"Мой сын маг" - читать интересную книгу автора (Сташеф Кристофер)

Глава 9

Они поднимались по винтовой лестнице внутри западной башни. Каменные стены замка сотрясались.

— А это безопасно? — спросил отец Мэта, бросив встревоженный взгляд на шагавшую рядом с ними Химену.

— Безопасно, если только на сей раз враги не явились с чем-нибудь новеньким, — ответил Мэт. — Но если мы не поспешим, Савл прогонит их еще до нашего прихода.

— А что за враги? — поинтересовалась Химена.

— Джинны, — буркнул Мэт.

Мать с отцом переглянулись и прибавили шагу. Мэт чувствовал гордость за родителей: впереди их ждала опасность, а они спешили ей навстречу, боясь, что упустят возможность увидеть ее.

— А откуда ты знаешь, что это джинны? — спросила Химена.

— Я их хорошо помню по сказкам, которые ты мне читала перед сном, — улыбнулся Мэт.

Мать с отцом снова переглянулись, только на этот раз удивление их было совсем другого рода.

Они вышли на крепостную стену, и по их барабанным перепонкам ударил дикий рев. К громоподобному хохоту джиннов примешивались звуки ударов громадных камней, которыми гиганты обстреливали стены замка. Химена и Рамон замерли, глядя на духов, которые, весело хохоча, швыряли огромные камни так, как бейсболисты швыряют мячики.

— Это действительно джинны, — протянула мать Мэта. А отец только таращил глаза. Наконец он глубоко вздохнул и слегка дрожащим голосом произнес:

— Знаешь, Мэтью, я не то чтобы в тебе сомневался, но все же мне очень не верилось во все это — суп там или еще что-то в этом духе.

— Теперь ты мне веришь?

— Да. Теперь, похоже, тебе верит даже мой желудок.

— Госпожа Мэнтрел! — К Химене спешила Алисанда. — Вам не следует здесь находиться — в особенности без доспехов. Вас могут поранить!

Но мать Мэта гораздо больше интересовалась джиннами. Она ткнула пальцем в их сторону и прокричала:

— Они мавританские!

— Да? — Мэт изумленно воззрился на гигантских гуманоидов, гадая, каким образом мать сделала тот же самый вывод, что и он. — Как ты догадалась?

— Посмотри, из какой ткани их тюрбаны и одежда! Ткань мавританская, не арабская!

Что тут скажешь? На взгляд Мэта, особой разницы не было, но ему не хотелось вступать в спор со специалистом.

А Химена подняла руку, словно уличный регулировщик, и принялась решительным голосом произносить иностранные слова.

Алисанда некоторое время не спускала глаз со свекрови, потом схватила Мэта за руку:

— Что она говорит?

— Она говорит по-испански, — ответил жене Мэт, а сам лихорадочно гадал: на самом ли деле это испанский, или все-таки какой-то ибирийский диалект? На языке какого мира говорила сейчас мать? — Вот только я слов не понимаю.

— Это древний язык, — объяснил Рамон. — Старинная песня, очень красивая. Речь идет о том, что принцесса-инфанта призывает своих солдат сразиться за ее честь.

Похоже, песня действительно созывала воинов. Все дозорные на крепостной стене обернулись к Химене, а Мэту ничего не оставалось, как лишний раз убедиться в том, что его мать достойна самых восхищенных взглядов. Произнося слова древнего языка, Химена как бы стала стройнее, выше ростом, обрела способность приказывать, притягивать к себе людей. Даже Савл обернулся и против своей воли шагнул к Химене. А собственный сын не мог отвести от нее восторженных глаз. Как сверкали ее глаза, как горело лицо! Мэт смотрел и смотрел на мать и поддавался ее чарам. Она просто светилась красотой.

Но не только мужчины-люди угодили под действие чар Химены. Джинны побросали свои булыжники и, лупая огромными глазищами, уставились на мать Мэта.

Глаза их затуманились. Джинны поплыли по воздуху к маленькой женщине, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее — так, словно их погонял ветер.

