"Шторм" - читать интересную книгу автора (Старлинг Борис)ПятницаТим Айлинг, личный секретарь министра внутренних дел, звонит Кейт в семь тридцать. – Министр примет вас сегодня в четыре часа в резиденции на Куин-Эннз-гейт. – Он уже принял решение? – Он хотел бы сначала обсудить с вами несколько вопросов. – Вопросов? Каких вопросов? – Я лишь передаю указания министра, детектив. – И это самое раннее время, когда он может? В четыре часа? – Министр находится на конференции, посвященной законности и правопорядку, в Брюсселе. Где пробудет все утро. Кейт, досадуя на всю эту бюрократию, закусывает губу. – Передайте министру, что ровно в четыре я буду в назначенном месте. Ренфру был прав. Айлинг и вправду не кто иной, как хренов педик! Она заказывает себе билет на время ланча до Хитроу и оборачивается, чтобы поцеловать Алекса. – Я бы не стал целовать меня, – говорит он из-под простыней, – у меня ужасный запах изо рта. Стоит, пожалуй, пожевать собачьего дерьма, тогда будет пахнуть лучше. "Хоть какой-то шаг в деле Черного Аспида сделан", – думает Кейт. Пришло время добиться прогресса и в душе. Вчера – нет, вчера она выезжала в Толлохилл-Вуд, так что это, скорее всего, было в среду, – ей удалось направить распылитель на голову. Следующий диктуемый логикой шаг – оставить распылитель закрепленным и ополоснуться под душем полностью. "Если у меня получится это, я найду Черного Аспида". Нет. Слишком амбициозно. "Если у меня получится, мне разрешат поработать с Редом Меткафом". Кейт включает душ и дает воде нагреться, каждые несколько секунд пробуя температуру тыльной стороной ладони. Вода бьет о пол ванны и отскакивает, разлетаясь шипучими брызгами. Когда из распылителя хлещет чуть ли не крутой кипяток, Кейт залезает под душ и опускает голову, чтобы можно было дышать. Струи бьются о ее макушку – то самое место, которым Петра и Элизабет ударились о дерево, – вода растекается по плечам и груди, а потом с бульканьем уходит в отверстие под ее ногами. Теперь она вся мокрая, словно под штормовым дождем на верхней палубе "Амфитриты". Она вцепляется в верхнюю ступеньку трапа, поджимает ноги и, резко распрямляя их, бьет женщину по рукам. Два, три, четыре раза. Кейт охает, внезапно ощутив на шее холодные струи, но, когда поднимает голову, видит, что распылитель по-прежнему выпускает пар. Кейт снова в машине, Лео благополучно высажен у школы. Диктор радио ободряет ее, обещая, что жара в ближайшее время не спадет: – Во всем округе Грампиан сохранится высокая температура, до двадцати девяти градусов по Цельсию, или восьмидесяти четырех по Фаренгейту. К выходным существенной перемены погоды не ожидается. Суббота будет жаркой и безоблачной, в воскресенье возможно некоторое повышение влажности. Не находитесь подолгу на солнцепеке, помните об опасности солнечного удара. Надо же, жарища за восемьдесят градусов, а ей до сих пор зябко. Она переключает каналы. Парадный вход в Майклхаус приглашает ее зайти. Помедлив в нерешительности, Кейт выходит из машины и направляется в фойе. Отца она находит в отгороженном под временный кабинет уголке конференц-зала: он с Кирсти уточняет повестку дня. Завидев дочь, Фрэнк поднимает руку, давая понять, что почти закончил. – ...А потом, возможно, обратно в "Паромные перевозки". Если потребуется. Ладно? Быстро отпечатанный экземпляр будет очень кстати. Кирсти кончает записывать и начинает вскрывать почту. Фрэнк встает и целует дочь. – Как дела? – спрашивает она. – Работа кипит. Сейчас мои ребята ищут "транзит". Если повезет, мы уже сегодня установим его местонахождение. Мы знаем, какой курс взяла "Амфитрита"; нам осталось лишь выяснить, где она находилась в момент остановки, и поискать вокруг, пока не найдем, что требуется. А у тебя? – Похороны Петры в одиннадцать. После этого полечу в Лондон на встречу с нашим министром. – Вращаешься в высоких кругах? – Скорее вязну в бюрократической патоке. Уголком глаза Кейт замечает, что Кирсти вскрывает большой, пухлый коричневый конверт. – Вы знаете, что в этой бандероли? – резко спрашивает она. Кирсти поднимает на нее глаза. – Судя по всему, одна из заказанных нами видеокассет. Она ищет на конверте имя и адрес отправителя, но не находит. – Странно. Обычно они приходят в фирменных конвертах компании. – Секретарша тянется внутрь. – Похоже, на самом деле там книга. Кейт сама не знает, что именно заставляет ее почуять опасность. Может быть, беглый взгляд на распущенную бечевку или исходящий от конверта слабый запах марципана. А может быть, когда Кирсти начинает вынимать книгу, ей бросается в глаза сальная отметина на упаковке. Что бы это ни было, она мгновенно вспоминает, чему ее учили на лекциях. – Стоп! Кирсти замирает. Ее рука все еще внутри посылки. – Что? – Кирсти – там бомба. Кирсти смотрит на нее с глупым видом. – Оставьте книгу и выньте руку. Очень медленно. Не задевайте края конверта. Лоб Кирсти покрывается потом. Медленно, напряженно – так, что на руке вздуваются мышцы, – она делает все, что велела Кейт. Краешек книги торчит из надорванного конверта. – Там ничего нет, под бандеролью? Ничего? – Нет. – И она лежит на плоской, гладкой поверхности? Кирсти кивает. Быстрый, нервный кивок. Кейт поворачивается лицом к основной части конференц-зала и громко хлопает в ладоши. – Внимание! Всем внимание! – Она поднимает руки над головой. – Я офицер полиции, и мы только что обнаружили в этом помещении взрывное устройство. Прошу всех незамедлительно покинуть отель. Сохраняйте спокойствие и порядок: толкотня и давка лишь затруднят выход. Имеющих мобильные телефоны прошу воздержаться от их использования: радиосигнал может спровоцировать взрыв. В зале находится около двадцати человек. У одного из них вырывается краткое испуганное восклицание, но остальные молчат. Уверенная властность Кейт в сочетании с их растерянностью обеспечивают главное – они поступают так, как им велели. Встают и вереницей выходят наружу. Некоторые растерянно оглядываются, словно так и не поняли, что же это происходит. – Ты тоже, отец. – Кейт, я... – Иди. Он выходит последним из сотрудников БРМП. Удостоверившись, что в помещении никого не осталось, Кейт тоже покидает его и закрывает за собой дверь. Из-за угла, с округлившимися глазами, появляется портье. – Говорят, что там... – Да, это так. Постояльцев гостиницы необходимо эвакуировать. Немедленно. Девушка-портье смотрит на нее в растерянности. – Мне придется сообщить менеджеру, и... – В задницу менеджера. У вас ведь есть план эвакуации на случай пожара, не так ли? – Да. – Вот и используйте его. Но не саму систему пожарной тревоги. Подключите персонал, всех, кого сможете найти. Пусть обойдут все номера, все рестораны и бары. Где находится эвакуационный сборный пункт? – На лужайке для боулинга, в конце этой дороги. – Скажите гостям, чтобы направлялись туда. Портье убегает. Кейт набирает 999 на одном из платных телефонов-автоматов, вызывает бригаду взрывотехников и выходит на улицу. Некоторые сотрудники бюро все еще болтаются возле входа – она разгоняет их, как птиц. – Не стойте здесь. Идите туда, в конец дороги. Отец, возьми их с собой. Внезапно Кейт замирает. К школе все еще прибывают дети – возле ворот обычная шумная толкотня и суматоха. Но внимание Кейт привлекает не это. Она смотрит на несколько ярдов дальше, туда, где рабочий устанавливает на дороге красно-белое заграждение. На голове мужчины большие оранжевые шумозащитные наушники, и он вот-вот начнет вскрывать тротуар пневматическим отбойным молотком. Время останавливается на краю пропасти с пометкой "разрушение". Все застыло в неустойчивом равновесии, каждый элемент которого – бомба, дети, вибрации пневматического инструмента – опасно непредсказуем. Отец Кейт стоит рядом с ней. Она поворачивается к нему. – Окно возле твоего письменного стола открыто или закрыто? – Закрыто. Они все закрыты, там установлены кондиционеры. А это имеет значение? – Еще какое – если взрывом выбросит наружу осколки стекла. Он смотрит на нее в ужасе. Рабочий включает свой оглушительно грохочущий пневматический инструмент. В его сторону поворачиваются головы – матерей, детей, гостей, выходящих из Майклхауса. Кейт и Фрэнк пускаются бежать одновременно: она к рабочему, он обратно в гостиницу. Она видит, куда он рванул, и даже оборачивается, чтобы окликнуть его, но слишком поздно: Фрэнк уже скрывается за входной дверью. У нее нет времени бежать за ним. Она мчится через дорогу. Фрэнк рывком открывает дверь конференц-зала и подбегает к окну. Кейт добегает до рабочего и хватает его за плечи, развернув наполовину к себе. Окно подъемное. Фрэнк