"Напарник чародея" - читать интересную книгу автора (Сташефф Кристофер)

Глава третья

Магнус проявил мужество: он ни о чем не просил. Но Гвен видела его усталое лицо и пожалела сына. Джеффри, напротив, был еще слишком мал, чтобы контролировать свои чувства:

– Мама, я хочу есть.

– Конечно, хочешь, – понимающе проговорила Гвен; на фоне сдержанности Магнуса нетерпение мальчика выглядело капризом. – Но потерпи, скоро будет гостиница.

Действительно, та уже показалась из-за поворота дороги. Аккуратное двухэтажное строение. Высокие стрельчатые окна и красная черепичная крыша. Над дверью висел моток зеленой шерсти, который раскачивался на ветру.

– Зеленый, – заметила Гвен.

– У них есть свежий эль, – Род улыбнулся. – Обед под это дело пойдет гораздо веселей, чем я надеялся.

Но Корделия во все глаза уставилась на животное, привязанное у входа.

– О! Бедная овечка!

– У тебя что, прогрессирующая близорукость, сестричка? – ядовито поинтересовался Джеффри. – Разве не заметно, что сие не овечка, а самый натуральный осел!

– Мои глаза видят не хуже твоих, – возразила Корделия. – Но это настоящая овечка среди ослов! Разве тебе его не жаль?

– Ради Бога, Джеффри, помолчи! – Гвен перехватила готовую сорваться с языка колкость. Мальчик закрыл рот и сердито посмотрел на мать. – Ты права, девочка, – сказала Гвен. – С животным обращались очень жестоко.

Действительно, тусклая, грязная, в пятнах парши шерсть на боках ничуть не скрывала ходуном ходившие ребра. Осел вытягивал шею, стараясь дотянуться до пучка травы.

– Какой у него жестокий хозяин, – возмутился Магнус. – Сам небось набивает брюхо в таверне, а животному даже клочка сена не оставил!

– К тому же осел очень истощен, сразу видно, что ему много приходилось работать, – заметил Фесс.

Это замечание можно было считать слишком мягким: бедный маленький ослик был впряжен в телегу, явно перегруженную гигантскими бочками.

– Такое отношение к бедному тягловому животному непростительно! – заявил Фесс. Грегори удивленно посмотрел на него:

– На тебя это не похоже, Фесс.

– Что именно?

– Осуждать поступки человека.

– Наш приятель чрезвычайно чувствителен по отношению к тягловым животным, сын, – объяснил Род без капли иронии в голосе.

– Но как хозяин этого ослика может быть таким черствым? Он очень жестоко обращается со своим помощником, – удивилась Гвен.

– Конечно, – согласился Джеффри, – настоящий негодяй, толстый, ленивый, медлительный мужик. Зверь, а не человек.

Но вышедший из гостиницы человек не был ни толстым, ни медлительным. Среднего роста, слегка склонен к полноте. Одет в чистые рейтузы и камзол, и пока не вышел из гостиницы, шапку держал в руке. При этом с приятной улыбкой на лице беседовал с хозяином.

– Да он кажется добрым! – пораженно воскликнула Корделия.

Но как только человек подошел к привязи, улыбка покинула его лицо. Он отвязал повод, разразился затейливым проклятьем, пока оттаскивал осла от жалкого пучка травы, потом сел в телегу и расправил длинный хлыст, вытащенный из-под бочек.

– Он не должен! – воскликнула Корделия, но возчик уже усердно потчевал осла хлыстом, который не только с треском обвивался вокруг спины животного, но и разрезал его бока до крови.

– Негодяй! – закричала Корделия, метла вырвалась из ее рук и устремилась к телеге.

Но Род уже заметил то, чего не видела дочь, и положил руку ей на плечо:

– Убери метлу, дорогая, иначе это помешает восстановлению справедливости.

– Не может быть, – по инерции возразила Корделия, но метла повисла в воздухе.

– Может. Посмотри туда, на край луга. Корделия посмотрела и ахнула.

– Род, – сказал Фесс, – там какой-то... зззвверь... – он задрожал.

– Держись, Ржавый Ингибитор. Не хватало только твоего приступа. Я уверен, что существует какое-то разумное объяснение. Но ты прав, осел под теми деревьями просто двойник нашего друга, запряженного в телегу.

– Он вроде бы чуть больше размером, – заметил Грегори, – как будто только что наелся свежей травой и зерном.

Магнус нахмурился:

– Но как они могут быть так похожи? Неужели кто-то создал новое животное из ведьмина мха?

– Зачем? – спросил Джеффри.

– Не думаю, чтобы это был мох, – медленно проговорил Род. – Мне очень интересно. Не кажется ли вам этот двойник осла несколько... странным?

– Теперь, когда ты сказал об этом, – задумчиво произнес Фесс, – я вижу, что поведение осла слишком жалкое.

– Так я и думал, – кивнул Род. – Он переигрывает.

– Кто, папа?

– Подожди и увидишь, – негромко сказала Гвен, но начала улыбаться.

Осел напрягся, стронул тяжелую телегу с места, вытащил со двора гостиницы на дорогу – и потащил в сторону от колеи. Возчик выругался и сильно дернул за вожжи, но осел как будто не заметил этого. Возчик свирепо хлестнул его бичом, так что рубец заполнился кровью, но осел только пошел быстрее, держа направление в сторону поля. Человек вышел из себя. Он колотил осла рукоятью хлыста, бранился, как сумасшедший, и так сильно натягивал вожжи, что одна из них не выдержала и порвалась.

– Что это за осел? – удивился Джеффри. – Никогда не видел, чтобы бедняги выдерживали такой рывок вожжей.

– Может, он их закусил, – предположил Магнус.

– Или пасть у него твердая, как из камня, -

Род не переставал улыбаться.

Осел высвободился из порванных вожжей и принялся бегать по кругу. Возчик ревел в гневе, колотил и колотил хлыстом, но осел только бежал быстрее, все кругом и кругом, и возчик вскоре ощутил воздействие центробежной силы и почувствовал первый укол страха. Он выронил хлыст, попытался соскочить с телеги – и уселся назад.

– Он прилип к скамье, – восторженно закричал Джеффри.

– Муж мой, – сказала Гвен, – тут не просто создание из ведьмина мха.

– О, я согласен с тобой – мы оба поняли это.

Хлыст подпрыгнул из травы, развернулся со щелчком и обрушился на голову возчика. Тот посмотрел в ужасе и испустил низкий вопль. Хлыст, как змея, обернулся вокруг него, разрывая камзол.

Род сердито повернулся к Корделии:

– Я велел тебе подождать!

– Я и жду, папа! Это не я!

Род окинул дочь испытующим взглядом, потом повернулся, чтобы увидеть продолжение.

Осел скакал теперь галопом, гораздо быстрее, чем когда-либо видел Род, телега раскачивалась, колеса подпрыгнули, опустились, снова подпрыгнули. Возчик вцепился изо всех сил в дощатые борта, он вопил от страха, хлыст с треском обвивался вокруг него, а телега под ним ходила ходуном.

– Она опрокидывается, – отметил Род. – Вот...

С грохотом телега опрокинулась набок, бочки покатились по земле. Две самые большие разбились, и красное вино залило луг. Возчик приземлился на спину в десяти ярдах от лужи. Небольшой бочонок придавил ему живот.

– Бедняга! – воскликнула Корделия. – Папа, не нужно ли ему помочь?

– Зачем, сестра? – спросил Магнус. – Разве его осел не страдал раньше так же, как он сейчас?

– Ты сама назвала его негодяем, – напомнил Джеффри.

– Ну, тогда ему не нужна была помощь, а сейчас нужна. Ох!

– Спокойней, дочь, – Гвен положила руку дочери на плечо. – Пусть почувствует на собственной шкуре облагораживающее действие хлыста. Чтобы никогда больше не обращался так с животными, пока жив.

– Но он выживет?

– Конечно, – заверил ее Фесс, изгибая шею, чтобы лучше видеть. – Я могу увеличивать зрительное изображение, Корделия, и повторить происшедшее в замедленном виде. Насколько я могу судить, вероятность получения серьезных ран очень мала.

– Хвала небу за это!

– Не думаю, чтобы небо имело отношение к этому маленькому фарсу, – проворчал Род.

Возчик тем временем успел перевернуться и начал вставать, но осел принял боевую стойку, поднял хвост, уперся задними ногами, а передними попал в зад хозяину, который только-только сумел оторваться от земли. Возчик снова растянулся лицом в грязи.

– Прекрасный прицел и исполнение, – похвалил Джеффри, пытаясь скрыть улыбку. – Можно посмеяться над положением этого недотепы, папа?

– Думаю, можно, – удовлетворенно кивнул Род. – Ведь сейчас он испытывает то, что испытывало его бедное животное четверть часа назад. И, конечно, я подозреваю, что никакая реальная опасность человеку не угрожает. Один-два ушиба, только и всего.

– Почему ты так уверен? – спросила Корделия.

К этому времени возчик наконец-то сумел встать и в страхе бежал назад к гостинице. При этом он кричал:

– Колдовство! Черная магия! Какой-то колдун заговорил моего осла!

– Мама, – сказала Корделия, – разве для нас хорошо, что он принародно позорит колдунов?

– Не тревожься, дочь моя. Я уверена: всякий, кто услышит его рассказ, поймет, что дело не в колдунах.

Корделия нахмурилась.

– Но кто...

Осел презрительно фыркнул в сторону своего прежнего хозяина, двумя точными ударами копыта разломал оглоблю и с видом победителя направился к лесу.

– Папа, останови его! – воскликнула Корделия. – Я должна узнать, кто это сделал, или умру от любопытства!

– Не сомневаюсь, – с улыбкой сказал Род, – и признаю, что и сам бы хотел подтвердить свои подозрения.

Он негромко, но пронзительно свистнул.

Осел повернул голову в сторону Рода. Чародей улыбнулся и встал так, чтобы его лучше было видно. Осел изменил направление и направился к ним.

– Нам лучше уйти с дороги, – добавил Род. – В любую минуту могут выйти из гостиницы.

– И то правда, – согласилась Гвен и первой двинулась в сторону небольшой рощи.

Осел пошел за ними, но постепенно обогнал. Остановившись, он махнул головой.

– Ну, хорошо, ты поступил благородно, – Род улыбнулся. – Но скажи мне, ты действительно считаешь, что возчик все это заслужил.

