"Пути предназначения" - читать интересную книгу автора (Воронова Влада)

— 13 —

— Авдея здесь нет, мама, — сказал Винсент. — Сразу же после Открывания его увезли в Гард.

Семья Адвиагов сидела в номере отеля «Бездна мрака».

— Мы сможем когда-нибудь его увидеть? — спросила Малнира.

— Обязательно. У меня есть адрес его бесплатной почты, у него мой… Спишемся, назначим встречу.

— Вряд ли архонты это позволят, — хмуро сказал Дронгер.

— Авдею никто и никогда не сможет ничего запретить, — ответила Ринайя.

Дронгер опустил глаза.

— Вы действительно включали Радужный Фонтан? — спросил он.

— Да! — кивнула Ринайя. И хихикнула: — Устройство у этого Фонтана какое-то несуразное. Там четыре стальных штыря в керамической оболочке с медным навершием. И непонятно, зачем такая изоляция, если нет электричества. Ведь у Сферы даже источника питания нет. Авдей с Винсом ничего похожего и не нашли.

— Думаю, — сказал Винсент, — там идёт преобразование солнечной энергии в милт. Странноватая технология, на милтуан нисколько не похожа. Иначе бы Авдею Сферу не открыть. Но всё же там есть милт.

— Так кто открывал Сферу? — не понял Дронгер. — Ты или Авдей?

— Коллективным разумом, — сказала Ринайя. — Даже теньм поучаствовал.

— Его зовут Эльван Кадере, — вставил Винсент. — Авдей спрашивал, я запомнил.

— Но штыри соединяли только мы четверо, — не слушая, продолжила Ринайя. — Дейк сказал, что ему нельзя… Да, мама, — села она рядом с Малнирой, — там такая красивая подъездная дорожка! В Башне две двери. Одна для паломников, дорожка к ней идёт через весь газон. Обычная, асфальтовая. Но есть ещё дорожка служебная, от домика Хранителя, которую за живой изгородью не видно. Именно по ней и должны идти Кандидат с Ассистентами. Так вот она вся вымощена тёмно-синим, почти чёрным камнем, а между камнями — разноцветные звёзды. Так красиво!

— Наверное, это плитка, расписанная звёздами. Ты просто не успела разглядеть.

— Нет, я всё очень хорошо разглядела. Даже потрогала. Звёзды действительно сделаны из плитки с люминесцирущим эффектом, но сама дорожка залита чем-то вроде матового стекла, а плитка потом в неё вдавлена. Получился полный эффект звёздного неба, как если бы смотреть на него с планеты. Ощущение такое, что идёшь по Звёздному Мосту из легенд.

— Ты хочешь такое же сделать в саду, между павильонами оранжерей, — поняла Малнира.

— Не совсем. Всё-таки Звёздный Мост — это слишком величественно и торжественно. Для дома надо что-нибудь поуютнее.

— Может быть, голубое небо и белые облачка?

— Да, — кивнула Ринайя. — Это было бы замечательно.

— Винс, — глянул на сына Дронгер, — ты сказал репортёрам, что предвозвестник являет собой на Открывании особу государя. А значит и сама церемония Открывания посвящается императору. И Авдей не спорил.

Винсент досадливо ударил кулаком по ладони.

— Это всё из-за «лестницы пяти ступеней». Когда Ассистентом становится обычный людь, это списывает с него все прошлые грехи и преступления. А вот на счёт теньма у меня уверенности не было. Ты ведь знаешь обычаи Алмазного Города. Невыполнивший приказ государя должен быть сурово наказан. Даже если приказ был заведомо невыполнимым. Но вдвойне сурово наказывается тот, кто перешагнул за черту предопределённого ему Табелем о рангах. Все, кто ассистирует Открывателю, становятся до некоторой степени равным ему… То есть поднимаются выше императора. Простым людям вроде Кандайса или нас с Рией это ещё можно простить. Но только не теньму. Башня стирает все прошлые грехи, но не даёт иммунитета на будущие. Ассистирование — не индульгенция, папа. По возвращении в Алмазный Город Эльвана Кадере ждала смерть. Император в тот же день придрался бы к любому, даже самому ничтожному его промаху. Да Максимилиану и придираться не надо, достаточно выдуманного предлога. Кадере убили бы, папа. Пусть не в прямом смысле, так в переносном. Довели бы до того, что он превратился бы в такого же пустоглазого, как и все теньмы. Как все придворные… Я не очень понятно объясняю, но Авдей меня понял. Он сам предложил объявить Кадере представителем императора на Открывании. И догадался, что Кадере ни в коем случае нельзя называть ни предвозвестником, ни тем более, по имени. Надо говорить только «представитель государя». — Винсент отвернулся. — Надеюсь, у нас всё получилось, и Кадере не погибнет.

— Вы сегодня же уедете из Бенолии, — сказал Дронгер.

Малнира притянула к себе Винсента и Ринайю.

— Герни, ты что, с ума сошёл? Куда ты хочешь отправить детей?

— В Большое Кольцо. Ненадолго. Самое позднее — до августа.

— Это обязательно? — усомнилась Малнира.

— Да. И ты поедешь вместе с ними. Сейчас же.

— Нет! — вскочила Малнира. — Я никогда…

— Вы уезжаете немедленно. Мне нужны свободные руки! А в Большом Кольце не берут заложников. По крайнем мере, есть надежда, что не возьмут, если вы не станете афишировать своё бенолийское происхождение и дээрновский статус.

— Герн…

— Если я говорю — в августе вернётесь домой, Нирри, то это означает, что я буду ждать вас дома живым и здоровым. Но для этого вы должны развязать мне руки сейчас!

— Папа прав, — тихо сказал Винсент. — Мы будем только помехой.

Малнира подошла к мужу, обняла.

— Хорошо, мы уедем. Только ты дождись нас, слышишь? Обязательно дождись!

Дронгер поцеловал жену, посмотрел на сына и дочь.

«Что толку врать себе? Рийя мне больше дочь, чем сноха. Винс, сердце моё. Главное, чтобы Винс и Рийя жили и были счастливы. Остальное — пыль».

Осталось выяснить последний вопрос.

Адвиаг разжал объятия, отошёл к окну.

— Винс, — проговорил он медленно, — почему Авдей отказался соединять штыри? И почему вы назвали Открывателем его, если Сфера была открыта равными усилиями пятерых? Разве предвозвестник не настаивал на первенстве своего императора?

— Нет, — с удивлением ответил Винсет. — Ему это даже в голову не пришло. Такое впечатление, что он помогал ради самой Сферы, а не Максимилиана.

— Да, — кивнула Ринайя, — всё так и есть. Кадере хотел увидеть Радужный Фонтан. Больше его ничего не интересовало. Так что он не помогал нам. Он открывал Сферу вместе с нами. Кадере первым понял, что включить Фонтан могут только совместные действия, равное усилие каждого. Сказал об этом. И даже Кандайс с ним не спорил!

— А после, — сказал Винсент, — когда надо было решать, кого объявить официальным Открывателем, Кадере сразу же отошёл в сторону, сел у стены. И глаза у него были…

— Как будто жизнь закончилась, — подсказала определение Ринайя. — Но при этом улыбка… Он словно бы говорил — «Это стоило того, чтобы умереть. И я счастлив, что мне удалось умереть именно за это, а не просто так». Кадере действительно был счастлив, папа. Очень счастлив. Наверное, впервые в жизни.

Малнира села рядом с дочерью, обняла.

— Всё закончилось, девочка. Для тебя Алмазного Города больше нет.

— Что касается того, кого называть Открывателем, — тихо сказал Винсет, — то разве был выбор? Канди Авдею сразу сказал, чтобы не дурил. У Дейка ведь была самая тяжёлая статья из всех. Никого из нас ни в Погибельники, ни в Избавители не сватали. А он чушь всякую нести начал, говорил, что Башня — это почти религия, а если так, то Сфера и штыри — священные символы, прикасаться к которым имеет право только тот, кто верует в их святость. Тогда Рийя крепко на него прицыкнула, и Авдей согласился.

— А ты? — тревожно спросил Дронгер. — Что думаешь ты?

— Что статус Открывателя слишком слабая защита. Что в Гарде Авдей совсем один. Вряд ли Гард чем-то лучше Алмазного Города. Тем более, что рядом нет никого из нас — ни воина, ни целителя, ни хранительницы. Никого. На Авдея столько свалилось, папа. И везде он был один. Почему?

— Потому что он отверг все предначертания судьбы, а собственных так и не создал. Вот его и швыряет как щепку по волнам от одного берега к другому.

— По крайней мере, ты сказал «щепка», а не… — обиженный Винсент не договорил.

— Авдей трижды спас тебя и Рийю. Я пыль у ног его. Но это не меняет того факта, что собственного предназначения Авдей так себе и не создал. А значит, его так и будет метать вихрями чужих судеб. Быть может, звучит это всё высокопарно и потому кажется нелепым, однако всё это факт. Задача, которую надо решить или погибнуть. И ни ты, и ни я, и ни кто-то другой Авдею не поможет. Всё сделать должен только он сам.

— Как-то всё… несуразно. Отказываются только от подарков. А судьба никогда и ничего не дарила Авдею. Об этом даже говорить бессмысленно. Судьба всегда была к нему неоправданно сурова. Нет, это даже не суровость! Это тупая, бессмысленная, садистская жестокость! Так несправедливо… Неправильно!

Адвиаг вздохнул. Объяснить будет нелегко.