хватается за нижний край и тянет его вверх. Окно не движется. Рабочий оборачивается к Кейт. На лице его удивление и сердитое раздражение. Фрэнк видит, что окно заперто. Дрожащие пальцы хватаются за запорный штырь, пытаясь его вытащить. Кейт лихорадочно жестикулирует, показывая на отбойный молоток и пытаясь объяснить, что инструмент необходимо выключить. Справившись с запором, Фрэнк поднимает раму, насколько это возможно. Даже внутри помещения он ощущает вибрацию отбойного молотка. Бандероль зловеще лежит на столе, словно размышляя, бабахнуть сейчас или подождать. Он начинает пятиться через комнату. Рабочий выключает отбойный молоток. Фрэнк инстинктивно оглядывается туда, где неожиданно наступила тишина. Все еще двигаясь, но больше не глядя, куда идет, он наталкивается на стол, спотыкается, начинает падать. И все еще падает, когда бомба взрывается. Фрэнк ничего не слышит, даже звона у себя в ушах. Кровь струится ручейками по коже, стекая на пол. Его правая рука выглядит так, как будто по ней прошлись сырорезкой. Левую сторону груди пересекает длинный разрез с рваными краями, на нижней части живота глубокие параллельные царапины. По лицу змеится теплая жидкость. Должно быть, рана имеется и на голове. Боль, конечно, уже на подходе, хотя пока он ее не чувствует. В его сознании, одна за другой, мелькают две мысли: что ему посчастливилось остаться в живых и что он не должен шелохнуться ни на дюйм. Впрочем, последнее не так уж трудно: особого желания шевелиться у него все равно нет. В не слишком широком поле его зрения находятся большие фрагменты открывшейся из-под осыпавшейся штукатурки кирпичной кладки и вздыбившаяся, словно сардины в банке, которую основательно перетряхнули, плитка. Потом на виду появляются ноги, а потом, у самого его лица, лицо Кейт. Ее губы движутся, останавливаются, движутся снова. Трижды или четырежды они шевелятся в одной и той же последовательности, прежде чем до нее доходит, что он ничего не слышит. На миг Кейт исчезает, потом появляется снова, разрывая на куски подвернувшуюся под руку гостиничную скатерть. Он ощущает давление: дочь накладывает на его руку импровизированную повязку. Перед глазами расплываются узоры ковра. Фрэнк закрывает глаза, видит пляшущие оранжевые пятна и открывает снова. Появляются еще чьи-то ноги, на сей раз в зеленых брюках. Бригада "скорой помощи". Его бережно укладывают на носилки лицом вверх, и теперь весь мир для него – то, что он видит над собой: потолок холла и "скорой помощи", капли, раскачивающиеся при движении машины, лица, склоненные над ним. Завывают сирены, но этого Фрэнк не слышит. Постепенно он начинает терять сознание – то ли из-за того, что ему дали болеутоляющее и успокоительное, то ли от потери крови. Больничная вывеска, плавное движение каталки под ним, поблескивающие стены и запах антисептика. Снова лицо Кейт. Яркий свет. Операционная. Забытье. Кейт раздраженно ворочается в кресле, пытаясь найти удобное положение на твердом пластике. Сиденья, которые вызывают острое желание встать и уйти после двадцати минут, может быть, и хороши в "Макдоналд-се", но никак не в больничном покое ожидания. Тем более что нет ничего хуже ожидания и неведения. Как многие люди, привычные к опасностям и обученные самоконтролю, Кейт способна выдержать почти все, включая и дурные известия, но ожидание изводит и ее, заставляя воображение рисовать картины одна страшнее другой. Лопнувшие барабанные перепонки, ампутированные конечности ("Господи, нет, после Петры Галлахер и Элизабет Харт еще и его!"), внутреннее кровоизлияние, наполнение полостей тела собственной кровью, долгое, медленное скольжение прочь от жизни. Какая горькая ирония – стоило ей вновь обрести отца, как она сама делает все возможное, чтобы еще раз его потерять. Это ведь не кто-то, а именно она сказала ему, что полученное им два дня назад письмо не более чем выходка психа. То, что Фрэнку удалось, скорее не удалось, найти на дне моря, просто послужило подтверждением этой версии. Во всяком случае, так ей казалось. А если бы она не оказалась там сегодня, если бы решила просто отправиться на работу, не заглянув сначала к нему? Кирсти открыла бы эту посылку. Она бы лишилась глаза или руки. Или того и другого – о худшем даже и думать страшно! Что-то ты приобретаешь, что-то теряешь. Если где-то прибудет, то где-то непременно убудет. Кейт раздраженно обводит взглядом холл. Не так давно, если быть точной, то четыре дня назад, почти час в час, ее саму доставили в приемный покой, продрогшую, пробираемую насквозь ознобом, от которого она не избавилась до конца и по сию пору. Они читает плакаты, предупреждающие об опасности менингита и недопустимости вождения машины в нетрезвом виде. На стене рядом с ней объявление: "Очередность приема пациентов зависит от тяжести травмы. Пожалуйста, проявляйте терпение, если других людей принимают раньше вас". Пациентов призывают проявлять терпение. Пациентов. Что уж говорить об их родственниках. Она наклоняется вперед и рассеянно листает лежащие на низеньком столике журналы. "Мари Клэр". Каталог магазинов "Сэйфуэйз". "Женщина и дом". "Нефтяное обозрение". Кейт чуть ли не смеется. Уж этот, последний, могут положить в такое место только в Абердине. В комнату ожидания выходит молодой врач. Стетоскоп вьется вокруг его шеи, как спящая анаконда. – Кейт Бошам? Она быстро встает и подходит к нему. Теперь, когда пришел этот момент, ее охватывает страх. Такой же, какой пробирал когда-то в ожидании объявления результата экзамена. Когда Фрэнк еще был ее отцом. – Что с ним? – выдыхает она. – Все будет в порядке. Она закрывает глаза и, выдохнув, позволяет плечам опуститься. Только теперь, расслабившись, Кейт понимает, в каком напряжении пребывало ее тело. – Каковы повреждения? – В правой стороне головы застряли осколки, но ни мозг, ни глаз, к счастью, не задеты. Правая рука сильно посечена, имеются поверхностные ранения живота и ног. Но переломов нет. Слух отсутствует, но со временем восстановится. У него вообще нет необратимых повреждений. И осколки удалили – даже детектор в аэропорту звенеть не будет. – Могу я увидеть его? – Нет, разве что во второй половине дня. – Доктор, я сейчас должна идти на похороны, а потом улетаю в Лондон. – Извините, но сейчас к нему нельзя. Кейт повидала достаточно несчастных случаев и кое-чего похуже, чтобы понимать, насколько трудна работа врачей даже без досаждающих им родных и близких пациента. – Конечно, я понимаю. И спасибо вам, доктор. Большое спасибо. Он вежливо кивает ей и снова исчезает за вращающейся дверью. Кейт стоит перед входом в церковь и думает о сексе. Похороны и заупокойные службы всегда пробуждают в ней сексуальные желания. Может быть, в пику чопорной помпезности этих мероприятий, а может быть, потому, что секс как средство произведения на свет потомства символизирует собой продолжение рода и, стало быть, торжество жизни над смертью. А не исключено, просто потому, что многим людям идет черный цвет. Так или иначе, она не может оторвать взгляда от Алекса, и в мыслях у нее одни его гениталии. Правда, увидев гроб Петры, она, уткнувшись в плечо Алекса, не может удержаться от слез, и ей приходит в голову, что важнейшее назначение гроба не вмещать мертвые тела, а скрывать их от всех. То, что находится в этом деревянном, лакированном ящике, не имеет отношения к Петре Галлахер, какой она была при жизни. Избитое тело, с аккуратно отрезанными кистями и ступнями. Такое лучше убрать с глаз подальше. И вот теперь тело в земле, в той самой земле, которая три утра тому назад впитывала ее кровь. Примерно с минуту, пока она лежала и умирала. – Доброе утро, детектив. Кейт узнает голос, ей нет необходимости смотреть. Стоило догадаться, уж этот-то тип непременно объявится. – Мистер Блайки. Не стану кривить душой и делать вид, будто рада вас видеть. Скорее, я надеюсь, что больше не увижу вас до слушания вашего дела в суде. Тем более что вы много говорили о том, какой вы занятый человек. – То же самое я мог бы сказать и о вас. Есть успехи в поисках убийцы? Оставив вопрос без ответа, она отворачивается и смотрит через кладбище на Фергюсона. В толпе она видит Аткинса, Рипли и Уилкокса. Блайки наступил ей на больную мозоль. Они все здесь как раз потому, что Черный Аспид так и не пойман. Сама Кейт пришла бы в любом случае, но вообще, как правило, основательные силы полиции стягиваются именно на похороны жертвы непойманного убийцы. Где, как не здесь, преступник может заново ощутить торжество и насладиться горем тех, кто лишился близкого им человека? Перед службой Кейт отвела