А.Б. Залкинд (1888–1936)

На заре нового тысячелетия, в 2001 году, издательство «Аграф», специализирующееся на выпуске интеллектуальной литературы, выпустило в серии «Символы времени» книгу Арона Залкинда «Педология: утопия и реальность». Сам Залкинд книги под таким названием никогда не писал – как и любой утопист, он вряд ли признался бы в утопичности своих идей. Новая книга представляет собой сборник, словно намеренно составленный из наиболее одиозных работ Залкинда, в наши дни воспринимающихся почти карикатурно. Да и нечастые упоминания о Залкинде в печати сводятся в основном к цитированию самых эпатажных его сентенций на забаву публике.

Современные психологи до обидного мало знают об этом интересном человеке, который по праву может быть назван одной из ключевых фигур в становлении отечественной психологии в первой трети ХХ века. Его личная и научная судьба глубоко противоречива и драматична, а по-своему и поучительна. Страстный революционер и новатор, Залкинд чутко улавливал веяния времени, но в их практическом воплощении явно «перегнул палку», оставив потомкам не столько наследие, сколько предостережение.

Биография Арона Борисовича Залкинда нам известна лишь в её основных вехах, которые даже не всегда удается достоверно датировать. Безуспешными оказались и поиски хоть какого-нибудь его портрета, – похоже, ни одного и не сохранилось. Так, в собственноручно заполненном Залкиндом личном листке, хранящемся в архиве МПГУ им. Ленина (в этом вузе, именовавшемся в ту пору 2-й МГУ, он несколько лет работал), фотография отсутствует. Зато точно указана дата рождения – 5 июня 1889 года. Ту же дату находим и в первом издании Большой Советской Энциклопедии, где Залкинду посвящена персональная статья. Впоследствии почему-то приводилась другая дата – 1888 год. (В недавно изданном справочнике «Российские психоаналитики» указан 1886 год.) Уточнить её сегодня уже не представляется возможным. А день его смерти и вовсе не известен. Умер он в июле 1936 года от обширного инфаркта – по одной из романтических версий, прямо на улице, возвращаясь с партсобрания, на котором было оглашено постановление «О педологических извращениях…». В какой день это произошло и вообще так ли это было на самом деле – мы вряд ли когда-нибудь узнаем.

Не сохранилось никаких свидетельств и воспоминаний о личности этого человека. Можно лишь вообразить амбиции еврейского мальчика из Харькова, задумавшего в начале ХХ века сделать медицинскую карьеру. Амбиция по тем временам почти утопическая, но в исключительных случаях осуществимая.

Залкинду удалось поступить на медицинский факультет Московского университета, по окончании которого в 1911 году он начал собственную практику, специализируясь в психоневрологии.

Еще в студенческие годы заинтересовавшись психоанализом – учением в ту пору новаторским и экзотическим, Залкинд принял участие в работе «Малых пятниц» – семинара под руководством В.П.Сербского, где активно обсуждались в том числе и практические аспекты фрейдовского подхода к неврозам.

Начавшейся в 1910-е годы череде расколов в стане западных психоаналитиков российские энтузиасты, похоже, серьезного значения не придавали, продолжая почитать «раскольников» наряду с Фрейдом. Так, Залкинд в своих взглядах склонялся скорее к адлерианству и пытался с этих позиций рассматривать не совсем обычные для психоаналитика проблемы – например, сомнамбулизм. Этому посвящены его статьи, опубликованные накануне Первой мировой войны в центральном органе русских психоаналитиков – журнале «Психотерапия». Статьи печатались в весьма почетном окружении, в них чувствовался почерк увлеченного и преуспевающего психотерапевта.

О взглядах и, вероятно, намерениях Залкинда можно составить представление по данному им тогда определению творчества: «Какой бы области оно ни касалось – это процесс максимального, наивыгоднейшего использования душевных сил для достижения крупнейших, в пределах данного положения, целей». Вряд ли автор тогда предвидел, в какое положение поставит его жизнь и какого рода творчества она потребует для достижения наикрупнейших, в этих пределах, целей.

Сполна хлебнув военных тягот – Залкинд три года провел в действующей армии на фронтах Первой мировой войны, – он с восторгом принял революцию и самозабвенно отдался служению ей. Ныне при упоминании о фрейдо-марксизме его основоположником называют австрийского психоаналитика-коммуниста Вильгельма Райха. С не меньшим основанием таковым можно было бы назвать и Залкинда – фрейдиста с дореволюционным стажем и большевика с 1921 года. Подобно Райху (кстати, получившему известность в Москве лишь в 1929 г. во время его краткосрочного визита), Залкинд полагал, что совмещение революционных подходов Маркса и Фрейда к человеку и обществу способно породить по-настоящему нового человека и новое общество. Действительность, однако, вносила коррективы в эти суждения.