— Авдей… И его отец… Да и дед тоже, хотя наверняка будет отрицать, если о нём так скажут… Все они отвергли подарки судьбы ещё до того, как они были предложены. Даже не поинтересовавшись, что там может быть, в этих дарах. И саму судьбу отвергли. Они никогда не нуждались в её поддержке, а потому могли не бояться её кары. Михаила и Григория никогда не касались ни предопределения, ни предназначения судьбы потому, что они сами создавали себе предназначения, и сами решали, что будет определителем, а что — определяемым. Не исключено, что они в чём-то совпадали с первоначальным рисунком их жизни, но это не более чем случайное совпадение фрагмента. Всю линию жизни от начала и до конца Михаил и Григорий рисуют себе сами. Поэтому и жизнь их принадлежит только им самим. Чужим предначертаниям они не подвластны.

— Но при чём тут Авдей? — не понимал Винсент.

— При том, что Авдей остановился на полдороге. Предначертания судьбы он уничтожил, но собственных не нарисовал. Отказался от дарованных предопределений, а собственных определителей и определяемых не выбрал. Отверг данное ему предназначение, однако собственного так и не создал.

Винсент ответил с возмущением:

— Предназначение — оскорбительное слово! Как будто ты вещь. Это для унитаза есть чёткое и совершенно определённое предназначение.

Адвиаг усмехнулся.

— Унитаз изначально лишён способности выбирать. Как лишены её бриллиантовые запонки или хрустальная люстра. Это вещи. Цель их существования предопределена изначально ещё до их создания. Но люди могут создавать себя сами. А значит и сами могут решать, кем и чем они станут в мире. В мире всё и все существуют не просто так, а с определённой целью. От этого никуда не денешься, это закон бытия мироздания. Бесцельных составляющих оно не терпит. Так что у нас у всех есть выбор — либо принять то предназначение, которое даёт воля судьбы, либо создать собственное, либо быть уничтоженным.

— Главное при этом, — сказала Ринайя, — не перепутать желаемое с желательным. Это я о тех смазливых куколках, которые из кожи вон лезут, чтобы выйти замуж непременно за прекрасного принца в белом звездолёте, а потом замазывают тональным кремом синяки от супружеских побоев и говорят, что им выпала злая судьба. Или о тех толстых неуклюжих мальчишках, которые мечтают непременно стать супермускулистым суперкапитаном суперкорабля и губят невостребованностью другие свои таланты. Очень важно уметь отличить желание от облика, в котором его желательно воплотить.

— Тем более, что образ желания нередко полностью заслоняет от желающего его суть, — подытожила Малнира. — Всё это правильно, только зачем мы устроили философский диспут? Как будто больше поговорить не о чем. Особенно перед долгим расставанием.

— Вот именно что перед долгим расставанием, — ответил Дронгер. — Прежняя жизнь уходит безвозвратно, и надо решать, какой будет новая.

— В Бенолии не бывает нового, — сказала Малнира. — Великая и Вечная Бенолийская империя неизменна.

— И всё же многое изменилась, — возразил Винсент. — Очень многое. — Он посмотрел на отца. — Пожалуйста, напиши Авдею всё, что говорил мне о судьбе, о её предопределении и предназначении. Ты даже не представляешь, как для него сейчас это важно.

— Я? — испугался Адвиаг. — Авдею? Нет. Ему я писать не могу. Проще императору… Нет-нет. Я даже не знаю, как к нему обратиться.

— Как ко всем обращаются, по имени.

— Нет, — сказал Дронгер. — Невозможно. К Открывателю — и по имени? Нет.

— Открывательство — это пустая формальность. Авдей — мой друг, а значит и твой друг тоже.

— Нет! — жёстко отрезал Дронгер.

«Я никогда не смогу заговорить с тем, кого я предал. С тем, кто трижды возвращал мне из небытия детей. Целовать пыль у его ног — да. Но заговорить… Невозможно. Я не смогу».

— Ты… — Винсент запнулся. — Ты по-прежнему считаешь, что для наследника дээрнского рода недостойно разговаривать с простокровкой? Пресвятой Лаоран… Авдей дважды спасал мне жизнь. Один раз я ему… Но это всё неважно. Для друзей такими делами считаться нельзя. Главное, что он мой друг. Ты мой отец. Я не хочу, не могу отказываться ни от кого из вас! Я люблю вас обоих. Пресвятой Лаоран, какую из двух рук мне надо отрубить, чтобы вы помирились?

— Винс!

— Что «Винс»? Авдей хотя бы молчит, когда речь о твоей работе и титуле. Родителей не выбирают… А друзей тоже не выбирают! Это как дар судьбы… Или счастливый случай. Увидеть в толпе, разглядеть в случайных встречах того, кто станет твоим другом. Кому станешь другом ты. Не пропустить, не пройти мимо. Мне повезло, я увидел. Я смог. Пока это лучшее, что я в своей жизни сделал. Ринайя и Авдей. Две встречи, которые я не пропустил. Люди, в которых моя жизнь. — Винсент неотрывно смотрел на отца. — И ты хочешь, чтобы я от них отказался? Предал? Только кого я предам на самом деле — Авдея или себя? И нужен ли я буду после этого тебе?

— Винс… — тихо сказал Адвиаг. — Винсент…

«Пресвятой Лаоран, как же всё объяснить? Как признаться в том, что приказал убить спасителя собственных детей? Ведь если бы Авдей сказал на допросе, где прячутся Винс и Рийя, коллегианцы обезглавили бы их ещё до того, как я успел подойти к цирку. А после? Если бы Альберт забрал Авдея из коллегии… Если бы орденские боевики не успели отобрать его у конвоя… И если бы Винс не позвонил тому братку… Тогда Авдей был бы мёртв, а Винс и Рийя превратились бы в горстку пепла. Пресвятой Лаоран, что мне теперь делать?»

— В письме не обязательно ставить обращение, — сказала Ринайя. — Нужно всего лишь облечь всё, что здесь говорилось о предназначении, в письменную форму. А с обращениями разберёшься после, когда всё успокоится.

«Она всё знает, — понял Дронгер. — Догадалась. С логическим мышлением у Рийи намного лучше, чем у Винса. Мальчик — интуитивщик, больше доверяет эмоциям. Он верно оценил моё отношения к Авдею до Открывания… Но бессилен представить, что творится теперь. Потому что слишком чист для того, чтобы его могли коснуться грязные помыслы. А логика одинаково равнодушна и к чистоте, и грязи. Ей нужна только истина. Поэтому я смогу рассказать Ринайе всё. Она поймёт. И выслушает, не перебивая».

— Ты напишешь Авдею? — спросил отца Винсент.

— Да. Конечно, напишу. Только ты скажи ему, что сам прочёл это в книге без обложки и названия. Не говори обо мне. Пока не говори.

Винсент смотрел на него испытующе:

— Так ты не считаешь Авдея плохим? Или грязным? Низменным?

— Я пыль у ног его.

Винсент отрицательно качнул головой.

— Ты путаешь Авдея с Максимилианом. Или с Филиппом. Авдей другой, папа. Совсем другой.

— Я знаю. Но не знаю других слов благодарности. Мне ещё не приходилось благодарить людей. До сих пор я видел лишь придворных.

Винсент обнял его, прижался лбом к плечу.

— Всё пройдёт, папа. Любые раны заживают. Нас не сломали. Мы есть. И это главное.

Винсент разжал объятия, улыбнулся.

— Мы есть. И будем.

В Большом Кольце невозможно найти того, кто не желает быть найденным. За исключением тех случаев, когда за поиски берётся космостража.

Собственно, даже искать не пришлось. Цалерис просто зашёл в паспортный стол, поболтал с операторшами, угостил девушек светлым дамским пивом и сушёными кальмарами, любимым их лакомством, сделал парочку фривольных, но очень лестных комплиментов. В итоге справку о жилищной регистрации бенолийского переселенца Малугира Шанверига ему пообещали сделать через два часа. И запрос фиксировать не стали. Затем Цалерис заглянул в отделение финнадзора, со вниманием выслушал длинную вереницу жалоб на тупость налогоплательщиков, которым хронически не хватает мозгов правильно заполнить декларацию. Посочувствовал неисчислимым обидам, которые причиняли финнадзорникам уклонисты от налогов.

Справку о месте работы Малугира Шанверига для лейтенанта транспортного спецподразделения космостражи Цалериса Аллуйгана сделали уже через час. И тоже не стали фиксировать обращение. Конторские служащие всегда приветливы с теми спецурниками, которые не дерут высокомерно нос и не хвастаются взахлёб своими боевыми подвигами, не желая ни слова слушать из того, что хотел бы рассказать собеседник.

Цалерис вернулся в общежитие, перечитал справки.

Малугир перехал в Троянск. Поступок вполне понятный — большой город, легче спрятаться. Работал Малг в театре Тийлариффе. Цалерис включил громоздкий комнатный компьютер, подключился к справочной ВКС. Обычной справочной открытого доступа, куда заглянуть может любой желающий, — шарить по спецресурсам без крайней на то необходимости было бы глупо.

Тийлариффе оказался одним из полутора сотен вокально-драматических театров Троянска, — молодым, но стремительно набирающим популярность. Цалерис прогулялся по театральным сайтам. О Малугире нигде не упоминалось. Тогда он посмотрел сообщения о скрипичных конкурсах.

Малг выиграл «Золотую Бабочку». Насколько мог судить Цалерис, конкурс наипрестижнейший, обладатели первых трёх мест получали место в Большом камерном оркестре Гарда.

— Молодец, — кончиками пальцев Цалерис мягко прикоснулся к фотографии Малугира на экране. — Я всегда знал, что ты самый лучший. Единственный из всех. Ещё тогда, когда слушал твою музыку в губернаторской резиденции. Ты волшебник, и скрипка у тебя становится волшебной. В Гарде ты тоже станешь самым лучшим. Единственным. Я знаю, что так будет, даже если ты сам в это не веришь.