родителей Петры в сторонку и как можно тактичнее попросила, если они не против, поглядывать, не появится ли человек, насчет которого они не уверены. С подобной же просьбой она обратилась к паре ближайших друзей Петры, а также организовала участие Шервуда в похоронах в качестве официального фотографа. Ему предписано сделать снимки всех присутствующих. А потом весь план идет насмарку. Появляются репортеры, а заодно с ними добрая сотня посторонних людей, в жизни не знавших Петру, но решивших прийти сюда просто потому, что это ужасно, когда такое случается с милой, молоденькой девушкой, особенно в добропорядочном городе Абердине. Одно мгновение – и к услугам полиции целая толпа подозреваемых, выявить в которой убийцу – задача неподъемная. Правда, Кейт и ее коллеги все равно продолжают сканировать толпу в отчаянной надежде увидеть человека, о внешности которого они не имеют ни малейшего представления. Вдобавок ко всему день выдался солнечный, и многие пришли в темных очках, поэтому не приходится надеяться опознать преступника по бегающему взгляду или, наоборот, по напускной невозмутимости. Кейт ловит взгляд Фергюсона. Он качает головой. Уилкокс озирается и пожимает плечами. Рипли делает то же самое. Аткинс подходит к ней. – Ничего. Им может оказаться кто угодно. Если он вообще здесь. – Мне пора отправляться в Лондон. Если на снимках обнаружится что-то интересное, дайте мне знать. В ожидании прибытия министра Кейт выглядывает в окошко. Это место, буквально источающее запах власти, она помнит еще со времени работы в Скотланд-Ярде: серая громада Министерства внутренних дел, вооруженные часовые и колониальное великолепие высящегося по ту сторону Сент-Джеймсского парка здания Министерства иностранных дел. Правительственный комплекс, с его департаментами, поглощающими по утрам и выплевывающими по вечерам тысячи чиновников. Армия в серых костюмах, собирающая и анализирующая информацию, на основе которой принимаются государственные решения. В пределах лондонского Сити денег неизмеримо больше, по части новаций это место не дотягивает и до уровня паршивенького бизнес-центра, однако, когда речь заходит о власти как таковой, то нигде она не сосредоточена в большей степени, чем здесь, на небольшой территории, к северо-западу от Вестминстерского моста. Министр внутренних дел торопливо идет по коридору. Кейт встает. – Старший детектив-инспектор Бошам? – Он пожимает ей руку. – Пожалуйста, проходите. В жизни он выглядит вовсе не так внушительно, как на экране. Телевидение обладает возможностью преподнести зрителю образ, довольно далекий от действительности. Они проходят в его кабинет. Он сдержанно элегантен, какими бывают кабинеты некоторых адвокатов: такими рабочими помещениями обзаводятся люди, которым нравится считать, что они работают в собственном доме, а не в офисном центре. Письменный стол, похоже, из красного дерева, и камин на дальней стороне помещения самый настоящий. Очевидно, хваленый публичный аскетизм "новых лейбористов" проник далеко не во все закоулки коридоров власти. – Господи. Неужели вам не жарко во всех этих одеждах? – Нет, все нормально. Спасибо. Он подводит ее к стулу, а сам не обходит стол, чтобы сесть в кресло, а присаживается на краешке столешницы. Этим, как и каждым своим выверенным, экономным движением, министр показывает, что работы у него гораздо больше, чем времени. А потому без раскачивания переходит к делу. – Ваша просьба, детектив, мягко говоря, необычна, и я решительно не представляю, на каком основании я мог бы ее удовлетворить. Редферн Меткаф осужден за убийство, и если он покинет место заключения даже на короткое время, это способно породить серьезные проблемы. Конечно, с ним самим по этому поводу еще не советовались. – Если вас беспокоит огласка, сэр, ответ прост. Никакой огласки не будет. – Это создало бы прецедент. Покинуть место заключения, пусть с сопровождением и под поручительство – а вы, по существу, предлагаете именно это, – заключенный может лишь в следующем случае: если для него установлен режим содержания "С", если ему осталось не более четырех лет до конца срока и если его дело должно быть рассмотрено комиссией по помилованию в течение ближайших двенадцати месяцев. И даже в таком случае речь обычно идет о сопровождении его до ближайшего населенного пункта, а никак не через полстраны. Увы, Редферн Меткаф не отвечает ни одному из этих условий. Он заключенный категории "В", до истечения минимально обязательного срока реального отбытия наказания ему еще более одиннадцати лет, а о помиловании и речи не идет. Если я откликнусь на вашу просьбу, то тем самым предоставлю каждому Тому, Дику и Гарри право ходатайствовать о чем-то подобном. Мы стараемся подтянуть систему отбытия наказаний, а не либерализовать ее. – При всем моем уважении, сэр, – (как часто эта фраза переводится как "вы несете собачью чушь, сэр"), – вопрос о прецеденте нельзя отнести к существенным препятствиям. Случаи такого рода были, есть и останутся настолько редкими, что каждый из них, вне зависимости от вашего решения по данному ходатайству, всегда будет рассматриваться в индивидуальном порядке. А Редферн Меткаф уникальный человек, я осмелюсь сказать, уникальный заключенный. – Вы знаете, почему он там, детектив. Как мне помнится, именно вы первой прибыли на место преступления. Вы видели, что он натворил. – И знаю, что довело его до такого поступка. Я свидетель того, что он согласился – нет, настоял! – на собственном заключении. Вне всякого сомнения, это самый удивительный человек, с каким мне довелось работать. – Начальник "Вормвуд-Скрабс" не может предугадать, какое воздействие произведет на его психическое здоровье посещение мест преступлений. – Возможно. Но в этом отношении я бы положилась на мнение самого Реда. У него острое самовосприятие. Он знает, что ему можно, чего нельзя. Знает, какую черту опасно переступать. Знает, что причинит ему боль и что не причинит. Я этого не знаю. Но зато точно знаю следующее – если и есть человек, способный постичь менталитет преступника, творящего зверства в Абердине, так это Ред Меткаф. – В таком случае покажите ему свои записи по делу. Привезите ему фотографии с мест преступлений. Почему бы ему не высказать вам свои соображения, не покидая камеры, не создавая затруднений и не подвергая опасности свое психическое здоровье. – Сэр, вы когда-нибудь видели, как Ред работал на месте преступления? – Нет. – Он похож на ищейку или охотничью собаку. Ред не просто смотрит, он чует, он прислушивается, он касается, он пробует на вкус. Он использует каждое из чувств, дарованных ему Богом, до единого и, может быть, парочку сверх того. К сожалению, всех наших записей, фотографий, отчетов о вскрытиях недостаточно. Это не заменит выезда на место, как просмотр туристической брошюры не может заменить посещения курорта. Чтобы появился какой-то шанс на успех, он должен вернуть себе этот нюх. Он должен поставить себя на место убийцы, уловить его, прочувствовать его. Почти стать им. Таков его стиль работы. – Но даже в этом случае вы не можете гарантировать успех? – Конечно нет. В такого рода делах никакие гарантии невозможны. Но Ред Меткаф – это наш лучший шанс. Поверьте, не будь у меня такой уверенности, я не стала бы тратить ни свое, ни ваше время. Министр складывает пальцы домиком под подбородком, и Кейт чувствует, что убедила его. – На какое время вы хотели бы получить его в свое распоряжение? – Это будет зависеть от хода дела. – Нет. Однозначно нет. Отпускать его на неопределенный срок я не стану. Назовите минимальный. – На ночь. – Почему ночь? – Оба убийства произошли ночью. Ему потребуется посетить места преступлений под покровом темноты – днем это бессмысленно, поскольку сама окружающая атмосфера совершенно иная. – Грампианская полиция готова взять на себя все расходы по транспортировке и конвоированию? – Да. – Это будет недешево. – Надеюсь, сэр, результат оправдает расходы. – Вы лично возьмете на себя ответственность за все аспекты этой... экскурсии? – Да. Министр сидит, закинув ногу на ногу, и плавно покачивает правым ботинком. – Если он согласится, в вашем распоряжении будет двадцать четыре часа. – Это... этого может оказаться недостаточно. – Придется, детектив. Это все, что я готов вам дать. – Тридцать шесть часов. – Двадцать четыре. Либо соглашаетесь, либо нет. "Вот так, наверное, принимаются государственные решения. Торг, как на рынке". – Двадцать четыре часа, с какого времени и по какое? – С того момента, как он выйдет из здания тюрьмы, до того момента, когда он вернется туда снова. – Но этого