты, словно он порывается припустить бегом. Мунро, однако, шагает медленно, понурив голову, с угрюмым достоинством вестника смерти, и Маккаллоху приходится приноравливаться к его шагу.

Они заходят в дом. Начинать исподволь, чтобы подготовить Айлиш к тому, что она должна услышать, рыбаки не собираются, да ей этого и не нужно.

– В соседней бухте мы подобрали плавающие обломки, и на одной доске обнаружили надпись "Орка". Это калоша старины Айвена. Прими наши соболезнования.

Айлиш встает. Лицо ее непроницаемо.

– Я приду и заберу их.

Они собрались в том же самом ресторане на Юнион-стрит, где обедали накануне поездки в Норвегию. Тот же зал, тот же столик. Только три стула, на которых тогда сидели Давенпорт, Мэтт и Сильвия, остались пустыми.

Никто из них не имеет четкого представления о том, в чем суть этой встречи. Это поминки, дань памяти погибшим, празднование того, что сами они остались живы? Может быть, все вместе, может быть, ничего.

За соседним столиком кричат и смеются полдюжины молодых людей. Официантке приходится возвышать голос, чтобы ее было слышно.

– Нефтяники? – спрашивает Кейт.

– Точно. Последний вечер на берегу перед началом вахты на нефтяной платформе.

Она умолкает и обводит взглядом их столик.

– Вы ведь не связаны с нефтяным бизнесом, верно?

– Не связаны.

– Может быть, я и не права, потому как нефть, а стало быть, и эти ребята приносят городу уйму денег, но порой мне хочется, чтобы все эти скважины иссякли и эта чертова орава куда-нибудь подевалась. Все десять тысяч или сколько бы их здесь ни было.

Тут, словно по подсказке, один из подгулявших нефтяников кричит через весь зал, грубо подзывая официантку.

– Я здесь, чтобы принимать ваши заказы, а не ваше дерьмо, – парирует она. – Подойду через секунду, когда освобожусь.

Хмельная компания шумит и бранится, однако стихает, как только Кейт показывает гулякам свой полицейский жетон.

Официантка огибает столик, аккуратно записывая в блокнот заказы, повторяет, чтобы ничего не перепутать, поворачивается и направляется в сторону кухни.

– Эй, Алекс, – говорит Джейсон. – А задок у нее что надо.

– Побойся Бога, Джейсон, – фыркает Синклер. – Не будь таким неотесанным.

Согреваемая чувством их общей тайны, Кейт подмигивает Алексу. Алекс подмигивает ей в ответ.

За столиком воцаряется молчание, они прислушиваются к теперь приглушенному добродушному подтруниванию, доносящемуся со стороны соседнего столика. Кейт думает о нефти и том, какое значение имеет это сырье для жизни приютившего ее города. Заработки здесь выше средних по стране, а уровень безработицы, напротив, гораздо ниже. Бум, начавшийся в семидесятых, когда геологи "Бритиш петролеум" обнаружили на шельфе нефть, продолжается по сию пору, а аккумулированные средства позволили без особых потерь пережить даже те два тяжелых года в середине восьмидесятых, когда цены на нефть резко упали, а взрыв на платформе "Пайпер-альфа" унес жизни ста шестидесяти семи человек. И что случится, когда нефть иссякнет?

Приносят вино. Оно разлито в бокалы, но остается нетронутым.

– Не хрен нюни распускать, – нарушает молчание Алекс. – Выше головы, стервецы. Давайте-ка выпьем.

Он прикладывается к бокалу и делает большой глоток. После паузы свой бокал поднимает Кейт, а потом Джейсон, и по очереди начинают пить. Вино помогает расслабиться. Мало-помалу напряжение спадает, и вечер входит в нормальную колею.

Кейт сидит между Джейсоном и Эммелин, и Джейсон, можно сказать, монополизирует ее в качестве собеседницы. Вокруг его шеи, словно грязноватый шейный платок, белеет повязка, и Кейт видит, как она изгибается, когда он делает глоток. Рубец на ее щеке уже заживает, и она только сейчас с удивлением отмечает, что у нее, единственной из всех спасшихся, нет видимых повреждений. У Алекса большой пластырь на левом виске, у Синклера такой же на щеке, у Джин в гипсе кисть правой руки, Эммелин на костылях, а у Леннокса два пальца левой руки забинтованы вместе. А вот внутренние травмы Кейт посторонним не видны: они погребены под теплой одеждой и желанием обо всем забыть.

