"Пути предназначения" - читать интересную книгу автора (Воронова Влада)

— 3 —

Джолли смотрел из окна спальни на узкую поселковую улицу, припорошенную первым снегом. Дом у него такой же, как и у большинства гирреанцев: саманная трёхкомнатка с большой кухней, которая по совместительству была и столовой, и гостиной.

«В Алмазном Городе, — думал Джолли, — квартиры придворных десятого ранга однокомнатные, с крохотной кухонной нишей и душевой кабиной. В баню мы ходили по записи, на ванну или парную отводилось не более получаса».

Здесь баня пристроена к дому. Никто никуда не торопит, кости греть можно столько, сколько захочешь. «Точнее, столько, сколько твой бюджет позволяет потратить на топливо».

В дверной косяк коротко постучал Кандайс, приёмный сын Джолли, высокий мощнотелый наурис восемнадцати лет. Джолли повернулся к нему, посмотрел вопросительно.

— Мама обедать зовёт, — сказал Кандайс. — Бать, а ты что такой смурной?

— Да так, — улыбнулся Джолли, — придворная жизнь вдруг вспомнилась.

Кандайс опустил глаза.

— Ты можешь туда вернуться. Преподобный Григорий своё свидетельство нигде не регистрировал. Считай, его вообще не было.

— Глупый. — Джолли подошёл к сыну, прикоснулся к плечу. — Я подумал, что не будь опалы, у меня не было бы ни тебя, ни твоей сестры, ни вашей матери. И школы у меня тоже никогда бы не было.

— Школа из козьего сарая перестроена, — сказал Кандайс.

— Главное, что это школа. Моя школа.

— Так ты не жалеешь, что остался в Гирреане?

— Глупый, — повторил Джолли. — Нельзя жалеть о том, что предпочёл настоящую жизнь кукольной.

— Но в Алмазном Городе ты мог бы… — Кандайс не договорил, сделал неопределённый жест.

— Нет, — уверенно ответил Джолли. — В Алмазном Городе я не смог бы сделать и половины того, что сделал в Гирреане. И не получил бы даже сотой доли того, что обрёл здесь. В кабинете патронатора я понял это с полной отчётливостью.

— Я так боялся, что ты уедешь, — тихо сказал Кандайс.

— Я тоже.

Кандайс посмотрел на отца непонимающе.

— Ты это о чём?

— Уже не о чём. — Джолли взял сына под руку. — Пошли обедать. Мама рассердится, что задерживаемся.

Ульдима, супруга Джолли, маленькая, тоненькая, изящная до хрупкости, накрывала на стол. Двигалась женщина с такой грацией, что казалась сотканной из воздуха. «В сравнении с ней придворные дамы выглядели бы коровами, — подумал Джолли. — И ни за что не простили бы моей фее такого недосягаемого превосходства».

— Мам, а что ты на пятерых накрываешь? — спросил Кандайс.

— Авдей придёт, — ответила вместо матери его сестра, тринадцатилетняя Лайонна. Кандайс помог ей подкатить инвалидную коляску к рукомойнику, дал полотенце.

— Вы уезжаете в два? — спросила мужа Ульдима.

— В половине третьего.

Кандайс подкатил кресло сестры к столу. Ульдима поставила на стол плетёнку с хлебом.

— Так не ко времени ваша поездка! В Каннаулите ждут Погибельника и… — женщина отвернулась.

— Всё хорошо, лапушка, — обнял её Джолли. — Именно благодаря Погибельнику Каннаулит сейчас самое безопасное место в Бенолии. Там коллегианцев и агентов охранки больше, чем местных жителей вместе с конкурсантами и обслугой «Оцелота». Заодно и в Плимейре порядок наведут. Так что ни воров, ни грабителей, ни наркоторговцев там даже близко нет. А здесь этого контингента четверть посёлка. Но ведь живём.

— Я боюсь за тебя.

— Маловероятно, чтобы Погибельником сочли меня, а больше в Каннаулите бояться нечего. Даже конкурсного провала.

— Уверен? — скептично оттопырил хвост Кандайс.

Ульдима мягко выскользнула из объятий мужа, стала разливать по тарелкам суп.

— В друзьях сомневаться нехорошо, — сказала сыну. — Особенно в своём самом лучшем друге. Тем более нехорошо сомневаться в мастерстве отца. По-твоему, он Авдея плохо учил?

— Я не в них сомневаюсь, а в честности жюри. Простолюдин, гирреанец, да ещё и анкета по отцу палёная. Кто ж такому приз даст?

— Но ведь на региональных конкурсах дали.

— Так то регионалка, — возразил Кандайс. — А это финал.

Джолли улыбнулся.

— «Хрустальная арфа» всегда проводилась честно. По одной простой причине — там никогда не крутилось ни денег больших, ни престижей высоких.

— Однако в Алмазный Город ты попал именно после «Арфы».

— Но занял на ней третье место. А гран-при получил тот, кто был его достоин. В этом году его возьмёт Авдей. «Арфа» — честный конкурс.

— И ты не ревнуешь?

Джолли посмотрел на сына с недоумением.

— Я учитель. А мера учительского успеха определяется только достижениями учеников. Разве твой тренер когда-нибудь ревновал тебя к наградам, пусть даже тем, которые в своё время не смог получить сам?

— Нет, — опустил глаза Кандайс. — Радость Олега-сенсея всегда искренняя.

— Потому что он настоящий учитель, сын. А в учительстве существенной разницы между музыкантом и единоборцем нет. Странно, что ты это до сих пор не понял, — в голосе Джолли прозвучала глубокая обида пополам с гневом.

Кандайс согнулся в церемониальном поклоне, замер.

— Да, отец. Я не подумал и сказал глупость. Диирн благоволит принять мои извинения?

— Перестань, — недовольно дёрнул плечом Джолли. — Придворные ужимки тебе не к лицу.

В дверь позвонили.

— Это Авдей, — быстро сказал Кандайс. — Я открою.

— Да, — кивнул Джолли.

«Что же я упустил в тебе за эти пять лет, мальчик? Но ведь ещё не поздно, ты так юн… Одна случайная ошибка закономерностью не станет, ты всё поймёшь и больше никогда так не подумаешь».

Светало. Батраки закончили завтракать и разошлись по работам. Вслед за ними из-под навеса ушли и старшины. Кухонные служки начали убирать со стола. Гюнтер принёс Николаю Ватагину вторую порцию похлёбки.

— Никогда бы не подумал, — сказал Николай, — что варево из трелговой шелухи может быть таким вкусным. Ты не иначе как шаман какой-нибудь, заколдовал его.

— Что вы, — улыбнулся Гюнтер. — Ведь трелговая шелуха очень хороший продукт. Витаминов много и организмом усваивается легко. Просто перед готовкой её нужно обязательно полчаса вымачивать, чтобы удалить неприятный привкус. Но не передержать, иначе тоже невкусно будет. Почему-то у вас мало кто соблюдает это простое правило. А ведь глупо не ценить собственное богатство.

— «У нас» — это у кого? — глянул на него Николай.

— У сероземельцев.

«Слишком быстро ответил», — подумал Николай. Не похож Гюнтер на бенолийца. Во всех словах и привычках виден чужак. А документы местные, подлинные, — братство проверило. Чтобы купить «железные» паспорт и права, деньги нужны не просто крупные — огромные. Но в богатстве Гюнтер не жил ни дня, он не врёт, когда говорит, что родители были владельцами небольшого ресторана. Слишком много мелочей совпадает.

К несчастью, по всему Иалумету единый язык. И, благодаря многочисленным каналам стереовидения ВКС, акцента местечкового ни у кого не бывает. Любой и каждый, едва обучившись говорить, слова начинает на гардский манер произносить. Так что по речи определить, откуда Гюнтер приехал, невозможно.

— Ты на кого в универе учился? — спросил Николай.

— Инженер-программист.

— Нравилось?

— Главное, что получалось.

— Но не нравилось.

— Не нравилось. — Гюнтер отвернулся.

— А что ж пошёл?

— Деньги. Хороший программер уже на втором курсе неплохо зарабатывать начинает. А к пятому будет в солидной фирме на постоянной должности.

— Ну да, ну да, — согласился Николай. «Такая высокая потребность в программистах есть только у ведущих промышленных планет. Стиллфорт, Хэймэй, Зеленохолмск. Вопрос — зачем тамошнему уроженцу ехать в нашу помойку, да ещё местного из себя корчить?»

Гюнтер бросил на шефа быстрый настороженный взгляд. Меньше всего Ватагин похож на обычного старшину, пусть и первого. По манерам и лексике он действительно потомственный фермер, такой же, как и все здешние надзиратели — малообразованный, крикливый, с примитивной, но действенной хитрецой.

Надоело мужику копаться на фамильном клочке земли, потому как младшему сыну ничего интересного там не выкопать, и решил тогда поискать удачу на полях крупного плантатора. Обычная история, таких здесь полно.

Но для Ватагина она стала маской, за которой скрывается немало тайн.

Историю Бенолии он знает превосходно, гораздо подробнее того, что даёт школьная программа. Однако о Шаннилуре Одаланде, знаменитом бенолийском композиторе времён Второй республики, впервые услышал от Гюнтера.

Ватагин наизусть цитирует труды очень серьёзных философов и теологов, но пишет при этом с грубейшими ошибками, а читает медленно, шёпотом, как людь с очень слабым образованием.

Прекрасно разбирается в банковских операциях, особенно в такой сложной области, как анонимные платежи, зато отчётность по участку за Ватагина пришлось делать Гюнтеру, старшина запутался в графах и цифрах как котёнок в размотанном клубке.

Такое впечатление, что Ватагина спешно обучили по программе экспресс-курса, давая только самые необходимые знания и навыки.

«Для чего необходимые?» — в который раз задумался Гюнтер.

Почти каждый вечер старшины ходят в кафе при гостинице аэрсной дозаправочной станции. Там проститутки, выпивка, — на плантациях алкоголь строжайше запрещён. А ещё в кафе можно устраивать состязания на лётных тренажёрах. Хозяин гостиницы купил четыре списанных установки на какой-то учебной базе, и теперь они стали одним из самых популярных развлечений.

Собираются в кафе и обслуга с заправки, и пилоты, и работники из центра связи.