точно не хватит, сэр. Дорога в каждый конец занимает два часа, и то в самом лучшем случае. Пусть будет двадцать четыре часа, но только в Абердине? – Двадцать четыре часа, с момента, когда он выйдет из "Вормвуд-Скрабс", до того момента, когда покинет Абердин. Это мое последнее предложение. Кейт чувствует, когда нельзя перегибать палку. – Хорошо, сэр. Большое спасибо. В Англии существует пять основных центров содержания приговоренных к пожизненному заключению: "Брик-стон", "Гартри", "Лонг-Лартин", "Уэйкфилд" и "Вормвуд-Скрабс". Ред содержится в "Вормвуд-Скрабс", тюрьме, которая, как это нередко бывает с местами лишения свободы, переполнена. Официально свидания с заключенными разрешены лишь по пятницам, с тринадцати пятнадцати до пятнадцати пятнадцати, так что Кейт, даже для того, чтобы просто увидеться с Редом, пришлось договариваться об исключении. И, поскольку данное свидание состоялось не в положенное время, тюремное начальство не согласилось провести его в комнате для свиданий и предложило Кейт проследовать в камеру. Спорить бесполезно. Во внутреннюю зону, за пределами комнаты для свиданий, запрещается проносить дамские сумочки, еду и напитки; Кейт роется в своей сумочке, находит монету в один фунт, опускает в щель камеры хранения, закрывает дверцу и берет ключ. Охранник, который должен сопровождать ее, указывает на табличку, извещающую, что посетители с плохими новостями должны, прежде чем увидятся с заключенным, поставить в известность администрацию. Кейт качает головой. Длинные коридоры, шаги и голоса эхом отдаются от стен и звучат в голове Кейт. Охранник шагает вперед, с его пояса свисают ключи. Она следует за ним, уставившись в его подбритый затылок. У нее противно ноет под ложечкой – это страх, причину которого она осознает мгновенно. Все дело в бегстве. В своей жизни Кейт обращалась в бегство трижды, и все побуждавшие ее к тому причины обрушились на нее разом. Ее отец, "Амфитрита" и теперь Ред – правда, Ред не сам по себе, а потому, что с ним связаны тягостные воспоминания о деле Серебряного Языка. Деле, трагическое завершение которого привело Реда сюда и так травмировало Кейт, что она в ту самую неделю подала рапорт о переводе ее из столицы. Она в отделе кадров. Сотрудники посматривают на нее искоса – никому из них не дано понять ее боль. – Куда вы хотите уехать? – Как можно дальше. – Да, но куда? У кого-то на обложке ежедневника есть карта Соединенного Королевства. Они смотрят на нее. – Самый удаленный пункт от Лондона – Инвернесс. – Хорошо. Я поеду туда. – Но это ведь была лишь фигура речи, верно? В смысле как можно дальше отсюда? – Я поеду в Инвернесс. Они звонят в Инвернесс. Увы, подходящих вакансий в наличии нет. – Какой пункт следующий по удаленности? – Абердин. Абердин, где есть подходящая вакансия и где живет ее тетушка Би. Самое подходящее место, куда можно удрать от этого дела и всего, что сопряжено с ним. От Джеза, в которого она влюбилась. От Дункана, который их продал. И от Реда, человека, которого в столичной полиции прозвали Золотые Яйца, но который кончил тем, что, нарвавшись на слишком изощренного убийцу, стал убийцей сам. Охранник заворачивает за угол и останавливается. – Прямо в конце, слева. Когда захотите выйти, возвращайтесь назад тем же путем и нажмите там. Он указывает на зеленую кнопку, установленную на уровне головы на противоположной стене. Кейт кивает. В горле у нее пересохло. Это дальний конец тюрьмы. Сорок третий сектор, пользующийся самой дурной славой, однако Ред содержится изолированно от остальных заключенных, по большей части осужденных за преступления на сексуальной почве. Кейт направляется по коридору с выбеленными стенами, на которых видна ее тень. Других камер в этом аппендиксе нет – только та, в которой заточен Редферн Меткаф, бывший старший офицер полиции, явившийся с повинной и признавший себя виновным по всем предъявленным пунктам, даже когда все представители защиты (а уж если честно, то и обвинения) заявляли, что, будь у него такое желание, он наверняка смог бы оправдаться и выйти на свободу. Но он не захотел, он предпочел уйти от прошлого и от всех, кто в этом прошлом остался. После случившегося она хотела навестить его, но он отказался видеть ее. Она написала ему, но он так и не ответил. Он не хотел иметь с ней ничего общего. Ни с ней, ни со своей женой Сьюзан, ни с кем из своего прошлого. Он отказался от былой жизни, так же как Эрик, родной брат Реда, отказался от него самого, после того как Ред, в далеком прошлом, донес о совершенном Эриком убийстве. Пол коридора линуют пробивающиеся снаружи полосы солнечного света. Подойдя ближе, Кейт видит решетку, отделяющую камеру Реда от коридора – перекрещивающиеся вертикальные и горизонтальные прутья. Рыболовная сеть из закаленной стали. В ноздри ударяет запах канализации, но тут же исчезает. Кейт видит Реда, когда он ее еще не заметил. Он лежит на своей койке и пишет. С одной стороны от него громоздятся справочники с торчащими между страниц желтыми закладками. Его лицо стало более бледным и мясистым, чем она помнит, – результат нехватки дневного света и физических упражнений. Тюремный "загар". Рыжая шевелюра, его визитная карточка, всклокочена, так же как и отпущенная в заключении борода. Здесь нет ни телекамер, ни перенимающих опыт молодых полицейских – выпендриваться не перед кем и об имидже можно не заботиться. – Привет, Ред. Он поднимает голову – в глазах удивление. Должно быть, он принял ее за охранника. – Кейт. – Его голос необычно официален. – Ну и ну. Какой сюрприз. – Что за сюрприз? – Приятный, конечно. – Почему "конечно"? Он садится на койке. Квадратики между прутьями решетки слишком малы, и ни один из них не обрамляет лица: она видит глаз через одну ячейку, ухо – через другую. – Мне нужно было время, чтобы приспособиться, Кейт. Вот почему я так вел себя. По отношению к тебе и остальным. Но теперь я привык к этому. Должно быть, мое поведение обидело тебя, и я прошу прощения. Но ты знаешь, тут не было ничего личного. Точно так же я вел себя и по отношению ко всем прочим. Он аккуратно кладет карандаш на блокнот, точно под тем местом, где заканчивается сделанная убористым почерком запись. – Могла бы предупредить, что собираешься меня навестить. – На это не было времени. – Как жизнь? Ты ведь уехала в Шотландию, да? В Эдинбург? – В Абердин. Она удивлена тем, что он вообще что-то о ней знает. – Гранитный город. "Ты испытываешь к Абердину неприязнь, сходную с отвращением отвергнутого любовника. Это единственный навязчиво и раздражающе привлекательный город Шотландии". Знаешь, откуда эта цитата? Она качает головой. – Льюис Грэссик Гиббон[12]. – Он улыбается. – Поразительно, сколько нового можно узнать, когда у тебя есть время. Кейт кивает на стопку справочников. – Вижу. – Мне поручили составить новый каталог тюремной библиотеки, тут царил полнейший хаос. Пришлось начать с самого начала: Библии, Шекспира, Британской энциклопедии. Сейчас там около трех тысяч названий. – А какие книги пользуются наибольшим спросом? – У кого как. Но в целом, пожалуй, религиозные. Коран, например. Из нехудожественной литературы – "Государь" Макиавелли. А из художественной... – Он усмехается. – Достоевский. "Преступление и наказание". Прямо в тему. Но ведь ты пришла сюда вовсе не за тем, чтобы обсуждать читательские пристрастия заключенных, и это не визит вежливости. Чем я могу тебе помочь? Она переходит прямо к делу. – Два убийства. В обоих случаях убиты женщины, одна молодая, другая старая. Никакой связи между ними мы обнаружить не смогли, кроме того факта, что обе мертвы. Обе убиты ножом, но у одной перерезано горло, а другая могла умереть от любой из четырех смертельных ран. Обе были найдены в лесистой местности. Кисти руки и ступни отрезаны и привязаны вокруг шеи. К груди каждой жертвы прикреплена змея. Живая. В обоих случая обнаружено семя. Признаков проникновения чужеродного предмета нет. – И что тебе от меня нужно? – Помоги нам. – Помочь, но как? – Побывай на местах преступлений. Прочти заметки по делу. Сделай то, что у тебя всегда получалось. Министр внутренних дел обещал мне, если ты согласишься, выпустить тебя отсюда на двадцать четыре часа. – Двадцать четыре часа? За кого ты меня принимаешь? За Поля Дэниелса? Ты и вправду думаешь, что я смогу разобраться с таким делом за двадцать четыре часа? – Я не знаю. А ты? – Если предположить, что я вообще захочу этим заняться. – Ты знаешь, какая у тебя была репутация. Люди до сих пор вспоминают о твоей работе. – Сделай милость, Кейт, не взывай к моему тщеславию. – Я не взываю. Я