Джейсон рассказывает о своем разводе. Кейт заставляет себя слушать и кивать в нужных местах, хотя единственное, чего ей хочется, – это вытащить Алекса в женский туалет, чтобы он прижал ее к стенке и как следует трахнул.

– У меня такое ощущение, словно кто-то пришел и вырвал мою душу. Которая, боюсь, так и не вернулась на место. Звучит банально, но мне порой кажется: вот-вот проснусь и пойму, что все это было не более чем кошмарным сном. Но потом, когда в пятый раз за утро звонит юрист, становится ясно, что ничего мне не приснилось.

Как обычно, он разместился чуть слишком близко к ней: Джейсон из тех людей, кто способен загнать кого-то в угол даже в Сахаре. На столь близком расстоянии Кейт слишком хорошо видит влагу на его губах и ощущает на своем лице его резкое дыхание. Если не считать этой не самой приятной манеры общаться, он вполне приятный малый. Хотя, кажется, сам себя не любит.

Кейт не знает, как долго расписывает он перипетии своей супружеской жизни, но ей кажется, что это продолжается не один час. А как только Джейсон встает и идет отлить, Синклер скользит на место Джейсона и шепчет ей на ухо:

– Ты хочешь мне что-нибудь сказать?

Она оборачивается к нему с улыбкой:

– Да. Чем скорее наука найдет способ избавления от дурного запаха изо рта, тем лучше.

Он смеется.

– Его коллеги оставляют у него на столе флакончики с мятным эликсиром.

– Это меня не удивляет.

– И я не имел в виду это, когда спрашивал, не хочешь ли ты мне что-нибудь сказать. Ты и парень, который сидит напротив, почти не сводите друг с друга глаз.

А это значит, что вы или только что сошлись, или вот-вот собираетесь это сделать.

– Ну, когда мы поженимся, ты можешь стать шафером.

– Шафером? Лучше уж я буду тем, кто украдет невесту.

Перед ее мысленным взором встает образ Фрэнка, склонившегося к Лео, с письмом в дрожащих руках.

Она, Кейт, дочь человека, который ей не отец, и вовсе не дочь тому, кого с удовольствием назвала бы отцом.

И тут ей на глаза попадается стоящий в дверях ресторана и выискивающий их взглядом Лавлок.

– Ой, смотри, – говорит она, обрадовавшись возможности отвлечься. – Сэр Николас.

Она машет ему. Он поднимает руку в ответ и подходит.

– Прошу прощения за опоздание. Совсем замотался с расследованием. Они подняли "забрало".

Он склонился поближе к Кейт и добавил:

– Ох и упорный же он сукин сын, ваш папаша.

Она смотрит на него в удивлении, не понимая, откуда ему известно об их родстве.

– Мне сказал Ренфру, – объясняет он.

– Мы с отцом... мы... я нечасто с ним вижусь.

Она уже видела сегодня газету, где говорилось, что никакой бомбы на пароме не было. Видимо, письмо с угрозой не более чем выходка безумца. Лавлок подзывает официантку.

– Можно нам еще один стул, пожалуйста?

Она указывает на три пустых.

– Тут у вас есть стулья.

– Нам нужен еще один.

Тон его не терпит возражений. Официантка пожимает плечами, очевидно отметив его как очередного сложного клиента, и приносит стул от соседнего столика. Лавлок присаживается рядом с Синклером, и между ними завязывается беседа.

Кейт отворачивается, она рада предоставить им возможность заняться друг другом. Встав и выйдя наружу, она достает мобильный и звонит Бронах.

– Тетушка Би, извини за поздний звонок. Ничего, если Лео сегодня заночует у тебя?

– Конечно. Буду только рада.

– Как он? Все в порядке?

– Все нормально.

Что-то в голосе Бронах настораживает Кейт.

– Нормально, говоришь? А по-моему, что-то не так.

– Лео без конца спрашивает, кто тот человек, который сегодня утром подходил к вам у школы.

– Ты сказала ему?

– Нет. Я подумала, что будет лучше, если скажешь ты.