В шумных, обильно сдобренных ромом посиделках Ватагин участвует всегда, но никогда не пьёт, только вид делает. В разговорах ограничивается междометиями, а сам внимательно слушает любую болтовню.

Возле тренажёров крутится каждый вечер, но играл только дважды, и оба раза соперниками в виртуальных гонках были связисты. Игру им Ватагин сдавал мастерски, так, что у связистов оставалось ощущение трудной, а потому драгоценной победы. И появлялось желание угостить побеждённого щедрой выпивкой. Большая часть которой доставалась самому же угощающему, развязывала и без того болтливый язык.

Подготовка секретного агента у Ватагина хотя и тщательная, но всё же любительская. В госструктуре — охранке или коллегии — такого дилетантизма быть не может. Получается, что Ватагин — браток. А судя по тому, что рядом такие богатые на информацию места, — наблюдатель.

«Стратегию работы и структуру организации они явно у светозарных позаимствовали, — отметил Гюнтер. — Но сработали по сравнению с орденом топорно. Любительщина местечковая, дилетанты махровые… Однако откуда они вообще узнали об орденских методах организации? Неужели среди рыцарей были перебежчики в братство?»

Догадка одновременно и возмущала, и привлекала. С одной стороны, для рыцаря оскорбительно опуститься со своих светозарных высот в какое-то там убогое братство. Если и предавать орден, то хотя бы ради достойного противника, тех же координаторов, например. С другой стороны, никому, кроме братств, не дано переплести свой путь с Избранным.

Ватагин тронул Гюнтера за плечо.

— Собирайся, пойдём в обход.

«За эти дни он почти не оставлял меня без присмотра, — думал Гюнтер. — Послезавтра Пришествие, а с таким надзирателем мне с участка не удрать. И уволиться нельзя, по контракту я обязан предупреждать об уходе за неделю. Что же делать, как отсюда вырваться?»

Гюнтер глянул в сторону дозаправочной станции. С участка она не видна, как не видно ни малейшей надежды хоть что-то изменить в своей никчёмной жизни. Если бы только встретиться с Избранником…. Не зря ведь рыцари считали Гюнтера одним из самых перспективных адептов. Он может быть полезен Избранному.

Гюнтер опять глянул в сторону станции. А ведь всё не так безнадёжно, как казалось. На посиделках надо спровоцировать народ на разговор о братствах и Пришествии. Это не сложно, тема для бенолийцев самая актуальная. Ватагин целиком сосредоточится на прослушке, и ему станет не до Гюнтера. Тогда можно будет незаметно выйти из кафе и улететь с первым попавшимся аэрсом или дальнерейсовым лётмаршем. Всё равно куда, хоть в Гирреанскую пустошь. Не самая плохая точка, кстати. В Плимейру оттуда дважды в сутки отправляются прямые экспрессы. Расписание всех транспортных линий, ведущих в Каннаулит, Гюнтер выучил наизусть.

Николай бросил на подопечного настороженный взгляд. Ишь, как в сторону станции зыкает. Опять об отъезде думает.

«Почему он так хочет попасть в Каннаулит? Ведь сейчас все стараются держаться от посёлка подальше. Охранку и коллегианцев боятся даже самые верные приверженцы Избавителя. Так что же так тянет в Каннаулит Гюнтера — чрезмерность досужего любопытства или… судьба Избранного? Нет-нет, этого не может быть, ведь Избранный должен отличаться от обычных людей, а мы с Гюнтером во многом похожи. Будто две ветки одного трелгового куста. Никак не пойму, кто этот парень. Он не братианин, не коллегианец и, тем более, не агент охранки, потому что никому из них нет нужды добираться в Каннаулит самостоятельно. Тогда кто он?»

…Они шли по мосткам между залитыми водой полями.

Гюнтер глянул на небо, затянутое низкими свинцово-серыми тучами.

— Опять дождь будет.

— Для трелга это хорошо, — ответил Николай.

— Комары зажрали, — пришлёпнул Гюнтер очередного кровососа.

— Что поделаешь, здесь плантация, не город. — Николай краем глаза посмотрел на Гюнтера и спросил: — Ты парень вроде не жадный, а нелюбимым делом ради денег занялся. Я об универе твоём говорю. Или не для себя деньги были нужны?

— Не для себя.

— А для кого?

— Для сестры. Того, что осталось после продажи ресторана, не хватило бы, чтобы дать ей хорошее образование. А без него, сами понимаете, в люди не выбиться. Я хотел, чтобы она закончила през… императорскую школу и Центральный университет. Это не только хорошие знания, но и престиж, солидные преимущества в устройстве на работу.

— Женщине работать совсем не обязательно. Девочке лучше учиться в каком-нибудь хорошем столичном пансионе. Там и манерам высоким научат, и мужа богатого да родовитого подыщут.

— Всё верно, — быстро согласился Гюнтер. — Но если есть собственная работа, это надёжнее.

— Ну да, ну да, — покивал Николай. — Особенно, если работать в окружном департаменте, там деньга всегда будет немалая. Так что же ты тогда универ бросил? Уже не хочешь сестру на хорошую должность пристроить?

— Она умерла.

— Ох, прости, — Николай пожал Гюнтеру плечо. Тот кивнул.

— Как её звали? — спросил Николай.

— Илона. Если позволите, почтенный, я не хочу об этом говорить.

Лицо у мальчишки закаменело, а глаза… Такой пустоты и боли Николай не видел ещё никогда.

— Зря молчишь, — мягко сказал ему Николай. — Выговорился бы, поплакал. О мёртвых плакать для мужчины не зазорно, а на душе легче станет.

— Нет.

— Но почему? Думаешь, я смеяться буду над твоим горем?

— Нет, — качнул головой Гюнтер. — Вы не похожи на того, кто способен смеяться над чужой болью. Просто… — Он прикусил губу, отвернулся. — Я поставил себе психоблок, почтенный. Я знаю, что делать это без крайней необходимости нельзя, а самому себе ставить психоблок нельзя вообще никогда, но я не смог выдержать… Нужно было отгородиться от всего этого, не чувствовать, не думать… Иначе я бы сошёл с ума. Есть боль, которую выдержать невозможно. Я поставил психоблок.

— Что это? — не понял Николай.

Гюнтер посмотрел на него с удивлением.

— А разве у вас не было ментальных тренингов?

— Нет. — От растерянности Николай даже забыл спросить, у кого это «у вас».

— Тогда и говорить не о чем.

Гюнтер резко отвернулся, зашагал по мосткам. Поскользнулся на мокром пластике, Николай едва успел подхватить его под руку, чтобы не упал в воду.

Крепко обнял Гюнтера, прижал к себе.

— А ты всё же поплачь. Давай, парень, не зажимай себя. Отпусти боль, пусть уходит хоть слезами, хоть криком.

Гюнтер задрожал. Дыхание стало хриплым, прерывистым, глаза закатились, как в приступе падучей.

— Ты чего? — испугался Николай. Гюнтер не слышал, а спустя мгновение обмяк, выскользнул из рук Николая, свалился на мостки.

— Да ты же… — Николай наклонился, прикоснулся к щеке Гюнтера. Горячая как огонь. — Ой, как скверно, — прошептал Николай. И закричал батракам: — Брезент давайте, быстро!

Батраки положили Гюнтера на брезентовое полотнище, понесли к вагончику старшин.

— Подождите. — Николай взял у Гюнтера мобильник. — Теперь несите. И быстро!

Николай открыл список номеров. Где-то тут был телефон дяди. Судя по всему, это единственный родственник Гюнтера.

Трубку дядя взял после второго гудка.

— Я знакомый вашего племянника, — сказал Николай. — Он заболел. Серьёзно.

— Что с ним? — Голос у дяди твёрдый и властный. Николай оробел.

— Я не знаю, досточтимый, как это в городе по-научному называется. У нас говорят — нервная горячка.

— Поясни, — потребовал дядя.

— Ну это когда от большого горя лихорадкой заболевают. У него ж сестра недавно померла.

— В какой он больнице? — спросил дядя.

— Что вы, досточтимый, в больницу ни в коем случае нельзя! Это же не ноги переломанные, а душа. Из больницы его сразу в дурку отправят и так наширяют всякой дрянью, что Гюнтер на зомби станет похож. По-деревенски, отваром да молитвой лечить надёжнее. Так и сами врачи говорят. Я сейчас доктора из госпиталя вызову, чтобы бром выписал или ещё какое безвредное успокоительное. А дальше пусть знахарка занимается, она и не таких вылечивала. Только это, досточтимый… Вам бы приехать к нему. Я не знаю, чего у вас там повздорилось, но вы же всё равно родня. Нельзя с нервной горячкой одному среди чужих людей оставаться. Нехорошо это.

— Я скоро приеду, — ответил дядя. — Где вы?

Николай объяснил.

— Тут ещё такое дело, досточтимый… Гюнтер сказал, что поставил себе какой-то психоблок.

— Что??? — Ужас, прозвучавший в голосе дяди, напугал Николая до озноба.

— Ну это… Он сказал, чтобы о сестре не думать… Это плохо, досточтимый?

— Очень плохо, сударь. Так плохо, что хуже быть просто не может, — голос у дяди дрожал. — Я вылетаю немедленно. Спасибо.

В трубке запищали отбойные гудки.

Николай сунул телефон в карман формы. От тревоги за Гюнтера сжималось сердце. За эти дни Николай успел привязаться к парню.

Истеричное, трусливое и нервное ожидание пронизывало каждый сантиметр стен Алмазного Города. Император отказывал в аудиенциях, даже сиятельного Панимера и высокочтимого Лолия, своего официального наложника, велел не пускать. Они, как простые придворные, ждали в приёмной.

Адвиаг бросил на дверь императорского кабинета хмурый взгляд. Нужно было срочно вводить в Гирреан армейские силы. Но до тех пор, пока не начнётся открытое вооружённое противодействие, директор не мог сделать это по собственному приказу, обязательно требовалась подпись Максимилиана. А когда восстание начнётся, Бенолии уже ничего не поможет — ни армия, ни сам пресвятой Лаоран.

— И всё-таки доложите государю, — сказал Адвиаг референту. — Дело наиважнейшее и не терпит отлагательств. Речь идёт о безопасности короны.