бы не стала этого делать. Я обращаюсь к – я не знаю, твоему чувству долга, что ли? Первую мы нашли утром во вторник, вторую вчера утром. По теории вероятности следующая будет завтра утром, Я должна остановить его. – Я не могу этого сделать. – Почему? – Кейт, здесь мое место. Здесь, в моей камере, в библиотеке. Может, это не самое восхитительное место, но я здесь – по собственному решению и по веской причине. Заняться тем, что ты предлагаешь, это все равно что свести эту причину на нет. Ты ведь сама знаешь, я вынужден подавлять то, что во мне есть. Я как алкоголик, неспособный остановиться на одной рюмке, а потому и возвращение только к одному делу для меня невозможно. Справиться с тем, что у меня в голове, можно, только не давая этому проявляться. Никак и нигде. – Мы здесь говорим о двух погибших женщинах, Ред. А не об одной долбаной рюмке. – Нет. Речь идет об очень рискованной затее. – Я сказала моему главному констеблю и министру внутренних дел, что ты мой лучший шанс. – В таком случае у меня невысокое мнение о твоем арсенале. Она переключается назад, делая то, чему он сам ее учил: думай так, как движется боксер. Пробуй, ищи слабые места, отступай и наступай снова. Держи противника в напряжении. – Ты помнишь, какая надпись висела над твоим письменным столом в Скотланд-Ярде? – Помню. И это выстрел мимо, потому что... – Это была цитата. "Поиск решения – та же охота. Это радость дикаря, и мы наделены ею с самого рождения". – Выстрел мимо цели, потому что тогда время было другое. Сама ведь знаешь. – Я знаю, что две женщины убиты. Умерли в мучении, после пыток. Уровень гистамина в крови обеих невероятно высок. Ты помнишь Барта Миллера, того, с кого Серебряный Язык содрал заживо кожу? – Серебряный Язык. Даже сейчас она не может заставить себя произнести его настоящее имя. – Их уровни были так же высоки, как у него. А это значит, что они испытали примерно такие же страдания. Если мы избавим от этого хотя бы одного человека, разве дело того не стоит? – Конечно стоит. Я с этим не спорю. Но я не тот человек, который может вам помочь. – Тот самый. Ты можешь помочь, просто не хочешь. Разумеется, его нежелание ей понятно, но ради поимки Черного Аспида она готова на все. Ярость начинает заполнять ее, как морская вода автомобильную палубу "Амфитриты", и Кейт понимает, что, если ей не удастся направить эту разрушительную энергию должным образом, эти волны подхватят ее и увлекут неизвестно куда. Но в любом случае упрашивать его она не станет. Здесь это не сработает. Кейт вдыхает сквозь раздутые ноздри, стискивает зубы и, махнув на него рукой, говорит: – Ты был моим героем, Ред. Когда ты попросил меня войти в команду по делу Серебряного Языка, я чуть не лопнула от гордости. Черт его знает, на что бы я только не решилась ради работы с тобой. Ты воплощал в себе то, ради чего я пошла в полицию, – борьбу со злом. Это может звучать высокопарно, старомодно – но это правда. И ты внушил мне, что для борьбы со злом нужно прежде всего научиться его распознавать. Нельзя бороться с тем, чего ты не знаешь и не понимаешь. Ты ловил преступников, перевоплощаясь в них, становясь на их точку зрения. Ты уступал темной стороне, потому что считал – дело того стоит. И так оно и было. И так оно и есть. И всегда будет. Тебе просто не хватает решимости пройти через все это снова. Ред молчит. Кейт думает, не попросит ли он ее уйти. – У тебя есть дар, Ред. Способность к сопереживанию, проекции, можешь назвать это как хочешь. В нем есть внутренний изъян, но это все равно дар, и он достался тебе, потому что ты был тем, кто мог его использовать. У меня такого дара нет. – Ты очень хороший офицер. – Конечно. И у меня есть то, чему меня научили и чему я научилась сама. Но я не ты. Тебе не повезло в том, что ты оказался лучшим. – Кейт, я засадил себя сюда как раз по той причине, что уступал темной стороне слишком часто. Так часто, что в конце концов на ней и остался. Я больше не с ангелами. И по этой причине нахожусь здесь. Атака отбита. Но за ней следует новая. Все как в боксе. – Подумай об этом так. Если бы мне потребовалась пересадка почки, а ты был бы единственным в мире возможным донором, ты бы это сделал? Отдал бы почку для меня? – Конечно. – Конечно. Даже если это причинило бы тебе ужасную боль и даже в том случае, если бы вероятность успеха была очень невелика. Ты все равно счел бы, что дело того стоит. Даже считая, что лучше бы такой выбор пришлось делать кому-то другому, даже сетуя на то, что взваливать это на тебя несправедливо, ты бы принял это как необходимость. О чем я тебя сейчас и прошу. Мне ведь ясно, что никакой гарантии успеха нет и быть не может. Ясно и то, чем это чревато для тебя. Я ни на секунду не забываю ни о том, ни о другом. Но дело стоит того, чтобы рискнуть. Стоит, и все. Точка! Ред прикрывает лицо руками, медленно трет ладонями глаза и – третьим и четвертым пальцами каждой руки – крылья носа. Он щурится. Улыбается. И убирает руки. – Только в качестве консультанта. Я не буду заниматься оперативными вопросами, ни на какой стадии. – Они все равно тебе бы не позволили. – И если ты поймаешь его, когда я буду там, я не хочу его видеть. – Договорились. – Надо думать, ты там заколебала всех, кто работает под твоим началом. Ручаюсь, ты всегда стоишь на своем и спуску никому не даешь. – Когда дело того стоит, да. – И когда начинаются мои двадцать четыре часа? Следует шквал телефонных звонков из кабинета начальника тюрьмы и на мобильный Кейт – зачастую одновременно. Одежда для Реда выдается из тюремных запасов и, естественно, далеко не по мерке – брюки длинны, рукава, наоборот, коротки, на дюйм выше запястий. Полицейская охрана должна быть представлена для поездки в Хитроу, на время полета и на все время пребывания Реда в Абердине. Заполняются и подписываются бланки подконвойного отсутствия. Письменное разрешение Министерства внутренних дел доставляется специальной депешей, курьером-велосипедистом. Информируется офис первого министра Шотландии. Грампианская полиция получает распоряжение подготовиться к осмотру мест преступления. Два быстрых личных звонка: один Фрэнку в больницу, чтобы справиться, как он, и пообещать наведаться при первой возможности, и другой Алексу, насчет того, что пятничную ночь ему придется провести в одиночестве. Бронируются номера в "Хьюджилл", абердинском отеле бизнес-класса. Для Реда выделено угловое помещение на четвертом этаже, без балкона и доступа к пожарной лестнице. Приобретаются шесть билетов на ближайший рейс из Хитроу, причем для четырех пассажиров получено разрешение подняться на борт с оружием. Самолет не должен взлететь до тех пор, пока все они не займут свои места. Со всеми этими делами и хлопотами рейс задерживается на сорок пять минут, и, когда Кейт, Ред и четверо мужчин в подозрительно оттопыривающихся под мышками пиджаках проходят в зарезервированную для них секцию бизнес-класса, некоторые пассажиры, увидев в них причину задержки, встречают их сердитыми замечаниями. Кейт отвечает им взглядом, которому могла бы позавидовать Медуза Горгона. Всю дорогу до Абердина Ред молчит. Он читает материалы дела, рассматривает фотографии и, когда считает это необходимым, делает на полях карандашные пометки. Он не поднимает головы и не смотрит по сторонам даже для того, чтобы отмахнуться от стюардессы, когда она подходит с напитками. Кейт придерживает для него бутылочку с минеральной водой, но в конце концов выпивает ее сама. Ред выглядит слегка растерянным, поскольку за годы, проведенные в заключении, отвык от свободы, если, конечно, пребывание в полицейской машине, а потом на борту самолета можно в каком-то смысле назвать свободой. В абердинском аэропорту Дайс они сходят с самолета первыми, что опять сопровождается ворчанием пассажиров и смертоносными взглядами Кейт. К тому времени, когда они садятся в полицейскую машину и направляются в короткий путь до "Рощи", начинает темнеть. Ред сидит на заднем сиденье рядом с Кейт и смотрит на яркие огни отдыхающего и веселящегося – это ведь вечер пятницы – города. Место преступления хорошо охраняется. По периметру размещены дуговые светильники, мост, ведущий к больнице, блокируют две полицейские машины. Половина детективов, работающих по этому делу, находятся здесь, вместе с вооруженным конвоем, который отрядили караулить Реда. Машина, в которой едут Кейт и Ред, останавливается на периметре. Они выходят. Он указывает на прожектора. – Мне нужно, чтобы их выключили. И чтобы все очистили участок. – Потому что они будут отвлекать тебя? – Да. И потому что он сам точно не знает, как