Консультируя партийцев («Список медицинских врачей» 1925 года квалифицирует его специальность как «психопатологию»), Залкинд убеждается в неэффективности аналитического подхода к этому контингенту. Очень быстро он вырабатывает новый, до абсурда идеологизированный взгляд на проблемы душевного здоровья и болезни. «Великая французская революция как массовая лечебная мера (преимущественно хирургическая?.. – С.С.) была полезнее для здоровья человечества, чем миллионы бань, водопроводов и тысячи новых химических средств», – заявляет он теперь.

Впрочем, в опубликованных в середине 20-х гг. статьях и книге «Очерки культуры революционного времени» Залкинд описывает интересную и, кажется, никем более не зафиксированную ситуацию. Партактив, на котором лежит нагрузка революционного строительства, быстро и резко изнашивается. 30-летний человек носит в себе болезни 45-летнего; 40-летний – почти старик. Причины Залкинд видит в постоянном нервном возбуждении, перегрузке, в нарушении гигиенических норм, а также – тогда на это ещё допускались деликатные намеки – в культурной отсталости и даже профессиональном несоответствии многих работников.

По данным Залкинда, до 90% пациентов-большевиков страдают неврологическими симптомами, почти у всех гипертония и вялый обмен веществ. Этот симптомокомплекс Залкинд назвал «парттриадой». В статье «О язвах РКП» (даже если бы не инфаркт, Залкинд вряд ли прожил бы дольше – за одно такое название расстрельная статья была гарантирована) он сопровождает клиническую картину умелым социально-политическим анализом, демонстрирующим понимание внутрипартийной ситуации. Оппозиция уличается Залкиндом в особой распространенности психоневрозов. Ее деятели страдают избыточной эмоциональностью, а именно в этом, как утверждал Залкинд ещё в пору увлечения Адлером, и состоит сущность невроза. Лечение в таких случаях он рекомендует одно – «усиление партийного перевоспитания».

Среди коммунистического студенчества (в большинстве своем, кстати, поддерживавшего троцкистскую оппозицию) душевно нездоровых людей Залкинд находил не менее половины. Вот некоторые из рассматриваемых им случаев. Депрессия у 22-летнего студента, бывшего комиссара полка на гражданской войне, которому при нэпе «жить противно». Истерический сомнамбулизм у бывшего красного командира, которого тоже лишили покоя нэпманы, «торжествующие, жирные и нарядные»; Залкинд трактует его галлюциноз как «переход в другой мир, где и осуществляются его вожделения… он снова в боях, командует, служит революции по-своему». (Интересно, как бы прокомментировал пионер российского фрейдизма тотальную невротизацию наших дней?)

Большое значение в гигиене партработы Залкинд придавал половому вопросу – психоаналитические установки не могли не сказаться. По его мнению, современный человек страдает половым фетишизмом, и поставить секс на должное место – ответственная задача новой науки. «Необходимо, чтобы коллектив больше тянул к себе, чем любовный партнер». Для этого Залкинд разрабатывает детальную систему – двенадцать заповедей полового поведения революционного пролетариата.

Их общий смысл в том, что энергия пролетариата не должна отвлекаться на бесполезные для его исторической миссии половые связи. «Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая». Поэтому до брака, а именно до 20–25 лет, необходимо половое воздержание; половой акт не должен повторяться слишком часто; поменьше полового разнообразия; половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности; не должно быть ревности. Последняя, 12-я и самая главная, заповедь гласила: класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов.

С позиций сегодняшнего дня заповеди Залкинда звучат почти анекдотично. Однако надо признать, что при всех последовавших изгибах официальной идеологии её основная тенденция в решении полового вопроса была предвосхищена (или смоделирована?) Залкиндом с удивительной прозорливостью. Всем памятно, как 15 лет назад участница советско-американского телемоста патетически заявила на потеху миллионам телезрителей: «У нас секса нет!» Что она при этом имела в виду, легко понять, перечитав заповеди, которым, прочно забыв про их автора, советское общество неуклонно следовало более полувека. Да и вся теория и практика полового воспитания в семье и школе была построена на этих заповедях, точнее – на идее сублимированного либидо.

Это, конечно, крайность, и её негативные аспекты очевидны. Вот только намного ли лучше другая крайность, в которую современное общество впало по принципу «от противного»? Ведь раскрепощенная сексуальность чревата не меньшими проблемами, чем ущемленная! Примеров не перечесть.