Референт робко потянулся к селектору. Лолий злорадно усмехнулся и сказал:

— У досточтимого Адвиага любое дело считается причастным к безопасности короны, но ни одно из них не касается Погибельника. А сейчас нет ничего и никого опаснее для священной особы государя. Может ли досточтимый Адвиаг сообщить что-то новое об этом порождении дьявола? Иначе преступно было бы отвлекать государя от его многомудрых размышлений.

Референт отдёрнул руку от селектора, поклонился. Лолия боялись все, даже сиятельный Панимер держался с опаской. Лолий с изощрённой ловкостью подводил вельмож под опалу, а обслугу — под хлыст. Особенно злобным и мстительным наложник становился после того, как император вызывал его в тайную спальню при кабинете. Вчерашний вечер Лолий провёл именно там. За ночь наложник успел полностью придти в себя, и теперь ищет, на ком выместить перенесённое. Учитывая, что развлекался император вдвое дольше обычного, месть Лолия поркой или ссылкой не ограничится. Он постарается затащить свою жертву на «лестницу пяти ступеней», самое суровое из наказаний Алмазного Города. Страшнее его могла быть только казнь, да и то не наверное. Если назначат пройти все пять ступеней, то лучше бы казнили.

Адвиаг смерил фаворита оценивающим взглядом.

— Год назад в Белой комнате на тех же условиях, что и вы, жил другой секретарь, Винсент Фенг. Примесь южночиннийской крови в нём была небольшая, но заметная.

— Ну и что? — с ухмылкой ответил Лолий. — Сейчас в Белой комнате живу я, и это главное.

— Нет, — качнул головой Адвиаг. — Главное то, что тот секретарь был другим.

Максимилиан прогуливался в парке. На три шага позади шёл наложник — смуглый, худощавый и среднерослый, с большими, немного раскосыми чёрными глазами и соблазнительным пухлогубым ртом. Остальная свита держалась в десяти шагах.

С боковой дорожки донеслось тихое испуганное «Ой!» и молоденькая наурисна в форме садовницы метнулась за вечнозелёную живую изгородь. Дворцовый Устав запрещал парковой обслуге попадаться на глаза высшим.

— Иди сюда, — приказал девушке император.

Наурисна подошла, в десяти шагах перед государем остановилась и рухнула наземь в чельном поклоне, покорно вытянула перед собой руки.

— Встань, — велел император.

Девушка приподнялась на полупоклон.

— Совсем встань.

Максимилиан внимательно рассмотрел садовницу, улыбнулся.

— У тебя очень миленькое личико. А фигура настолько хороша, что даже эти бесформенные тряпки не портят. — И велел младшему референту: — Проводи её в кабинет.

Винсент шагнул к императору.

— Государь, я прошу вас позволить девушке вернуться к работе.

— Что? — повернулся к нему Максимилиан.

— Для кабинетных развлечений вполне достаточно меня.

Максимилиан рассмеялся.

— Не ревнуй, конфетка. В Белой комнате ты останешься ещё долго. — И бросил референту: — В кабинет её.

Винсент с волчьей ненавистью глянул на императора и с размаху влепил тяжёлую пощёчину.

— Тварь паскудная! Мало тебе моей боли? Оставь других людей в покое!

В парке повисла пронзительная до звона тишина. Казалось, даже птицы умолкли. Винсент затравлено оглянулся, судорожно перевёл дыхание и подошёл к садовнице.

— Ну что же ты замерла, дурочка? Беги!

Девушка шмыгнула за живую изгородь.

Винсент посмотрел ей вслед, улыбнулся. Глянул на бледно-голубое небо, на белые от снега деревья.

— Я готов к казни, — сказал императору.

Откуда-то с боковой дорожки появился директор службы охраны стабильности, схватил Винсента за плечо и потащил за собой.

Привёл он секретаря в караулку одного из служебных ворот Алмазного Города. Жестом прогнал охрану.

— Не бойся, — сказал Винсенту. — Тебя не казнят и на каторгу не отправят. Я дам тебе паспорт на другое имя и денег на первое время. Ты начнёшь новую жизнь где-нибудь подальше от этого зверинца.

— Но почему? — растерянно проговорил секретарь.

Директор улыбнулся.

— Сегодня ты исполнил главную мечту моей жизни. Врезал свиняке трон-нутому по рылу.

— А девушка? — спросил Винсент. — Что будет с ней?

— Для тебя она так важна? Ты хотя бы имя её знаешь?

— Нет. Но если с ней случится что-нибудь плохое, бессмысленным станет всё. Даже ваша мечта.

Директор опять улыбнулся.

— Логично. Заберём даму с собой. — Директор кому-то позвонил, отдал распоряжения.

— А новый паспорт? — спросил Винсент. — У неё будет новая жизнь?

— Разумеется.

— Я пыль у ваших ног, господин! — произнёс Винсент предписанную Высоким этикетом благодарственную фразу и склонился перед директором в чельном поклоне.

— Не нужно этого, сударь, — ответил Адвиаг. — Вы больше не придворный.

Винсент робко глянул на всевластного директора. Тот улыбнулся. Винсент поднялся на ноги, несмело улыбнулся в ответ. Охранник привёл садовницу.

Лолий смотрел на директора с ухмылкой.

— Вряд ли сегодня государь удостоит вас аудиенции. Вам лучше вернуться к себе, в центральное управление службы охраны стабильности.

— Да, высокочтимый, несомненно, — ответил Адвиаг. Несколько мгновений поразмыслил и цепко схватил Лолия за ухо, рывком выдернул императорского фаворита из кресла.

— Заткнись! — окриком оборвал его визг. Посмотрел Лолию в глаза и сказал медленно, с подчёркнутой внятностью: — Пшёл вон, быдло.

Адвиаг отшвырнул секретаря, вынул носовой платок, вытер пальцы и брезгливо бросил платок на кресло императорского наложника. Подошёл к придверным теньмам и произнес уверенно:

— В экстренных случаях директор службы охраны стабильности допускается к государю без доклада.

Теньмы поклонились и отступили от двери.

— Конкурсант дээрн Малугир Шанвериг, — чётко произнёс дежурный референт, — на сцену. Конкурсант Авдей Северцев — приготовиться.

— Ого, — заметил Авдей. — Он, оказывается, дворянин первой ступени.

— А тебя это смущает? — удивился Джолли.

— Нет. Просто любопытно. Как-то не ожидал встретить здесь высшую аристократию.

— Музыкальные дарования от происхождения не зависят, — слегка обиделся Джолли.

— Знаю, — виновато улыбнулся Авдей.

Джолли внимательно посмотрел на ученика. Голос у него слишком напряжённый и нервный.

— Боишься? — спросил Авдея.

— Да.

— Зря. Если кому и нужно бояться, то не тебе.

Авдей опустил взгляд.

— Не бойся, — повторил Джолли. — Вот посмотри.

Он протянул ученику вайлиту — трёхрядную решётку из тонкой стальной проволоки с двадцатью одним мелодийным кристаллом.

Авдей взял инструмент, тронул кристаллы. Те отозвались нежным чистым голосом.

— Учитель! — Авдей с восторгом посмотрел на Джолли. — Это же… Где вы взяли такое чудо?

— Она твоя.

— Нет, — Авдей попытался вложить вайлиту в руки Джолли. — Она же стоит как навороченный лётмарш! Так вы… — испугался догадки Авдей. — И фамильный браслет тоже… Денег за ваш лётмаш не хватило бы.

— В Гирреане лётмарш только лишняя обуза, — ответил Джолли. — Как и фамильный браслет. А инструмент должен быть достоин мастера. — Джолли улыбнулся: — Несмотря на то, что официально музыковеды единогласно причисляют вайлиту к камерным инструментам, на деле она считается простонародной брякалкой, концертных залов недостойной. Вайлите место только в дешёвых кабаках и подворотнях. Я и сам думал так много лет. А потом вдруг услышал истинное пение вайлиты. Это стало настоящим откровением… Но мне эта капризная дама так и не покорилась. А в твоих руках запела с первого же прикосновения. — Джолли крепко стиснул плечо Авдея. — Покажи этим снобам, как звучит вайлита! Расскажи им, как много жизни в землях Гирреана, которые все считают мёртвыми.

— Да, учитель, — твёрдо ответил Авдей. — Я сделаю всё. Обещаю.

— Конкурсант Северцев, на сцену! — велел дежурный референт.

— Давай, — слегка подтолкнул Авдея Джолли.

Из-за наплыва приезжих в Каннаулите даже такой высоковластный господин, как губернатор ближнестоличного округа, вынужден был довольствоваться простым однокомнатным номером дешёвой придорожной гостиницы. Ладно ещё, окно выходит во двор, а не на стоянку.

Ланмаур Шанвериг, пожилой, но всё ещё импозантный беркан, хмуро смотрел на быстро сгущающиеся сумерки. Отвернулся от окна, пробормотал ругательство. Глянул на единственного внука и наследника.

— Так результаты конкурса предрешены заранее?

— Вовсе нет, дедушка, — ответил Малугир. — Назван только наиболее вероятный обладатель гран-при. Судьбу остальных наград ещё предстоит выяснить. У меня есть все шансы занять призовое место.

— Твоё место должно быть не призовым, а первым!

— Северцев недосягаем, дедушка. Я не думаю, чтобы среди конкурсантов найдётся тот, кто способен с ним соперничать. Во всяком случае, это совершенно точно не я.

— Ты что несёшь? — разозлился Ланмаур. — Ты — и какой-то простокровок с плебейской брякалкой!

— Но в его руках вайлита становится божественной! Дедушка, я никогда и ничего не слышал прекраснее его игры. Жюри вместо одной композиции попросило его сыграть три, и если бы сам Северцев не напомнил им, что есть и другие конкурсанты, они слушали бы его до самого глубокого вечера. Я тоже. Его игра достойна того, чтобы звучать в лазоревом чертоге для самого Лаорана. Если бы вы только его слышали! Это было…

— Замолчи! — яростно оборвал внука Ланмаур. — Возвращайся к себе, и чтобы до второго тура конкурса за порог комнаты ни шагу. — Ланмаур жестом подозвал теньма и приказал: — Проводи и проследи.