себя поведет. И на тот случай, если слишком разволнуется, предпочитает обойтись без свидетелей. – Я могу расставить людей по периметру места преступления. Не дальше. Подумав, он кивает. – Хорошо. Но отойти должны все. Даже ты. Огни погаснут. Он останется один на участке площадью примерно пятьдесят на пятьдесят. Если бы она не знала его лучше, она бы сказала, что он обдумывает, как ловчее смыться. "Знала его лучше". Она думала, что знает его, когда они работали по делу Серебряного Языка. Но, увидев, что он сделал с Серебряным Языком, поняла, что не знала его вовсе. – Хорошо. Но весь периметр будет под охраной. – Понимаю. Кейт возвышает голос: – Внимание. Всем отойти за пределы территории и рассредоточиться по периметру. Она производит в уме быстрый подсчет и добавляет: – По семь или восемь человек на каждую сторону, с интервалами примерно в пять метров. Соблюдать полную тишину. Питер, потуши свет. – Что? – Свет выключи. – Зачем? – Затем, что Черный Аспид творил свои дела в темноте. Вот зачем. – Какого хрена он о себе воображает? Мы не ради этого победили при Баннокберне[13]. Она подходит к Фергюсону, смотрит ему прямо в глаза и с нажимом произносит: – Он здесь, потому что я попросила его об этом, и пока он здесь, ты будешь обращаться с ним как с долбным членом королевской фамилии. Понял? В такой обстановке, на отгороженной кордоном площади, с публикой, которая за неимением прожекторов следит за каждым его движением при лунном свете, Ред Меткаф пытается взять след. Получается не сразу. Дважды он почти отступается, дважды хочет подойти к охраняемому периметру и сказать Кейт, что у него ничего не выходит. Однако Ред не позволяет себе поддаться слабости. Постепенно к нему возвращается самообладание, а с ним и профессиональное чутье. Оно просачивается сквозь слои сопротивления, нечто, погребенное глубоко, но не утраченное. Порой он тянется к нему, в глубь себя, порой оно поднимается ему навстречу. Ред рыщет по территории, где была убита Петра Галлахер, проверяет рельеф местности, осматривает пути подхода и отхода, поднимает горсти земли или дерна, направляет свет своего фонарика на снимки, протоколы допросов свидетелей или отчеты о вскрытиях, проверяет детали, в которых не уверен. Он прикладывает лицо к земле, где лежала девушка, истекая кровью, и принюхивается. Движется туда и сюда, нанося удары в воздух, то быстро, то медленно. Со стороны его можно принять за человека, выполняющего комплекс ушу. Все это продолжается около часа. Потом он подходит к Кейт. – Ну? – Поехали на следующее место. Среди полицейских недовольный ропот. Чего ради это дурацкое шоу? – Вы слышали, что он сказал? – Кейт хлопает в ладоши. – Едем к номеру второму. Фергюсон подходит к ней. – "Вы слышали, что он сказал?" – иронически повторяет он ее слова. – Босс, хотелось бы знать, кто заправляет всем этим шоу. Ты или этот малый? – Я. – А не похоже. Она понимает, как это должно смотреться для Фергюсона. С его точки зрения, Кейт в определенном смысле поступается своим профессиональным статусом. А возможно, он вообразил, будто у нее на Реда какие-то особые виды. – Мне плевать, на что это похоже. В Толлохилл-Вуд все повторяется по той же схеме. Ред находится там почти такой же отрезок времени, что и в "Роще", как будто сверялся по часам, хотя Кейт этого не видит. – Я хотел бы вернуться в гостиницу, – говорит он наконец. Слева от Кейт слышится взрывное: "Какого хрена?" – Всем большое спасибо, – говорит она, оставляя реплику без внимания. – На этом все. Встречаемся завтра в совещательной, в обычное время. Прежде чем кто-то успевает двинуться к Реду, она сажает его в полицейскую машину. Он поворачивается к ней, как только закрываются дверцы. – Ты все поняла неправильно. – Как? – Он не сексуальный садист. Удары и увечья не затрагивают гениталии, груди или лицо. И отсутствуют признаки проникновения. – Постороннего предмета, да. Но он изнасиловал их. – Нет. Сперва он мастурбировал, а поместил семя во влагалище рукой. В обоих случаях. – Откуда ты знаешь? – Семенная жидкость обнаружена относительно близко от вагины: шесть дюймов внутрь у Петры Галлахер, пять у Элизабет Харт. Глубже сперма не проникла, а при нормальной эякуляции так не бывает. – А что, если он в последний момент извлек пенис? Как при прерванном акте. – Думаешь, его волновало, как бы они не залетели? – А зачем ему было делать так, как ты говоришь? – Тут многое намешано. Затем, чтобы сбить нас с толку. Потому, что он сбит с толку сам. Вероятно и то и другое. Он ощущает торжество, когда убивает их, и выражает это с помощью мастурбации. Но это симптом убийств, а не причины. Он убивает не ради кайфа, но ловит кайф, когда убивает. Это понятно? – Примерно. Хотя убийцы, увлекаемые садистскими сексуальными фантазиями, могут убивать без попытки проникновения в тела своих жертв и без совершения каких-либо явных действий сексуального характера. Понятие "сексуальный" может относиться к фантазиям, а не к действиям. – Допустим. Но ты должна посмотреть на контекст. – В каком смысле? – Эти преступления относятся к разряду организованных, а не дезорганизованных, они сфокусированы на результате, а не на процессе. Ты же вела расследование, исходя из обратного. – И не без основания. Налицо все признаки дезорганизованного убийцы: исключительная жестокость, расчленение, надругательство, отсутствие плана избавления от тела. – Да. Но эти определения "организованного" и "дезорганизованного" не являются безоговорочными. Не считай их непогрешимыми. Стоит тебе отказаться от квалификации его как сексуального садиста, что у тебя останется? – По-твоему, он несексуальный садист? – Нет. Он вовсе не садист. – Он истязает их. – А потом приводит в порядок, так, как это себе представляет. Это ритуал, вот в чем ключ. Пытка – это часть ритуала. Я бы предположил, что Черный Аспид относится к той небольшой части серийных убийц, которые на самом деле психически больны. – Ты всегда говорил, что ни один из них не сумасшедший. Что в каждом преступлении прослеживается смысл и оно совершается в соответствии с логикой преступника, какой бы искаженной она ни была. – На этом я настаиваю и сейчас. Когда я говорю "болен", то вкладываю в это понятие сугубо медицинский смысл. Неадекватное восприятие реальности. Черного Аспида подталкивает к убийствам одна или сразу несколько из следующих причин. – Ред начинает загибать пальцы: – Психоз или отрыв от реальности, галлюцинации: он видит или слышит то, чего нет; навязчивые ложные идеи. В этом контексте – и это ключ, Кейт, контекст, я должен подчеркнуть это, – его действия для него полностью осмыслены. Расчленение, змея, отсеченные руки и ноги на веревке – все это для него абсолютно логично. Но только для него. – И в чем именно заключается его психоз? Ред поднимает руки. – Этого я не знаю. И понять это будет самой сложной задачей. Если нам повезет, его спровоцирует какое-нибудь внешнее событие, которое мы сможем разгадать. Но, правда, многие психозы проявляются спонтанно. Вспомни, к примеру, Ричарда Чейза. – Чейза? Это... – Кейт быстро щелкает пальцами, вспоминая. – Тот вампир из Калифорнии, верно? – Вампир из Сакраменто, да. Он уверовал в то, что его кровь превращается в порошок, поэтому убил шесть человек и выпил их кровь, чтобы заменить ею свою собственную. Или возьмем Дэвида Берковица, Сына Сэма[14], который утверждал, что его мучают воющие голоса и безумные фантазии. Он заявил, что его сосед – дьявол, который приказывает ему убивать. Его сосед оказался старым занудой, руководившим телефонной справочной службой. Но вот к чему я клоню. Оба они были настоящими маньяками, и в обоих случаях невозможно было распознать суть их мании сугубо следственными методами. Даже при самом тщательном изучении мест преступления. Уж конечно, не Берковица. Я не знаю, сколько крови мог выпить Чейз за один присест. – С чего мы начнем? – С тяжелого детства. Маловероятно, чтобы ребенок, выросший в стабильной и любящей семье, упорно предпочитал фантазии реальной жизни. Правда, бывают убийцы, детство которых было безоблачным, но они, так уж вышло, родились с отклонениями. Однако теория вероятностей подталкивает нас к другому. Конвойная группа ждет их в отеле "Хьюджилл". – Пожалуй, мне стоит заспать это дело, – говорит Ред. – Скорее всего, ответ придет, если я не буду форсировать мыслительный процесс. – Наверное, ты прав. Кейт роется в кармане, достает визитку и вручает ему. – Если придет что-то в голову, позвони мне. В любое время. Ред открывает дверь и выходит на тротуар. Вооруженные люди окружают его. Когда они сопровождают