– Все это и гораздо больше, – проржал осел. У детей отвисли челюсти, а Фесс задрожал.

– Спокойней, о Петля Логики, – Род положил руку на рычажок, отключающий робота. – Ты должен знать, что этот осел – совсем не то, чем кажется на первый взгляд.

– Я... попытаюсь привыкнуть к этой мысли, – ответил Фесс.

Гвен с трудом сдерживала улыбку.

– Значит, ты считаешь себя хорошим парнем?

– Конечно, – осел улыбнулся. Все вокруг этой улыбки заколебалось, превратилось в аморфную массу, заструилось – и перед ними оказался Пак. Собственной персоной. – Хотя парнем меня трудно назвать, скорее я – Робин Весельчак.

Трое младших детей едва не упали в обморок от такой неожиданности, и даже у Магнуса глаза стали как монеты. Но Род и Гвен только улыбались.

– Это было сделано в порыве? – спросил Род. – Или ты предварительно все продумал?

– В порыве? – воскликнул эльф недоуменно. – Да будет тебе известно, что я семь месяцев слежу за этим негодяем, и если есть человек, заслуживающий подобного наказания, так это он! Подлец и трус, человека побить боится! Даже лошади боится! Говорит с тобой кротко, как голубь, а в душе жаждет разорвать собеседника на части. Жалкая и завистливая душонка! Я наконец устал от того, как он обращается с этим бедным животным, и дал ему попробовать его собственного зелья!

– Не похоже на тебя, Пак, поступать так жестоко, – проворковала Корделия. Эльф хищно осклабился:

– Ты знаешь только одно мое лицо, дитя, если так говоришь. В моем поступке нет подлинной жестокости, потому что я просто выставил этого человека дураком, да и то не перед его товарищами. Если он умен, то усвоит урок с первого раза и больше никого не будет мучить безнаказанно.

Корделия как будто успокоилась, хотя и не совсем.

– Но ведь он очень испугался и ранен...

– Разве хуже того, как он обращался с животным?

– Ну... нет...

– Не могу сказать, что ты в этом случае поступил плохо, Робин, – по-прежнему улыбаясь, сказала Гвен.

– Только в этом случае? Я часто озорничаю, но редко приношу настоящий вред!

Род отметил про себя это “редко” и решил, что пора сменить тему.

Очевидно, Пак тоже.

– Но хватит об этом негодяе: он не стоит наших слов! Как вы оказались поблизости и смогли наблюдать за тем, как восстановлена была справедливость?

– Мы направляемся в отпуск, – величественно проговорил Род.

– Чего-чего? – с сомнением произнес Пак. – И небо у нас под ногами, а земля над головой! Тем не менее, отпуск – это достойная цель. И куда же вы путь держите?

– В наш новый замок, Пак, – доверительно сообщила Корделия. Глаза ее снова загорелись. – Разве это не здорово?

– Не могу решить, – ответил эльф, – пока ты мне не расскажешь, что это за замок.

– Он называется замок Фокскорт [дословно, Лисий Двор], – сообщил Род.

Пак вздрогнул.

– Я вижу, ты про это место кое-что знаешь, – медленно сказал Род.

– Нет, не знаю, – увильнул эльф. – Только слышал какие-то слухи.

– И слухи эти не очень приятные?

– Можно сказать и так, – согласился Пак.

– Так расскажи нам, – потребовала Гвен, нахмурившись. Пак вздохнул.

– Я мало что слышал. Больше догадки. Но судя по всему, у этого замка дурная репутация.

– Ты считаешь, что в нем проживают призраки? – спросил Джеффри с горящими глазами.

– Я этого не говорил, но раз уж ты спрашиваешь – да, что-то такое я слышал. Но есть призраки и призраки. Я бы не испугался призрака, который при жизни был хорошим человеком.

Магнус склонил голову набок.

– Судя по твоим словам, призраки в Фокскорте не были хорошими людьми, когда жили.

– Вроде бы, – мрачно согласился эльф. – Но только не призраки, а один призрак. Хозяина замка. Правда, как я уже говорил, на самом деле ничего конкретного не знаю. Я не встречался с ним при его жизни, и у меня не было дел в его владениях. Но его имя пользуется дурной славой.

– Но ты слышал о нем, когда он жил, – Магнус продолжал хмуриться. – Значит, он не такой уж древний призрак.

– Нет, ему всего несколько сотен лет отроду.

– Ты знал человека, который... – голос Грегори дрогнул, взгляд утратил сосредоточенность. – Но ведь ты один из древнейших среди Древних.

Мальчик выглядел несколько ошеломленным.

Пак тактично пропустил мимо ушей комплимент о собственном возрасте.

– Я пойду с вами, добрые люди.

– Мы всегда рады твоему обществу, – с улыбкой сказала Гвен. – Но если боишься за нас, я благодарю тебя. Занимайся своими делами. Не волнуйся. Ни один призрак не может смутить нашу дружную семью, каким бы злым он ни был при жизни.

– Не будь так уверена, Гвендолен, – предостерег ее Пак. Он по-прежнему выглядел встревоженным. – Однако должен признаться, что у меня есть поручение Его Величества, – все понимали, что под “Его Величеством” подразумевается не король Туан, но лишь один Род Гэллоуглас знал, что эльф имеет в виду деда его детей. – Но если я вам понадоблюсь, свистните, и я сразу появлюсь.

– Спасибо, – проговорил Род. – Надеюсь, нам это не понадобится.

– Я тоже! Но если вам потребуется больше знаний, чем те, которыми владею я, тогда спроси эльфов, живущих поблизости от замка. Не сомневаюсь, что они знают правду.

Род кивнул.

– Спасибо за совет. Мы обязательно им воспользуемся.

– Конечно, мы обратимся к твоим сородичам, если понадобится их помощь, – согласилась Гвен.

– Их осталось немного, – сказал Пак, поморщившись. – Говорят, все, кто мог, сбежали оттуда.

Пришлось подождать, пока в гостинице стихли смех и шутки, а побагровевший возчик, прихрамывая, вышел из дверей. Только тогда удалось сделать заказ. Но еда оказалась на редкость вкусной и сытной. Наевшись, Род объявил, что раз уж он в отпуске, то намерен вздремнуть, и всякий из детей, посмевший потревожить отца, на собственном опыте убедится, из чего состоит луна.

Хороший предлог для того, чтобы уйти подальше, футов на пятьдесят, лечь в тени деревьев и положить голову на мягкие колени жены. Слыша негромкие голоса родителей, дети засомневались в том, что отец действительно вознамерился выспаться или даже просто подремать после сытного обеда, но стоически терпели.

– Разве он не слишком взрослый, чтобы играть роль Корина, а мама – пастушки? – спросил Джеффри.

– Оставь предков в покое, – проворковала Корделия с сентиментальной улыбкой. – В конечном счете, пока они любят друг друга, у нас все будет в порядке. Пусть же их любовь крепнет год от года.

– Корделия говорит мудро, – согласился Фесс. – Они поженились не только для того, чтобы говорить о домашнем хозяйстве и детях.

– Да, это не самые возвышенные темы, – заверил его Джеффри.

Корделия сердито взглянула на него.

– Это неподобающие слова, брат.

– Может быть, я один говорю то, что думаю.

– Сомневаюсь, – мрачно проворчала Корделия.

– Тебя все еще беспокоит жестокость Пака по отношению к возчику? – мягко спросил Фесс, чтобы перевести разговор в другую колею.

– Нет, я не сомневаюсь в справедливости наказания и в том, что с наказанным человеком ничего не случится, – ответила Корделия. – Меня беспокоит его внешность, Фесс.

– Почему? – удивленно спросил Джеффри. – Неплохо выглядит, насколько я мог заметить.

– Да, таких людей можно постоянно встретить на дорогах, – подтвердил Магнус.

– Но разве вы не понимаете, что именно это меня и тревожит, – воскликнула Корделия. – Джеффри правильно сказал: он не толстый, не медлительный, он не выглядит разбойником и грубияном. Но он таков – скрыт под своей обычной внешностью.

– Не все хотят открыто выглядеть злодеями, сестра, – напомнил ей Грегори.

– Замолчи, малыш! Именно это меня тревожит!

– Ага, – сказал Фесс. – Ты начала опасаться, что в глубине души все люди негодяи, правда? Корделия кивнула, опустив глаза.

– Успокойся, – посоветовал робот. – Хотя в глубине души они действительно могут быть зверями, большинство людей вполне способны контролировать свои звериные инстинкты или, во всяком случае, направлять их так, чтобы те не причинили вреда другим людям.

– Но разве они от этого становятся лучше? – выпалила она. – Все равно звери внутри!

– Но в глубине души у вас не только зло, но и добро, – принялся успокаивать девочку Фесс. – На самом деле у многих людей такой сильный инстинкт прийти на помощь другим, что он побеждает стремление запугивать других.

– Как ты можешь так говорить, – возмущенно бросил Джеффри, – если твой первый опыт общения с людьми был таким печальным?

– Это верно, – согласился Фесс, – но мой первый хозяин постоянно встречался со многими людьми, и я находил хорошие качества у каждого из них.

Корделия нахмурилась.

– А у твоего второго владельца ты нашел хорошие черты?

Они услышали жужжание тактовой частоты – эквивалент презрительного фырканья у Фесса.

– Он подтвердил мое впечатление о людях, которое я получил от Регги, дети, и продемонстрировал такие низины человеческого характера, о которых я и не подозревал. И худшая из них – предательство. Регги, по крайней мере, не был двурушником, и будучи эгоистом, все-таки слегка интересовался другими. Мой второй хозяин был злобен и алчен, и я полагаю, эти качества были присущи ему вполне органично.

Джеффри непонимающе посмотрел на робота:

– Как это?

– Всякий, кто покупает поврежденный компонент только потому, что он дешев, должен быть жаден и жалок, а он купил меня в качестве компьютера для своей лодки-ослика.

Джеффри нахмурился.

– А что такое лодка-ослик?

– Их больше не делают, Джеффри, и это очень хорошо. Это маленькие прочные машины, предназначенные для раскопок и перевозки грузов, но не для красоты.

Магнус улыбнулся:

– Значит, твой второй владелец пекся не о красоте, а о выгоде?