— Да, Исянь-Ши.

Малугир испуганно вздрогнул. Теньм всё это время стоял возле окна, но заметил его Малугир только после того, как тот сам к нему подошёл. Наурис, совсем молоденький. А второй теньм, беркан, замер у двери. Его тоже не заметишь, если не будешь приглядываться специально. Сколько Малугир себя помнил, рядом с дедом всегда были эти ужасные люди. Бесшумные, незаметные, вездесущие. Теньмов Малугир боялся до озноба.

— Дедушка! — жалобно взмолимся он.

— Иди, — отрезал тот.

Теньм встал перед Малугиром на колено, склонил голову. Малугир, сам того не замечая, отступил на шаг от серого призрака.

— Иди, — повторил дед. Теньм тут же оказался у Малугира за спиной. Тот съёжился, с мольбой и страхом посмотрел на деда. Ланмаур ответил суровым взглядом. Малугир опустил глаза, покорно поклонился и ушёл.

Ланмаур достал из кармана мобильник, выбрал номер и бросил собеседнику одно короткое «Заходи».

В комнату с низким поклоном вошёл темноволосый человек средних лет в неброском коричневом костюме.

— И? — спросил Ланмаур.

Визитёр протянул ему видеопланшетку.

Ланмаур быстро проглядел набор фотографий и видеороликов.

— Ты не говорил, что Северцев так хорош собой.

— Это имеет значение? — спросил визитёр.

— Возможно.

Ланмаур нашёл снимки матери Северцева.

— Злата Северцева таниарка?

— Да, господин.

— Красивая женщина, — отметил Ланмаур, рассматривая фотографию блондинки со светло-голубыми глазами. — Очень красивая и сексапильная. И такая… изысканная. Как будто настоящая дама. Только взгляд у неё какой-то странный.

— Злата Северцева слепа, господин. Потеряла зрение восемнадцать лет назад, когда отравилась при химической атаке. В Гирреане был масштабный бунт, и командование карательных войск приняло решение использовать самые радикальные средства усмирения.

— Так она калека, — с отвращением сказал Ланмаур и спешно закрыл снимки Златы. Мгновение подумал и спросил: — Сколько лет Северцеву?

— Столько же, сколько и вашему внуку, господин. Девятнадцать.

— Не смей сравнивать наследника высокой крови с отродьем увечной еретички!

— Простите, господин, — согнулся в поклоне человек. — Прикажете продолжать доклад?

— Продолжай.

— Северцев родился ублюдком, господин. Девица Васько пригуляла его от жандарма. Правда, в последствии этот жандарм на ней всё-таки женился и дал ребёнку свою фамилию. Но факта это не меняет: ублюдок, он и есть ублюдок.

— Получается, — недоверчиво произнёс Ланмаур, — что жандарм взял в супруги калеку?

— Да, господин. Сразу после окончания каторжного срока он приехал в Гирреан и прислал к этой женщине сватов.

— За что срок давали? — поинтересовался губернатор.

— Политика. Членство в антигосударственной партии, укрывательство беглых мятежников.

— Чем он занимается сейчас?

— Официально — работает балансировщиком энергокристаллов на лётмаршном СТО, реально — злоумышляет против государя, как и все мятежники.

Ланмаур рассматривал ролики и фотографии Михаила Северцева. Русоволосый, сероглазый, лицо простецкое. «Что только такая красавица, как Злата Васько, в нём нашла? Он же до абсолюта зауряден».

Только вот складка губ… Слишком твёрдая для простолюдина, и плечи держит возмутительно вольно, голову — гордо. В себе уверен больше губернаторского.

— Так папашка Авдея предатель, присягу нарушил, — злорадно улыбнулся Ланмаур. — Но всё равно странно, как он мог жениться на бабе, которую столь долго не видел, да ещё и увечной? Но самое странное, что таниарская девка родила без мужа. У них такое не поощряется.

— Это необычная история, господин. Желаете подробности?

— Нет, — брезгливо повёл плечом Ланмаур. — Подробности бытия простолюдинов меня не интересуют.

— Это может быть важным, — возразил человек.

— Нет.

Спорить человек не решился. «И всё же это может оказаться очень важным», — подумал он.

Злата варила абортирующий напиток. На середине срока «полулунное зелье» избавляет от плода мягче и безопасней любых фармакологических средств большой земли.

В кухню вошёл её отец, преподобный рабби Григорий, — высокий, смуглый, светло-зелёные глаза. Голова, как и положено священнику, гладко выбрита, на лбу вытатуирован маленький чёрный треугольник — символ богини-матери, и три коротких горизонтальных линии — знак младшего посвящения.

— Не торопись, дочка, — сказал он Злате. — Сначала поразмысли, и только потом решай.

Девушка опустила голову.

— Я опозорила тебя, — тихо ответила она.

— Ты любила его?

Злата молчала.

— Ты его любила или просто похоть потешить захотела? — жёстко и требовательно спросил Григорий.

— Я и сейчас люблю его. Это лишь усугубляет твой позор и отягчает мой грех. Я люблю того, кто любви не достоин, и ничего не могу с собой поделать.

— Зато собираешься решить чужую судьбу, — кивнул на «полулунное зелье» Григорий.

Злата прикоснулась к заметно округлившемуся животу.

— Ребёнок ему не нужен.

— А тебе?

— Мне? — Злата посмотрела на отца с недоумением.

— Да. Тебе. Ты говоришь, что дитя зачато по любви. Так почему ты хочешь прогнать его в город Нерождённых Детей? Ведь ребёнок перед тобой ни в чём не виноват. От грехов отца он свободен.

— Какая любовь, — закричала Злата, — если Михаил сбежал в тот же день, когда я сказала ему о беременности?! Он никогда меня не любил!

— Я говорю о твоей любви, дочь. Твоя любовь была подлинной. Так зачем ты хочешь её предать, отвергаешь дитя своей любви?

— В нём дурная кровь, он зачат подонком! Ненавижу его!

— Кого именно? — спросил Григорий. — Жандарма или ребёнка, который даже не родился и, тем более, не совершил никаких дел — ни плохих, ни хороших?

Злата не ответила. Посмотрела на отца. Выключила конфорку под кружкой с «полулунным зельем» и отвернулась к окну.

Григорий подошёл к дочери, прикоснулся к плечу.

— Отец даёт ребёнку только плоть, а душой наделяет мать. Так учит наша вера, Злата. Такова воля благодатной, родившей этот мир.

— Благодатная родила чудовище, — горько сказала Злата. — Не получилось у неё передать миру свою душу.

На кощунственные слова преподобный не рассердился.

— Изначально мир благодатен, как и его мать, — тихо ответил он. — Но в мире живут люди. Разные люди, Злата. Кто-то уродует мир, кто-то делает хоть немного лучше. Великая мать родила этот мир для нас, своих детей, и от нас зависит, каким он становится.

— Хочешь сказать, — криво усмехнулась Злата, — что ребёнок будет таким, каким воспитаю его я? И подлая кровь отца его не испортит?

— Да.

— Может быть, — согласилась Злата. — Но Совет Благословенных, папа… Дочь священника, которая рожает без венчания… Тебя и так считают отрицателем святых заветов, постоянно твердят, что ты нарушаешь каноны веры. А из-за меня…

— Да пошёл этот Совет… — презрительно фыркнул преподобный Григорий. — Я стал слугой матери-всего-сущего потому, что это было угодно ей, а не кучке старых властолюбцев, у которых за обилием ранговых татуировок не видно знака богини. Даже если приказом Совета меня лишат звания преподобного, слугой великой матери я останусь.

Злата вздохнула. Для священника отец всегда был слишком своеволен, на грани отлучения ходит ещё с первого курса семинарии. Нарушением канонов больше, нарушением меньше — ему действительно уже давным-давно всё равно.

— Но посёлок, папа. Злые языки, косые взгляды… Я боюсь.

— Девочка моя, — Григорий обнял дочь, осторожно положил руку на живот. — Ты собираешься сделать миру самый величайший дар, который только может быть — новую жизнь. Тебе ли бояться какой-то глупой тётки Жозефины и выжившего из ума деда Филимона? Ты должна гордиться собой, девочка, ведь ты делаешь мир богаче на целую жизнь. Ты даришь это дитя миру, а он гораздо больше нашей деревни, и люди в нём живут разные. Кроме Филимона и Жозефины в мире есть те, для кого твое дитя будет счастьем и благословением. Так не лишай их своего дара. Ты рожаешь дитя для мира, Злата, для собственной радости и гордости, а не для соседей.

Девушка неуверенно кивнула. Отец мягко улыбнулся:

— Ну так какое тебе дело до соседских пересудов?

— Никакого, — ответила Злата. Но без особой уверенности.

— Тогда надевай самое красивое платье, — сказал отец, — и пойдём к столяру заказывать кроватку для ребёнка. И начинай придумывать имя. Ты уже знаешь, кто это будет — сын, дочь?

— Это будет сын, папа. И я назову его Авдеем.

— Имя хорошее, — одобрил преподобный. — А сейчас иди наряжайся.

Злата кивнула и выплеснула в раковину «полулунное зелье». Отец умел убеждать, не зря он считался лучшим проповедником таниарской церкви.

…Неизменно нарядная, словно для святого праздника, Злата ходила по запылённым поселковым улицам с величием императрицы, уверенно и гордо несла живот, в котором зрела новая жизнь. Перед такой гордостью опускались насмешливые взгляды, умолкали ядовитые язычки.

А через два года после рождения Авдея приехал Михаил.

— Арест был внезапным, я не успел дать тебе весточку. А переписка политзекам запрещена.

— Ты напрасно приехал в Гирреан. Это скверная земля для отлучённого жадарма.

— Это земля, по которой ходишь ты, — ответил Михаил. — А значит — самая прекрасная в Иалумете.

Злата не ответила. Михаил осторожно взял её за руку.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— У меня есть сын.

— У нас есть сын. Ведь это мой ребёнок?

Злата высвободила руку.

— У него твоя кровь. Но сможешь ли ты сделать его своим ребёнком, знает только великая мать.

— Я буду стараться, — пообещал Михаил. — Так ты пойдёшь за меня?

Злата ответила поцелуем.