А потом вдруг джинны замерли, словно кто-то дернул их за невидимые веревочки. Они недоверчиво смотрели на Химену. Затем они снова задвигались в ее сторону, но теперь их глаза злобно сощурились.

Химена запела другую песню — сменился ритм, размер, мелодия, и интонация стала суровой, обвинительной.

Рамон не сводил глаз с жены.

— Ничего не понимаю, — признался отцу Мэт. — Слишком древняя форма испанского.

— Она укоряет их в безрассудстве, — пояснил Рамон. Химена вскинула руки и проговорила нечто тоном, напоминающим приказ.

— Теперь она велит им устыдиться и убраться прочь.

Глаза у джиннов снова остекленели. Джинны развернулись и поплыли прочь, становясь все более прозрачными, пока наконец не истаяли совсем.

Все стоявшие на крепостной стене будто языки проглотили и, не веря собственным глазам, смотрели туда, где только что в небе висели джинны.

Савл первым нарушил молчание. Глубоко вздохнув, он дрожащим от волнения голосом проговорил:

— Старина, в толк не возьму, как ты ухитрился избавиться от эдипова комплекса.

Мэт и Рамон усмехнулись. Алисанда озадаченно нахмурилась. Химена покраснела.

— Так уж вышло, — улыбаясь, сказал Рамон. — Не было на свете такого мужчины, который не замечал бы красоты моей Химены, — кроме, правда, ее собственного сына.

Химена лукаво улыбнулась мужу:

— Да, Матео увлекался более юными дамами с двенадцати лет.

— С двенадцати? — недоверчиво переспросил Савл, но Мэт прервал дальнейшие расспросы, решительно объявив:

— Все мы в один прекрасный день обнаруживаем, что девочки не просто кусачие зануды на корабле жизни.

Алисанда удивленно подняла брови:

— Ты действительно так думал?

— Когда ему было восемь, — уточнила Химена. — Или когда ему было одиннадцать? О да. Придет время, и ты сама убедишься, молодая мамочка. У тебя ведь тоже подрастает сынок.

— Спасибо за предупреждение, — поблагодарила свекровь Алисанда, однако в голосе ее прозвучало сомнение, да и взгляд был неуверенный. — Однако вы поразили меня, госпожа Мэнтрел! — Королева вернулась к делу. — Вот не представляла, что вы такая могущественная женщина.

— Я тоже, — призналась Химена.

Рамон покачал головой:

— Удивительно, как ты могла об этом не знать.

Химена укоризненно посмотрела на мужа:

— Я же не только о красоте говорю, Рамон.

— Я тоже, — кивнул Рамон.

— Вы хотите сказать, что ваша супруга всегда умела повелевать духами?

Взгляд Рамона стал рассеянным.

— Знаешь, дочка, если задуматься... ну, например, наши соседи утверждали, что мы якобы купили дом с привидениями, но, честно говоря, пока мы там жили, никакие призраки нас не беспокоили.

— Глупости, Рамон! — возмутилась Химена. — Это все сущие предрассудки!

Рамон прищурившись посмотрел на жену:

— А разве я не говорил, что мир и гармония в нашем доме — твоя заслуга. Похоже, я говорил больше, чем думал.

А Мэт решил, что ошибался, когда думал, будто его магический дар могущественнее, чем дар его родителей, — его дар просто имел другую направленность.

— Но теперь вы в опасности! — Алисанда шагнула к свекрови и сжала обе ее руки. — Кто бы ни приказывал этим джиннам, теперь он знает, что существует некто, способный повелевать ими столь же хорошо, как и он сам. Боюсь, теперь они станут нападать именно на вас!

— Либо вы подвергнетесь еще каким-либо разновидностям магических нападений, — добавил Савл. — Королева права, госпожа Мэнтрел.

— О, не госпожа, а миссис, прошу вас, — рассеянно проговорила Химена. — В этом смысле я старомодна.