И тут как плетью хлестнула дата отъезда победителей в Гард — седьмое декабря.

А сегодня пятое… Ещё можно успеть.

…Цалерис сам не понимал, что говорил командиру отряда, чем убеждал дать трое суток увольнительной.

— У тебя отделение новобранцев, — отрезал командир. — Для них каждый день подготовки на вес золота. Через месяц в рейд, ты не забыл? А бластеры пиратов стреляют не синей краской, а боевыми зарядами.

— Я подаю рапорт об отставке, — сказал Цалерис.

— Да ты что, рехнулся? Кто там у тебя, в этом Троянске? Любовь всей жизни, что ли?

— Нет. Начало всей жизни.

Командир только фыркнул досадливо. Цалерис горько улыбнулся и, не дожидаясь разрешения, пошёл к двери. Командир схватил его за плечо, мягко подтолкнул к гостевому стулу. Подтащил свой стул, сел рядом.

— Рассказывай.

— Что рассказывать? — не понял Цалерис.

— Всё.

Цалерис смотрел в пол.

— Словами этого не объяснить.

— Зовут-то её как, твоё начало жизни?

— Его. Малугир. Малг… Но вы не подумайте ничего такого, я не желтоцветик. Он тоже. Просто так получилось, что в целом мире мы остались только вдвоём.

Дальше слова полились потоком. Выговориться надо было давно, очень давно. Только не было того, кто способен понять. Командир понимал. И Цалерис рассказал всё — и о Сумеречном лицее, и о том, как больно ранил страх наследника Исянь-ши.

— Смотрел так, как будто мы волки голодные. Или палачи… Даже глаза стекленели. А мы с Тедди… и другие теньмы тоже… Мы все считали за счастье хотя бы издали его увидеть. В нём столько было света и теплоты. Как солнечный лучик. Его не нужно было титуловать Светочем, потому что он на самом деле был светом. Когда губернатор приказывал его охранять, я замирал где-нибудь в углу, старался стать как можно незаметнее. Малг вскоре забывал, что в комнате есть чужой и начинал играть. Для него это было как дышать. Без скрипки он не мог. Я не очень-то в музыке разбирался, но потихоньку выучился понимать даже нотную грамоту. И Малга к себе немного приручил. От нас с Тедди он не шарахался как от чумы. Хотя и не слишком от других теньмов отличал. Но это не его вина, а наша. Нечего было там отличать. Тень, она и есть тень. Но нас с Тедди Малугир не боялся. Единственных среди всех теньмов. Губернатор любил… Точнее думал, что любит литературу Ойкумены. Постоянно заставлял секретарш читать вслух. Сам глаза напрягать не желал. Но и в читаемом не понимал ни уха, ни рыла. Я понял это, когда увидел… случайно, конечно… как читают те, кому нужно не звучание, а содержание слова. В музыке тоже есть содержание. Во всяком случае, в той, которую играл Малг. С тех пор я не могу слышать пустое звучание. Такую музыку вполне можно приравнять к первой из пяти ступеней «лестницы».

Цалерис прикусил костяшки пальцев.

— Так продлилось пять месяцев, с мая по сентябрь. А в октябре у Малугира был конкурс. У нас же — фургон…

И здесь Цалерис рассказал обо всём — от захвата до очной ставки.

— Я никогда не видел лица красивее. Губернатор тоже. Он говорил, что неправильно, когда такая красота достаётся плебею. Это нарушает миропорядок. Но губернатор так и не понял, что настоящая красота лица так же далека от смазливой физиономии как Гард от Ойкумены. И шрамами можно осквернить только физиономию, но не лицо. Лицо осталось прекрасным. Даже омерзительные шрамы не мешали это видеть.

Цалерис замолчал.

— Как его зовут? — спросил командир.

— Не скажу. Не могу слышать его имя от других. Даже от Малга не мог.

— А теперь сможешь?

— Не знаю. Это имя… Для меня оно и проклятие, и благословение одновременно. Конец жизни и её начало. Не будь его, не было бы и этого, — Цалерис тронул погоны. — Но лучше бы я остался тенью, чем получать жизнь такой ценой.

— Тебе бы с ним встретиться, поговорить.

— Мне?!

— А почему нет? Вряд ли он откажет тебе в разговоре. Ты адрес знаешь?

— Знаю, — кивнул Цалерис. — Тот, который был во время следствия. Но гирреанцу не так легко переехать, особенно с такой отметкой о спецнадзоре. Найти его будет не сложно. Только что я могу ему сказать?

— При встрече поймёшь.

— Может быть… Но не сейчас. Сначала я должен увидеть Малга.

— Что у вас произошло?

Цалерис опять прикусил костяшки.

— Глупость и зависть. Стыд, который очень хотелось переложить на кого-то другого. Но в первую очередь глупость. Липкая, тяжёлая, трусливая, пьяная, глупость!

Теперь Цалерис рассказывал коротко, жёстко, словно рапорт сдавал.

— Н-да, — сказал командир. — История.

Цалериса он не осуждал. Хотя и не одобрял. Просто принял всё так, как оно есть, и теперь искал решение проблемы.

— Почему вы со мной возитесь? — спросил Цалерис.

— Я ещё курсантом был… Парню одному не дали с девчонкой попрощаться. Что-то там у них с запланированной свиданкой не совпало, понадобилась увольнительная. Командир курса отказал. Девчонка в истерику, прислала эсэмэску типа «Не любишь, ну и чёрт с тобой, за другого замуж пойду». Парень два дня как пришибленный ходил, всё увольнительную выпрашивал. Командир опять отказал. Тогда парень в самоволку удрать попытался. Командир побега ждал, парня поймали. И в карцер засунули. «Любовный пыл остудить», — как сказал командир. Да ещё и посмеялся. А парень из карцера вышел и в петлю. Я по случайности тогда в подсобку пошёл, успел вытащить дурака. Никто ничего так и не узнал, с девчонкой они поженились. До сих пор вместе, и, похоже, счастливы. Все беды миновали. Только я до конца жизни не забуду, какие у того парня глаза были, когда он из карцера выходил. Даже не мёртвые. Выпитые. Как будто из него душу живую вынули. — Командир немного помолчал. — У тебя такие же были.

— Для меня это не страшно. Я привык быть мёртвым заживо.

Командир поднялся.

— Я экспедиторам позвоню. Подбросят прямиком до Троянска. И обратно заберут. Рейс грузовой, зато быстрый. У тебя есть сутки. Не успеешь дела свои разрешить, значит не судьба. И помоги тебе пресвятой.

Гроссмейстер смотрел на Тулниалу из окна тридцать седьмого этажа гостиницы.

Так стоять у окна он мог часами. Размышлял или прятался от дум в созерцании? Никто не знает…

Командоры молчали, не осмеливаясь нарушить медитацию гроссмейстера.

— Авдей Северцев не Избранный, — сказал Даайрид. — И не Погибельник. Он гораздо хуже. Авдей Северцев — самовольщик!

Командоры смотрели непонимающе.

— Что это значит? — отважилась спросить командор Севера.

Гроссмейстер вздохнул и сказал, не отрывая взгляда от окна:

— Избранный следует предначертаниями Судьбы и обретает благо для себя и других. Погибельник противоборствует данному судьбой предназначению и приносит крушение как для себя, так и для других. А самовольщик делает то, что считает нужным для себя и для других, не обращая ни малейшего внимания на веления Судьбы. Он просто не замечает ни её предначертаний, ни предназначений, потому что у того мира, который творит самовольщик, совершенно иная судьба. Та, которую он ей предназначит.

— Вы равняете Авдея с богом.

— Нисколько, — качнул головой гроссмейстер. — Богов творят люди, чтобы было чем защищаться от своего страха перед миром. А самовольщик творит мир.

— Не слишком ли претенциозно? — ядовито спросил командор Запада.

— Ничуть. Вот один из примеров. Авдей помогает беженцу с большой земли обустроиться в Гирреане, показывает как много жизни и радости в мёртвой проклятой земле. Беженец ошеломлён, потрясён, но и зачарован. Он начинает искать жизнь и радость во всём, с чем соприкасается. И находит. А потому сам становится жизнью и радостью для всего и всех, с кем соприкасается. В ответ всё и все раскрывают ему лучшее, что имеют. В частности, полесцы и горцы учат своему странному колдовству, которое большинство людей называет вздором. Винсент Фенг становится мастером-милтуанщиком. И спасает милтом жизнь своего лучшего друга. Это спасение видят миллионы людей. Милтуан перестаёт считаться вздором. Горцев и полесцев начинают уважать как хранителей мудрости. В библиотеках и магазинах требуют книги, посвящённые как милтуану, так и полесской и горской культурам. Да, такие книги были и есть в изобилии, но их никто не хотел замечать. А теперь их читают все подряд, пробуют применять милт. Как вы думаете, блюститель Запада, мир изменился или нет?

— И таких изменений множество, — тихо сказала командор Юга. — В частности, ни один из тех, кто хотя бы мимолётно соприкоснулся с Авдеем, уже никогда не назовёт увечников источником скверны. Ведь Авдей омерзителен. На него тошнотворно смотреть. Но кто замечал обожженное лицо и покорёженную руку за его словами и свершениями?

— Авдей уничтожит предопределение, — сказал командор Запада. — И тогда миром будет управлять поток случайностей.

— А значит мы управлять миром не сможем никогда, — понял командор Востока. — И ареопаг этого тоже не сможет. Мир окажется предоставлен сам себе.