– Я скажу. Спасибо, тетя Би. До завтра.

Она отключается и тут же набирает номер Фергюсона.

– По части любителей змей никаких успехов, – докладывает он. – Дэниел Остбери в отпуске с прошлого понедельника, Арчи Форстер в инвалидном кресле, а Лоусон Кинселла не удосужился научиться водить машину.

– А как насчет дополнительной проверки? Интернет, журналы, зоомагазины?

– Ребята, общающиеся в чатах, по большей части безобидны. К тому же половина из них скрываются под дурацкими виртуальными кличками – Сетевой Воитель, Странствующий Рыцарь и тому подобное. Журнал "Змеиный питомник" переслал нам список своих подписчиков. Что же до зоомагазинов, то я послал Лоу и Теннанта прочесать их, но пока, судя по всему, никакой зацепки не нашлось. Замороженные тушки грызунов если и продаются, то понемногу. Некоторое количество покупателей можно найти по кодам кредитных карт, но до тех, кто платил наличными, если это не постоянные клиенты, добраться трудно.

– Что-нибудь еще?

– Лоу и Теннант уже ворчат насчет этой работы. Остальные стали называть их...

– Крысоловами?

Фергюсон смеется.

– Именно. Можешь себе представить, они от этого не в восторге.

– Ладно. Дай мне знать, если будут новости.

– Обязательно. А как твоя вечеринка?

– Веселей не бывает.

Вернувшись к столику, Кейт время от времени обменивается фразами с Эммелин, а в перерывах наблюдает за остальными. Джейсон пытается теперь флиртовать с Джин, Лавлок в чем-то настойчиво убеждает Синклера, который кивает; Леннокс на полном серьезе объясняет Алексу нюансы работы со звуком и освещением.

– Двенадцатый уровень очень хорош, – говорит он, – но в нем только две предварительно заданные версии. Это создает определенные ограничения. А когда ты достигаешь уровня "Сириус", двадцать четвертого или двадцать восьмого, то тут тебе и память, тут тебе и эффекты, и вообще дело в шляпе. Нужно только кое-что просекать... Кейт ловит взгляд Алекса и снова ему подмигивает. Он театрально выкатывает глаза. Леннокс, увлекшись собственным рассказом, чертит на салфетке диаграммы и ничего вокруг себя не замечает.

Расходятся они за полночь. На тротуаре Джейсон крепко обнимает ее на прощание и, заодно с пожеланием доброй ночи, пытается поцеловать в губы. Она быстро отворачивается и чувствует, как его губы тычутся в уголок ее щеки. Это насмешило бы Кейт, не бойся она, что ее замутит.

Она прощается с остальными, желая им спокойной ночи, и надолго задерживается в объятиях Синклера.

– У тебя все будет нормально? – спрашивает она.

– Лучше некуда.

– Если хочешь, я могу приехать и побыть с тобой.

– Спасибо на добром слове. Это великодушно, но у меня все в порядке.

Она сочувствует ему: мало, наверное, радости, возвращаться в пустой дом. Впрочем, Синклер не единственный, чей удел одиночество, да и сам он не раз говорил ей, что возвращаться в пустую постель все же лучше, чем к тому, кто тебе противен, или даже к тому, кто просто больше тебе не нравится.

Кейт и Алекс прощаются с товарищами порознь, каждый сам по себе, как две планеты, вращающиеся по отдельным орбитам, и сходятся вместе, только когда все уже разошлись.

Перед ними, уходя вдаль и сужаясь в перспективе до точки, тянется в мерцании уличных фонарей Юнион-стрит. Они идут рядом, не касаясь друг друга, и ведут непринужденный разговор.

– Вы с Синклером очень близки, верно? – спрашивает он.

– Он для меня как отец. Что бы я ни делала, его это интересует. Он дает мне совет, поддерживает меня, но никогда не судит. Редко бывает, чтобы посторонний человек проявлял к тебе такое участие. Даже не скажу тебе, о скольких своих дружках я спрашивала его мнение.

Она чувствует, что сейчас прозвучит следующий вопрос, и, опережая его, задает свой:

– А как насчет твоих родителей, Алекс?

– Они умерли. Оба. Погибли в автомобильной катастрофе несколько лет тому назад.

– Извини.