— К чему спорить? — пожала плечами Алисанда и обнажила меч. — На колени!

Химена, опешив, попятилась. Рамон, вытаращив глаза, бросился было на защиту жены, но Мэт коснулся руки отца и негромко проговорил;

— Не бойся. Это почетный ритуал.

Рамон растерялся, однако на Алисанду смотрел хмуро и недоверчиво. А Химена опустилась на колени и гордо расправила плечи.

— Нарекаю вас леди земли Меровенса, — торжественно произнесла Алисанда и коснулась кончиком меча поочередно правого и левого плеча Химены. — Впредь все должны именовать вас «леди».

С этими словами Алисанда отступила назад и убрала меч в ножны.

— Тем самым ты приобретаешь кое-какие сверхвозможности, — объяснил Мэт матери, когда та поднялась. — К примеру, сверххрабрость — уж не знаю, нужна она тебе или нет, но, кроме того, некое тактическое предвидение и особую силу в бою. — Он усмехнулся. — Ну и еще, конечно, уважение — большее, чем теперь.

Алисанда обратилась к свекру:

— Не сомневаюсь, вы также будете посвящены в рыцари, господин Мэнтрел, но мы должны подождать, пока вы совершите какие-либо героические деяния, а затем устроим для вас обоих посвящение такое, какое подобает по ритуалу.

Обернувшись к мужу, Алисанда спросила:

— Но как же мы теперь защитим их?

— Мы и так уже делаем все, что в наших силах, — заверил жену Мэт. — Помимо тех заклинаний, которые произносит Савл, помимо моих заклинаний, замок так старательно окутан специальными защитными заклинаниями, что, если бы ты могла их увидеть, тебе бы показалось, что мы находимся как бы внутри плотного кокона.

— Именно поэтому джиннам только остается, что держаться подальше да швырять камни, — добавил Савл. — Ну и еще потряхивать нас время от времени.

Алисанда кивнула:

— Однако леди Мэнтрел может научиться еще лучше пользоваться своим магическим даром. Проследите за тем чтобы это было сделано немедленно.

Мэт склонил голову:

— Я сейчас же пошлю за братом Игнатием.

— Хорошо. Да будет так. — Алисанда повернулась и кивнула рыцарям и магам.

Они отвесили ей ответный поклон, и королева поспешила в башню.

Отец Мэта облегченно вздохнул:

— Вот оно как... Значит, сынок, ты спокойно воспринимаешь приказы своей жены?

Химена бросила на мужа предупреждающий взгляд.

— Приказы моего сюзерена, — уточнил Мэт, — да, спокойно. А как муж и жена мы все обговариваем друг с другом.

— И что же, никогда не путаете роли? — требовательно спросила Химена.

— Ну, как сказать... — усмехнулся Мэт. — Но когда мы наедине, мы только муж и жена. Мама, папа, пойдемте. Вы у нас оба — большие ученые, но вам пора отправляться в школу.

Я — Рамон Родриго Мэнтрел. Моя жена родилась на Кубе и оставила свою девичью фамилию. Когда мы познакомились, ее звали Химена Мария Гарсия-и-Альварес. Но я родился на Манхэттене, вырос в Бронксе, и, пожалуй, я скорее американец, нежели испанец, вот и пишу свое имя, как житель Нью-Йорка.

Я родился в Америке, а мои отец, Иоахим, в Испании, неподалеку от Кадиса.

Когда Франко делал первые шаги к завоеванию власти, отцу было двадцать лет.

Иоахим стал спорить с отцом и матерью о политике и в конце концов ушел из дома. Понимая, что ждет его родину, он покинул ее и эмигрировал во Францию, в Прованс. Там он зарабатывал на жизнь, став булочником, и влюбился во француженку. Они поженились, но меньше чем через год из Испании стали приходить такие вести, что отец потерял покои. Когда гражданская война уже шла полным ходом, жена Иоахима наконец отпустила его в Испанию воевать за свои убеждения. Вот так мой отец, стал партизаном, он воевал с Франко.