Ланмаур опять открыл видеоролик Авдея Северцева. До чего же красив гадёныш! И преисполнен той же уверенной свободой, что и папаша. Ланмаур нахмурился: Малугира так и не удалось научить держать спину с истинно вельможным величием, а этот ублюдочный худородок императору фору даст.

— Откуда у гирреанского простокровки могли взяться благородные манеры? — спросил Ланмаур человека.

— В пустоши много людей дворянского звания — и простые придворные, и высокие вельможи. Почти каждый из них открывает если не школу, то хотя бы курсы Общего и Высокого этикета. Это неплохой приработок к скудному казённому содержанию. Ведь у большинства опальников имущество на период ссылки переходит под управление Финансовой канцелярии. К тому же в Гирреане учителей уважают точно так же, как и по всей Бенолии. Если опальник занят учительством, таниарская община принимает его под свою защиту и не позволяет уголовникам, да и жандармам, на него наезжать. В благородных манерах таниарские простолюдины большого толка не видят, но детей на выучку посылают охотно, говорят, что лучше это, чем по улицам со шпаной болтаться.

Ланмаур отошёл к окну, долго смотрел в темноту.

— Северцев действительно возьмёт гран-при? — спросил он.

— Да, господин. Члены жюри в один голос твердят, что теперь их задача — не конкурсантов оценивать, а подобрать Северцеву достойное сопровождение для финального концерта. Соперничать с ним всё равно никто не сможет.

Ланмаур швырнул в угол видеопланшетку.

— Завтра — второй день первого тура, — сказал он. — Прослушивают тех конкурсантов, которых не успели прослушать сегодня. Северцев будет свободен целый день. Чем он намерен заняться?

— С утра репетицией, после учитель прогуляет его по Плимейре, а вечером опять репетиция.

— Так в городе он будет… — Ланмаур не договорил.

— …с часу дня и до четырёх, — закончил человек.

Ланмаур бросил ему конверт с деньгами и жестом велел убираться. Человек подобрал чудом уцелевшую видеоплашетку и выскользнул из номера.

— Первого и седьмого сюда, — приказал губернатор придверному теньму. — А ты следишь за Северцевым. Дашь знать, как только он поедет в город.

Плимейра Авдею понравилась — вся в зелени, стены домов светлые, много фонтанов.

— Так зачем ты взял с собой вайлиту? — спросил Джолли.

— Хочу попробовать себя в настоящем конкурсе.

— Каком? Твой единственный конкурс — «Хрустальная арфа».

— Нет, — качнул головой Северцев, — это ваш конкурс, учитель. Демонстрация достижений вашей школы. А мой конкурс будет вон там, — кивнул он на стоэтажное здание межпланетного торгового центра.

— В смысле? — не понял Джолли.

— В холле отличнейшая акустика, разве вы не заметили?

— Ты хочешь там играть?! Да ты с ума сошёл!

Авдей улыбнулся.

— Учитель, играть в зале, где люди собрались специально для того, чтобы слушать музыку, много ума не надо. Другое дело — овладеть вниманием людей там, где они о музыке даже не вспоминают. И не только вниманием. Если я смогу найти путь к их душам сквозь все повседневные дела и заботы, которыми они отгорожены как стеной… Только тогда я смогу назвать себя настоящим музыкантом.

Джолли отвернулся.

— Мне бы до такой мысли не додуматься никогда. И никому из моих наставников. Но ты другой. — Он помолчал. — До сих пор я учил тебя, но сегодня ты сам стал моим учителем.

— Я не понимаю, — тревожно глянул на него Авдей.

— Среди наставников принято думать, что, обучая, они гранят алмаз, превращают сырьё-ученика в мастера-бриллиант. Это не так. Алмазом является не ученик, а его дарование, и задача наставника — научить своего подопечного самому гранить этот алмаз. Только тогда ученик станет истинным мастером.

Авдей робко прикоснулся к плечу Джолли.

— Я всё равно ничего не понимаю, учитель. Я сделал что-то не так? Обидел вас?

— Я вам больше не учитель, сударь, а вы мне не ученик. Отныне мы коллеги, маэстро Северцев. — Он повернулся к Авдею, пожал ему плечо. — Я счастлив, Авдей. Сегодня я узнал, в чём цель истинного учительства. Назвать ученика коллегой и увидеть, что в вашем общем мастерстве он поднялся хотя бы на ступень выше тебя. Только тогда мастерство будет жить. А что это за мастерство — музыка, как у нас с тобой, или единоборства, как у Кандайса с Олегом, совершено не важно. Потому что главным тут становится только движение вперёд и вверх, только развитие.

— Учитель…

— Нет, — твёрдо сказал Джолли. — Коллега Бартоломео.

— Я не могу, — мотнул головой Авдей. — Нет.

— Вы мастер, сударь, — повторил Джолли. — А теперь идите и напомните всем этим людям, что музыка в их душах звучит всегда — и в горе, и в радости, и в повседневной суете.

Ланмаур сидел в маленьком кафе на девяностом этаже торгового центра. Сектор закрытый, сюда допускают только по специальным карточкам.

За соседний столик сели две молодые наурисны, одна в лиловом платье, другая — в розовом брючном костюме.

— Ты почему опоздала? — спросила подругу девушка в лиловом.

— В холле один парень на вайлите играл, — ответила та. — Это волшебство! Его музыка… Она похожа и на сладкое вино, и на полынный ветер, и на солнечный свет. Я не могла уйти, пока не дослушала.

— В Каннаулите конкурс идёт, наверное, это один из участников решил поразвлечься.

— А билет на конкурс купить можно? — спросила барышня в розовом.

— Прослушивание закрытое, — ответила подруга.

— Жаль. — Девушка в розовом печально вздохнула и тут же мечтательно заулыбалась. — Видела бы ты, какой он красавчик! Я влюбилась. — И вновь погрустнела. — Но я никогда больше его не увижу.

Её подруга немного поразмыслила.

— Всё не так безнадёжно. Финалисты конкурса дают концерт в филармонии. Туда билеты мы купить можем. Но ты уверена, что твой красавчик дойдёт до финала?

— Он возьмёт гран-при, — уверенно ответила девушка в розовом. — Слышала бы ты, как он играл — не сомневалась бы.

— Ладно, — хмыкнула барышня в лиловом. — Посмотрим, так ли он хорош, как ты расхваливаешь.

— У него красота ангела, манеры принца, а мастерство шамана! — заверила девушка в розовом. — И знаешь что? Пошли купим новое платье, а после зайдём в косметологичку. На концерте я хочу быть неотразимой. Он должен меня заметить.

Подруги ушли.

Ланмаур зло оскалился. Этот мерзкий плебей… Зачем ему так много — и красота, и талант, и благородство манер.

Не будь Северцева, гран-при взял бы Малугир. Тогда род Шанверигов смог бы получить должность при дворе. Губернатор — это всего лишь губернатор, на Алмазный Город смотрит только издали.

Если бы не Северцев… Подлый и грязный плебей!

Ланмаур достал телефон.

— Бери его, — приказал теньму.

— А Джолли, Исянь-Ши?

— У тебя что, электрошокера нет? Пусть немного отдохнёт.

Очнулся Авдей в многоместной палате бесплатного госпиталя. Душный, спёртый воздух, обшарпанные стены, постельное бельё пахнет чужим потом.

Правая рука затянута в лубок, левую половину лица и шеи покрывает тугая плёнка противоожоговой маски.

— Эй, сестра! — заорал пациент с койки слева от Авдея. — Семнадцатый очухался!

Подошла медсестра, бросила «Сейчас врач придёт» и исчезла.

— Эй, семнадцатый, — повернулся к Авдею сосед. — Тебя как зовут?

— Помолчи, пожалуйста, — попросил Авдей. — Всё потом. После врача.

— Да, морду тебе подпортили знатно. Красавчиком уже не бывать.

— Пропади она совсем, эта морда, — ответил Авдей. — Главное, что с рукой.

Сосед глянул на лубок, на маску и промолчал.

Врач появился минут через пять.

— Что с рукой, доктор? — спросил Авдей.

— Ты на стены ободранные не смотри, — преувеличенно бодро сказал врач. — У нас отличные биоизлучатели. Основные рабочие функции руки восстановим уже через неделю, а после и…

— Я музыкант, — перебил Авдей. Глянул на лицо врача и добавил: — Был.

— На всё воля пресвятого, — быстро ответил врач. — Чудеса исцеления случаются не только в кино и книгах.

Авдей горько рассмеялся.

— Я не принимаю дурмана, доктор, а химический он или психологический, не важно.

— Резервы людского организма огромны, — всё так же быстро сказал врач. — И человек среди людей не исключение. Если вам не нравятся чудеса пресвятого, доверьтесь могуществу собственной природы. Излечимо абсолютно всё.

— Только далеко не всё умеют лечить.

Врач опустил взгляд.

— Я пришлю медсестру. Вам пора принимать лекарство.

Авдей кивнул, отвернулся. Сосед смотрел на него со смесью сочувствия и злорадства.

— А мордашка у тебя была загляденье. Девки, поди, сами растопыркой в штабеля падали?

Авдей закрыл глаза.

…Мучителей было трое — заказчик и два исполнителя.

— Исянь-Ши, не благоразумнее ли отрубить ему руку? — спросил первый исполнитель. — Маленькими кусочками.

— Нет, — сказал заказчик. — Тогда для него кончено будет всё, и недородку придётся начинать новую жизнь. А так останется надежда на исцеление. Шанс вернуться на сцену. Этот дермец навечно застрянет между прежней и новой жизнью, так и не обретя ни одну из них. Поэтому надо не рубить, а ломать.

Дробили руку бейсбольной битой. Тщательно, от кончиков пальцев до самого плеча.

И крики на улицу из мебельного фургона не доносились.

— Как же он красив, — медленно, с ненавистью проговорил заказчик. — Даже в страдании прекрасен. Это кощунственно, чтобы такая красота доставалась грязнокровому простородному ублюдку.

— Здесь есть царгова кислота, Исянь-Ши, — сказал второй исполнитель. — Ею чистят энергокристаллы. Кислота очень едучая, если попадёт на кожу, шрам никакой пластикой не удалить.

— Только не всё лицо, — с улыбкой ответил заказчик. — Ровно половину. Пусть будет равновесие между красотой и уродством.