— И низринется в хаос! — воскликнула командор Севера.

— Нет, — качнул головой командор Востока. — В нём всего лишь не останется места для нас. Самовольный мир не нуждается в мироправителях.

— Предопределение ещё не уничтожено, — сказал командор Запада. — Оно лишь на грани уничтожения. Если убрать Авдея, то всё вернётся к прежнему состоянию.

— Вздор, — сказал гроссмейстер. — Одиночка не делает историю, и не вершит судеб мироздания. Это невозможно. Одиночке просто не хватит на это сил.

— Да, изменить мир под силу только объединённым усилиям народных масс. Но это лишь часть правды. Писатель создаёт книгу, которая меняет ход мыслей и полярность чувств миллионов людей, и люди меняют мир, чтобы привести его к соответствию со своими мыслями и чувствами.

— Я знаю, о каких книгах ты говоришь, блюститель Запада, — ответил гроссмейстер. — Но разговоры на темы, которым посвящены эти книги, велись на протяжении многих лет до их написания. Люди и сами искали решения проблемы. Писатели ничего нового не создали. Они всего лишь…

— Они всего лишь облекли разговоры в законченную форму и тем самым подтолкнули болтунов к конкретным действиям. Кто знает, сколько бы ещё люди болтали без этих книг? А книги заставили людей сменить разговоры на дела.

Командор Юга хрипло рассмеялась.

— Мир воздействует на личность через окружающих её людей, нередко полностью меняя личность. Но и личность при желании может через своё окружение воздействовать на мир вплоть до полного его изменения.

— Мир изменить одиночка не способен, это аксиома, — сказал командор Запада. — Зато способен зажечь в душах людей стремление к изменениям. Указать направление этих изменений, создать новый, доселе не существовавший путь. Или ещё хуже — научить людей самим создавать себе пути, сообразуясь лишь с собственной волей.

— Есть куда как более худший вариант, блюститель Запада, — проговорил гроссмейстер. Он по-прежнему смотрел в окно. — Того, кто прёт напролом, сообразуясь лишь с собственными прихотями, быстро уничтожат, потому слишком многим он сломает жизнь. Поэтому вскоре сломают и его. Таких людей можно не бояться. Они не способны изменить ни собственную жизнь, ни мир, в котором живут, потому что за сиюминутными прихотями не видят ни того, ни другого. Опасно другое. Умение прокладывать собственный путь так, чтобы он не мешал другим, но и не оставался в стороне от них. Сделать так, чтобы твой замысел не портил чужие линии, но и сам не искажался о соприкосновения с ними. Быть всегда одному, но при этом всегда быть вместе с другими. Вести собственную мелодию и соединять её с музыкой целого мира. — Гроссмейстер вздохнул. — Тот, кто помнит, что любое Я — это всегда часть Мы, и не забывает, что каждое Мы всегда состоит из Я, способен как стереть, так и начертать любой облик мира, потому что становится душой этого мира. И тогда исчезают все предопределения, поскольку душа — это всегда творение, а для творца предопределённостей нет, ведь он всё и всегда определяет сам.

— Мир, состоящий из творцов? — усомнилась командор Юга. — Возможно ли это?

— А жизнь без души возможна? — посмотрел на неё гроссмейстер.

— Вряд ли творцы пожелают делать то, что нужно нам, — сказал командор Востока. — Не их это дело, под заказчика подлаживаться. На заказ работают только ремесленники. А любой творец — это мастер, и ни малейшего насилия над мастерством он не потерпит. У творцов слишком много собственных замыслов, чтобы оглядываться на чужие помыслы. Творец согласен сообразовывать своё созидание с другим творением, но никогда не захочет приспосабливать его к чужим потребностям. Так что я предпочитаю мир бездушный, но послушный. Мир-вещь надёжнее мира-творца. От кресла не требуется жизни. Оно должно быть мягким и устойчивым. От людей не требуется мастерства. Вполне достаточно, если они чётко и в срок будут выполнять заказы. И приказы.

— Итак, — подытожила командор Севера, — во имя сохранения мира от хаоса мы должны уничтожить Авдея. И побыстрее, пока, на него глядючи, никто другой не додумался, что тоже способен стать творцом.

— Легко сказать, — буркнул командор Запада. — Авдей сейчас в Гарде. А Гард — всё ещё неприступная твердыня.

Командор Востока усмехнулся:

— Нам нет нужды дёргаться самим. Архонты не идиоты. И вскоре додумаются до всего того, о чём мы тут говорили. Или уже додумались, как никак Авдей свои творения и вытворения устраивает прямо у них под носом. Он уже неделю в Гарде. И я уверен, что уже успел донять архонтов сильнее чирья на заду.

— Кто бы сомневался, — фыркнул гроссмейстер. — Чего стоит одно то, что за всю эту неделю Авдей ни разу не открыл Сферу сам. Всегда зовёт помощника. Хранитель Гардской Башни в ярости. Ещё день или два, и проблема Авдея благополучно разрешится. Хранитель его прикончит.

— Хотелось бы верить, — с большой долей сомнения сказала командор Юга.

— Во всяком случае, имеет смысл подождать несколько дней, — ответил командор Запада.

— Что будем делать по программе «Избранный»? — спросила командор Севера.

— То же самое, что и бенолийские братства, — ответил гроссмейстер. — Ждать. Пророчество Льдвана сбылось. Из бездны мрака по дороге звёзд действительно пришёл тот, кто зажёг в пустоте огонь, который большинство иалуметцев единодушно называет Благодатным. Это я об Открывании Сферы и включении Радужного Фонтана. Другое дело, что эта часть Пророчества всегда считалась метафорой. И тут вдруг оказалась до абсолюта буквальной. А количество Избранных из одного разрослось до пяти. Пророчество исказилось. В результате исчезла какая бы то ни было определённость, и тем более — предопределённость во всей этой избавительно-погибельной ситуации. Мы бессильны на неё повлиять, потому что невозможно определить, как, на что и чем нужно воздействовать, чтобы направить развитие событий в нужную нам сторону. Поэтому придётся ждать, когда хоть что-то в этом хаосе станет чётким и ясным. Ждать появления хоть какой-то определённости, из которой можно будет сделать предопределение.

— Не нравится мне, что всё пускается на самотёк, — сказала командор Севера. — Поток событий может быть непредсказуемым. И ненужным.

— У вас есть конкретные предложения, блюстительница Северных пределов?

— В том-то и дело, что нет. Единственное, в чём я могу быть до абсолюта уверенной, так это в том, что Авдей на роль Избранного не подходит категорически. Остальные четверо — тёмные лошадки, нам о них практически ничего неизвестно. К тому же они слишком тесно связаны с Авдеем, а этот своевольник обязательно вмешается, вздумай мы взять его Ассистентов в разработку. Последствия будут… ну так скажем — малопредсказуемые. Так что деваться некуда, надо ждать, пока архонты или Хранитель убьют Авдея. Или немедленно устранить его самим.

— Это нелегко, — вздохнул командор Запада. — Одно дело засылать в Гард разведчиков, другое — ликвидаторов. И разведке ликвидацию поручать нельзя, это всё равно, что молотком вскапывать грядки, а лопатой забивать гвозди. Только всё дело загубим.

— Предлагаю совместить оба решения, — сказала командор Юга. — Готовить ликвидаторов, и надеяться, что архонты всё же осуществят ликвидацию сами. Нехорошо, если на ордене будет кровь Открывателя. Пусть в ней марается ВКС.

«Сейчас, — подумал командор Востока. — Если есть возможность убрать дерьмо чужими руками, то зачем пачкать собственные? Авдея уберёте вы, уважаемые паладины Света. ВКС даст вам такую возможность».

А вслух сказал:

— Предложение блюстительницы Юга — единственное, что нам остаётся.

— Да, — согласился гроссмейстер. — Быть по сему.

Маргарита швырнула в стену зала Совета бокал с вином.

— Какого чёрта он вытворяет?! Мало того, что мы вынуждены терпеть подле себя присутствие этой криворожей колченогой скверны, так он ещё и приказы наши не выполняет.

Лиайрик выгнул хвост, поиграл шипами.

— Есть масса способов избавиться от него надёжно и тихо. Существует множество капелек и таблеточек, способных обеспечить мгновенный инфаркт. В организме они распадаются за какие-то полминуты. Никакая экспертиза никогда ничего не докажет. Инфаркту же у калеки, пусть и молодого, никто не удивится. Смерть будет чистой.

— Но несвоевременной, — возразил Тромм. — Ты почитай рапорты из секторов. Люди в восторге от Радужного Фонтана. Для них это чудо, воплотившаяся в реальность дивная сказка. Теперь они считают себя отмеченными благодатью, сопричастными этому чуду. Им кажется, что вместе с Фонтаном в их жизни появилось нечто прекрасное и необыкновенное.

— Месяца через три, максимум через четыре, — сказала Маргарита, — люди привыкнут к Фонтану и перестанут его замечать. А восторги горсточки фанатиков погоды не сделают.

— Однако три месяца всеобщего восторга и преданности у нас есть, — ответил Тромм. — Пусть даже два месяца. Но всё равно это огромный срок. Мы многое успеем сделать для упрочения влияния ВКС. Марго, сейчас даже президент Хонгтианэ не осмеливается высказываться против нас. Знает, что люди его не поддержат. Все слишком зачарованы переливами Радужного Фонтана.

— Даже и не надейся, — отрезала Маргарита. — С тем Открывателем, который нам достался, мистическое очарование Фонтана продержится ещё не более недели. Мало того, что им управляет калека, так ещё Северцев берёт первого попавшегося паломника и показывает ему, как открыть Сферу и включить Фонтан.