Война шла тяжело, и это понятно, потому что Франко непрерывно получал оружие от Гитлера. Отец подружился с американцами из бригады Авраама Линкольна. Когда война окончилась, отец вернулся во Францию, но он понимал, что вскоре Гитлер завоюет и Францию. Отец, решил, что в Америке испанскому партизану и его супруге будет безопаснее, чем во Франции. Жена согласилась с ним, и они эмигрировали в Америку.

Но даже там мой отец ужасно переживал, глядя, как Гитлер завоевывает страну за страной, а когда японцы напали на Перл-Харбор, его жена — наверное, заливаясь слезами. — собрала отца в армию. Он не мог уже воевать с Франко и вести свой личный бой, но еще мог участвовать в войне с Муссолини и даже с самим Гитлером. Домой отец вернулся хромым и израненным, однако в душе его наконец воцарился мир.

А год спустя родился я.

Я вырос в Бронксе. Дома с родителями я разговаривал по-испански и по-французски, а в школе с приятелями — по-английски. Мать пела мне французские песни, а потом научила меня древним балладам — о Роланде и Карле Великом, а отец пересказывал мне «Песнь о Сиде» и «Дон Кихота». Они оба мечтали, чтобы я жил лучше, чем они, и отправили меня учиться в колледж. Поскольку колледж я окончил весьма успешно, родители уговорили меня поступить в университет — ну а что еще я мог там изучать, кроме литературы, когда в ушах у меня постоянно звучала песни, которые пели мне мои родители.

Учеба приносила мне огромную радость, но еще большую радость я испытал в колледже Рутджерс, где познакомился с Хименой. Произошло чудо — она полюбила меня, а я ее. Она была беженкой с Кубы. Ее семья чудом бежала с острова, когда к власти пришел Кастро. Они потеряли все — деньги и имущество. Химена выучила английский, лишь когда ее семья переехала в Нью-Джерси, и до сих пор разговаривает с сильным акцентом, но, слава Богу, с гаванским, а не с ньюбрунсвикским. Она может говорить по-английски так, чтобы ее понимали, но, когда она читает стихи по-испански, кажется, будто она произносит заклинания. Я могу поклясться в этом, потому что готов вечно смотреть в ее. глаза, когда она читает эти стихи.

Мы решили пожениться, как только я закончу работу над докторской, поэтому я работал над диссертацией как зверь. Вечера я проводил в библиотеке, где изучал литературную критику, а днем работал у себя в кабинете и в аудиториях я сдал предварительные экзамены и нашел преподавательскую работу. Вначале я работал как консультант, а затем перебрался в другой колледж и стал ассистентом профессора.

Я закончил диссертацию, получил докторскую степень и подал документы на конкурс. Через шесть месяцев женился на Химене, будучи уверенным, что сумею обеспечить наше будущее.

Химена родила нашего первого — и, увы, единственного — ребенка, и мы купили небольшой дом. Все, кто жил по соседству, работали на фабрике и поглядывали на меня косо — ведь я ходил на работу в костюме и с портфелем. Я не обращал на это особого внимания, потому что верил: через несколько лет мы сумеем переехать в такое место, где сможем говорить с нашими соседями о Вольтере и Прусте столь же часто, сколь о подгузниках и запорах. И все-таки я изо всех сил старался вести себя кик примерный сосед, и многие соседи стали нашими друзьями.

Но судьба сыграла с нами злую шутку: жизнь с каждым днем становилась все труднее и труднее — медленно, но верно, а депрессия и инфляция семидесятых съедала все наши сбережения. Поскольку преподавание у меня получалось лучше, чем подхалимаж, а работа со студентами нравилась больше, чем научные изыскания, мне никогда не предлагали повышения. Двадцать один год я оставался в должности ассистента профессора.

Ладно, нечего жаловаться. Академиком я не стал. Но зато стал хорошим мужем и отцом, а для меня семья всегда была важнее всего остального.