его внутрь, он оглядывается на нее. Выражение его лица совершенно непроницаемо. К тому времени, когда Кейт заявляется к ней в дом, Бронах дремлет в кресле. Она открывает глаза, прокашливается и, щурясь, смотрит на часы. – Прости, – говорит Кейт. – День выдался тяжелый. – Есть новости? – Ага. Скоро будет полегче. – Ты всегда так говоришь. – Так оно и будет, точно. А где наш маленький кошмарик? – Крепко спит, я думаю. Кейт заходит в гостевую спальню Бронах. Лео спит, закутавшись в одеяло. – Цветочек, мы едем домой. Он шевелится и просыпается. Сонные глаза, взъерошенные волосы. – Мамочка, я сегодня в школе поранился. – Где, малыш? Он выкатывается из-под одеяла и задирает левую штанину пижамы. – Посмотри. На коленке небольшая ссадина. Кейт приходится посмотреть дважды, чтобы увидеть ее. – Лео, это пустяк. – Но больно же! – Храбрые мальчики из-за мелочей не расстраиваются. – А мне больно! На сей раз гнев подступает неожиданно и, погоняемый пульсирующей усталостью, прорывается наружу: – Ради бога, Лео. У меня трупы с перерезанным горлом. Мой отец в больнице, с металлическими осколками, застрявшими в черепе. Только твоего нытья мне не хватало – возьми себя в руки. Глаза мальчика округляются от растерянности и обиды. Бронах, пораженная несдержанностью Кейт, охает – она просто отказывается верить тому, что услышала. Лео ударяется в слезы. Бронах подбегает и обнимает его. На лице ее написан укор, но сказанного уже не воротишь. Его восемнадцатый день рождения. В доме он один, отпраздновать такую важную дату ему не с кем. Зато, раз кроме него никого нет, он может вылезти из подвала и сделать вид, будто этот дом целиком принадлежит ему. Стук в дверь. Он открывает ее худощавой женщине с зачесанными назад волосами. Она выглядит смутно знакомой, хотя он не припоминает, где и когда мог ее видеть. – Ты тот мальчик. – Ее голос звучит резко и нервно. – Ты сын Айвена. – Мой отец умер. – Мне нужен ты. Мне нужно кое-что сказать тебе, и тебе придется поверить, что это правда. Придется. Именно это ее страстное, отчаянное желание, чтобы ей поверили, помогает ему вспомнить, кто она такая. Безумная женщина, которую Айвен привел домой в тот самый день, когда, некоторое время спустя, утонул. Женщина из сумасшедшего дома, которую он трахал, та, что пронзительно орала что-то невразумительное, а потом привела полицию. – Карри? Так тебя зовут? – Касси. Касси. А сейчас послушай меня. Он не приглашает ее зайти, да она и не просит. В ее глазах лихорадочный блеск. – Тебе сказали, что он утонул. Твой отец. Он отправился в море, на помощь тем, кого застал шторм, и утонул. Так они сказали тебе, верно? – Так оно и было. – Он не утонул. – Они нашли обломки его посудины. – Он не утонул. Я знаю, как он умер. Хочешь узнать и ты? Обломки баркаса Айвена попали в рыбачьи сети. А Крэйг в насмешку заставил его хлебать из собачьей миски. – Да, я хочу знать. И она рассказывает. Дети выходят на улицу поиграть. Айвен поднимается на ноги. – Пойду помоюсь. Моется он не спеша, со смаком. За три недели, проведенные в море, он весь пропитался рыбьим жиром, копотью и соляркой. Когда Айвен наполняет ванну в первый раз, вода становится черной в считанные секунды. Он спускает ее, наполняет ванну заново, и, пока худо-бедно отмывается, вода успевает остыть. Он спускает и ее – на бортах ванны остаются отметки грязи и мыльной пены. Вытереться нечем, полотенец в ванной не оказывается. – Айлиш! – звучит громкий раздраженный голос. – Айлиш! Принеси мне полотенце! Она заходит, держа перед собой развернутое полотенце. Когда он тянется за ним, оно падает из ее рук на мокрый пол. – Ради бога! – Он наклоняется, чтобы поднять полотенце. Опустив голову, он не видит, что она держит спрятанным под полотенцем. Рыболовную сеть. Тонкую ячеистую нейлоновую сеть, которую практически невозможно разорвать. Она накидывает сеть ему на голову, и синтетическая паутина, ниспадая с макушки, покрывает все его тело, облепляя, словно зеленая чешуя. Он бьется, пытаясь высвободиться, но лишь запутывается сильнее. Переплетения сети, как тюремная решетка, пятнают искаженное яростью лицо. Айлиш уже не просто держит сеть, она стала ее частью, она и есть сеть, живая ловушка. Рожала его детей, породила его смерть. Сильная правая рука убийцы. – Ты что делаешь, женщина? – орет Айвен. – Какого черта? В ванную вваливается прятавшийся Крэйг. Обеими руками – одной под лезвием, другой у основания топорища – он держит топор. Айвен в изумлении умолкает, но орет снова, когда Крэйг, перехватив топор поудобнее, заносит его высоко над головой. Удар, еще один – оба приходятся в грудь. На белой, только что вымытой коже, как алые цветы, распускаются кровавые раны. Айвен валится назад, в ванну. Крэйг вручает топор Айлиш. Даже в ее тонких руках он ощущается легким. Один-единственный точный удар по шее, и голова Айвена отлетает. Главное сделано, и они торопливо заметают следы. Тело Айвена спрятано в старый сундук, вся ванная комната тщательнейшим образом отмывается от крови. Они трут и трут, пока не немеют руки, отжимая окровавленные тряпки над сливным отверстием. Молекула за молекулой, они стирают его из своей жизни. С наступлением ночи покончено и с этим. Ванная сияет безупречной чистотой, лезвие топора блестит как новенькое, а одежда, в которой они совершили убийство, спрятана в тот же сундук, что и труп. Там же и его рабочая роба, та, в которой он обыкновенно выходит в море. Следов убийства в доме не остается. И следов Айвена. Айлиш идет, чтобы поесть с детьми, и рассказывает им, что Айвен отправился в штормовое море. Потом она укладывает их спать. Тонкий серп луны почти не дает света, и никто не видит, как они, Крэйг впереди, чтобы принять на себя большую часть тяжести, выносят сундук, подтаскивают его к причалу и грузят на "Орку", посудину Айвена. Крэйг добавляет к содержимому сундука собранные на побережье камни – чтобы не всплыл, – прикрепляет к корме "Орки" свою моторную лодку, и они выходят в бурное море, все дальше, за пределы гавани, из-под защиты суши. Все выше вздымаются штормовые волны. Крэйг ведет "Орку" прямо на них, рассекая их носом, ибо знает, что подставить волне надводный борт – значит погубить судно. На вершине каждого гребня они на долю мгновения зависают, как в невесомости, а затем "Орка" ныряет вниз, к подошве волны. – Это безумие! – кричит Айлиш, но голос ее едва слышен, заглушаемый ревом бури. На палубе крепко привязанный, чтобы не скользил при качке, неподвижно стоит безразличный ко всему сундук с мертвецом. Всякий раз, когда "Орку" резко встряхивает после очередного нырка, вода каскадом перехлестывает через планшир. Если Айлиш думает, что это безумие, она чертовски права, только вот пути назад больше нет. Тугие плети брызг неистово хлещут по их лицам, а далеко позади волны с ужасной силой бьются о подножие утеса. Волна, самая большая, какую только можно вообразить, вздымается над ними: она столь огромна, что заслоняет собой ночное небо. Вода зависает над ними, взирая на них с высоты со злорадной усмешкой. В страхе за свою драгоценную жизнь Крэйг мертвой хваткой вцепляется в штурвал, а Айлиш в поручень. Волна обрушивается вниз с грохотом и тяжкой силой падающего бетона. Баркас крутит, как щепку, корма гоняется за носом, пока следующая волна, подбросив, не возвращает его на первоначальный курс. – Давай выбросим сундук! Сейчас самое время! Айлиш берется за штурвал, а Крэйг, балансируя враскорячку по качающейся палубе, перемещается к поручням и, ловя краткие моменты равновесия, начинает рубить участок палубного ограждения. Удар, второй – он хватается за пиллерс, чтобы не оказаться смытым за борт, – но, переждав, наносит еще три удара. Готово: фрагмент ограждения летит в море. Крэйг рубит по привязям сундука. Судно кренится на подветренную сторону, сундук начинает скользить и (Крэйг ловко отскакивает в сторону с его пути) соскальзывает в бурлящую воду. Когда он в следующий миг смотрит за борт, сундука уже не видно. Он поглощен голодным морем. Каждый моряк знает, что море, получив свое, успокаивается. Поворачивая назад, они берут курс навстречу стихающим волнам и все более благожелательному ветру. Они переходят на моторную лодку. Айлиш вычерпывает воду, а Крэйг рубит топором корпус "Орки", проделывая в нем ниже ватерлинии две основательные пробоины. Покинутый баркас быстро погружается, и Крэйг торопливо отцепляет фалинь, чтобы не пойти на дно вместе с ним. Они ждут, пока "Орка" навсегда исчезнет под водой, а потом запускают мотор и, легко подпрыгивая на угасающих волнах утомленного, выдохшегося и