– К этому привыкаешь, – говорит он и умолкает. А потом поправляется: – Вообще-то нет. Не привыкаешь, но примиряешься. Приходится с этим жить.

Потом, в спальне, согреваясь теплом пухового одеяла и его тела, Кейт дремлет, то закрывая, то снова открывая глаза, пока потяжелевшие веки не смыкаются окончательно и она не соскальзывает в сон. Но и во сне ее не оставляют хаотично мечущиеся в голове мысли.

"Дрю Блайки все еще в камере. Сорок восемь часов предварительного задержания истекают завтра в полдень. Предъявить ему обвинение или отпустить. Выстрелить или отступить. Будильник. На какое время я его поставила? Я не могу позволить себе проспать".

Она протягивает руку, но, оказывается, часы находятся чуть дальше предела ее досягаемости. Дотянуться и коснуться их ей еще удается, а ухватить – уже нет. Пальцы скользят по краю будильника, соскакивают с него, а сам будильник падает с прикроватного столика, со стуком ударяясь о деревянный пол.

Алекс вздрагивает и, отстранив Кейт, резко садится, разложившись углом, как складной нож. Он тяжело дышит.

– Все в порядке, – говорит Кейт. – Алекс, все в порядке.

Он сглатывает.

– Боже мой, извини. Извини. Со мной такое бывает, с тех пор как... ты знаешь. Дергаюсь. К тому же я действительно устала, но все время на взводе. Как будто сил уже нет, а возбуждение остается, словно после приема наркотика-стимулятора вроде амфетамина. – Она перекатывается к нему, кладет голову ему на грудь и, слушая, как колотится его сердце, добавляет: – Вообще-то, если помнишь, я офицер полиции. Мне вроде не положено знать, какие ощущения вызывают наркотики.

– Это уж тебе виднее.

Ей кажется, что он улыбается.

– Но все это странно. Сплошной парадокс. Я измотана, но постоянно начеку. Я стараюсь не думать о том, что случилось, но кончается тем, что вынуждена беспрерывно с этим сталкиваться. Везде. Это на телеэкране, это в газетах, люди говорят об этом на улицах. Как будто они что-то в этом понимают. А мне только и хочется, чтобы в кои-то веки подумать о чем-то другом.

– Выкинь это из головы. Как я.

– Неужели ты вообще об этом не думаешь?

– Нет, если получается.

– А говоришь с кем-нибудь об этом?

– Нет.

– Почему?

– Их там не было. Им этого не понять.

– Я была там. – "Я была там. Я была там, и теперь я здесь". – Мне нужно поговорить об этом. И больше всего мне хочется поговорить об этом с тобой.

Она чувствует, как его руки слегка скользят по выпуклостям ее ягодиц.

– Ну давай. Ты не можешь противиться этому вечно.

– Поговорить с тобой об этом?

– Да.

– Только с тобой? Ни с кем другим?

– Только со мной.

Секундная стрелка ее будильника отмеривает мгновения затянувшегося молчания.

– Ладно. Но только с тобой. И наоборот.

– Но я...

– Если я доверюсь тебе, тебе придется довериться мне в ответ. Иначе ничего не получится.

– Кейт, ты...

– Ты и я, только мы с тобой. И только если я захочу. Или ничего.

– Ты невозможна. – Он целует ее в макушку. – Ладно, договорились.

Она кладет руку между его ног.

– Знаешь, что говорят?

– Что?

– Что есть только два типа мужчин. Те, которые любят минет, и покойники.

Он смеется.

– Что ж, я уж, во всяком случае, не мертвец.

Она реагирует на это игривым пожатием.

– Вижу.

Вокруг темно, и Алекса рядом нет: от него остался лишь витающий над пустыми простынями запах. Кейт включает свет и, прищурившись, смотрит на будильник. Без четверти три.

Он оставил записку на подушке. "Не смог заснуть, не хотел будить тебя. Приятных сновидений".

Беглый и быстрый почерк, с небольшим наклоном вправо.

Кейт знает: мало что раздражает больше, чем вид спокойно спящего рядом человека, когда у тебя сна ни в одном глазу. В этом смысле она не винит Алекса за уход, но все-таки ей бы хотелось проснуться с ним рядом.

Ну что ж, может быть, в другой раз. Будем надеяться Она выключает свет и снова ложится спать.