— Постой, — сказал Лиайрик, — но ведь до сих пор Сфера подчинялась только одному Открывателю!

— Эти пятеро что-то поменяли в настройках. Теперь Сферу после краткого инструктажа сумеет открыть любой и каждый.

— Нет, — качнул головой Лиайрик. — Получается, что любой деревенский Хранитель Башни сможет включать Фонтан хоть по десятку раз в сутки, не дожидаясь включения Гарда?

— Именно.

Лиайрик растерянно клацнул шипами.

— Но как такое вытворилось?

— Ты же видел запись Открывания, — ответил Тромм. — Северцев не считал Фонтан чем-то необыкновенным, возвышающим его лично. Для него это было не более, чем средство увести друзей от смертного приговора. Поэтому он даже не помыслил позаботиться о том, чтобы управление Фонтаном было доступным лишь ему одному. Ассистенты вбили себе в голову, что Открывание — работа исключительно коллективная, и даже не вспомнили, что все предыдущие столетия Открыватель действовал в одиночку. В итоге настройки Сферической Сети оказались открыты для любого желающего, а не замкнутыми на одного пользователя, как раньше. Оказавшись в Гарде, Северцев семь раз брал в помощники первого встречного паломника, и у всех семерых получилось самостоятельно открыть Сферу.

— Ладно, с технической стороной всё понятно, — сказал Лиайрик. — Остаётся социальная. До сих пор Открывание считалось свершением особенным, необыкновенным, доступным лишь избранным. Теперь же, стараниями Северцева, оно начинает приравниваться к зажиганию уличных фонарей. Возвышенный ритуал становится обыденностью. В Гарде уже говорят, что архонтам нет необходимости осквернять город присутствием калеки, если Открывание способен выполнить любой и каждый. А Хранитель Башни твердит, что мы могли бы и собственные ленивые зады оторвать от кресел и включить Фонтан. Прежде он непочтительных слов в наш адрес не произносил никогда. Наоборот, если мы и могли быть абсолютно уверены в чьей-то преданности, так это в его.

— Для самостоятельного включения Фонтана нам не хватает сущей мелочи, — оскалился Тромм. — Умения открывать Сферу.

— Северцев отказался нас учить? — возмутилась Маргарита.

— Он сказал, что покажет нам как открыть Сферу только после того, как этим «мастерством» овладеет весь Град.

— Он так и сказал «мастерством»? В кавычках?

— Да.

— И этот ответ стал окончательным?

— Именно! — рыкнул Тромм.

Лиайрик поиграл хвостом.

— Твои уговоры дополнялись какими-нибудь особыми аргументами?

Тромм зарычал ещё свирепее.

— Свой окончательный ответ он дал в пыточном кресле, после двенадцати часов непрерывного воздействия. Ты забыл, чей он сын? Убеждённых мятежников можно уничтожить, но сломать, а тем более — согнуть, не под силу никому.

— Северцев не только мятежник, — сказала Маргарита. — В нём есть ещё что-то, мне не понятное. Но сильное.

— Уничтожить его немедля и дело с концом, — буркнул Лиайрик. — Где он сейчас?

— В госпитале, — сказал Тромм. Он задумчиво покатал в ладонях бокал с вином, сделал глоток. — Уничтожить Северцева несложно. Только если Фонтан исчезнет сейчас, на пике своей популярности, то репутацию ВКС это испортит сильнее, чем самая ярая пропаганда хонгтианских мятежников.

— Надо всего лишь взять нового Открывателя.

— И где же ты его разыщешь? Те четверо придурков и три придурицы, которых Северцев брал в помощники, не запомнили из его инструкций ни слова, слишком были растеряны и ошеломлены тем фактом, что они открывают Сферу. Я приказал установить в Башне камеры наблюдения, но это ничего не дало. Инструкции Северцева просты и понятны, но осуществимы только под личным руководством того, кто уже умеет открывать Сферу. Есть в этом процессе какие-то мелочи, которые не выразить словом и не уловить камерой.

— Открывать Сферу умеют и те четверо бенолийских Ассистентов, — заметила Маргарита. — Мы можем взять консультацию у них. Вряд ли они окажутся столь же упорны и несговорчивы, как Северцев.

— При условии, что они сами умеют открывать Сферу, — возразил Тромм. — Однократная удача ещё ни о чём не говорит. Если бы они осуществили эту процедуру два или три раза, имело бы смысл обращаться к ним за консультацией.

— Среди Ассистентов Северцева был теньм, — вспомнил Лиайрик. — А вы ведь знаете, что это за существа. Всё, что они способны — это бездумно и беспрекословно исполнять приказ. И теньм верит в священность Сферы и благодать Радужного Фонтана. Для Северцева это качество в помощнике почему-то важнее всего… Так что возражать против того, что мы дадим ему постоянного Ассистента, повода у Северцева не будет. Зато мы с полным основанием сможем сказать, что отныне Открыватель включает Фонтан только сам. Ведь теньм — это не самостоятельная личность, а всего лишь проводник воли своего Светоча, подсобная сила, инструмент. Дней через десять, когда теньм полностью овладеет всеми приёмами Открывания Сферы, Северцева можно будет уничтожить и провозгласить Открывателем теньма. К тому времени Гард привыкнет, что в Башню они всегда заходят вдвоём и совершенно спокойно отнесётся к тому, что преемником скоропостижно скончавшегося Открывателя стал его Ассистент. Собственно, никакого другого варианта преемственности быть и не может. Гард мы успокоим. Всему же прочему Иалумету подробности знать не обязательно. Включает Открыватель Фонтан и включает, какая разница, что это за Открыватель. Главное — Фонтан.

— А чтобы окончательно пресечь все нежелательные вопросы, — сказала Маргарита, — нужно объявить, что Открыватель искал себе семерых Охранителей, дабы преграждали недостойным путь к Башне во время церемонии включения Фонтана. В обычное время — пожалуйста, ходите, смотрите сколько угодно, хоть паломники, хоть туристы. Но в час Открывания возле Башни не должно быть никого лишнего.

— Из этих семерых охранники как бластер из фонарика, — хлестнул хвостом Лиайрик.

— Настоящую охрану будет нести скрытая стража, — ответил Тромм. — А эти просто будут стоять вокруг Башни. Кончено, соответствующим образом разряженные и вооружённые чем-нибудь вроде световых мечей. Для вящего эффекта.

— Да ты что? — возмутилась Маргарита. — Световой меч — самое никчёмное и бесполезное оружие в Иалумете. На что я не военная людя, и то соображаю, что когда дойдёт до драки, даже от столового ножа пользы будет больше, чем от этой светящейся дряни. Над нами же смеяться будут!

— Охранители световым мечом сражаться никогда и не станут, — успокоил Тромм. — Это ритуальное оружие, реквизит для спектакля «Почётный караул». Так что никаких насмешек. Никто же не смеётся над Одиноким Стражем, который приходит к Рассветному Знамени с обломком Солнечного Копья в руке. Хотя все знают, что никакой это не Одинокий Страж, а курсант военного училища, причём каждый день новый. И солнечного в его копье не больше, чем в домашних тапочках. Но композиция Страж-Копьё-Знамя выглядит красиво. И легенда романтичная. Курсанты потом всю жизнь хвастаются, что хотя бы один раз за пять лет учёбы побывали в этом карауле. — Тромм улыбнулся. — Так что на счёт световых мечей не бойся. Они только прибавят популярности Семёрке Охранителей.

— Сакральное число Башни восемь, — возразил Лиайрик. — Поэтому и Охранителей должно быть тоже восемь.

— Восьмым станет Хранитель. Заодно и начальником Охранителей. Должен ведь кто-то контролировать эту сомнительную компанию и наставлять на путь истинный.

— Заодно и вопли оскорблённого в своей избранности Хранителя угомоним, — добавила Маргарита. — Ведь раньше он был особенным, не таким как все эти жалкие людишки. Он был причастен к чуду, он служил высшему из высших, Избранному из Избранных, и благодаря этому сам возвышался в Избранности. А теперь он никто, заурядный сторож-уборщик, каких миллион.

— Ничего, — фыркнул Лиайрик, — сегодня он станет Предводителем Избранных, а значит Избранным вдвойне. И все по милости ареопага. Так что его славословия в честь архонтов, то есть нас, будут пламенны и изобильны. Это тем более полезно, что сейчас Хранителя Гардской Башни внимательно слушают не только в городе, но и во всём Иалумете.

— Да, — кивнул Тромм. — Так и сделаем. Стой, — вскинулся он, — ты сказал — «сегодня»?

— Именно. Медлить нельзя. Уже к сегодняшнему Открыванию Северцев должен быть поставлен перед фактом, что у него есть постоянный Ассистент и Охранители.

— Боюсь, — проговорила Маргарита, — как бы Ассистент не стал соучастником Северцева.

— Исключено, — уверенно сказал Тромм. — Кто угодно, только не теньм. Северцева теньмы на дух не переносят, ведь это он, автор «Лицеистского файла», опозорил их перед всем Иалуметом. К тому же после богоблагословенного императора оказаться в услужении у калеки самого что ни на есть грязнокрового происхождения любой бенолиец сочтёт сильнейшим оскорблением и унижением. Он возненавидит Северцева ещё до того, как приблизится к своему новому хозяину.

— А приблизившись, возненавидит вдвойне, — усмехнулся Лиайрик. — Вельможности у Северцева меньше, чем у копчёной селёдки. Придворный будет с наслаждением пресмыкаться перед тем, кого он считает высшим, и с яростью стремиться уничтожить того, кто считает его равным, потому что равенство для придворного оскорбительнее плевка в лицо.