– Да, хотя такое отношение естественно для его профессии. Он был старателем в поясе астероидов Солнечной системы и постоянно жил в ожидании опасности. Больше ничего у него не было. Только прирожденный одиночка может выбрать такую жизнь, и характер от этого не улучшается. Его интересовало только собственное возвышение, вернее, попытки его добиться: многого достичь не удалось.

– Значит, он был беден?

– Он как мог зарабатывал на жизнь, – ответил Фесс. – Оттаскивал богатые металлом астероиды на станцию, расположенную на Церере, и покупал все необходимое. Там все очень дорого – слишком далеко от планеты, на которой эволюционировал от амебы до примата ваш вид. Другие люди интересовали его только как источник собственного удовлетворения – и если они этого ему не предлагали, он предпочитал не иметь с ними дела.

– Ты хочешь сказать, он ненавидел других людей?

– Ну, может, слишком сильно сказано, – заметил Фесс, – но не очень далеко от истины.

– Но люди не могут жить без общества других людей.

– Напротив, могут. Конечно, со временем у них развивается эмоциональный голод. Но надо сказать, что такие люди обычно в эмоциональном смысле, вообще говоря, калеки.

Корделия вздрогнула.

– Как ты можешь хорошо думать о людях, если твое мнение основано на встречах с подобными типами?

– Потому что я постоянно встречался не только с “подобными типами”, но и с хорошими людьми, Корделия, или, по крайней мере, слышал о них.

Магнус нахмурился:

– Как это возможно?

– В астероидном поясе народ одинок и обычно стремится к общению с себе подобными. Но оно возможно только по радио или видеосвязи. И в силу специфики мне приходилось всегда бодрствовать, а следовательно, выслушивать постоянный поток разговоров, чтобы не пропустить важные для моего владельца события. В результате я узнал множество самых разных людей. Среди них были плохие и хорошие, некоторые очень плохие, некоторые – очень хорошие. Я узнавал о всех происшедших в Солнечной системе событиях, важных и не очень. Мне кажется, самое большое на меня произвел впечатление случай, когда отказал купол одного астероида – ослабло силовое поле, удерживающее атмосферу, которой дышали люди.

Корделия пораженно смотрела на робота:

– Но как они смогли выжить?

– Они не выжили. Задохнулись все, за исключением техника и туриста, которые успели влезть в космические скафандры, а также маленькой девочки, которая выжила в удивительных обстоятельствах.

– О, это должно было разбить тебе сердце!

– У меня нет сердца, Корделия, но я тогда многое понял о способности людей жертвовать собой ради других. Мне пришлось немало времени провести с этой девочкой.

– Расскажи нам о ней! – воскликнул Грегори.

– Ну, это слезливые девчоночьи истории, – возразил Джеффри.

– Вовсе нет, Джеффри. В моей истории присутствует злодей, с которым пришлось серьезно побороться.

Глаза мальчика заблестели.

– Тогда другое дело, рассказывай!

– С удовольствием, потому что это часть вашего наследия. Герой этого рассказа – удивительный персонаж, уникальный экземпляр, исправившийся преступник.

– Правда? Кто же он такой?

– После исправления его называли Уайти-Вино, и он зарабатывал на жизнь тем, что сочинял песни и исполнял их в. тавернах.

Уайти извлек последний аккорд из своей клавиатуры, высоко поднял руки и улыбнулся под гром аплодисментов и благодарные возгласы посетителей.

– Спасибо, спасибо! – его усиленный динамиками голос прогремел в кабаре. Так, по крайней мере, в те годы называли подобные заведения. – Рад, что вам понравилось, – он, продолжая улыбаться, подождал, пока стихнут аплодисменты, и объявил: – Сейчас я немного отдохну, но очень скоро вернусь. А вы пока выпейте, ладно? – он помахал рукой и повернулся, оставив за собой смех и аплодисменты. – Да, выпейте порцию. Или две. Или три. После третьей порции вы будете считать меня великим музыкантом.

Конечно, ему не следовало испытывать горечь – ведь именно эти слушатели в конце концов позволяют ему зарабатывать на жизнь. Но музыканту стукнул: уже пятьдесят три года, а он все еще продолжает петь в тавернах захолустных спутников.

Терпение, сказал он себе. И в самом деле, был ведь тот симпатичный продюсер в отпуске, который услышал его баллады и подписал контракт на звукозапись, даже не протрезвев. На следующий день у него уже была заказана студия, и Уайти записал свой диск, и тот неплохо продавался – конечно, продавался дешево, но если пластинка распространяется на более чем пятидесяти планетах с населением в сто миллиардов человек, то она принесла доход в двадцать миллионов, и Уайти худо-бедно получил свои шесть процентов. Это позволило выжить даже в бедной кислородом атмосфере купола какого-то астероида и на малопригодном для жизни спутнике, а также оплатить проезд на следующую планету. Барду всегда удастся найти кабаре, где заплатят за представление, главное – чтобы посетители полюбили его песни. Уайти не страдал от безвестности. Потом какой-то толковый критик объявил, что его тексты написаны в традициях народного творчества, а один или два профессора с ним согласились (все, что угодно, лишь бы напечататься, думал Уайти), и записи снова начали успешно продаваться, так что ему удалось вернуться в родную систему, пусть всего лишь на Тритон, и заработать еще немного. Он надеялся, что профессора, поднявшие его на щит, не слишком огорчатся, узнав, что у Уайти есть диплом колледжа и он неплохо разбирается в филологии.

Итак, пусть существует несколько миллионов человек, которые согласны заплатить за то, чтобы послушать твои песни. Значит ли это, что ты так уж хорош?

Уайти попытался отмахнуться от подобной мысли – стоит ли заниматься рефлексиями? Нет, побольше уверенности в своих силах и все будет в порядке, подумал бард, входя в шкаф, который в кабаре со смехом называли “зеленой комнатой”. По крайней мере, у артиста есть место, где можно передохнуть между номерами. Не в каждом клубе бывает так.

Он осмотрелся и нахмурился. Где же вино, которое пообещала Хильда? Ведь обещала подождать его.

А, вот и наша лебедушка вплывает, запыхавшись в слабом тяготении Тритона.

– Прости, Уайти. Еле донесла, на меня совершили самый настоящий налет.

– Молодец, что не отдала негодяям ничего – уверен, что вместо “пушки” у них был обычный водяной пистолет, – Уайти взял стакан у Хильды, затормозившей у противоположной стены. – И откуда они выползли?

– С земного почтового экспресса, – Хильда достала из-за корсета конверт и протянула ему. – Вот. Потребовали передать мистеру Тоду Тамбурину.

Уайти поморщился, услышав свое настоящее имя.

– Это что, официальное послание?

– Пожалуй. Интересно, кто знает, что ты здесь?

– Мой продюсер, – Уайти часто задышал, поглаживая письмо и похотливо поглядывая на Хильду.

– Не трать свой запал, Уайти, впустую! Насколько мне не изменяет осязание, ты гладишь не меня, а письмо. Что в нем?

– Наверное, деньги, – Уайти вскрыл конверт и у него мгновенно упал голос. – Черт побери!

Безразличие к делам знакомых не было сильной стороной характера Хильды.

– Значит, это не продюсер... Кто же написал тебе? – в голосе женщины явственно прозвучала ревность.

– Законники, – успокоил ее Уайти. – Известие о моем сыне.

Устраиваясь поудобнее в защитной сетке пассажирского лайнера, Уайти подумал: дело заключается вовсе не в том, знал ли он или нет своего сына. Трудно знать собственного ребенка, если почти не бываешь дома. А Генриетта, осознав свою ошибку, не хотела, чтобы он бывал дома, во всяком случае, так она сказала ему, когда поняла, что он не собирается остепениться и стать благополучным астероидным старателем, как всякий разумный человек. Она не одобряла присущий ему образ жизни – продажу экзотических медикаментов с некоторой скидкой на планетах, где те обложены высоким налогом. Это незаконно, твердила Генриетта. Впрочем, деньги за подобные незаконные дела она соглашалась принимать, пока муженек не совершил серьезную ошибку, высадившись на планете со свободными тарифами и еще более свободными нравами. Там ему не хватило выручки даже на то, чтобы вовремя унести ноги, и поэтому он своими глазами увидел, что делает его снадобье с клиентами.

Отныне больше никаких наркотиков – ни для себя, ни для клиентов. Только вино и пиво. Контрабандой заниматься больше его не заставят даже под страхом смерти, он нажил достаточно неприятностей и теперь заживет почти припеваючи на доходы от иной деятельности. Вернее, заживут жена и сын, пока он будет переходить из бара в бар и драть глотку, чтобы заработать еще немного. Его доход от продажи диска не очень велик, но в то же время не так уж мал. Пусть он будет потрачен на сына. А на себя Уайти как-нибудь заработает: ноги есть, руки – на месте, и в придачу не лишенный приятности голос вкупе с быстро соображающей головой. Однако в первые годы он скучал по сыну и уже начинал подумывать о возвращении на Цереру. В конце концов, если держаться на достаточном расстоянии, Генриетта не так уж плоха.

Но потом пришло письмо от адвоката, и Уайти решил, что все-таки его жена – приличная стерва. Отныне ему пришлось жить исключительно за счет своих песен, потому что суд отдал Генриетте все его сбережения и опеку над сыном. У Уайти не было возможности оспорить приговор, и поэтому он не встречался с сыном ни в детстве, ни в отрочестве: Генриетта на всякий случай переселилась на Фальстаф. А у Уайти не было денег, чтобы купить туда билет.

Впрочем, он и не собирался. Теперь ему стыдно, но тогда он даже не думал об этом.

Конечно, парень мог сам захотеть увидеть родного отца, когда вырастет. И вот, узнав, что его сын вернулся на Цереру, Уайти написал ему письмо. Парень ответил единственным – и весьма недвусмысленным письмом. Он написал буквально следующее: “Не суйся в мою жизнь”. С этим не поспоришь. Впрочем, тон послания неудивителен, учитывая, что наплела Генриетта про своего мужа их общему сыну. Кое-что из рассказанного, возможно, даже правда. Поэтому Уайти пришлось пережить неласковый ответ чада и продолжать зарабатывать пением.

Церера! Почему парень туда вернулся?

Наверное, потому что провел там детство. Должно быть, хоть какие-то приятные воспоминания у него сохранились.