— С какой стороны должно быть уродство?

— С левой. Всё для того же равновесия. Правая рука, левая морда. Только глаз не испорть, пусть видит себя во всём великолепии.

— Как будет угодно Исянь-Ши, — поклонился исполнитель.

Этой боли Авдей не выдержал, потерял сознание.

…Вслед за врачом пришёл инспектор полиции.

— Где меня нашли? — спросил Авдей.

— В холле межпланетного торгового центра. За рекламным стендом. Служащий менял плакаты и нашёл вас.

— Вот как…

Инспектор достал планшетку фоторобота.

— Вы запомнили их внешность?

— Да.

Инспектор сделал трёхмерные портреты подозреваемых, ушёл.

Подбежала медсестра, что-то вколола и убежала к другим больным.

Авдей провалился в мутный тяжёлый сон, где вновь и вновь повторялось пережитое в фургоне.

Малугир Шанвериг вышел на сцену, поклонился жюри.

Но играть не стал.

— Я хочу сделать заявление. Это важно и касается всех.

— Говорите, — разрешил председатель жюри, пожилой наурис.

— Авдей Северцев выбыл из конкурса.

— Как? — привскочил председатель. — Почему?

— Сегодня я зашёл за ним в номер. Его учитель сказал, что… — Малугиру перехватило горло. Он мгновение помолчал и продолжил: — С Авдеем случилось ужасная беда. — Малугир пересказал подробности. — И сделано это по заказу кого-то из конкурсантов. Поэтому я ухожу из «Хрустальной арфы». Претендовать на гран-при после того, что случилось, означает присоединить себя к тому подонку, который это сделал.

Малгуир хотел уйти со сцены, но председатель остановил:

— Подождите, что говорит полиция?

— Я не знаю. Наставнику Джолли сообщили о том, что случилось с Авдеем, минут за пять до того, как я пришёл.

— В каком он госпитале?

— Не знаю. Наставнику Джолли было не до разговоров.

— Так, может быть, это ошибка?

Малгуир ответил с горечью:

— Судя по тому, что сюда уже приехала полиция, не ошибка. Теперь я могу уйти?

— Постойте, — сказал председатель. — Если гран-при будет присуждён Северцеву, вы останетесь в конкурсе?

— Я думаю, почтенный, что это было бы единственным верным решением. Ведь и так понятно, что лучше Авдея здесь нет… не было никого. Но я не знаю, что скажут другие конкурсанты. А сейчас нижайше прошу простить меня, досточтимое жюри, но до тех пор, пока о присуждении гран-при Северцеву не объявлено официально, находиться среди участников конкурса оскорбительно для моей чести музыканта и дээрна.

Малгуир отдал жюри церемониальный поклон и ушёл, не дожидаясь разрешения.

— Что ж, коллеги, — сказал председатель членам жюри, — спасти репутацию конкурса может только одно. Гран-при надо отдать Северцеву.

Возражать ему никто не стал.

— Учитель, пожалуйста, не надо плакать, — попросил Авдей. — У вас будет ещё много учеников, которые докажут, что ваша школа самая лучшая в Иалумете.

Джолли сидел рядом с ним на колченогом больничном табурете. Соседи по палате смотрели на Авдея и Джолли с алчной беспардонностью завзятых сплетников, комментировали их встречу громким шёпотом, но учителю и ученику было не до чужих взглядов и слов.

— Это я во всём виноват, — сказал Джолли. — Я, и никто другой. Нельзя было отпускать тебя из Каннаулита. Там безопасно.

— Вовсе нет, учитель. Вся безопасность окончилась ещё позавчера, когда коллегианцы отрубили голову какому-то бедолаге.

— Надо было запереть тебя в номере, как старый Шанвериг запер своего внука.

— Это бы не помогло, учитель, — заверил Авдей. — Тот, кто может нанять костоломов, охрану конкурсантского общежития подкупить тем более сумеет. Вам не в чем себя упрекнуть, учитель.

— Не называй меня учителем, прошу тебя. Я недостоин этого звания.

Авдей резким движением сел на кровати, здоровой рукой схватил Джолли за плечо.

— А как же Моника, Дваариг, Лю-Ван? Если вы их бросите, больше никто не сможет научить этих детей как стать гранильщиками собственного даровая. Все будут только стремиться вылепить из них всякую чушь в угоду своей прихоти. Никто, кроме вас, не сможет увидеть в них людей и научить быть людьми!

Джолли бережно, словно хрупкую драгоценность, снял с плеча руку Авдея, взял в ладони.

— Если кого и называть учителем, то тебя.

— Не сейчас, — высвободил руку Авдей. — Может быть, когда-нибудь потом. Хотя ничего другого мне и не остаётся. Теперь я могу только учить музыке. Но в учителя не идут от безысходности. Это неправильно. Нечестно по отношению к ученикам. Поэтому я должен найти какое-то другое занятие. Сделать для себя новую жизнь.

— Авдей… — начал Джолли, но у него зазвонил мобильник.

— Извини, — сказал Джолии. — Это председатель жюри.

Он выслушал собеседника, коротко поблагодарил. Убрал телефон, помолчал немного и сказал:

— Гран-при твой, Авдей. Так решили конкурсанты, и жюри с ними согласилось. Это не жалость, а признание твоего таланта. Ты не должен отказываться.

— Решили отдать главный приз мне? — переспросил Авдей. — Но за что?

— За твою игру. Тем, кто умеет слушать, было достаточно позавчерашнего.

— Но…

— Начал всё Малугир Шанвериг, — перебил Джолли. — Тот самый, которого дед запер в номере, и с которым ты весь позавчерашний вечер проболтал по телефону.

— Я так и не понял, почему он вдруг мне позвонил.

Джолли улыбнулся.

— Малугир хотел выразить своё восхищение твоей игрой, но постеснялся. Или не смог подобрать слов. Со мной в его годы бывало то же самое.

К Авдею подошла медсестра.

— Пора на процедуры. Тебе каталку или сам дойдёшь?

— Сам, — поднялся Авдей. От лекарств сильно кружилась голова, но ходить было можно.

Панимер нервно метался по небольшой, скрытой от любопытных глаз полянке дворцового парка, судорожно глотал стылый воздух. Быстро темнело, крепчал мороз, и на душе было столь же мрачно и холодно.

Едва императору принесли голову Погибельника, государь стал стремительно терять интерес к Панимеру. Ещё день-два, и изгнание в Маллиарву неминуемо.

Пусть император на прощание щедро наградит его, но врата Алмазного Города закроются для Панимера навсегда. Должность внешнеблюстителя уже занята… И никаких других вакансий при дворе нет. Глупец, пока был в фаворе, надо было зарезервировать для себя что-нибудь. Тогда император по одному слову Панимера мог отправить в ссылку любого придворного вплоть до пятого ранга.

Панимер в ярости хлестнул хвостом по древесному стволу. Брызнули щепки. Панимер ударил ещё раз. Но теперь шипы застряли в древесине, пришлось их осторожно вышатывать, вытаскивать по одному.

Зато отвлёкся от сожалений и страхов, в голове сразу же прояснилось, мысль заработала.

«А почему бы Погибельнику не оказаться ложным? — соображал Панимер. — Ведь братки запросто могли опередить коллегианцев и спрятать Избавителя, а императорским агентам подсунуть случайную жертву. Нет, не годится. Один из братков сам сдался в руки коллегии, добровольно пошёл на смерть, изображая Избранного, чтобы истинный Погибельник избежал смерти. Да, так гораздо лучше. И красивее, и романтичнее, государь будет впечатлён, а придворная шваль с азартом падальщиков начнёт обгладывать кости братковского трупа, и такие убедительные подробности насочиняет, до каких я ни за что не додумаюсь. Надо только слушать внимательно и государю информацию выдавать маленьким порциями, чтобы не утомлять высочайшее внимание и в то же время всегда иметь в запасе что-нибудь интересное».

Ну вот и всё, хвост свободен. Панимер осторожно покачал им, поиграл шипами. Порядок, ничего не вывихнуто и не сломано.

«Как же засунуть в уже готовое и всем известное толкование Пророчества сообщение о ложности Погибельника? — размышлял Панимер. — Второй раз байка о древнем манускрипте из семейного архива не пройдёт».

Панимер внимательно, строчку за строчкой, слово за словом перебрал выученное наизусть толкование. А ведь есть тут лазейка! Не ахти какая широкая, но протиснуться можно.

Немедленно к императору!

Максимилиан, как и всегда в это время, был в гостиной. А вместе с ним — около десятка придворных и приглашённых вельмож, которые новость о ложном Погибельнике вмиг разнесут по всему Алмазному Городу и Маллиарве. Завтра об этом говорить будет уже весь Круглый материк.

В гостиную Панимера допустили сразу же после доклада, что было добрым знаком — он ещё интересен государю.

На колени Панимер рухнул прямо у порога. Поймал взгляд императора и возопил:

— Вина моя огромна, государь. Молю ваше величество о смерти. — Панимер простёрся ниц.

— Встань и расскажи толком, — недовольно буркнул Максимилиан. — Что ещё стряслось?

— Погибельник, государь. Тот, чью голову вам принесли, может быть ложным. Мой недостойный вашего внимания предок об этом предупреждал. Но я не сразу понял смысл его предупреждения. Моя вина бездонна. — Панимер опять простёрся на полу.

— Подробнее!!! — прошипел вмиг разъярившийся до лютости император. Панимер, не вставая, рассказал подробности. Император выслушал не перебивая. Панимер спешно выпалил самое главное:

— Если Погибельник ложный, государь, то должны быть знамения. В Каннаулите должно произойти нечто необычное, из ряда вон выходящее. Совсем не обязательно непосредственно связанное с Погибельником, государь, просто — необычное. Эманации злотворной силы Погибельника заставят людей действовать вопреки их собственной воле, совершать поступки, непредставимые прежде. Государь, позвольте мне съездить в Каннаулит, провести дознание. Уже через сутки доклад будет у ваших ног.

«Пресвятой Лаоран, — взмолился Панимер, — вдохнови этих сонных каннаулитцев хоть на какие-нибудь поступки и события. А толково объяснить, почему они невероятные и доселе невозможные, я и сам смогу».