умиротворяющегося моря, спешат к берегу. Касси Маккехни, бедная Касси Маккехни. Одаренная вторым зрением, пророческим даром, экстрасенсорными способностями – назовите это как угодно – и приговоренная к тому, что ее считают безумной и пренебрежительно отвергают ее прозрения. Молча, оба одинаково лишние в этом доме, они дожидаются возвращения Айлиш и Крэйга, расположившись на кухне. Там, где много лет назад приведенная Касси полиция увидела умиротворяющую картину собравшейся вместе семьи. Впервые за долгие годы он, находясь в этом доме, ощущает себя свободным. Выслушанный им страшный рассказ освобождает его. Айвен не отказался от своего дома и своей жизни в пользу самозванцев. Этот дом принадлежит юноше, ибо он сын и наследник – подлинный король, вернувшийся из изгнания. Кто может вырвать из вен дурное, проклятое семя? Айлиш и Крэйг возвращаются на рассвете. Айлиш моментально узнает Касси и понимает, почему та пришла. Интуитивно она всегда чувствовала, что рано или поздно этот момент настанет: ее кровавая тайна выйдет за стены ванной, поднимется с морского дна. Но даже если это ужасное предчувствие не покидало ее ни на один день, ни на одну минуту, это лишь малая толика подобающего ей воздаяния. Она подходит к раковине. Крэйг в нерешительности остается у двери. Вспышка стали в воздухе. Нож исчезает в рубашке Касси, в ее груди. Удивление и мука застывают на лице сумасшедшей, по ткани расползается пятно крови. Крепко ухватив рукоять ножа, Айлиш вырывает его, и в отверстие с чмокающим звуком всасывается воздух – не иначе как заполняя пространство, освобождаемое вытекающей жизнью. Айлиш наносит второй удар, но на сей раз юноша реагирует стремительно. Он перехватывает ее запястье и ударяет об стол. Нож со звоном падает на пол. Крэйг делает шаг к ним. Юноша успевает нагнуться и поднять нож, а распрямляясь, одновременно разворачивается и вонзает клинок Крэйгу в грудь. Прямо в сердце. Даже когда нож выхвачен из раны, Крэйг по инерции продолжает движение, но уже не просто вперед, но вперед и вниз. И умирает еще в падении, прежде чем валится на пол. Крэйг мертв, Касси при смерти. Остались только сын и мать, они вдвоем. Все окружающее обретает необычайную отчетливость и рельефность. Айлиш стягивает рубашку с плеча, открывая грудь. – У тебя нет уважения к этому? – спрашивает она, обхватывая грудь рукой. – Ты припадал к ней, сосал ее. Я твоя мать. Я подарила тебе жизнь. Он колеблется. В этот миг его постигает понимание того, что ему всю жизнь хотелось сделать именно это, но заставить себя осуществить заветное желание не так-то просто. Острие ножа в его руке окрашено кровью ее любовника. Ее глаза умоляют его отказаться от этого намерения. Его породил отец. А мать лишь произвела на свет. Она всего-навсего борозда, в которую было посеяно семя Айвена. Без отца нет и не может быть никакого рождения. Айвен – вот кто истинный творец его жизни. За мольбой Айлиш скрыто глубокое убеждение в том, что юноша не сможет заставить себя убить ее. Она ошибается. Его порыв слишком силен. – Не делай этого! Не превращай свою жизнь в стыд и кошмар! – кричит она, видя, что он замахивается, но мощный удар располосовывает ей горло. Такой сильный, такой глубокий, что едва не отсекает ей голову. Последний вопль, который он слышит, когда она падает, – это его собственный крик. Вопль смерти, крик новорожденного. Сына, рожденного вторично в кровавой смерти матери. Он швыряет тело Айлиш на тело Крэйга. Ее голова болтается, как будто на шарнирах. В его голове звучит ее голос – ноющий, проклинающий, умоляющий: "Ты отвратительное животное. Ублюдок! Я подарила тебе жизнь, а оказалось, что выносила змею! Вскормила грудью черного аспида". Он слоняется над упавшим телом, вбирая взглядом цвета ее горла. Розовый – вестибулярных складок, жемчужно-белый – голосовых связок, желтый – гортанного хряща. Он вырывает ее гортань, бросает в мусорное ведро, но, когда нажимает педаль, чертов агрегат выплевывает эту гадость обратно в него. Похоже, убить Айлиш легче, чем окончательно заткнуть ей глотку. Однако он не теряется, ибо точно знает, что надо делать в этой забрызганной кровью кухне. Он вихрем проносится по дому, переворачивает столы, разбивает картины, ломает стулья, выбрасывает одежду и пожитки на пол, порой увлажняя что-то собственными выделениями. Жизненная сила Айлиш перетекает к нему, возбуждая и заряжая его. Почерпнутая энергия дает ему возможность полностью стереть все следы ее существования, точно так же, как она стерла следы существования Айвена. Но ему не остановиться: он носится по комнатам вверх и вниз, вверх и вниз. Единственное место, которое он оставляет нетронутым, – подвал. Закончив с домом, он выносит тело Касси, взбирается с ним на вершину утеса и сбрасывает. При падении оно медленно вращается, отскакивает то от одной, то от другой скалы и, наконец, бессильно распластывается на прибрежной полосе, с раскинутыми руками и ногами. Набегающий прибой лижет его, сначала со скромностью застенчивого влюбленного, а потом все настойчивее и увереннее. Волны ворочают свою добычу, приподнимают ее, с каждым разом подтаскивая все ближе, пока наконец суша не отступается и море не увлекает тело в свои глубины. Над ним давящим сводом раскинулось ночное небо, с которого свисает тяжелый светильник луны. Остается пара дней до полнолуния, времени, когда притяжение луны вытягивает океанский детрит на берег, помогая морю самоочищаться. Ибо море есть море, оно само себе владыка, и кто сможет осушить его? Драгоценное, как серебро, неистощимое, вечно новое, оно порождает даров больше, чем могут пожать его жнецы, а темно-красные приливы окрашивают их души в цвет крови. Он идет по дорожке к пляжу. Волны набегают из залива одна за другой, несчетные, подобные табунам лошадей с белыми, пенистыми гривами. Они бросаются ему в ноги и снова отбегают назад по гальке, вскипая приглушенной рябью аплодисментов. Такова она, вечная, нескончаемая битва, ведущаяся миллионы лет, монотонно повторяясь снова и снова. Ее передний край постоянно смещается, однако остается таким же – местом, где сталкиваются вода и суша. Море невозможно отвернуть в другую сторону, невозможно успокоить. Пусть наступит полное безветрие, полное солнечное затмение, но даже это не погасит бесконечный ритм приливов и отливов. Море обречено плескаться о береговую линию до скончания времен. Оно содержало в себе целый мир до появления человека и останется таким же, когда последний человек на Земле испустит последний вздох. Хотя он любит море, из этого не следует, будто море его друг. Море недруг. Его можно улестить, задобрить и уговорить, но доверять ему нельзя никогда. Море нужно любить, но равным образом его нужно и бояться. Необходимо чувствовать его настроения и капризы, улавливать моменты, когда можно ему перечить, а когда необходимо повиноваться, не задавая вопросов. Море отдает свои дары безвозмездно, но и само забирает, что пожелает. Сейчас, в такой близости от дышащей стихии, он хочет погрузиться в море, хочет всецело ему отдаться. Соленая вода может дать ему ощущение невесомости, заключить его в объятия, предоставить свободу и убежище. Омыть его своим сочувствием. Он может утонуть, и пузырьки заструятся из уголков его улыбающегося рта и зазвучат в его ушах, как мягкие, урчащие звонки телефонов. Это возращение. Назад, во чрево. Остальное – логистика. Он берет машину, благо никто в поселке их не запирает, и направляется в Абердин, где делает так, чтобы его видели и запомнили в разных местах, а в конечном итоге едет к Кэтрин, которая работает в городе. Правда, ее не оказывается на месте, но это не беда: он оставляет ей записку с точным указанием времени и даты. Алиби ему обеспечено. Он пробует на язык вкус свободы, смакует и находит его восхитительным. Прекраснее, чем можно было себе представить. Вернувшись домой последним автобусом, он вызывает полицию и рассказывает, что в его отсутствие дом разгромили и разграбили, а его мать и отчима зверски убили. Это дело не становится особой сенсацией. Подозрение сразу же падает на Ральфа Уайтсайда, местного наркомана, за которым уже тянется длинный хвост правонарушений. Люди видели, как он отирался близ поселка, причем в таком виде, что едва мог говорить. Об алиби не идет и речи – этот малый едва способен вспомнить, как его зовут, не говоря уже о том, что он делал в предполагаемое время нападения. Для полиции, вечно пребывающей в запарке, это настоящий дар небес. Девять месяцев спустя Ральфа Уайтсайда судят, выносят обвинительный приговор и приговаривают к пожизненному заключению. |
||
|