На 2-м Психоневрологическом съезде, состоявшемся в Ленинграде в начале 1924 г., доклады Залкинда привлекли всеобщее внимание. Из 906 делегатов съезда лишь 429 были специалистами-психоневрологами; множество присутствовавших считали себя педагогами-марксистами. Наблюдатель констатировал, что среди педагогов «сдвиг в сторону революционной идеологии совершается гораздо более ускоренным темпом, чем среди прочих слоев интеллигенции, представители которой замкнуты в узком кругу изолированной практики».

К этой аудитории, которая вскоре и составила костяк педологических кадров страны, Залкинд обратился с эклектичной программой, которая была с воодушевлением принята. Обозреватель «Красной нови» воспринимал программу Залкинда так: «Социогенетическая биология в соединении с учением о рефлексах, при осторожном использовании ценнейшего ряда фрейдистских понятий и отдельных его экспериментальных методов, сильно обогатят био-марксистскую теорию и практику». Специальной резолюцией съезд приветствовал доклады Залкинда как «последовательный социологический анализ ряда неврологических, психопатологических и педологических проблем в свете революционной общественности».

Именно педологии, новой науке о ребенке, и предстояло, по замыслу революционных энтузиастов, в кратчайшие сроки решить насущные задачи, стоявшие перед обществом. К науке вообще тогда относились как к могучей магической силе – подобно тому, как пещерный человек относился к колдовству, гарантирующему радикальные перемены к лучшему по мановению волшебной палочки. (Предрассудок, признаемся, довольно живучий!)

А чтобы построить новое общество в стране, 70% населения которой не умело ни читать, ни писать, ни даже понимать того, что говорилось с трибун, надо было воспитать новое поколение культурных людей взамен выбитого. Или хотя бы не мешать тем тысячам молодых энтузиастов, которые желали немедленно внести свой вклад в строительство утопии.

Количество педвузов в стране только за 1919/1920 учебный год возросло в полтора раза; все равно они были переполнены: в 1921 г. в них училось в шесть раз больше студентов, чем в 1914-м. Нарком просвещения А.В. Луначарский провозглашал: «Наша школьная сеть может приблизиться к действительно нормальной школьной сети, когда она будет насквозь проникнута сетью достаточно научно подготовленных педологов… Надо ещё, чтобы в каждом учителе, в мозгу каждого учителя жил, может быть, маленький, но достаточно крепкий педолог». Вам это ничего не напоминает?..

«Старым» наукам предстояло исчезнуть, ужаться под натиском новых наук или в лучшем случае перейти на их территорию. Нормальная наука (по терминологии Томаса Куна) говорит о том, каковы явления или люди сами по себе, а власти нужно описание того, какими они могут стать благодаря её вмешательству. На 1-м Педологическом съезде, состоявшемся в конце 1927 г., Луначарский в своем докладе недвусмысленно заявил: «Педология, изучив, что такое ребенок, по каким законам он развивается, тем самым осветит перед нами самый важный процесс производства нового человека параллельно с производством нового оборудования, которое идет по хозяйственной линии».

На том же съезде Залкинд в своей речи попытался представить платформу, на которой могли бы консолидироваться две с половиной тысячи участников съезда, представлявшие несколько разных научных областей и несчитанное количество теоретических ориентаций. Желаемое было выдано за действительное – съезд одобрил «объединённую платформу» советских педологов. Этим курсом отныне предстояло вести корабль советской педологии. Воодушевленный Залкинд встал у руля.

В апреле 1928 г. начала работать Комиссия по планированию исследовательской работы по педологии в РСФСР при Главнауке Наркомпроса; её председателем был назначен Залкинд. Постановлением Совнаркома от 17 августа 1928 г. её уровень был повышен до Межведомственной плановой педологической комиссии. В этом же году начинает выходить журнал «Педология» под его редакцией. В 1930 г. по инициативе Залкинда созывается Съезд по изучению поведения человека. Тем самым главный педолог страны заявляет претензию на роль идеолога всей совокупности наук о человеке. Его доклад на этом съезде под названием «Психоневрологические науки и социалистическое строительство» заслуживает особого внимания.

За 12 лет Советской власти, констатирует Залкинд, в стране вырос новый массовый человек. Революционная эпоха создала его в кустарном порядке, но побеждает он изумительно. Плохо, однако, что психоневрологические науки не оказывают никакого содействия новым массам. Необходимо создать массовую психоневрологическую литературу, массовую консультацию, массовый инструктаж. Всего этого нет, а со стороны авгуров человековедения слышны лишь зловещие предостережения: до массовой работы наша наука ещё не доросла. Руководящие органы партии ведут кадровую и воспитательную работу, а наука положительных указаний в этой области не дает. Наоборот, мы слышим даже отрицательные указания, угрозы в адрес массового нового человека. Совершенно очевидно, заключает Залкинд, что основная часть всей психоневрологии не делает того, что необходимо революции.