— Согласна, — сказала Маргарита. — Всё так и есть. Но успеем ли мы осуществить все необходимые меры до часа Открывания?

— Сейчас десять утра, — ответил Тромм. — У нас одиннадцать часов. Куча времени.

— Куча не куча, — поднялся Лиайрик, — а чтобы всё сделать, времени как раз хватит.

— И всё же закажи в Алмазном Городе обычного теньма, — сказала Маргарита. — Не того, кто был Ассистентом. Просто хорошего теньма.

— Хорошо, — кивнул Лиайрик. — У Северцева будет самый обычный хороший теньм.

Пассер вошёл в кабинет директора без доклада.

Адвиаг удивился — такого до сих пор не было, Пассер всегда чётко соблюдал субординацию. Даже слишком чётко.

— Что-нибудь случилось? — встревожился Адвиаг.

— Нет. Вот именно, что ничего не случилось. А должно было! Директор, что вы намерены делать с Михаилом Северцевым?

Адвигаг опустил глаза.

— Директор, вы либо расстрелять его должны…

— Да как тебе в голову такое пришло?! — вскочил Адвиаг.

— Долг жизни, так?

— И чести. Теперь Винс и Рийя, благодаря соприкосновению с Радужным Огнём, возвысились достаточно для того, чтобы войти в семью дээрна Бенолийской империи. По крайней мере, Филипп не рискнёт нарваться на конфликт с координаторами, оспаривая это утверждение.

— И всё же, директор, вы предпочли убрать семью подальше от Бенолии.

— А вы считаете, я поступил неправильно, генерал?

— Я считаю, что вы поступаете неправильно, затягивая решение вопроса Михаила Северцева.

Адвиаг подошёл к Пассеру.

— Берт… Ты всерьёз считаешь, что я смогу убить отца того, кому обязан главным, что есть у меня в жизни?

— А я и не знал, что тюремное заключение — это высшая форма благодарности.

Адвиаг ударил его коротко и жёстко, так, что Пассер едва устоял на ногах.

И тут же крепко, как утопающий за верёвку, уцепился за лацканы пиджака Пассера, ткнулся головой в плечо.

— Прости меня, Берт. Пресвятого ради прости. — Он быстрыми прикосновениями огладил Пассеру рукав, лацкан, галстук. Посмотрел умоляюще: — Берт…

Пассер отошёл к окну.

— Герн, хочешь ты того или нет, а решение принять придётся.

— Какое?

— Убей Северцева.

— Нет.

— Тогда отпусти. Дай возможность сбежать. Помоги обелить имя в глазах центристов.

— Нет!

Адвиаг подошёл к Пассеру и сказал очень медленно, как через сильнейшую боль:

— Я не могу, Берт. Он мятежник. Я дээрн. Но его сын… Я обязан ему всем. Я в пыль у его ног лягу и счастлив буду. Но его отец… Он мой враг, Берт. Злейший враг. Непримиримый. Я не знаю, что делать. Если ты знаешь, прикажи. Я выполню всё…

Пассер молчал.

Звездолёт трясло как грушу. Страховочные ремни на пассажирском кресле трещали. Эльван покрепче уцепился за поручень.

Если планетам воздуха не хватало, приходилось ставить генераторы, то в открытом космосе его было слишком много. Воздушные реки бурлили, сжимали и выталкивали друг друга, но потоки возвращались с утроенной силой, как будто планеты отбрасывали их от себя.

Многотонную громаду звездолёта швыряло как крошечный листик на ветру.

«А ведь кислород ещё и горюч», — подумал Эльван.

— Что будет, если из силокристаллов вырвется искра? — спросил он соседа, молоденького науриса в форме курсанта лётной школы.

Тот суеверно постучал костяшками пальцев по стальной опоре кресла, затем погладил пластиковую обшивку салона.

— Капсула не выгорит, если вы это имеете ввиду, сударь. Будет взрыв, очень мощный, такой, что мгновенная волна пройдёт на сотню парсеков. Если по пути попадётся планета, ей гарантировано сильное землетрясение. А на выгоревшее место хлынут воздушные потоки, начнётся буря, и на несколько суток участок станет нелётным. Потом всё успокоится.

Эльван глянул в иллюминатор, за которым ревело и бурлило белёсое Нечто.

— Ничего себе спокойствие.

Курсант пожал плечами.

— Бывает хуже.

Полёт прекратился. Корабль замер — ни толчка, ни качка. Эльван дёрнулся в испуге.

— Крушение?!

— Векаэсный досмотр, — пояснил курсант. — Корабль держат их стабилизаторы. Посмотрите в иллюминатор.

Посреди бурлящего, остервенелого хаоса завис крохотный, чуть побольше лётмарша, треугольный кораблик.

— С левого борта ещё один, — сказал курсант. — Они держат каркас стабилизирующего поля. Третий катер пойдёт на стыковку. В нём и есть досмотрщики. Мы вышли на границу сектора. Так что положен досмотр.

— Это противоестественно, — еле выговорил Эльван. — Чтобы такая кроха и оказалась сильнее вихревых потоков, а корабль размером с пятиэтажный дом мотало как щепку.

— Это всего лишь технологическое превосходство ВКС. И наша искусственно навязанная отсталость, когда любого мало-мальски сообразительного инженера утягивают в Малое Кольцо, а после снисходительно дарят свои научно-технические объедки.

Эльван не ответил. В Алмазном Городе о координаторах всегда требовалось говорить только с величайшим почтением. Хотя и почитать их, если вдуматься, было не за что. Наоборот — стоило лишь на мгновение задуматься о поступках координаторов, как стремительно начинали множиться основания для серьёзных упрёков. Поэтому безопаснее было не вспоминать о ВКС вообще. Шкура целее будет.

В салон вошёл лейтенант космостражи.

— Кто из вас гражданин Бенолии Эльван Кадере?

Эльван поднялся, подошёл к стражнику, замер по стойке «смирно».

— Пройдёмте, — велел стражник.

Векаэсник привёл его на катер, кивком показал на пассажирское кресло.

— Вино, минералка, бутерброды? — спросил он без малейшей приветливости. Хотя и без враждебности или пренебрежения. Голос был просто равнодушным. Но равнодушие оказалось столь огромным, что раздавливало не хуже многотонного пресса.

Но теньмам к равнодушию не привыкать. Как к чужому, так и собственному.

— Нет, спасибо, ничего не нужно, — безразлично ответил Эльван.

— В Гарде мы будем через три часа, — сказал лейтенант.

Эльван слегка удивился. По его расчётам, только до Большого Кольца было не менее двух суток лёта.

«Телепорты у них, что ли?»

Впрочем, какая разница…

— Спасибо, — всё с тем же безразличием ответил Эльван.

Лейтенант растерянно захлопал глазами, приоткрыл было рот, собираясь что-то сказать. Но хватило сообразительности промолчать. Лейтенант закрыл рот и ушёл в рубку.

Эльван скользнул взглядом по салону. Корабль досмотрщиков побольше патрульного катера, однако всё равно невелик — что-то вроде лётмарша-буса.

Полёт оказался настолько ровным, что даже не чувствовалось движения.

В салон вошёл лейтенант.

— Подлетаем, — сказал он. — Можете посмотреть на Гард. — Лейтенант поднял шторы иллюминатора.

Гард оказался искусственной планетой. Точнее — огромной космобазой. Причём идиотской формы.

Ровный круглый блин неизвестного Эльвану металла, на котором выстроены дома, разбиты сады, проложены дороги. И всё это прикрыто похожей на стекло полусферой.

Сам город двухъярусный. Нижняя часть города, Ванхельм, предназначалась для обычных гардчан. Верхняя, Асхельм, включала в себя дворец ареопага, несколько административных и служебных зданий, жилые дома для чиновников и обслуги. И всё это окружали, обтекали, скрывали густые сады и парки. Даже ограды не требовалось, чтобы скрыть город высших от глаз низших.

Из Ванхельма в Асхельм вели широкие лестницы.

Громада Гарда висела в самой гуще воздушных вихрей, но оставалась до абсолюта, до невозможности неподвижной. Хотя после устойчивости катеров это уже не удивляло.

— Симпатично, — бросил равнодушную похвалу Эльван. — На восковую игрушку для кабинета похоже. Даже стеклянный колпак есть.

Эльван вернулся в кресло. Лейтенант судорожно сглотнул. Он ждал совсем иной реакции.

— Через пятнадцать минут будем на месте.

— Спасибо.

Лейтенант выскользнул в рубку.

Эльван с немалым изумлением понял, что стражник боится Гарда. До ужаса, до обморока боится.

Хотя ему и нет нужды идти дальше коммуникационной линии.

Теньм не понимал, как можно бояться самой обычной космобазы, пусть и таких противоестественно огромных размеров.

Другое дело, живущие на ней люди. Точнее — один людь. Его новый Светоч. Авдей Северцев.

Эльван не вспоминал, он видел. Глаза цвета весеннего дождя, — мягкие, ласковые, живительные. Улыбка, похожая на солнечный луч, — светлая, лёгкая, согревающая.

Но это всего лишь оболочка. Обманка. Маска.

А внутри — броневой металл и смертоносный огонь.

Непреклонность, несгибаемость, непреложность.

Неодолимость.

Абсолютное и окончательное «Нет!» оказалось главной сутью Авдея Северцева.

Колченогого, косорукого, криворожего сопляка девятнадцати лет от роду.

Жалкого отродья самых низких плебеев, которые только есть в империи.