— Нет, — холодно приговорил император. — Проводить дознание — обязанность агентов охранки. А ты останешься здесь. Под стражей. Увести! — велел он придверным теньмам.

Панимера заперли в Зелёной комнате. Это означало, что статус его пока не изменился, и в ближайшие сутки опала не грозит.

А два часа спустя император, напуганный мрачными, стремительно разлетающимися по Алмазному Городу сплетнями о ложности умерщвлённого Погибельника и скором Пришествии истинного, вызвал Панимера к себе.

— Оставьте пустые страхи, государь, — мягко сказал Панимер, сел на специальный коврик подле ложа императора. — Ведь теперь вы знаете о спасении Погибельника. А значит, сумеете уничтожить его до того, как это зловреднейшее порождение дьявола войдёт в полную силу. Все преимущества на вашей стороне, государь. Коллегия всегда побеждала братства. Это ваш самый надёжный щит, государь.

— Толку от этого щита! — истерично взвизгнул Максимилиан. — Дармоеды! Сразу не могли избавить меня от врага. Сколько их теперь будет, таких ложных Погибельников? Два?! Или двести?! — Максимилиана трясло от ужаса. Он с ненавистью глянул на Панимера и швырнул в него подушкой.

Панимер согнулся в чельном поклоне, пряча полную шального счастья улыбку. На такую невероятную удачу он не смел даже надеяться. Император, сам того не подозревая, дал ему роскошнейший козырь. Длинная вереница ложных Погибельников — сам бы Панимер ни за что до такого не додумался.

Теперь главное — правильно разыграть самые первые карты. А дальше всё само пойдёт, только и останется, что ловить нужные повороты, чтобы вечно оставаться на вершине волны.

— Расследование в Каннаулите уже начато, государь, — мягко сказал Панимер. — Завтра прибудут первые результаты. И вы, с вашей высочайшей мудростью и прозорливостью, легко сможете поймать след истинного Погибельника. И пустить по нему ликвидаторов из коллегии. От них не уходил ещё ни один проклятый разрушитель. Вам принесут его голову.

Император смотрел на Панимера с надеждой.

Николай принёс Найлиасу брикетик масла, пакет муки, десяток свежих яиц и килограмм яблок.

— Зачем всё это, досточтимый? — спросил он рыцаря.

— Пирог испеку. Гюнтер его любит.

Николай неуверенно оглянулся. На кухне участка были только котлы, ножи и черпаки.

— У нас нет духовки, досточтимый. И формы для выпечки.

— Форма и не нужна. Достаточно чистого листа нержавейки, — Найлиас кивнул на крышку от старой кастрюли. — А духовка есть в печи вашего вагончика, который вы столь любезно мне уступили.

— Вам лучше знать, досточтимый.

— Николай Игоревич, вам так неприятно произносить моё имя?

В ответ Николай только зыркнул хмуро. Найлиас ему нравился, Николай даже ловил себя на мысли, что хотел бы назвать рыцаря учителем. Но ведь у Николая уже есть учитель. Точнее — дядя по Цветущему Лотосу. Но с рыцарем ему в мастерстве не сравниться. Да и никому в Цветущем Лотосе. «Я так и не догадался, что Гюнтер — адепт ордена. Зато он меня раскусил быстро. Подготовка у светозарных не в пример лучше братианской».

— Вы рыцарь, — вслух сказал Николай. — Я член братства. Наши пути различны.

— Были бы различны, не соедини их Гюнтер. Ведь вам он дорог не меньше, чем мне.

— Хотите предложить мне членство в ордене? — ехидно поинтересовался Николай.

— Тех, кто старше девятнадцати, в орден не принимают. — В голосе Найлиаса явственно прозвучало сожаление.

Николай посмотрел на него с превосходством.

— А в братствах возрастных ограничений нет.

— В этом вы правы, — ответил Найлиас. — От возрастного ценза больше вреда, чем пользы. Но во всём остальном братства ошибаются.

— А Гюнтер в наш путь верит, — не без злорадства сказал Николай.

— Каждый имеет право на ошибку.

— Ага, — кивнул Николай. — Имеет. Весь вопрос — чем оплачиваются эти ошибки. И кем оплачиваются.

— Да, — ответил Найлиас. Лицо и руки рыцаря бесстрастны, а хвост ломано изогнулся, кончик задрожал. Найлиас поймал его рукой.

— Мне нужно заводить тесто. Если не сложно, сударь, отнесите Гюнтеру бульон и попробуйте уговорить хотя бы немного поесть.

Николай кивнул, взял чашку с густым куриным бульоном, пошёл в вагончик.

Гюнтер лежал на койке, отвернувшись к стене.

Николай поставил бульон на стол.

Гюнтер не шевельнулся.

— Нужно поесть, — сказал Николай. — Хотя бы немного.

Гюнтер не обернулся. Николай нахмурился.

— Если есть не будешь, лихорадка опять вернётся. Тебе что, мало было, шесть дней в бреду да беспамятстве пролежать? Только вчера очнулся, и опять в отключку хочешь? Или тебя, как пацана сопливого, ремнём есть заставлять?

Гюнтер молчал. А спина как у мёртвого, сколько ни бей, всё одно из своей отрешённости вынырнуть не захочет. Николай сел на вторую койку, сказал ласково:

— Бульон, если честно, я бы тоже есть не стал. Но твой учитель пирог яблочный затевает. Говорит, получится вкусно. Чудное дело, — Николай хохотнул как мог натурально, — рыцарь, а стряпать умеет.

— Зачем он остался? — резко повернулся к нему Гюнтер. — Для чего торчал в Бенолии всё это время? А теперь даже сюда приехал. В Стиллфорт он должен был улететь ещё двадцатого сентября. Орден не прощает таких пренебрежений приказом. Теперь его разжалуют, прогонят в обеспечение… Почему он так сделал?

— Потому что ты для него важнее и дороже любых званий и должностей, — ответил Николай. Сердце больно куснула ревность. Его учеником Гюнтер не станет никогда. Ещё дня три-четыре, и рыцарёнок поправится, уедет с Найлиасом в далёкие края, позабудет и Бенолию, и случайного знакомого с плантации.

Гюнтер теребил край одеяла.

— У разжалованных учеников отбирают.

Николай пожал плечами.

— Даже если тебя отправят к другому учителю, досточтимый Найлиас всё равно будет знать, что ты в порядке. Ему этого достаточно.

— Это неправильно, — твёрдо сказал Гюнтер. — Учителя подвёл я, и вся ответственность за нарушенный приказ должна быть только на мне.

— Не думаю, чтобы досточтимый Найлиас на это согласился.

Гюнтер опять отвернулся к стене. Николай подсел к нему, тихонько тронул за плечо.

— Гюнт…

— Всё бессмысленно, всё зря, — до мертвенности тускло проговорил Гюнтер. — У меня нет больше никого и ничего. Илона мертва. Избавитель убит. Учитель опозорен. Всё кончилось.

— Я не должен тебе этого говорить, ведь ты не член братства Цветущего Лотоса… Но бывают случаи, когда все клятвы нужно отринуть. — Николай немного помолчал. — Избавитель жив, Гюнт. Его удалось спасти.

— Что?! — привскочил Гюнтер. — Как?!

— Точно неизвестно. Сначала думали, что это какое-то из братств, но вскоре стало известно, что нет. За Избранника отдал жизнь один из коллегианцев. Он постиг истину и сделал свой самый главный выбор. Пока коллегия занималась ложной целью, настоящий Избавитель успел скрыться. Теперь всё зависит от того, какое из братств найдёт его первым.

— А… А если первой будет коллегия? — недоверчиво сказал Гюнтер. — Что тогда? И откуда все эти сведения?

— Из Императорской башни Алмазного Города. Там служит один из наших братьев.

— А… А как звали того коллегианца?

— Лаймиор Тонлидайс, — благоговейно произнёс Николай, сотворил знак предвечного круга. — Лейтенант Преградительной коллегии. Ему было двадцать семь лет.

— Наурис? — уточнил Гютер.

— Да. Диирны Тонлидайсы — древний и славный род с западного побережья Круглого материка. И Лаймиор оказался достойным его потомком.

Сотворил предвечный круг и Гюнтер.

— Но как получилась замена?

— Подробностей я не знаю, — сказал Николай.

— Избавителя найти будет трудно, — задумчиво произнёс Гюнтер. — Тонлидайс наверняка обеспечил его надёжным убежищем и хорошими документами. Я бы на его месте спрятал Избранного в столице. Чем больше людей, тем легче среди них затеряться. И коллегия с охранкой работают там не так тщательно, как в провинции, потому что для хорошей работы в Маллиарве слишком много работников. А самое главное — надо взять под самый плотный контроль ежедневные сводки уличных происшествий. Драки, аварии, грабежи и всё такое прочее…

— Зачем? — не понял Николай.

Гюнтер улыбнулся.

— Впервые Избранный проявит себя именно там. Заступится за кого-нибудь или бросится спасать пострадавших в катастрофе. Но сделает это не так, как обычные люди делают. По-другому. По особенному.

— Обычные люди такого вообще не делают.

— Ещё как делают, — заверил Гюнтер. — И гораздо чаще, чем вы думаете, почтенный. Кстати, это хороший метод искать новых братьев. Люди, которые фигурируют в полицейских сводках уличных происшествий как защитники или спасатели, всегда и везде остаются смелыми, честными и верными. К тому же с точки зрения закона они в таких ситуациях зачастую оказываются виноватыми. И будут вечно благодарны тем, кто поможет им если не правду доказать, то хотя бы избежать несправедливого наказания.

Николай остро и зло позавидовал мастерству светозарных. Даже сопливый адепт искуснее его, посвящённого брата. Не удивительно, что орденцы так презирают братиан. «Вот если бы Гюнтер и досточтимый Найлиас выбрали путь истины… Тогда я бы стал старшим братом, Гюнт — младшим, а досточтимый Найлиас был бы нашим дядей по Цветущему Лотосу, передавал нам свою мудрость. Но это невозможно. Найлиас отрицает Пророчество».

Ватагин глянул на Гюнтера. Исхудал до прозрачности, глаза ввалились, лицо измученное. Но на губах улыбка. Слабая, едва заметная, но — улыбка.