Однако, не подавая на конкурс, я каждые семь лет был вынужден менять колледж. К счастью, поблизости располагалось несколько колледжей, до которых можно было добираться на электричке. И хорошо, что я все-таки подружился с нашими соседями, потому что в итоге нам пришлось прожить в том городке целых двадцать пять лет.

Во время моей работы в последнем колледже деканом нашего факультета был избран марксист. Он пытался заставить меня рассказывать студентам о пьесах Мольера так, словно это были некие документы классовой борьбы, а «Смерть Артура» Мэлори подавать как обличение буржуазии, которой во времена Мэлори и не существовало. Я отказался, и контракт со мной не продлили. Я разозлился и стал искать другой способ заработать на жизнь. Ко мне в кабинет явился один человек. сказал, что он — представитель организации налогоплательщиков, борющихся за снижение платы за обучение, и что одна из их задач состоит в том, чтобы уговаривать преподавателей бросить свою работу — теперь, когда демографический взрыв миновал колледжи, — и искать заработок на ниве частного предпринимательства. Он предложил мне скромный заем, дабы я мог открыть собственное дело, объяснил, как раздобыть ссуду на обзаведение, и предложил устроить меня на краткосрочные бухгалтерские курсы. Мне на ту пору так надоели всяческие дрязги в колледжах, что я принял помощь этого человека и стал искать какое-нибудь доходное дело. В то время мы уже не так нуждались в деньгах Мэтью уже окончил колледж и подрабатывал ассистентом, одновременно учась в университете. Мой сосед сказал мне, что готов продать свой магазин, и я обсудил все это с Хименой. Не то чтобы я собирался совсем бросить основную работу. Не имея возможности подать на конкурс, я так или иначе к маю остался бы без работы, а мне ведь уже пятьдесят и, оставаясь ассистентом профессора, я вряд ли имел бы возможность удержаться в колледже в то время, когда шло сокращение штатов. В общем, мы решили, что выбирать нам особо не из чего, хотя Химена еще могла найти для себя неплохое место. Итак, я взял в банке ссуду на мелкое предпринимательство и купил магазин.

Я работал как зверь, и в первое время мы просто-таки процветали, я зарабатывал даже больше, чем на преподавательской работе. А потом какой-то наркоделец приучил местных парней к новому наркотику, и вскоре они был и готовы делать все, что он им прикажет. Они и всегда-то были грубы, а тут стали просто невыносимы. Они хотели, чтобы я закрыл свой магазин, и в этом была какая-то странная злоба. Их мозги были затуманены наркотиком, и я просто поражался. как они вообще могли думать. Казалось, будто за них думает кто-то другой — говорит им, что делать и как. Возможно, кто-то из них не был таким уж балбесом, каким притворялся.

Как бы то ни было, они сумели распугать всех моих постоянных покупателей и даже пытались запугать меня — чтобы я не занимался доставкой продуктов престарелым клиентам, но это им не удалось — частично из-за того, что я сам был мастак подраться, а частично потому, что хорошо помнили меня с детства и, видимо, до сих пор побаивались. Я, правда, никого из них пальцем не тронул, хотя они пакостили мне, как только могли, но пару раз мне пришлось с ними очень резко поговорить.

И все же я боялся, что в один прекрасный день мне придется объявить себя банкротом — никто не хотел ходить за покупками ко мне в магазин. Мы продали дом, чтобы выручить деньги и жить на них, пока кто-то из пас не найдет приличную работу. Думаю, банк понятия не умел, что делать с магазином.

Наверное, он так никогда и не откроется. Дом у нас купила приятная молодая пара. Надо сказать, и муж, и жена обладают хорошим чувством юмора и показались мне людьми добрыми и порядочными, но что-то в них есть такое... какая-то способность постоять за себя и в случае чего дать отпор. Очень надеюсь, что в будущем в нашей округе поселится побольше такого народа и эти люди заставят местную шпану держать себя в рамках приличий.