Уайти срочно подписался на еженедельник “Служба новостей Цереры” и издалека следил за основными событиями в жизни мальчика – за его женитьбой, рождением дочери, переселением всего семейства на новую околопланетную колонию на большом астероиде, который назвали Фермой. Там благополучно осуществили совершенно новую идею геоморфизма [Геоморфизм – дословно, подобный земле] – окружили весь астероид силовым полем, создав сплошной купол.

Но однажды купол вышел из строя, сын Уайти и его жена погибли.

Но ребенок остался жив.

Ребенок был жив, а родители не оставили завещания. Бабушка и дедушка со стороны матери последовали примеру Генриетты и предпочли погрузиться в холодный анабиозный сон, ожидая роста своих доходов...

Так, совершенно неожиданно, ближайшим и единственным родственником ребенка оказался Уайти.

Он коснулся конверта в нагрудном кармане. Ему не нужно было открывать его вновь: он и так видел печатные строки, стоило ему закрыть глаза. Он – дедушка, ближайший родственник, и поэтому маленькая Лона целиком на его ответственности. У него появился второй шанс вырастить ребенка. Бард смотрел, как уменьшается за кормой Тритон, а за ним – гигантский шар Нептуна, и чувствовал наряду с печалью странное возбуждение. И поклялся, что на этот раз, как ему ни придется трудно, он воспитает сироту как подобает ребенку из приличной семьи.

Ему пришлось нелегко.

Во-первых, потому что адвокат отвел его не в приют и не в дом для усыновленных, а в больницу. В палате на койке сидела прекрасная, как ангелочек, голубоглазая светловолосая девочка шести лет и смотрела трехмерную телепрограмму. Только смотрела. Не разговаривала, не ерзала, не бросала бумажные шарики на пол, как сделал бы ее непоседливый дед, имея от роду столько же лет, как внучка, – больше ничего.

– Лона, это твой дедушка, – сказала доктор Росс.

Девочка подняла голову и, конечно, не заголосила от радости узнавания. Они никогда не виделись, и Лона, наверное, даже не подозревала о его существовании.

– Ты папа моей мамы?

Уайти перестал улыбаться. Значит, несчастный ребенок и с родителями матери не виделся? Прежде чем они заморозились, конечно.

– Нет, я дедушка с другой стороны.

– Папа моего папы?

– Да.

– А...

Когда Уайти пришел в себя, доктор в своем кабинете объяснила:

– Это серьезная травма, и у девочки не было никакой защиты от нее. Ведь в конце концов ей, всего шесть лет. Неудивительно, что у нее подавлена память о катастрофе – и обо всем, что с нею связано.

– Да, неудивительно, – бард заставил себя улыбнуться. – Но ей и нечего особенно вспоминать. Доктор Росс кивнула:

– Вам нужно быть очень осторожным, бережно обращаясь с ее амнезией. Лону всему придется учить заново, но вам следует все время быть начеку. Какое-то время ничего не рассказывайте о Ферме, о ее родителях, вообще о прошлом. Мы не знаем, какое именно воспоминание будет особенно болезненным и снова отбросит ее назад.

Уайти кивнул.

– Девочка должна лечиться у психиатра?

– Да, это очень важно.

– Понятно... У вас есть частная практика, доктор?

– Да, небольшая, – сразу ответила доктор Росс, – и я могу позаботиться о Лоне.

Так что перекати-полю пришлось наконец осесть: купить квартиру, продумать интерьер, заказать мебель. Наконец опекун смог забрать девочку из больницы и, держа за маленькую ладошку, отвести домой.

Лона, вопреки распространенному мнению, что под ангельской внешностью обычно скрывается чертенок, оказалась послушной и доброй девочкой.

Слишком послушной и доброй. Уайти обнаружил, что постоянно ждет каких-нибудь шалостей.

Но она была абсолютно послушна, делала точно то, что он ей говорил... И ничего больше.

А когда у него не находилось для нее занятия, она просто смотрела трехмерные телепрограммы, сложив руки на коленях, выпрямив спину (он как-то велел ей так сидеть, надеясь пробудить бедняжку к жизни). Все, чему он ее учил, она усваивала с первого раза и точно исполняла. Каждое утро заправляла свою постель, мыла посуду, учила азбуку...

Как робот.

– Она просто очень хорошая девочка, – осторожно сказала как-то доктор Росс. – Иногда такие встречаются.

– Может быть, но это неестественно для детей. Послушайте, доктор. Конечно, может быть, я неправ, но хотелось бы хоть раз всего лишь легкого непослушания. Небольшой перебранки с дедом. Почему этого нет?

– Комплекс вины, – медленно ответила доктор. Уайти удивленно смотрел на нее:

– В чем же Лона считает себя виноватой?

– В случившемся взрыве, – доктор вздохнула. – Часто дети считают, что если что-то случилось, то это в результате их поступков.

Уайти нахмурился.

– Я понимаю, что она может горевать из-за своей ложной вины. Но вести себя абсолютно правильно? И почему это мешает ей видеть сны?

– Все видят сны, мистер Тамбурин.

– Называйте меня Уайти, – он плотно закрыл глаза. Настоящее имя вызывало у барда неприятные воспоминания о прошлом. – Просто Уайти.

– Уайти, – неохотно повторила за ним женщина-доктор. – Мы знаем, что Лона видит сны – это показали тесты на быстрое движение глазных яблок.

– Тогда почему она говорит, что не видит снов?

– Просто Лона их не помнит. Эти воспоминания у нее тоже подавлены.

– Но сны она видит сейчас! А несчастный случай произошел несколько месяцев назад!

– Это так, – задумчиво ответила доктор, – но девочка может считать, что неправильно видеть сны.

– Во имя неба, почему?

– Она могла рассердиться на родителей, – объяснила доктор Росс. – Так часто бывает, когда детей наказывают или отказывают им в чем-то. Они хотят ответить родителям, причинить им боль, сказать им “умрите”... И если она в таком настроении легла спать накануне катастрофы...

– Ей могло присниться, что она их убила?

– Что-то в этом роде. А потом она проснулась и обнаружила, что родители на самом деле умерли. Поэтому она подавила все воспоминания о папе с мамой, потому что они напоминают ей об ее вине.

– Мне кажется это сомнительным.

– Возможно, – согласилась доктор. – Это всего лишь мое предположение, мистер... Уайти. Он тяжело вздохнул.

– Мистер Уайти подойдет. У нас ведь не хватает информации, мы можем только строить предположения, верно?

– Да, пока полной информации нет.

– Ну, хорошо, будем считать, что вы правы, доктор. И что же мне делать?

– Докажите Лоне, что одно лишь желание не может вызвать действие, мистер... Уайти. Уайти неожиданно задумался.

– Наверное, так это выглядит с ее точки зрения. Но почему она так послушна?

– Потому что считает: если будет плохо вести себя, произойдут не менее ужасные вещи, чем тогда, во время гибели купола, – пояснила доктор.

– И если ты плохо себя ведешь...

– ...то будешь наказана, – закончила за него доктор. – Да.

– Ну что ж, – Уайти с улыбкой встал. – Ей ведь не нужно все делать самой, верно?

И вот он начал ее наказывать. Неустанно, непрерывно, безжалостно, не обращая внимания на сердечную боль. Заставлял ее выскребывать полы. Мыть всю посуду. Натирать мебель. Все вручную.

Она могла бы возразить, что со всем этим справится робот-мажордом.

Но Лона молчала и работала.

Он заставлял ее расчесывать волосы и внимательно следил, чтобы не оставалось ни узелка. И подавлял при этом боль в груди. По щекам ее катились слезы, она дергала волосы, вырывала их, но не говорила ни слова.

И никаких игр. Впрочем, она и так не играла. Никакого телевидения, никаких компьютерных игр типа “Наряди Золушку” или “Укрась свое гнездышко”.

Он заставлял ее делать все. Она пахала побольше папы Карло, прилежничала почище Мальвины, совершала подвиги потруднее Геркулесовых. И только когда принялась разбирать Авгиевы конюшни на чердаке, где дед хранил в пыли и паутине не только свои записи, но и редчайшую коллекцию пустых пивных жестянок, не выдержала и взорвалась:

– Хочу, чтобы ты улетел в космос, дед! И тут же застыла, окаменела от ужаса. Но слова уже были произнесены.

– Не надейся, – со злобной улыбкой ответил Уайти, – и не подумаю!

Пришлось выполнять слово, данное доктору Росс. Если с дедом сейчас что-нибудь случится, Лона, вероятно, никогда не оправится. Ему страшно надоело и днем и ночью торчать в космическом скафандре, но через неделю девочка увидела, что с ним ничего не происходит, и начала успокаиваться. А когда окончательно поняла, что Уайти не собирается в обозримом будущем покидать Цереру, стала даже проявлять раздражение:

– Дедушка, а ты злой!

– Знаю. Но ты еще не кончила прибирать, Лона.

– Дедушка, ты просто ужасен!

– Все равно выскобли пол, Лона.

– Дедушка, я бы хотела, чтобы ты знал, что я чувствую!

– Заканчивай расчесывать волосы, Лона.

Именно волосы поставили последнюю точку. Однажды вечером она дернула особенно густой узел и воскликнула:

– Ай! – и по щекам заструились крупные, с горошину, слезы.

– Бедная девочка, – Уайти весь исходил сочувствием. – Но плач тебе не поможет.

Лицо ее покраснело от настоящего, непритворного гнева:

– Чтоб ты сдох, дед!

– Как видишь, я не сдох, – заявил Уайти удовлетворенно. – И очень неплохо себя чувствую.

– Правда? Я ужасно рада! Но тогда перестань носить этот противный скафандр, дедушка.

– Прости, девочка, не могу.

– Но все дети над тобой смеются.

– Насмешки мне не повредят. Он видел, что Лона усвоила это. Однако девочка продолжала настаивать:

– Ты так смешно выглядишь. Бард покачал головой.

– Прости, детка. Тут уж ничем не поможешь.

– Поможешь! Тебе нужно только снять скафандр!

– Не могу, – ответил он. – Если со мной что-нибудь случится, ты решишь, что это твоя вина.

– Не решу! Это глупо! С тобой ничего не может случиться только из-за моих слов! – она застыла с широко раскрытыми глазами, услышав собственные слова.