Ничтожества.

Однако он встал выше императора. И даже выше архонтов.

И ни при чём здесь благодать Радужного Фонтана, порождённого священностью Сферы.

Несоизмеримо выше властительной мощи Авдей встал задолго до того, как вошёл в Башню.

Но Эльван не мог точно сказать, когда это случилось.

Когда Авдей в одиночку защищал раненого гладиатора, куклу живую, от целого мира ненависти. Когда поверил, что в груди профессионального убийцы, полуробота-полузверя может быть людское сердце.

Или ещё раньше, когда безвозвратно сжигал в ложной клятве душу, чтобы спасти крохотную, ещё неразгоревшуюся искорку чужого таланта. Которая когда-нибудь, может быть станет Огнём Согревающим.

А вполне возможно, что это случилось намного раньше, когда, по малолетству ещё не понимая толком сказанного, на вопрос «Кто ты?» с бесконечной уверенностью ответил «Людь».

— Я боюсь его, Димайр. — Эльван даже не заметил, что впервые назвал Серого капитана по имени.

— Мальчик мой, — ласково ерошил ему шерсть на затылке Димайр. — Мохнатик. Он же не злой. Не такой суровый и привередливый как здешний Светоч. В Гарде тебе будет намного легче, чем в Алмазном Городе.

— Я боюсь его, — повторил Эльван. — Он… слишком самодостаточный. Ему никто не нужен. Он целен изнутри как монолит. И бесконечно твёрд. Ему не требуется что-то извне, чтобы заполнить себя и не мучиться пустотой. И ни к чему опоры. Он всегда и везде только сам по себе и сам для себя.

— Что за вздор ты говоришь, Эли? Таких людей не бывает. Ты будешь просто служить, как служил здесь, и всё. Даже лучше, чем здесь. Говорят, в Гарде порка по закону запрещена. Даже если сам Открыватель прикажет тебя выпороть, его никто не послушает.

— Димайр… Дейми… Ты не понимаешь. Я не нужен Открывателю. Он уничтожит меня, потому что я стану для него помехой. Мусором. Он убьёт меня, Дейми.

Димайр обнял его, тесно прижал к себе. Понял. Поверил.

— Мальчик мой. Мохнатик. Эли.

Но ничего нельзя было сделать. Всё уже решено и предрешено.

— Эли. Мальчик мой.

Эльван закрыл глаза.

Димайр и Клемент — всё, что было у него в жизни.

— Ты уходи отсюда, — сказал Эльван. — Уезжай к Клементу. Я хочу знать, что ты живёшь и будешь жить.

— Я не могу. С кем я оставлю их? — Димайр кивнул в сторону казармы теньмов.

— Они даже не заметят, что ты ушёл. Им всё равно, кто будет их капитаном.

Димайр не ответил. Это было правдой. И больно от этой правды как от чёрного ожога.

— Уходи отсюда, — повторил Эльван. — Уходи.

Димайр молчал. Эльван высвободился из его объятий.

— Император предал нас, неужели ты не понимаешь? Из Гарда пришёл приказ на теньма вообще. Однако император отдал именно меня. И не потому, что я лучший, а он хочет угодить Гарду, предоставляя самое качественное. Или наоборот, если вынужден отдавать теньма, то старается сбагрить того, кто поплоше. Нет. Тогда бы император хоть немного подумал, покатал варианты, со старшим референтом посоветовался. Но император сразу, даже приказ не дослушав, сказал «Отдать пятого!» Он удаляет меня, потому что я не угоден. Я не подхожу ему больше. Дело обычное, с каждым рано или поздно такое случается. Но если я стал непригоден для служения, император должен был приказать мне умереть. Сам приказать, а не убирать меня чужими руками. Я тень его, и судьбу мою он обязан определять даже в смерти. Самолично обязан, собственным словом. Однако император отказался от решения. Отказался от меня. Предал.

— Эли… — начал было Димайр и тут же замолчал.

Эльван качнул головой.

— Меня не наказали и не поощрили за историю с Башней. Император не стал оценивать моё служение. Он сделал вид, как будто ничего не произошло. А теперь вообще от меня отказался. Я теньм, Максимилиан — Светоч, он волен сделать со мной всё, что ему угодно — живьём сжечь или координаторам в знак почтения подарить. Но это должно быть его самоличным решением обо мне. Максимилиан должен был свершить судьбу своей тени именно сам, собственной мыслью и волей, это единственная его обязанность как Светоча. Однако он отдал право суда надо мной чужаку. Отказался от меня. Предал. А вместе со мной предал и всех своих теньмов.

Димайр смотрел в пол. Ответить было нечего.

Эльван подошёл к нему, бережно взял руки, поцеловал. На мгновение прижался к ним лицом.

— Я очень люблю тебя, Дейми. Так сильно люблю… Тебя и Клемента. Вы были в моей жизни. Это гораздо больше, чем позволено теньму. Намного больше.

Он отпустил руки Димайра и вышел из кабинета.

В коммуникационной линии Гарда Эльвану приказали вымыться, переодеться в новую одежду — лёгкие сандалии, свободные брюки, тонкая рубашка с короткими рукавами.

Без оружия Эльван чувствовал себя голым. А без формы — пустым.

Но всё это выдадут после, когда проинструктируют, как должен вести себя телохранитель Открывателя. Хотя работа его будет чисто символической. Телохранителей-одиночек не бывает. Минимум — боевая двойка. А лучше всего пятёрка.

Впрочем, всё это не его забота. Свою охрану Открыватель может устраивать, как ему будет угодно. Или не устраивать вообще.

Главное, что Эльвану оставалось жить считанные часы.

Он не боялся. Наоборот, хотел, чтобы всё закончилось поскорее.

В Асхельм Эльвана отвезли в чём-то, похожем на лётмарш, но полусферической формы. Пилот высадил его на маленькой, мощёной пёстрым камнем площадке посреди сада и умчался неведомо куда. Приказов никаких не оставил.

Эльван растерянно огляделся. Куда идти, что делать?

С боковой дорожки донёсся звук шагов. Странные какие-то шаги — тук, тук, шууурх. И опять — тук, тук, шууурх. Но это были именно шаги, Эльван чувствовал их, как чувствуют дуновение ветра.

Кстати, под колпаком Гарда был ветер — приятное лёгкое дуновение. И по-настоящему свежее, живое, словно бы появилось здесь по воле природы, а не из кондиционера.

Из-за деревьев вышел Авдей Северцев.

Эльван оцепенело смотрел, как он переставляет костыли — тук, тук. Как подволакивает безвольно висящие ноги — шууурх. Двигался Северцев неуклюже, держаться на костылях ещё толком не научился.

Северцев подковылял к Эльвану. Неуверенно улыбнулся.

— Здравствуйте, сударь Кадере. Спасибо, что согласились стать моим Ассистентом.

— А… — только и сумел выдавить Эльван. — А почему вы на костылях? В кресле было бы намного легче.

— Нет, — серьёзно ответил Северцев. — Не легче. — Вопросу он не удивился, и ответ пояснил: — На костылях, если хочешь посмотреть кому-нибудь в глаза, не нужно заставлять его опускаться на четвереньки. А в кресле это неизбежно.

Эльван молчал обалдело. Что на такое можно было ответить?

— Идёмте, сударь, я покажу вам вашу квартиру. До Открывания ещё четыре часа, вы успеете хотя бы немного отдохнуть с дороги, поесть. Я взял вам кое-что из готовой еды, теперь надо только разогреть. Не знаю ваших предпочтений, но от баранины с картошкой, по-моему, не отказывается никто. Выглядит очень даже аппетитно, и имеются основания надеяться, что и на вкус окажется не хуже.

Эльван не шевельнулся. Тело не повиновалось.

Северцев посмотрел на Эльвана, улыбнулся смущённо и немного виновато:

— Вы передумали здесь работать? Да, Гард — не самое приятное место в Иалумете. Но вам никто не помешает вернуться в Алмазный Город. Панель вызова машины вон за тем деревом. Выезд вам оформят в коммуникаторке минут за десять, не больше. Я предполагал, что вы не захотите остаться, и заранее попросил приготовить все выездные документы.

Тут на Эльвана упала тьма. И небытие.

Если заседание Коронного совета ведётся под протокол, то ничего интересного на нём сказано быть не может.

Но присутствовать всё равно необходимо.

Адвиаг скучающе разглядывал досконально известный узор лепнины на потолке. Он давно уже выучил наизусть каждый её завиток, мог в любую минуту воспроизвести по памяти, но ничем другим на формальном заседании всё равно заняться нельзя, только и остаётся, что лепнину разглядывать.

Не слушать же тот вздор, который будут нести советники.

— 8 декабря 2131 года, — возвестил старший референт Максимилиана. — Протокольное заседание Коронного совета готово к открытию.

— Совет — открыть! — повелел Максимилиан.

Приглашённые вельможи и постоянные советники согнулись в низких поклонах.

— Разрешаю сесть, — бросил им Максимилиан.

Вельможи заняли свои места у стола перед тронным возвышением.

Филипп сидел отдельно, за специальным столом между троном и советниками.

— Докладывай, — велел ему Максимилиан.

— Не далее, как двадцать девятого ноября сего года, — начал Филипп, — в Бенолийской директории сети появилось множество карикатур и эпиграмм с дерзостным ехидством высмеивающих мой проект очищения высокой крови. В них аристократия именовалась куклодельной, штамповочной, конвейерной. Предлагалось открыть трёхлинейный цех по производству дворянства, с особым конвейером в пристройке для выпуска дээрнов высшего списка. И даже высказывалась кощунственная идея наладить поточное производство императоров.