В общем, в пятьдесят лет я собирался выйти за порог нашего дома, закрыть за собой дверь и начать новую жизнь. Никогда не думал, что обрету такую счастливую жизнь, какую предложил нам наш сын Мэтью. В конце концов, о чем еще может мечтать профессор, специалист по истории литературы, как не о том, чтобы пожить в средневековой эпохе?

Даже отец Мэта не смог бы определить, что представляет собой комната наверху, в южной башне, — аудиторию или лабораторию. Ну разве что ее можно было счесть магическим эквивалентом физической лаборатории. Вдоль одной из стен выстроились прочные стеллажи, заставленные бутылками и загадочной посудой из металла и стекла. Около стеллажей стоял длинный стол фута четыре высотой и восемь длиной с каменной крышкой и множеством ящиков — нечто вроде лабораторного стенда. Другую стену занимала большая грифельная доска, испещренная геометрическими фигурами. Рядом с доской располагался рабочий стол, заваленный пергаментными свитками. Посреди стола лежала раскрытая книга.

Дальнюю стену занимала карта звездного неба с красивыми зодиакальными знаками.

Пол в комнате был каменный, но часть его — примерно двенадцать квадратных футов — была засыпана мелким песком. Окна представляли собой узкие прорези, забранные стеклами. В противном случае они бы выглядели словно обычные бойницы.

По обе стороны от окон свисали тяжелые шторы, необходимые, по всей вероятности, для того, чтобы в случае необходимости полностью затемнять комнату. Однако ночью сквозь окна в комнату мог проникать свет луны и звезд. По комнате были расставлены несколько подставок для светильников, еще два светильника стояли на лабораторном столе и один — на рабочем.

В общем и целом все свидетельствовало о том, что тут кто-то напряженно трудится, но труды тут ведутся волшебные.

Брат Игнатий — стройный монах в сутане и с тонзурой — наблюдал за тем, как отец Мэта читал стихи. Появился феникс, возгорелся и исчез. Брат Игнатий кивнул.

— Великолепная получилась иллюзия для человека, никогда не упражнявшего свой дар, сеньор Мэнтрел. Вероятно, ваш опыт в изучении поэзии уже сделал вас неплохим магом.

— В таком случае Химена тоже должна быть неплохой волшебницей, — улыбнулся Рамон.

— Очень может быть, и я сужу об этом по той сосредоточенности, с которой она цитирует стихи, — отметил брат Игнатий. — На самом деле сеньора привносит в стихи столько жизненной силы, что я бы даже не отважился назвать ее чтение цитированием. — Брат Игнатий в упор смотрел на родителей Мэта. — У вас обоих величайший дар, но уже сейчас я вижу, что ваши способности разнятся.

— Разнятся? — Химена удивленно посмотрела сначала на мужа, потом на монаха. — В чем же разнятся? Мы оба волшебники, разве нет?

— Да, но между теми, кто творит чудеса, всегда существуют отличия. Кому-то лучше дается целительство, кто-то умеет лучше творить магические предметы, кто-то умеет создавать живых существ из воздуха. Даже если существуют два волшебника, одинаково наделенных даром вести войну, то, одному из них, к примеру, лучше дается оборона, а другому — нападение.

— Вы хотите сказать, что нет таких магов, которым подвластна вся магия, без остатка? — уточнил Рамон.

— Это так, но я хотел сказать не это. Большинству магов дается вся магия целиком, но что-то удается лучше, чем другим.

— Так в чем же тогда состоит мой дар? — спросила Химена.

— Ваш дар, сеньора, состоит в том, чтобы противостоять чужим заклинаниям. Вы отражаете их настолько быстро, что тот, кто произносит их, не успевает причинить вред ни вам, ни тем, кто рядом с вами. Кроме того, своими заклинаниями вы способны подчинять себе других.

Рамон нахмурился:

— Вы хотите сказать, что моя жена способна заставлять других исполнять ее волю?

— Нет. — Монах обернулся к нему. — Тут все гораздо тоньше. Заклинания сеньоры вынуждают других делать ее счастливой.