– Очень важно, что ты это поняла, Лона, – доктор Росс сидела с наветренной стороны от Уайти, держась как можно дальше от него.

– Значит, дедушка теперь может снять скафандр?

– Конечно, но только не здесь, – содрогнулась врач.

– Ты действительно поняла, что простое пожелание не может привести ни к чему плохому? – спросил Уайти.

И пришел в ужас, когда Лона не ответила.

– Почему ты считаешь, что может? – мягко спросила врач у малолетней пациентки.

– Так сказали по телевизору, – ответила Лона. Уайти перевел дыхание, а женщина-врач откинулась на спинку кресла.

– Но это просто выдумка, Лона. Сказки.

– Нет! Это было, когда рассказывали про мистера Эдисона!

Уайти удивился.

– Да, он был великий изобретатель, – медленно проговорила врач. – Но ведь он не просто “хотел”, и изобретения тут же появлялись, верно?

– Да, – Лона смотрела в пол.

– Как он осуществлял свои желания, Лона?

– Работал, – ответила девочка. – Много работал, ночи напролет, пока не придумывал новое изобретение.

– Точно, – продолжала врач, – а позже чертил машины, которые придумывал, и передавал чертеж другим людям, чтобы те их сделали. Но все это требует труда, Лона, труда человеческих рук, а не просто одной лишь мысли.

Девочка кивнула.

– А что ты хочешь сделать реальным, Лона?

– Чтобы больше никто никогда не умирал от отказа силового поля под куполом, – выпалила Лона.

Врач облегченно передохнула, Уайти тоже.

– Это очень трудно, – предупредила доктор Росс.

– Неважно! Я хочу это сделать!

– Послушай, девочка, – сказал Уайти. – Тут не обойдешься одними физическими усилиями. Это тебе не пол выскрести или волосы расчесать. Нужно изучить математику, физику, компьютерное программирование и основы инженерного дела – это очень большой труд.

– Я справлюсь, дедушка!

– Знаю, – негромко ответил Уайти, – но не за одну ночь. Не за неделю и даже не за год.

– Ты считаешь, что я не смогу?

– Сможешь, – быстро отозвалась доктор Росс. – Я уверена, ума тебе хватит. И мы знаем, что ты трудолюбива и усидчива. Но на это потребуется много времени, Лона, годы и годы. Придется закончить школу, колледж, может быть, даже аспирантуру. Ты сможешь заняться куполом только лет в тридцать.

– Неважно, сколько времени это займет! Я все равно сделаю!

Уайти и врач снова облегченно вздохнули. По крайней мере, подумал бард, теперь самоубийства можно не опасаться.

Прежде всего Лоне следовало понять, почему отказал купол Фермы. Дело щекотливое, но доктор Росс заверила, что девочка к нему готова. Тем не менее она вся дрожала, когда Уайти показывал ей распечатку, полученную из компьютерной системы астероида. Она посмотрела на листинг аварийного состояния купола, и дрожь прекратилась.

– Что это значит, дедушка?

– Не знаю, девочка. Никогда не изучал компьютеры настолько, чтобы в этом разобраться.

– А можно нанять кого-нибудь, чтобы он разобрался?

Уайти покачал головой.

– На толкового специалиста не хватит денег. К тому же в поясе астероидов все слишком заняты. Внучка посмотрела на деда с недоумением:

– Ты хочешь сказать, что всем все равно?

– Нет, конечно. Было произведено официальное расследование, я читал отчет. Но там в сущности только говорилось, что винить некого, просто стечение трагических обстоятельств, в результате которых купол разгерметизировался.

– Как или почему не говорилось? Уайти покачал головой:

– Я не видел. Конечно, отдельные технические термины я не совсем понял.

– А научиться можешь?

– Мог бы, – медленно сказал Уайти, – если бы не приходилось зарабатывать на жизнь песнями.

– Ну, тогда я научусь! – решительно заявила Лона и повернулась к экрану компьютера.

И научилась.

Но сначала ей потребовалось понять принцип работы компьютера вообще, что означало необходимость изучения математики и физики. А когда девочка перешла к микросхемам, понадобилась также химия, чтобы разобраться в соединениях кремния и арсенида галлия. А это, в свою очередь, означало знакомство с новыми разделами физики. А они повлекли за собой много новой математики. Лона заинтересовалась математикой самой по себе, и Уайти подсказал ей, что хорошо бы познакомиться и с историей, чтобы понять, как мыслили люди, когда изобретали программирование, и история тоже оказалась весьма завлекательной наукой.

Тем временем Уайти, разумеется, рассказывал девочке перед сном и о скандинавских богах, и о падении Трои, и о приключениях Дон Кихота.

– А еще знаешь, дедушка?

– Да, знаю, но рассказывать сейчас нет времени.

Конечно, девочка начала читать книги, чтобы узнать то, что не успел рассказать дедушка, и это оказалось гораздо интереснее полированного ящика со сферическим экраном. К тому же у нее теперь просто не оставалось времени часто его смотреть. О, дедушка настоял, чтобы она ежедневно играла по несколько часов с другими детьми, и теперь Лона была полна жизни и легко находила друзей.

И, вероятно, именно поэтому девочкой вскоре заинтересовался Совет по образованию.

Уайти не собирался допускать, чтобы внучку на шесть часов запирали в классе, где ребенок будет тупо слушать то, что уже знает. Конечно, он и не думал спорить с профессиональными педагогами: они знают детей лучше. Обычных детей. Но Лона – это особый случай, и в конце концов всем поборникам всеобщего образования пришлось это признать.

Уайти не стал спорить. Ведь Город Цереры был поделен на четыре школьных округа, и еще с десяток-полтора охватывали ближайшие астероиды. Все эти поселения находились так близко друг от друга, что в любой момент можно было сесть в катер и навестить друзей или доктора Росс, а также добраться до очередного кабаре, в котором в этот раз пел Уайти. Конечно, когда девочка приходила в ночные клубы, она не общалась с посетителями: у нее всегда был с собой компьютер-ноутбук.

И Уайти снова начал странствовать, вернувшись к образу жизни, который всегда предпочитал, хотя теперь его маршруты пролегали в довольно ограниченном объеме пространства. У него даже выработалась своя система: он переселялся в любой поселок примерно через месяц после начала школьного семестра, а к тому времени как Школьный Совет узнавал о его присутствии, он уже паковался, махал рукой на прощание и переезжал куда-нибудь подальше. Еще три месяца в новом месте, и школьный год почти заканчивался, так что не было смысла приступать к занятиям. А когда начинался новый учебный год в этом округе, Уайти уже успевал продать квартиру и заключить контракт в следующем городе-астероиде.

А Лона училась. Училась. И училась.

К десяти годам она уже смогла разобраться в событиях, отраженных в той памятной компьютерной распечатке. Но копия ей уже была не нужна, она вполне могла затребовать ее с терминала, как объяснила она однажды деду спокойным, сдержанным, контролируемым голосом, как это умеют делать уверенные в себе люди.

Вышел из строя всего лишь один генератор силового поля. Только один, но области действия силовых полей перекрывали друг друга, так что воздух из шести соседних участков устремился в вышедший из строя сектор – а оттуда потоком снежных хлопьев прямо в космическое пространство. Остальные генераторы сразу попытались укрепить свои собственные участки поля, в результате этого разнобоя возникла перегрузка всей системы, в которой поддерживалось атмосферное давление, как на уровне земного моря, и автоматика не смогла изолировать область сломавшегося генератора; и тогда в первый и в последний раз на Ферме поднялся ветер, он завывал вокруг домов, которые самоуверенные поселенцы не снабдили дополнительной защитой. Ветер смерчем проносился по улицам, улетал в лишенный поля сектор, а оттуда в космос, оставляя за собой только вакуум. И тела.

А в одном доме осталась маленькая девочка. Ее глупый, но слишком заботливый папа настоял на том, чтобы дом был герметизирован. Все знали, что в этом нет необходимости, потому что астероид целиком накрывало силовое поле, которое никогда, никогда не может быть пробито Глупый папа и глупая мама уложили дочь в постель, а сами, держась за руки, отправились смотреть на звезды.

Уайти старался сохранить бесстрастное выражение лица, но сердце его то расширялось от гордости за сына, то сжималось от жалости к маленькой девочке.

К маленькой девочке, которая, проснувшись, увидела, что все вокруг умерли. И не было рядом никого, чтобы сказать ей, что это не ее вина.

К маленькой девочке, которая сидела перед компьютером, смотрела на экран своими проницательными глазами на сосредоточенном лице, к маленькой девочке, рядом с которой стоял дедушка и не знал, что сказать. Поэтому он спросил:

– А почему вышел из строя тот единственный генератор?

– Не знаю, – ответила Лона, – но обязательно узнаю. А когда узнаю, постараюсь, чтобы подобное никогда-никогда не повторилось.

Но она не пролила ни одной слезы.

Хотя Уайти очень хотел, чтобы девочка поплакала.

И вот они наняли лодку-ослика и отправились на Ферму. Найти герметический скафандр ее размера оказалось нетрудно: дети – совсем не редкость в поясе астероидов. С тех пор, как купола были объявлены абсолютно надежными и безопасными.

Обычные купола, стандартные.

– У всякого, кто поселит ребенка в экспериментальном куполе, мораль кукушки, – бормотал Уайти, одеваясь, но при этом почувствовал себя неловко. Может быть, его сын был бы менее самоуверен, если бы отец остался с ним?

– Что ты сказал, дедушка?

– Ничего, Лона. Пойдем посмотрим.

Он закрыл прозрачный шлем и проверил замки Лоны. Та, в свою очередь, проверила герметичность вакуумного костюма деда. И они вышли в миниатюрный шлюз.

– Час десять по стандартному времени, – предупредил их пилот. – Стоит вам задержаться хоть немного, и у меня не хватит энергии.

– Вернемся минут через сорок пять, – заверил его Уайти и закрыл внутренний люк.

“Мог бы и подождать”, – подумал он. Лодка-ослик целую неделю способна работать на куске льда. Конечно, Герман взялся за это дело, потому что сидел на нуле, как сам сказал. Но Уайти был согласен с пилотом, что лучше соблюдать осторожность. Впрочем, он сомневался, что старатель так уж нуждается в деньгах.