Николай дал ему бульон. Надо же, не остыл. Соблазнительно душистое варево оставалось таким же горячим, как и в ту минуту, когда его налили в чашку. Для плантационного старшины посуда с термоподдержкой была недоступной и невиданной прежде роскошью.

— Нет, — покачал головой Гюнтер. — Не могу.

— А ты совсем немножко, — потрепал его по колену Николай. Гюнтер отхлебнул бульон.

«Ему обязательно нужен дом, — понял Ватагин. — Нужны тепло, забота и ласка. Тогда он сможет всё, ему будут под силу любые великие дела. А в ордене слишком холодно и строго. Рыцари загубят парня, и загубят понапрасну. Есть такой цветок, мланис. Нежный, хрупкий, ему одинаково губительны и жара, и холод. Почва нужна особая, вода. Хлопот с мланисом много. Зато один грамм его масла стоит дороже, чем тонна трелга. Так с Гюнтером. Если он будет чувствовать себя членом семьи, всегда любимым и опекаемым, то сделает эту семью великой».

— Если бы ты избрал путь Цветущего Лотоса, — сказал Николай вслух, — то мы могли бы вместе служить Избранному. Сначала ты был бы моим младшим братом, а после и сам стал бы для кого-нибудь старшим.

Гюнтер поставил чашку на стол, отвернулся к стене. Слова «старший брат» причинили боль. Николай притянул его к себе, обнял. Гюнтер заплакал — впервые с того дня, когда узнал о смерти сестры.

— Хватит, — сказал Николай несколько минут спустя. — Твоя жизнь продолжается, и принадлежит она Избавителю, избранному из избранных, самому благословеннейшему из благословенных.

— Нет, — ответил Гюнтер. — Если я оставлю учителя, это будет предательством. — Он хотел высвободится из объятий, но Николай не отпустил.

— Придти в братство досточтимый Найлиас сможет только вслед за тобой. Неужели ты хочешь обречь его вечно оставаться в ордене, которому сам не веришь? Который не любишь?

— Нет, — испугался Гюнтер. — И всё же… — Он отстранился от Николая, забился в угол койки. — Я не могу так сразу.

— Тебя никто и не торопит. Ты вообще можешь отказаться.

— Нет. Моя жизнь принадлежит Избранному, а значит и братству. Но я хочу, чтобы учитель был с нами.

— Я тоже, — ответил Николай. — Но для этого нужно время. И терпение.

— Да, — кивнул Гюнтер. — Я буду ждать учителя.

Он сел поудобнее, взял чашку с бульоном.

Пассер тоскливо созерцал стены директорского кабинета. Вздохнул и спросил с усталой обречённостью:

— Как получилось, что в Избранниках вместо заранее заготовленного безродного бродяги оказался коллегианец?

— По мотивам личной мести, — ответил Адвиаг. — Один из задействованных в операции сотрудников нашей службы бабу с этим коллегианцем не поделил. А тут подвернулась оказия отделаться от соперника самым радикальным и надёжным способом. Не воспользоваться столь удачным случаем было бы глупо. — Адвиаг помолчал и вдруг сорвался на крик: — Говорил я тебе — тщательнее надо людей подбирать, тщательнее!

— Я виноват! — вскочил со стула Пассер, замер по стойке «смирно». — Пусть я получу полную меру наказания.

— Сядь, — раздражённо сказал Адвиаг. — Мне от тебя тактический план нужен, а не службистские вопли. Ты уже слышал новую трактовку Пророчества?

— Разумеется. В Бенолии ее не слышал только глухой, да и тот прочёл. Однако на этот раз сиятельный Панимер, да благословит пресвятой его тщеславную, алчную и трусливую душонку, нам помог. Раньше, когда Избавитель был только один, братства выдирали его друг у друга когтями и зубами. Даже страх перед коллегией не мог их объединить. А теперь, когда каждое братство начнёт обзаводиться своим собственным Избранником… Да они, доказывая, что именно их Избавитель самый избавительный, так друг друга грязью пообливают, что мы со спокойной совестью можем закрывать отдел дискредитации. В изысканном искусстве клеветы им за братками всё равно не угнаться.

— Не обольщайся, — ответил Адвиаг. — Соперничество соперничеством, но в такой ситуации братки очень быстро выработают единый тест для проверки истинности Избранника.

— Раньше, чем через три месяца, тест не появится, — заверил Пассер. — За это время вы как раз успеете превратить братства в главную тему бенолийских анекдотов. Тогда их проповедям даже самый распоследний дурак не поверит. Братства очень быстро ослабеют, и Преградительная коллегия спокойно, без лишнего шума и пыли, передавит их одно за другим. Как вам такой план, директор?

Адвиаг одобрительно покивал:

— Очень симпатично. За одним исключением: император больше не доверяет коллегии, считает её сборищем предателей. Последствия ты можешь себе представить. — Адвиаг злобно оскалился. — Я никогда не уважал эту контору, однако для подсобных работ коллегианцы были куда как полезны. А теперь всё пошло прахом.

— Вряд ли председатель коллегии так легко сдастся.

Адвиаг оскалился с ещё большей злобой.

— Вот только придворного заговора нам сейчас и не хватает! И без того всё висит на волоске.

— А вы знаете, директор, ведь всё не так и плохо, — задумчиво проговорил Пассер. — Если смерть Лаймиора Тонлидайса преподнести как часть коллегианской операции по внедрению агентов в самые опасные братства с целью полного и необратимого уничтожения этих зловреднейших организаций…

— В самопожертвенность коллегианца Максимилиан никогда не поверит, — перебил Адвиаг.

— Никакого самопожертвования и не было. Тонлидайс страдал реммирангой. Заболевание неизлечимое, умирают от него тяжело и медленно. Эвтаназию запрещает бенолийский закон, а самоубийц проклинает лаоранская церковь. Для Тонлидайса это был единственный способ избавиться от страданий не нарушая ни уголовный кодекс, ни религиозные предписания.

— Император не настолько глуп, — возразил Адвиаг. — Он обязательно потребует вскрытия. Ведь Тонлидайс приговорён к позорному погребению, права на кремацию его лишили. Тело и голову закопали где-то на свалке. Извлечь их для экспертизы будет несложно.

— Вот поэтому для Тонлидайса необходимо срочно провести полноценное лаоранское погребение. А когда император примется выяснять, почему его приказ не выполнен, вы дадите ему самые подробные объяснения. — Пассер улыбнулся. — Председатель будет вам крепко обязан, директор.

— Да, получается симпатично, — согласился Адвиаг. — Только пару дней надо подождать. Настроение свиняки трон-нутого сейчас унылое, подозрительное и гневливое, но дня через два он успокоится и потребует результатов по поиску Погибельника. Тут главное успеть ровно в ту минуту, когда император будет в состоянии между «хочу знать всё» и «хочу казнить всех». О нужном времени меня предупредят.

— Кто?

— Старший референт Максимилиана. С тех пор, как я прищучил Лолия, референт считает, что в долгу у меня, и понемногу сливает информацию. Разумеется такую, которая не повредит его хозяину. Вроде того, в какую минуту с каким вопросом обращаться к императорской милости выгоднее всего.

— Такой стукачок хотя и не фонтан, — проговорил Пассер, — но тоже небесполезен.

— А то, — хмыкнул Адвиаг.

Пассер бросил на него быстрый пронизывающий взгляд.

— Дронгер, — начал он осторожно, — а с чего вдруг ты так взъярился на этого Лолия? Мало ли влиятельного хамья ты в своей жизни видел.

— Не знаю, — ответил Адвиаг. — Что-то вдруг взбесил до невозможности.

— В разговоре с ним ты упомянул Винсента Фенга.

— И что? — с холодной злостью спросил Адвиаг.

— Ничего, — поспешно ответил Пассер. Немного помолчал и решился: — Дронгер, Фенг уехал для того, чтобы начать новую, совершенно самостоятельную жизнь подальше от Алмазного Города. Разве ты спасал его не для этого? Тогда зачем ты вот уже полгода разыскиваешь Фенга?

— Я не собираюсь вмешиваться в его жизнь. Но Винсент наивен и беспомощен как пятилетнее дитя. Я всего лишь хочу убедиться, что с ним всё в порядке.

— Ну-ну, — кивнул Пассер. — А сколько лет было твоей дочери, когда она умерла от реммиранги? Пять? И сейчас ей было бы девятнадцать, как Фенгу?

— Причём здесь моя дочь?! — взъярился Адвиаг.

— Притом, что когда ты найдёшь Фенга, то постарайся определиться, чего ты действительно хочешь — помочь ему во имя пресвятого или изображать из себя папочку. Либо ограничивайся стандартной благотворительностью, либо усыновляй мальчишку официально! Фенг слишком честен и прямодушен для половинчатых отношений. Потому и сбежал от тебя куда глаза глядели.

— Малнира хотела со мной развестись, — тихо сказал Адвиаг. — Но я поклялся, что найду Винсента. Если только он жив…

Пассер накрыл ладонью его запястье.

— В данной ситуации лучшая новость — отсутствие новостей. Если бы с Фенгом случилось что-то плохое, ты бы узнал об этом через полицейские сводки. Ведь там есть ДНК всех, кто хоть как-то попадает в поле зрения полиции: и жертв несчастного случая, и преступников, и потерпевших. В сводках есть все — и живые, и мёртвые. Если в списках нет ДНК Фенга, это означает что жизнь его в полном порядке.

Адвиаг выдернул руку.

— Не всё попадает в сводки. В Бенолии до чёртовой матери подпольных борделей и наркофабрик, где трудятся рабы. Наивные юноши и девушки, которых завлекли туда обманом.

— Жить рабом Фенг не согласится больше никогда. Если бы его каким-то образом затянули в подобное заведение, он бы или сбежал, или с собой покончил. В последнем случае безымянный труп обязательно попал бы в сводки. Так что, Дронгер, пока нет новостей, можешь быть уверен, что с твоим мальчишкой ничего плохого не случилось.

— Хотелось бы верить.

Пассер бросил на него ещё один испытующий взгляд.

— А ты всё же определись, зачем он тебе нужен. Или забудь его совсем.

Адвиаг не ответил, только голову опустил.