— Ну, вот это правда. — Рамон обнял плечи жены и улыбнулся, глядя ей в глаза. — Это мне известно с тех самых пор, как я ее впервые увидел. Однако вы, похоже, хотите сказать, что это факт, а не метафора?

— Факт! Метафора! — Брат Игнатий беспомощно развел руками. — Что толку пользоваться этими словами, когда речь идет о волшебстве? Ваша супруга имеет власть над людьми — чего же вам еще?

— Ничего, — покачал головой Рамон и снова улыбнулся жене.

Она улыбнулась в ответ и крепче прижалась к нему.

— Просто здесь все это значит больше, чем метафора, Рамон. Все, что я делала в Нью-Джерси, я делала непроизвольно, не понимая. Здесь же я могу делать то, что хочу. И притом всего лишь цитируя стихи!

Брат Игнатий кивнул:

— А стихи приводят ваши чувства в гармонию с силами, действующими в этом мире, и поэтому могут осуществляться. Однако помните: чтобы желаемое свершилось, вы всегда должны завершать стихи приказом.

Химена улыбалась мужу:

— Значит, я и тебя могу заколдовать?

— Меня больше всех, — ответил Рамон. — Чем ты всегда и занималась.

— Да, но я никогда не приказывала тебе, я только просила.

— Вы и в Меровенсе не сможете иначе, леди Мэнтрел, — сказал монах. — Ибо ваш супруг такой же могущественный маг, как и вы, только в кое-чем ином.

Рамон недовольно прервал краткую идиллию:

— В чем же моя сила в таком случае?

— Вы очень удивитесь, если я скажу, что вы сильны в искусстве ведения войны?

Рамон вытаращил глаза, но вдруг улыбнулся:

— Нет, я не слишком удивлюсь.

— Попробуйте, — предложил монах. — Прочитайте стихотворение, чтобы в нем содержался приказ сотворить огненный шар, который вы могли бы швырнуть во врага. — Он взял Рамона за руку, сложил его пальцы «ковшиком». — Пусть огненный шар появится здесь, но не касается вашей кожи. Повелите ему жечь все вокруг, кроме вас. Помните, вы только направляете шар, двигаете его мыслью, вложенной в слова, а не бросаете буквально, рукой.

Рамон на миг нахмурился, затем прочел следующее:

Прямо над ладонью Рамона появился огненный шар. Совсем маленький, размером с круглую карамельку, однако и сам Рамон, и Химена вздрогнули от неожиданности.

Даже брат Игнатий вздрогнул.

— Не больно?

— Нет, совсем не больно, — покачал головой Рамон. — Видимо, я дал шару верные указания, он не обжигает меня.

— Превосходный результат, сеньор Мэнтрел! Вы совсем не похожи на новичка! — похвалил Рамона брат Игнатий, но тут же нахмурился. — Но почему вы сотворили такой маленький шар и как вам это удалось?

— Ну, это же был эксперимент, и только, — смущенно пробормотал Рамон. — Не хотелось рисковать — вдруг бы я тут наделал бед. А насчет «как» — разве вы сами не знаете?

— Нет, — печально улыбнулся монах. — Я только интересуюсь магией, таланта к ней у меня нет. Но в словах вы не оговорили размер огненного шара. Как же вы этого добились?

Рамон пожал плечами:

— Да просто представил его себе именно таким, когда читал стихи.

— Ах! — восхищенно воскликнул брат Игнатий. — Значит, ваши намерения осуществляются даже тогда, когда вы их не обозначаете словами. Воистину вы обладаете великим даром!

— Благодарю вас, святой отец. Ну, шар я сотворил, а что же мне теперь с ним делать?

— Бросьте его куда-нибудь... ну, к примеру, в стену, где она отсырела. — И монах указал на пятнышко у окна. — Так или иначе надо это место просушить, но помните: даже если вы непроизвольно совершите бросок, вы все равно должны подкрепить его словами.