Полоска приобрела зеленый цвет, и Уайти нажал на нее. Люк переходного отсека открылся, и Уайти прикрепил трос безопасности к кольцу. Потом выбрался, передвигаясь осторожно и медленно в почти нулевом тяготении. Повернувшись, он взял трос Лоны, закрепил и помог девочке выйти.

Она выбралась легко: свободное падение было для нее привычным состоянием (Уайти позаботился, чтобы девочка взяла несколько уроков парения в невесомости). Но Лона побледнела, глаза ее стали огромными. Он почувствовал укол вины за то, что притащил ребенка на место катастрофы, стоившей жизни ее родителям, но взял себя в руки: доктор сказала, что все в порядке, девочка справится. Тем не менее он внимательно наблюдал за внучкой.

– Сюда, Лона. Герман поработал очень хорошо. Мы всего в пятидесяти ярдах.

Она кивнула, оглянулась и ощупью нашла его руку.

Неудивительно, подумал Уайти, глядя на пустые дома и склады. Они высадились вблизи детского парка. С центральной мачты свисали раскачивающиеся кресла на цепях, жалкие в своей пустоте и заброшенности. Лишь кое-где виднелись сломанные переплеты окон (Окна на астероиде! Какая вопиющая беспечность, какая дерзость и самоуверенность пионеров!). И никаких других повреждений. Ну, еще кое-где черепица сорвана с крыши, но немного: ветер оказался недостаточно сильным. Этот город погиб не от урагана, а от нашествия вакуума.

Мрачный город, мертвый и заброшенный, с воспоминаниями о семьях, о смехе и слезах, – призрачный город в космосе.

– Есть здесь... тела? – Лона с трудом глотнула.

– Нет, спасатели увезли их для погребения, – не было смысла говорить ей, что кладбище находится в глубинах самого астероида. – Если тебе кажется, что ты здесь уже была, не волнуйся. Ты действительно здесь была.

– Знаю, – ответила девочка, голос ее в наушниках шлема прозвучал безжизненно, – но тут очень страшно. Все такое знакомое, и я чувствую себя снова маленькой. Но в то же время все другое.

Да, безжизненное. Уайти вспомнил слова врача, что это посещение очень укрепит Лону, изгонит призрак вины, что нет почти никакой вероятности нового срыва, что девочка внутренне необыкновенно окрепла. Но в то же время, “конечно, мы не можем быть абсолютно уверены, мистер Уайти. Человеческий мозг невероятно сложен...”

– Это генератор? – Лона показала на металлическую полусферу, похожую на улей, в огороженном районе парка.

– Нет, всего лишь антенна, – ответил Уайти. – Генератор спрятан под землей.

Лона с изумлением посмотрела на деда:

– Как же он тогда мог взорваться?

– Мы не знаем, взорвался ли он, – напомнил ей Уайти. – Пойдем посмотрим.

Он нашел люк рядом с антенной, набрал кодовую комбинацию. Нелегко достался ему этот набор цифр – закрытый материал величайшей степени секретности, что очень важно для безопасности людей (не имеет значения, что те, кого должна охранять эта тайна, умерли четыре года назад). Но наконец, после письма врача, подтверждавшего, как важна эта экспедиция для душевного здоровья девочки, после нескольких взяток и множества безупречных логичных рассуждений, целая цепочка ответственных чиновников неохотно, но все же согласилась сообщить ему комбинацию. По-своему успокоительно узнать, что живые защищены так же надежно, как мертвые.

Уайти повернул ручку и поднял крышку люка. Исследователи осторожно спустились, вначале мужчина, освещая фонариком темное пространство.

– Постарайся не запутать мой трос.

– Не запутаю, дедушка, – но Уайти тревожило, что Лона потеряла всякую бойкость. И тут он увидел генератор. Остановился и встал столбом, глядя во все глаза.

– Дедушка, – сказала Лона, – он.

– Совершенно исправен, – кивнул Уайти. – По крайней мере, так он выглядит снаружи. Давай-ка проверим, девочка.

Бард достал сумку с инструментами и одну за другой принялся вскрывать панели. Потом взял индикатор.

– Что мне с ним делать?

– Красный присоединить к контакту А – вот здесь, дедушка, – показала Лона. – А синий к контакту D.

– Я рад, что хоть один из нас знает, что делать.

Но Лона, нахмурившись, смотрела на шкалу. Извлекла из кармана скафандра свой ноутбук и ловко забегала пальцами по клавиатуре, вызывая базу данных:

– Теперь красный к контакту В, а синий к контакту Н.

Так и продолжалось. Уайти делал замеры там, где ему говорила внучка, а Лона всматривалась в показатели и вводила их в компьютер. Он уже начал думать, что о нем забыли и просто используют как некий обладающий голосом сервомеханизм.

Ну, по крайней мере, это хоть какой-то признак жизни.

Наконец она со вздохом выпрямилась и объявила:

– Все. Мы проверили все цепи. Мне больше нечего делать.

Уайти снова закрыл панели, с тайным удовлетворением выслушав ее заключение. Но при этом дед сохранял серьезное и чуть выжидательное выражение. Посмотрел на циферблат часов:

– Как раз вовремя. Я пообещал Герману сорок пять минут, а прошло пятьдесят. Пошли, девочка, поворачивайся против часовой стрелки, чтобы не запутать тросы.

– Что? О, конечно, дедушка.

Девочка, глубоко задумавшись, последовала за ним.

Уайти закрепил люк и взял Лону за руку, повернувшись лицом к лодке-ослику.

– Узнала что-нибудь?

– Угу, – Лона кивнула. – Генератор исправен.

– Что? – Уайти остановился, глядя на нее.

– Он исправен, дедушка, – в голосе девочки слышался страх. Словно она считала, что поступает неправильно. – Если его включить, он снова окружит часть астероида куполом.

Уайти продолжал крепко держать Лону за руку, но не смог бы признаться, что делает это скорее для собственной, чем для ее уверенности. Мысли у него смешались.

– Но как может отказать генератор, который совершенно исправен?

– Кто-то намеренно его отключил. Бард пораженно глянул на Лону. Внучка смотрела на него серьезными, широко раскрытыми глазами и уверенно заявила:

– Кто-то должен был отключить его, дедушка. Это единственная возможность.

– Но мне потребовалась целая неделя, письмо, подтверждающее необходимость, заполнение десятка бланков в пяти различных учреждениях, чтобы получить комбинацию замка, – и это теперь, когда генератор не действует! Как кто-то мог до него добраться четыре года назад да еще во время функционирования?

– Не знаю, – ответила Лона, – но кто-то же добрался.

Уайти застыл: ему пришла в голову новая мысль.

– Девочка, – медленно проговорил он. – Я не видел там никакого выключателя.

Лона замерла с поднятой для шага ногой. Потом осторожно опустила ногу и кивнула:

– Ты прав, дедушка. Выключателя нет.

– Но если нет выключателя, кто же мог выключить генератор?

– Компьютер, – отозвалась она.

– Но это значит, что кто-то запрограммировал его на экстренное отключение поля.

Она немного помолчала, потом задала вопрос:

– Может, внезапно отказал процессор или еще какая-нибудь микросхема?

– Вероятность такой неисправности ничтожна, девочка! Но кто мог вмешаться в работу компьютера?

– Нужно узнать, – ответила она и направилась к лодке.

Уайти вышел из ступора и заторопился за внучкой. Девочка так углубилась в свои мысли, что легко могла наткнуться на какой-нибудь кусок проволоки и повредить скафандр.

Именно поэтому внимание Уайти вовремя привлекло лазерное сверло, венчающее нос лодки, которое внезапно повернулось в их сторону.

Несмотря на возраст, бард отреагировал по-юношески порывисто. Он резко прыгнул и толкнул Лону в плечо, отбрасывая внучку за угол дома, и в этот момент лазерный луч расплавил камень на том самом месте, где она только что стояла. Конечно, девочка от неожиданности вскрикнула, но Уайти рявкнул:

– Тише! – мозг его лихорадочно работал, пытаясь отыскать выход из создавшегося положения. – Пожалуйста, не шевелись! – выпалил он, удерживая ее одной рукой, а другую прижимая к лицевой пластине шлема. Девочка поняла, что дед просит ее замолчать, и плотно сжала губы, широко раскрыв глаза, как испуганная кукла.

Однако бездеятельность еще никому не помогала, поэтому он поспешил обогнуть угол, обойти три соседних дома, отыскать разбитое окно, до которого можно дотянуться, открыть его и протолкнуть внутрь Лону. Она забилась под стол, по-прежнему озираясь широко раскрытыми глазами. Уайти показал вниз, надеясь, что она поймет – дед хочет, чтобы она спряталась в подвале. И она поняла, что тот, кто стрелял в них из лазера, сейчас прослушивает радиочастоту, на которой работают их автономные передатчики. Потом он повернулся и как можно дальше отошел от внучки, с тревогой поглядывая на черное небо, зная, что лодка-ослик поднялась над астероидом и охотится на них.

Так оно и было. Сверкнул яркий огонь и ударил в крышу первого дома, за которым спрятались беглецы. Уайти почувствовал удовлетворение: убийца выжег место, в котором, по словам барда, он якобы спрятал Лону. Все это потому, что стрелок подслушивал их разговор и решил, что Уайти спрятал Лону в первом доме.

Но невозможно использовать сверлильный лазер в качестве боевого оружия: луч слишком узок, а энергия недостаточно велика. Постоянна, но невелика, поэтому луч продолжал периодически вспыхивать в небе, снова и снова упираясь в тот дом.

“Сколько он сможет еще стрелять?” – подумал Уайти.

Неожиданно у него возникла идея. Лазер использует больше энергии, чем передвижение в поясе астероидов, и, возможно, Герман говорил правду, когда жаловался, что у него мало горючего.

Поэтому стоит постараться, чтобы этот ублюдок в лодке продолжал стрелять как можно дольше. Он очень скоро разделается с домом – и поймет, что ни Уайти, ни Лоны в нем нет.

Ненависть душила Уайти, ненависть к человеку, который может так спокойно, без зазрения совести, стрелять по ребенку. Он оттолкнулся ногами от ближайшей стены и начал метаться от дома к дому, выглядывая время от времени, чтобы враг продолжал стрелять.

И петлял как заяц – чтобы убийца ненароком не зацепил его.

Вдруг прямо перед ним выросла глухая кирпичная стена – склад. Дверь открыта, конечно: зачем закрывать, если все друг друга знают? Со вздохом облегчения он нырнул внутрь, подбежал к окну в длинной стене и выглянул на площадь, за которой располагался парк.