Адвиаг смотрел на Филиппа с преданным вниманием, кивал в такт его речи.

«Пусть мне не хватило духу на месть, — думал Адвиаг, — так хотя бы на мелкую пакость сил достало».

До эпиграмм и карикатур он додумался спустя несколько минут после разговора с Михаилом Северцевым. Снисходительное сочувствие мятежника к вельможному бессилию хлестнуло по самолюбию не хуже плети, заставило мысль работать.

Хотя, если разобраться, сочувствие Михаила было самым что ни на есть искренним. Он от души жалел отца, который теряет детей.

Но вельможу презирать это не мешало.

Злость, обида и возмущение своё дело сделали. Адвиаг нашёл способ если не отомстить, так хотя бы нервы Филиппу попортить.

В СИЗО сидело достаточно остроумцев, не пылающих верноподданнической любовью к императорской фамилии.

Одним заключённым Адвиаг поклялся скостить срок, другим, с небольшими статьями, гарантировал условные приговоры.

Удивились мятежники безмерно, в искренность директора службы охраны стабильности не поверили. Но эпиграммы и карикатуры делать согласились практически сразу, хотя и поставили условием, что записывать изречения и зарисовывать придуманные ими картинки будут другие люди — чтобы не было материала для экспертизы.

«Только так, а не иначе, — сказал Адвиагу стихийно выбранный лидер. — Мы и душу отведём, и на суде вы умоетесь доказывать».

В итоге уже через восемь часов Бенолия изнемогала от хохота. А карикатуры и эпиграммы стали множиться быстрее, чем кошки по весне, — каждому хотелось явить народу весь блеск своего остроумия, благо сеть давала ощутимую надежду остаться безнаказанным.

Но и это ещё не всё. Бенолийская идея синтетической аристократии заинтересовала весь Седьмой сектор Северного предела Иалумета.

Уже на второй день Максимилиан и Филипп имели честь потешать превеликое множество народу. Их имена были на устах почти любого и каждого.

Однако столь великая популярность бенолийских владык не радовала.

Филипп продолжал извергать возмущённые тирады, Максимилиан вставлял скуднословые, преимущественно матерные комментарии, а директор службы охраны стабильности наслаждался местью.

— Мой проект провалился с треском! — верещал Филипп. — Ни один дворянин империи не станет ему следовать, побоится беспрестанных насмешек черни. Директор, вы должны немедленно прекратить эти кощунственные осмеяния моей идеи и привести плебеев к повиновению.

— И заставить дворянство выполнять проект! — гаркнул Максимилиан.

Адвиаг вскочил, согнулся в поклоне.

— Воля ваша да исполнится, государь!

«Когда-нибудь где-нибудь в другом измерении», — мысленно добавил Адвиаг.

Дверь зала Коронного совета распахнулась. Вошёл капитан Сумеречного подразделения дворцовой стражи Димайр Файдис. Главный теньм.

У Максимилиана и Филиппа исчезли головы. Вместо них был красноватый туман, который стремительно развеивался. Не было и изголовий их кресел. А со стен струйками стекали на пол два кроваво-мозговых пятна.

«Так в их не шибко разумных головёнках всё же был мозг, — растерянно думал Адвиаг. — Сам бы не увидел, ни за что бы не поверил».

Димайр Файдис рухнул на пол бесформенной грудой мяса, теньмы расстреляли его в упор. Адвиаг остановившимся взглядом смотрел на бесшумный бластер в уцелевшей руке.

Кто-то из вельмож застонал. У кого-то из советников началась рвота.

— Всем сидеть! — закричал Адвиаг придворным. — Никому не двигаться! — это уже теньмам.

Он метнулся к двери, рывком распахнул и приказал:

— Взвод общей стражи сюда, быстро!

Обернулся к теньмам.

— Всё оружие на пол и лицом к этой стене! — показал Адвиаг.

Ошарашенные, раздавленные произошедшим теньмы подчинились.

Адвиаг продолжал отдавать приказания.

Вскоре Алмазный Город оказался под полным контролем стражи общего назначения, подчинённой службе охраны стабильности. Все до единого бойцы Сумеречного подразделения закованы в кандалы и заперты по карцерам. Неожиданностей со стороны этой опаснейшей силы можно не опасаться.

А придворные, как обслуга, так и вельможи, безоговорочно покорились тому, кто громким твёрдым голосом отдавал приказы. Тем более, что их подкрепляли холодные суровые взгляды до зубов вооружённых людей в форме стражей.

Членов императорской фамилии Адвиаг собрал в самом дальнем и маленьком крыле дворца, где обитала всеми давно позабытая императрица. Подчинялись ему Хейгебаумы без возражения. Не воспротивились даже запрету покидать крыло и плотному кордону стражи у дверей и под окнами.

— Главное, не допустить утечки информации, — сказал Адвиаг генералу дворцовой охраны.

— Понял, сделаю, — кивнул генерал. — И всё же поторопитесь с организационными мерами. Сейчас они все от обалдения не то что собственные игры затевать, но даже двигаться толком не способны, но вскоре опомнятся и зашебуршатся. Долго мне Алмазный Город не удержать.

— Это понятно, — ответил Адвиаг. — Но сколько часов вы совершенно точно сможете его контролировать?

— На тридцать шесть рассчитывайте смело. Сорок восемь — скорее всего, но вряд ли. А вот через пятьдесят четыре часа ситуация станет неуправляемой.

Адвиаг настроил таймер мобильника.

— Удачи, генерал. Она нам всем сейчас ох, как понадобится.

— Это нашли на трупе Серого капитана, директор. В кармане формы. — Генерал протянул ему сложенный вчетверо листок из настольного блокнота.

— Почему такой чистый? Ведь он должен быть в крови.

— Капитан положил записку в целлофановый пакетик.

Адвиаг развернул бумагу.

— Он дружил с некоторыми из своих бойцов, — тихо сказал генерал. — Даже не дружил, для дружбы слишком большая разница в возрасте… Они ему как сыновья были. Максимилиан же одного на смерть отправил, другого выгнал, третьего вообще не пойми кому подарил или продал. Те это были теньмы, с которыми Файдис дружил или нет, не знаю. Но даже у теньма есть предел, за который переходить не позволено никому. Доигрался свиняка трон-нутый! И наследничек его был ничуть не лучше.

— Я одно могу обещать, — ответил Адвиаг. — Больше теньмов в Алмазном Городе не будет никогда. А те, что есть, получат психологическую реабилитацию и новую профессию. То же самое касается и всех дипломников Высших лицеев. Лечение и обучение за государственный счёт. И без жмотства!

— Это правильно, — одобрил генерал

— Я возвращаюсь в стабилку. А вы держите Город.

— Будет сделано, — ответил генерал.

По дороге Адвиаг позвонил Пассеру, приказал доставить в кабинет Михаила Северцева.

Когда лётмарш Адвиага долетел до головного офиса службы охраны стабильности, Северцев был уже в кабинете директора, обсуждал с Пассером последнюю нашумевшую кинопремьеру, — в камере у Северцева стоял стереоплеер.

— Добрый день, Михаил Семёнович, — поздоровался Адвиаг. — Если позволите, я сразу приступлю к делу.

— Будьте любезны.

— Вы помните наш разговор о реформировании Бенолии?

— Очень подробно, — с лёгкой насмешкой глянул на него Северцев. — А вы желаете вернуться к обсуждению?

— Нет. Я собираюсь немедленно заняться его воплощением.

— Юмор оценил, — фыркнул Северцев. — Смешно.

— Мне не до шуток! Максимилиан и Филипп убиты два часа назад. Если не начать претворение вашего плана в жизнь, то нас захлестнёт всеобщий хаос и Бенолия утонет в крови. Как дээрн империи я считаю торжество вашего плебейского строя катастрофой, но как директор службы охраны стабильности государства понимаю, что это единственный способ уберечь страну от бесконечной междоусобной войны всех против всех, без разбора и толка.

— Так, — проговорил Северцев, из всех сил стараясь сохранить самообладание. — Не хилое начало. А подробностями произошедшего не соблаговолите поделиться?

— Я бы тоже от подробностей не отказался, — сказал Пассер.

Адвиаг докладывал коротко, предельно ясно.

Северцев и Пассер выслушали, задали по одному уточняющему вопросу.

— К сожалению, — только и смог сказать Пассер, — «План Северцева» — единственный разумный выход.

— А вы не сожалейте, — фыркнул Северцев. — Ведите страну через неразумный, зато приятный для вас выход. Бенолии к этому не привыкать.

— Михаил Семёнович, — с холодным бешенством ответил Адвиаг, — вам трудно в это поверить, но я офицер, и честь офицерская для меня дороже дээрнского тщеславия. Бенолия должна быть стабильной. И всё. Стабильность превыше всего.

— Какая именно стабильность, директор? — спросил Северцев.

— Любая.

— Значит, вы предлагаете сохранять стабильность боли? Постоянство голода? Неизменность унижений?

Адвиаг отвернулся.

— Вы талантливый агитатор, сударь Северцев. Центристская партия много потеряла, когда не сделала вас пропагандистом своих идей.

— Умение обеспечивать безопасность пропагандистской работы гораздо важнее способности краснобайствовать на митингах и сходках. Меня никто ни к чему не принуждал, директор. Я сам сделал свой выбор.

— Я тоже, — ответил Адвиаг.

Он подошёл к Северцеву, протянул руку для пожатия.

Северцев посмотрел ему в глаза. Внимательно, вдумчиво, но не вгрызаясь в душу.

Адвиаг не стал отводить взгляда.

Северцев кивнул, пожал ему руку.