— Не искушайте меня! — Рамон опять нахмурился, согнулся, словно бейсбольный подающий, и прочитал нараспев:

Рамон все же не удержался и рукой как бы подбросил огненный шарик. Шарик описал дугу, устремился к мокрому пятну на стене и, ударившись о стену, взорвался, выпустив сноп ярких искр. Рамон и Химена инстинктивно втянули головы в плечи. Искры упали на деревянную скамью, на груду пергамента на рабочем столе, а некоторые угодили на сутану брата Игнатия.

Пламя охватило грудь и руки монаха. Химена схватила кувшин с вином и принялась поливать горящую сутану. Рамон тем временем поспешно гасил пергамент.

К счастью, маленький шар не успел натворить бед.

— Вам не больно, святой отец? — участливо поинтересовалась Химена.

— Вот тут! — ответил монах и прикусил губу от боли, указав на прожженный рукав.

Химена уставилась на сильный ожог рядом с локтем монаха и негромко запела.

Прямо на глазах рана затянулась розоватой здоровой кожей.

Брат Игнатий не спускал глаз с затянувшейся раны. Наконец у него вырвался вздох облегчения, и он пробормотал:

— Похоже, вы обладаете и даром целительства, сеньора Мэнтрел.

Химена небрежно пожала плечами:

— Это умеет всякая мать, святой отец.

— В таком случае, — вмешался Рамон, — ты должна и меня обучить искусству целительства, потому что мне придется лечить людей, раненных в бою.

Химена улыбнулась мужу:

— Но ведь и ты кое-чему мог научиться, Рамон, когда Матео болел?

— Это конечно, — кивнул Рамон. — Вот только, боюсь, тут мы не найдем ни термометров, ни аспирина.

— Почему нет? — лукаво улыбнулся монах. Чета Мэнтрелов ответила ему непонимающим взглядом. Наконец Химена. изумленно спросила:

— У вас тут есть подобные вещи?

— Нет, но почему это должно останавливать вас?

Химена медленно улыбнулась, обернулась к мужу и сказала:

— Все понятно. Если тебе понадобится пенициллин, ты сможешь сотворить его.

— Наверное, — с сомнением кивнул Рамон. — Но мы же не можем создать лекарство из ничего, верно? Где же мы его раздобудем?

— С помощью магии вы сможете создать все, что когда-либо видели и знали, — объяснил брат Игнатий. — Откуда берутся материалы и как они соединяются друг с другом — я понятия не имею, но я не раз видел, как маги создают потребные им вещи прямо из воздуха.

— Из воздуха? — призадумался Рамон. — Ну что ж, молекулы воздуха можно сгустить и сформировать из них более плотные соединения.

— Тогда почему бы тебе не привлекать на помощь и молекулы почвы и деревьев? — пожала плечами Химена. — Ведь, чтобы пользоваться ими, нам не надо их видеть воочию.

Брат Игнатий согласно кивнул:

— Точно так же, как вы сотворили огонь, сеньор Мэнтрел. Вы задумывались о том, откуда он взялся?

— Нет, не задумывался, — признался Рамон. — Такое впечатление, будто магические силы сами черпают откуда-то нужный материал.

— Ваш разум рисует картину того, что вы собираетесь сотворить, — пояснил монах. — А магия создает нечто по образу и подобию этой картины. Вы могли бы сотворить оружие и доспехи для целого легиона, хотя, думаю, это было бы утомительно.

— Значит, такова магия войны, — медленно проговорил Рамон.

— Это часть ее, — уточнил брат Игнатий. — Однако вам придется выучить еще много заклинаний, а еще больше придумать. Но, когда дойдет до дела, сеньор Мэнтрел, вы убедитесь в том, что самое главное в магии ведения войны — это умение воодушевлять людей, идущих на битву, делать так, чтобы им хотелось идти за вами и исполнять ваши приказы.

— Может быть, именно поэтому тебя всегда так слушались мальчишки, — предположила Химена.