Лодка была там, висела на высоте пятидесяти футов, достаточно высоко, чтобы заметить любое движение, достаточно низко, чтобы сохранить эффективность стрельбы. Висела и не стреляла.

Но если расстояние позволяет врагу стрелять из лодки, то кто может помешать стрелять по нему самому. Уайти переключил фонарь шлема и лихорадочно принялся оглядываться в поисках оружия, любого оружия или чего-нибудь, что может произвести вспышку.

Кто ищет, тот всегда находит.

Ага, вот и они, у боковой стены рядом с соседней дверью, двадцать превосходных лучевых ружей, подключенных для перезарядки. Уайти бросился к ним, благословляя врожденную привычку жителей Пояса быть наготове; хотя отряды космической пехоты вот уже пятьдесят лет поддерживают мир в Поясе Астероидов. Старики еще помнят пиратов, которые грабили астероиды почти с самого первого дня их освоения и однажды даже предприняли довольно успешную попытку установить свою тиранию. Пираты давно исчезли, но у жителей астероидов вошло в привычку держать оружие под рукой.

Очень кстати. Уайти отключил одно ружье, благословляя свою удачу и надеясь, что заряд в ружье сохранился. Почему бы такому не быть? Планетоид снабжается энергией от атомного генератора, который способен работать еще пятьдесят лет. Расщепляемых материалов достаточно, и генератор должен продолжать работать. Уайти выбрал на противоположной стене заклепку в качестве цели, установил минимальный уровень энергии и выстрелил.

Энергетический луч расплавил металл чуть выше и слева от цели.

В сердце Уайти запели птицы удачи. Он поправил прицел и выстрелил снова. На этот раз заклепка исчезла, словно ее корова языком слизнула, и Уайти вернулся к окну, переключил ружье на полную мощность, прицелился в лодку-ослика, выдохнул и нажал на курок.

Огненный цветок распустился на корме лодки.

Лодка начала разворачиваться лазером к нему, и в этот момент Уайти выстрелил вторично. Кем бы ни был пилот лодки, он понял, что встретил достойного противника с настоящим оружием и что прежде всего нужно вывести из строя именно его. Лодка устремилась по направлению к складу, и выстрел лазера прожег крышу.

Но Уайти уже выскочил и спрятался за соседним домом. Он выглянул из-под крыши, прицелился, выстрелил и перескочил на другое место, а луч прожег крышу, за которой он только что прятался. Уайти прыгнул дальше, но в сторону, за угол, потому что, как известно, две точки представляют прямую, а два события составляют последовательность, если вы склонны к поспешным заключениям.

Убийца таким торопыгой и оказался, и луч прожег третий дом в ряду. Но Уайти уже стрелял из второго дома к югу, потом из дома, расположенного к западу, потом через два дома опять к западу. В ушах у барда стучал пульс, он каждое мгновение ожидал, что вот-вот все вокруг охватит рубиновое пламя.

Но не охватило: убийца так и не смог угадать, где он окажется в следующий раз. Неудивительно: сам Уайти этого тоже не мог.

Но вот наконец луч заметно потускнел.

Вначале менее яркий пучок, потом слабое свечение сверла, потом вообще ничего. Лодка-ослик застыла в ночи. Ни огонька, ни вспышки ракетных дюз.

Уайти ждал, затаив дыхание. Наконец передохнул, но лодка продолжала оставаться неподвижной. Уайти медленно двинулся назад, к складу, продолжая оглядываться на лодку, но в ней по-прежнему не было заметно ни движения, ни малейшего признака жизни. Уайти улыбнулся, представив себе, как мечется человек внутри, в слепой панике нажимает на переключатели, но его аппарат не способен даже улепетнуть с астероида, выстрелить хотя бы еще разок, передать призыв о помощи.

Энергия кончилась. Вся – абсолютно и бесповоротно.

Уайти нырнул в дверь и принялся с большим тщанием осматривать склад. Если нашлись ружья, вполне возможно, отыщется и радио.

Терпение и труд, как говорится, все перетрут.

Радио нашлось поблизости от ружей, и тоже было подключено для зарядки. Уайти включил его, настроил на волну чрезвычайных вызовов, включил громкоговоритель своего шлема и заговорил в решетку микрофона:

– Срочно. Вызываю космическую пехоту, сектор шесть-четырнадцать, галактическое восхождение...

Жаль только, подумал он мстительно, что убийца не слышит его вызов.

Космическая пехота явилась через час: в конце концов, Церера находилась совсем рядом с Фермой. Конечно, убийца не смог никуда деться. Но у Уайти хватило времени, чтобы отыскать испуганную Лону, маленькую девочку, которая в страхе и отчаянии плакала одна в этом населенном призраками мире. Увидев деда, малышка снова заплакала, но на этот раз от облегчения. Уайти успокаивал и утешал ее, и когда десантный корабль космических пехотинцев повис над ними, она уже приободрилась. И в самом деле, объятие даже в скафандрах остается объятием.

– Его зовут Корнелиус Ханаш, – сообщил капитан космических пехотинцев, закрывая дверь своего кабинета и усаживаясь за стол.

Уайти вздрогнул:

– Миллионер Ханаш? Тот самый, что построил Цереру-Центральную? Который обслуживает богатых туристов, чтобы они могли не поднимаясь со своих роскошных гамаков глазеть на астероиды над головой? Этот самый Корнелиус Ханаш?

– Он самый, – ответил капитан, – и документы свидетельствуют, что он хотел открыть свое дело на Ферме, даже купил там солидный участок голой скалы. Но толстосум потратил гораздо больше, чем рассчитывал, и много задолжал кредиторам.

– Но как... как он уничтожил Ферму? – прервала военного Лона, стараясь сдержать слезы.

– Элементарная причина – страховка, – объяснил капитан. – Он застраховал этот участок на полную сумму стоимости отеля, который собирался там построить. Когда силовой купол отказал, страховой компании пришлось заплатить, и этого мерзавцу хватило, чтобы рассчитаться с долгами.

– Но откуда он узнал, что мы... – Уайти замолчал и нахмурился. – Конечно, я не делал тайны из того, что мы собираемся на Ферму.

– Конечно. Даже я слышал, что какой-то псих собирается добраться до неисправного генератора на печальной памяти астероиде. У Ханаша большие связи в Совете сектора, он обязательно должен был об этом узнать. А он-то знал, что вы там найдете.

– Смерть, – прошептала Лона. – Смерть ста тысяч человек. И мамы с папой.

Слезы покатились по ее щекам. Уайти прижал девочку к себе и ждал, пока минует буря, радуясь, что Лона наконец-то может горевать и может оставить прошлое там, где ему положено быть.

Корделия вытерла глаза, высморкалась и, всхлипнув, спрятала носовой платок:

– О, какая храбрая девочка!

– Действительно. И хотя не все у нее потом шло прекрасно, большую часть жизни она прожила счастливо. И весьма энергично.

– Если так же энергично, как в детстве, она никогда не должна была скучать, – заметил Магнус.

– Он тоже был храбрым человеком, этот Уайти, – глаза Джеффри горели. – Отважным и находчивым.

– Не могу не согласиться... хотя должен добавить, что он никогда не искал опасности. Однако непонятно каким образом постоянно навлекал ее на себя.

– О, слава Небу, что ты знал и таких, как он! – выдохнул Грегори. – Ты много лет провел со старателем-скупердяем, но тебе встречались и хорошие люди!

– Да, а что случилось с этим старателем? – Джеффри нахмурился. – Как ты освободился от него?

– Благодаря смерти, дубиновая головушка! – Магнус легонько шлепнул брата по голове. – Как еще он мог освободиться от этого жмота?

Джеффри легко отразил шлепок, ответил для равенства свои ударом и проговорил:

– Я мог бы придумать сотню способов, начиная с дубинки и кончая ядом.

– Джеффри! Надеюсь, ты шутишь! – воскликнул шокированный Фесс. – Кстати, я освободился от него вследствие его собственной порочности.

– Пороч... чего? – спросил Грегори.

– Порочность, Грегори, это когда поступают неправильно и при этом не испытывают угрызений совести. Мой хозяин проявил это свойство, когда получил тревожный сигнал от группы людей, потерпевших ракетокрушение, и решил не приходить им на помощь, так как не надеялся получить от них маломальской прибыли или удовольствия.

– Вот же подлец! – ахнула Корделия. – Он был совсем лишен человечности?

– Совсем, – согласился Фесс. – Он с удовольствием позволил бы им умереть и после никогда не вспомнил бы о них.

– Но ты не позволил ему?

– Естественно. Я органически не мог позволить. Моя программа расценивает человеческую жизнь гораздо выше удобств – а спасение жизни других людей выше желаний моего хозяина. Поэтому я повернул корабль, подобрал их и впустил через шлюз. А когда они оказались в шлюзе, то убедил хозяина разрешить им пройти на корабль.

– Убедил! – торжествующе воскликнул Джеффри. – Ты ослушался хозяина!

– Да, ослушался, но хозяин сам хотел нарушить закон.

– А ведь ты подчиняешься законам!

– Так, – подтвердил Фесс. – Подчиняюсь.

– А бывали еще случаи, когда ты не подчинялся хозяину?

– Бывали, – честно признался Фесс. – Я скоро понял, что потерпевшие крушение проявляют исключительную преданность друг другу и взаимную поддержку. Но мой хозяин получил сообщение о том, что они бегут от правительственных сил. Кроме того, в сообщении обещали солидную награду за информацию об их местоположении. И так как сами беженцы ничего не могли заплатить скупцу, то он решил их продать.

– Продать? – Джеффри нахмурился. – Но как можно продавать людей?

– В старые времена подобное положение вещей называлось рабством, – пояснил Фесс, – и я уверен, что единственная причина, по которой мой хозяин не опустился так низко, – просто отсутствие такой возможности. Но едва подходящий случай предоставился, как он, не долго думая, решил заработать на беглецах. И поэтому приказал мне передать сообщение на станцию Церера, чтобы известить власти о присутствии беженцев на борту. И я отказался это сделать.

– То есть не послушался и хозяина и требований закона!

– Не совсем, – возразил Фесс, – потому что у меня были основания полагать, что сами власти в данном случае являлись нарушителями закона.