Нельзя не признать, что веяния времени снова были уловлены Залкиндом удивительно чутко. Его доклад по своей агрессивности, пожалуй, даже опередил свое время.

В конце 1930 г. Психологический институт в Москве был преобразован в Институт психологии, педологии и психотехники. На посту его директора Залкинд сменил Н.К. Корнилова.

Но в отличие от «нового массового человека», у Залкинда было прошлое, на глазах становившееся неблаговидным, и от него нужно было отречься. В нескольких недавних работах фрейдистского толка отречение Залкинда от психоанализа объясняется как вынужденный шаг, продиктованный начавшимися гонениями. Справедливости ради такую оценку надо признать преувеличенной – о гонениях речь ещё не шла, однако психоанализ стремительно выходил из моды. В начале тридцатых российские психоаналитики продолжали собираться в узком кругу для обсуждения своих грез, но это было отнюдь не диссидентское подполье, а скорее экзотический кружок по интересам. Публикации стали редки. Официальное поощрение сошло на нет, но ещё не сменилось обструкцией. Параллельно – или в связи с этим? – остывал и энтузиазм недавних подвижников (он вообще легко возбуждается при поддержке свыше и улетучивается при её утрате).

По искренности тона самокритики Залкинда хорошо чувствуется – когда меняется ветер, флюгер чувствует это первым.

«Я, – писал Залкинд, – объективно способствовал популяризации фрейдизма в СССР в 1923–25 годах, а по инерции и позже. Но я вкладывал во фрейдизм свое особенное понимание, которое на самом деле было полным извращением фрейдизма. Однако я продолжал называть свои взгляды фрейдизмом, и это соблазняло „малых сих“.

Я всегда, вспоминал Залкинд, пытался обосновать «чрезвычайную социогенную обусловленность, пластичность человека и человеческого поведения», отстаивать понимание личности как «активного, боевого, творческого начала».

Но в старой, «реакционной» психологии Залкинд этого не находил. «Наткнувшись в 1910–1911 годах на Фрейда, я, казалось мне, отыскал наконец клад. В самом деле, фрейдовская личность горит, борется, динамична, отбирает, проводит упорную стратегию, переключает свои устремления, свои энергетические запасы и т.д. Одним словом, опустошенное, дряблое „я“ старой психоневрологии Фрейдом наконец выбрасывается вон из науки (так казалось мне тогда)». В этом Залкинду легко поверить: именно так воспринимала Фрейда романтически настроенная молодежь в годы его наибольшей популярности в России. Однако, как известно, романтизм с годами сменяется здравомыслием.

Если вдуматься в суждения Залкинда, становится ясно, что на деле он был от фрейдизма весьма далек – и прежде, и теперь. Достаточно вспомнить его 12 заповедей, над которыми Фрейд, узнай он о них, в лучшем случае посмеялся бы. Так что в известном смысле Залкинд в своем покаянии субъективно честен. Но его экстремистский пафос неискореним. «Укрепление диктатуры пролетариата вбивает – и навсегда – осиновый кол в могилу советского фрейдизма».

Наверное, и с этой вампирской метафорой Залкинд поторопился. Даже Н.К. Крупская неожиданно встала на сторону фрейдизма: не стоит, мол, перегибать в другую сторону – бессознательное играет свою роль в жизни и в поведении. Но слово – не воробей, а осиновый кол – это, действительно, навсегда. Залкинд уже не может остановиться. Его новая методология гласит: «Мы становимся из рабов научных приемов их хозяевами… Основную (если не всю) массу научных исследований сегодняшнего дня должны составлять исследования краткосрочные, быстро дающие определенные выводы для ближайшего отрезка времени».

Однако история учит: постоянные колебания расшатывают флюгер, и его-то и сносит в первую очередь новым порывом ветра, который сильнее прежних.

В 1932 году Залкинд перестает быть директором Института психологии, педологии и психотехники (в буклете, недавно выпущенном к юбилею института, в портретной галерее его директоров отсутствует не только портрет Залкинда, что вполне понятно, но и вообще какое-либо упоминание о нем, словно и не было такого). Снимают его и с поста главного редактора журнала «Педология». Самому журналу оставалось жить совсем недолго. Дни педологии были сочтены.

Лидер советской педологии пережил её на несколько дней. Вместо скорбно-патетических некрологов ему вослед прозвучала ангажированная статья с критикой его личных «педологических извращений». То ли по недосмотру, то ли по злой иронии именно она и вошла в нынешний томик его работ в качестве послесловия. Еще один осиновый кол в некрополе отечественной психологии.

За окном – ветер. Переменный…