Джеффри выглядел раздраженным. Если Фесс говорит “были основания полагать”, значит у него были почти несомненные доказательства.

– Но мой хозяин привел в действие передатчик вручную и послал сообщение. Корделия нахмурилась:

– Разве это не опасно?

– Ага, – согласился Джеффри, – а я из твоих слов понял, что твой хозяин был не очень храбрым человеком. Разве он не ценил собственное благополучие превыше всего?

– Это правда, – согласился Фесс. – Но беглецы не представляли социальной опасности. Это были не преступники, а просто люди, не согласные с политикой, проводимой группой лиц, которая тогда пришла к власти. И так как сами по себе беглецы не были опасны, старатель не колеблясь решил выдать их убийцам, нанятым правящей группой.

– Трус! Негодяй! Подонок! – воскликнул Джеффри. – Неужели у него не было никакого сочувствия к беднягам?

– Подозреваю, что не было. Я же сказал, он не задумываясь решил заработать на беглецах, когда представилась возможность. Но он не знал, что получит гораздо больше от того человека, который впоследствии нанял меня на работу.

Джеффри не понял.

– Ты хочешь сказать, что тебя у хозяина выкупили беженцы?

– Да. А именно их предводитель. Корнелия тоже задумалась.

– Но зачем этот богатый джентльмен выкупил тебя у старателя?

– Им необходимы были я и лодка-ослик, чтобы успеть уйти от убийц, которых старатель вызвал по радио.

– А как этот достойный джентльмен узнал, что старатель их вызвал?

– Я взял на себя смелость сообщить ему.

– Фесс! – Джеффри шокировано смотрел на него. – Ты предал своего владельца!

– Да, – без колебаний ответил Фесс. – Я уже высказывал свое мнение о чертах характера старателя, дети. Но к тому времени я уже испытывал большое уважение к беглецам и понял, что они пытаются завоевать свободу для всего человечества. Моя программа считает эту свободу фундаментальной ценностью, равной, а может быть, и гораздо выше верности владельцу. -

Джеффри нахмурился.

– Странно звучит, особенно если сравнить твои слова с теми, что ты раньше говорил о своей программе...

– Да, это звучит странно, – согласился Фесс, – но я подозреваю, что при моем программировании была допущена какая-то ошибка. Причем только в моей индивидуальной программе. Тем не менее, где-то глубоко внутри меня долго зрело и, наконец, во всей красоте проявилось внутреннее противоречие. Следовательно, я поступил в соответствии со своей программой, рассказав беглецам о предательском по отношению к ним сообщении на Цереру.

– Ты уже лучше знал людей, чем когда водил машину Регги, верно?

– Значительно лучше и, как я уже говорил, понял, что в каждом человеке есть и хорошее, и плохое.

Грегори удивленно посмотрел на рассказчика:

– Но ведь ты всего лишь робот. Ты сам это нам говорил. Как же ты можешь отличать добро от зла?

– Не забудьте об уникальности моей программы, дети. Для меня “добро” все то, что способствует жизни, свободе и счастью человека, и все “зло”, что враждебно жизни и счастью, что угрожает свободе.

– Но в таком случае крепкие напитки – это “добро”, – объявил Джеффри.

– Я говорил о счастье, Джеффри, а не об удовольствии.

Джеффри покачал головой.

– Не вижу разницы.

– Мой второй владелец тоже не видел. Но даже признавая трудность его положения, я не мог простить его поведение.

– Удивительно, что он не продал тебя на лом!

– У него не было такой возможности: предводитель беглецов обеспечил собственную безопасность и безопасность своих друзей самым простым способом. Старателя оставили на небольшом астероиде с достаточным запасом еды и воды. Оставили убежище и маяк, чтобы он мог вызвать помощь.

– Какая жестокость!

– Неправда, никакой опасности на самом деле не было: несомненно, его спасли до того, как у него кончились припасы.

Но Джеффри никак не мог угомониться.

– Тогда зачем было оставлять его в таком месте? Можно было просто отвезти в город.

– Потому что, если бы его отвезли на Цереру, власти определенно арестовали бы беглецов. А так властям потребовалось несколько дней, чтобы прислать спасателей, и это давало беглецам возможность оказаться в безопасности.

– А почему они просто не убили его? – спросил Джеффри.

– Джеффри! – воскликнула Корделия с укором.

Но Фесс признался:

– Кое-кто склонялся к такому решению, но предводитель беглецов предложил более гуманный выход.

– Только предложил? – удивился Джеффри. – Значит, он не обладал реальной властью среди соратников?

– Не знаю, – ответил Фесс, – потому что такая проблема никогда не возникала. Никто не противоречил ему, когда он предлагал что-нибудь сделать.

– Ты хочешь сказать, что они и не думали возражать? – поразился Джеффри. – Разве это правильно?

– Правильно, – подтвердил Фесс, – когда предложения верны.

– А когда ты мне что-нибудь запрещаешь! – воскликнул Джеффри. – Должен я тебя слушаться или нет?

– Вопрос, конечно, интересный, Фесс, – усмехнулся Грегори.

– Вы должны сами решать, дети, и решать в каждом случае отдельно. Не нужно отказываться от возможности принимать решение, не следует для себя устанавливать незыблемые правила.

– Тогда предложи нам правило, которое можно изменять, – сказал Магнус.

– Ваши родители уже сделали это.

Дети удивленно посмотрели друг на друга.

– Ты играешь с нами? – спросил Джеффри.

– Нет, – сказал Грегори, – это не соответствует его природе.

– Его природа – это верность хозяину, – сказал Магнус, – а его хозяин – папа.

Корделия повернулась и сердито посмотрела на Фесса.

– Значит, ты нас продал?

– Нет, – ответил Фесс, – и если подумаешь, ты согласишься со мной. Если хочешь узнать, нужно ли подчиниться, в ответ я могу только сослаться на собственный опыт: “Подчиняйся, но сохраняй верность своей программе”.

Джеффри прищурился.

– Какой в этом смысл для человека из плоти и крови? Какая у нас программа, которой мы были бы верны?

– Тебе придется узнавать это на собственном опыте, Джеффри, – заявил Фесс. – Это и есть часть процесса взросления.

Дети смотрели на него, пытаясь решить, стоит ли сердиться.

Затем Магнус улыбнулся.

– Но ведь ты этого не знал, когда впервые осознал себя, как некое “Я”?

– У меня не было подпрограмм для разрешения противоречий между моей программой и ежедневными проблемами, с которыми я встречался. Но моя программа дает возможность создания таких подпрограмм.

– И ты создавал такие подпрограммы, обдумывая события, о которых только что рассказал нам, верно?

– Это правильное заключение.

– Значит, у тебя тоже был период взросления! – воскликнула Корделия.

– Да, период, эквивалентный у человека подростковому. Я рад, что тебе доставило удовольствие это открытие, Корделия.

– О, мы всегда стараемся научиться у тех, кто прошел по дороге жизни перед нами, – весело сказал Магнус. – А у кого ты научился разрешать такие противоречия, Фесс?

Робот некоторое время молчал, потом медленно проговорил:

– Я создавал подпрограммы, руководствуясь принципами своей базовой программы, Магнус. Но дополнительно я включил в них и некоторые концепции, усвоенные у человека, рассуждения которого соответствовали строгой логике, помогали сопоставлять события нынешние и прошлые, находить сходства и различия и давать верные оценки.

– И кто был этот человек?

– Предводитель беглецов.

– Твой третий владелец? – Магнус вздрогнул. – Но почему он оказал на тебя такое большое влияние?

– Главным образом благодаря своему выдающемуся уму, Магнус, хотя сам он не согласился бы с таким утверждением. И воздействие его идей на меня оказалось особенно сильным, потому что он первым из моих хозяев был по-настоящему хорошим человеком.

– Судя по тому, что ты нам рассказал, я могу в это поверить, – Магнус задумался. – Но кто он был, этот образец совершенства, этот предводитель беглецов?

– Его называли Тодом Тамбурином, и он вряд ли мог претендовать на почетное звание образца совершенства, хотя в глубине души мой хозяин, несомненно, был хорошим человеком.

– Тод Тамбурин... – Корнелия ошеломленно смотрела на Фесса. – Ты хочешь сказать, что это был Уайти-Вино, о котором ты только что рассказывал? Тот самый, который помог внучке справиться с комплексом ложной вины из-за смерти родителей?

– Тот самый, – согласился Фесс. Грегори нахмурился.

– Но как получилось, что он оказался тезкой другого “Тода Тамбурина”, о котором ты нам рассказывал на уроках?

– Очень просто. Он не тезка, а все тот же человек.

У Джеффри от изумления отвисла челюсть.

– Тот самый Тод Тамбурин? Слабак с пером и чернилами? Тот, которого ты назвал величайшим земным поэтом?

– Это не только мое мнение, дети, но общее мнение земных критиков. И вряд ли его можно назвать слабаком.

– Тот самый, стихи которого ты заставлял нас заучивать наизусть, хотим мы того или нет? – продолжал Джеффри.

– Неужели тебе они так не нравились? – поддел его Магнус.

Джеффри поморщился.

– Нет, конечно. Его “Мятежники и адмирал” просто класс, да и баллады очень хороши. Но в “Упадке и падении свободы” я, например, не вижу проку.

– Я тоже, – согласилась Корделия, – но мне очень нравятся его “Радость молодой жены” и “Ухаживания Денди”.

– Еще бы, – усмехнулся Джеффри.

– Дети, у каждого, кто читал его стихи, есть свои любимые, – быстро сказал Фесс, предупреждая стычку, – хотя мало кто знает автора. Да, моим третьим владельцем был Тод Тамбурин. Он подарил меня своей внучке Лоне. Это был свадебный подарок, и с тех пор я служу этой семье.

Магнус уставился на Фесса.

– Ты хочешь сказать, что мы все потомки Тода Тамбурина?

– Не нужно этому удивляться, – посмеивался Фесс. – Разве вы еще не поняли, что когда вам весело, вы не можете не петь?

Дети удивленно переглядывались.

– Но довольно, вас зовут родители.

– Еще, пожалуйста, Фесс. Расскажи нам что-нибудь о Тоде Тамбурине! – попросила Корделия. Но большая черная лошадь покачала головой и повела детей к Роду и Гвен, которые ждали в тени дерева.