"Распад" - читать интересную книгу автора (Стерлинг Брюс)

4.

Внутри Хотзоны жизни Оскара ничего не угрожало, но работать стало невозможно. Слух о странных нападениях маньяков облетел все окрестности, и местные стали шарахаться от него, как от чумного. В такой ситуации Оскар счел разумным на время исчезнуть и придумал план, как уехать незамеченным.

Автобус Бамбакиаса завели в ангар для ремонта. Там его перекрасили. Он превратился в фургон «Опасные материалы», использовавшийся для срочного вывоза ядовитых и взрывчатых веществ. Это была идея Фонтено, экс-агент был спец по маскировке. Фонтено нажимал на то, что и обычный люд, и даже военные на блокпостах, стараются держаться подальше от зловещих ярко-желтых фургонов. Копы из Коллаборатория были рады спихнуть с себя проблемы с Оскаром и постарались на славу, налепив на автобус все необходимые рисунки и наклейки.

Не привлекая внимания, Оскар еще до рассвета выехал на перекрашенном автобусе и мирно пересек шлюзовые ворота. Он уезжал, можно сказать, один. С ним были лишь абсолютно необходимые люди, костяк его свиты: Джимми де Пауло, шофер, Донна Нуньес, стилист, Лана Рамачандран, секретарь и в качестве груза — Мойра Матараццо.

Мойра была первой, кто покидал их команду. Будучи по профессии специалистом по связям со СМИ, она патологически нуждалась в выступлениях перед публикой. Ей были недоступны прелести строительства отеля вручную. К тому же замкнутый мирок Кол-лаборатория вызывал у нее отвращение, это был мир, с обитателями которого она не могла найти общих интересов. Мойра решила оставить Коллабораторий и уехать домой в Бостон.

Оскар не предпринимал никаких особых попыток убедить ее остаться с командой. Он тщательно обдумал этот вопрос и решил не рисковать и не пытаться ее удерживать. Мойра смертельно скучала. Он знал, что больше не может доверять ей. Скучающие люди слишком уязвимы.

Поездка, задуманная Оскаром, преследовала политические цели и в то же время служила защитой от преследования и нападения вооруженных маньяков. Он собирался без шума проехать в замаскированном автобусе штат Луизиану, добраться до Вашингтона и вернуться домой в Бостон к Рождеству — поддерживая при этом через Сеть постоянный контакт с командой в Буне.

Первая запланированная остановка была в Холли-Бич, в Луизиане. Холли-Бич, приморский поселок, представлял собой конгломерат шатких свайных построек на берегу залива. Это был разрушенный ураганом район, быстро получивший название «креольской Ривьеры». Фонтено заранее предпринял меры для обеспечения приезда Оскара: нашел и снял небольшой пляжный домик на берегу под фальшивым ID. Фонтено считал, что это место идеально подходит для тайных встреч. Поселок так сильно пострадал от урагана и находился на таком примитивном уровне, что там не было даже подключения к Сети, все пользовались сотовыми телефонами, спутниковыми тарелками и метановыми генераторами. В середине декабря — было уже девятнадцатое число — приморская деревня была почти пустынна. Вероятность попасться на глаза папарацци или подвергнуться нападению безумных маньяков в Холли-Бич была ничтожна.

Оскар планировал организовать там тихое свидание с доктором Гретой Пеннингер.

После приморской идиллии в Холли-Бич он должен был не спеша добраться до Вашингтона, где ему предстояла личная встреча со штатными сотрудниками Сенатского комитета по науке. После выражения необходимого почтения капитолийским крысам Оскар повернул бы на север в сторону Кембриджа, добрался бы до штата Массачусетс и доставил автобус в штаб федерально-демократической партии. Бамбакиас тут же пожертвовал бы автобус на нужды федеральных демократов. Сенатор в отношении партии всегда стойко придерживался роли финансового благодетеля, кроме того, он мог бы списать на это свои расходы.

Оказавшись в Бостоне, Оскар возобновил бы связи с сенатором. Он также получил бы долгожданную возможность вернуться домой. Оскар волновался относительно дома. Клэр уехала в Европу, дом опустел, и это было неправильно. Да и небезопасно оставлять жилье без присмотра. Оскару пришло в голову, что Мойра могла бы пожить у него, пока ищет другую работу в Бостоне. Оскара вовсе не приводила в, восторг ситуация с домом, не нравилось ему и настроение Мойры. Дом и Мойра — нити из его прошлого. В какой-то момент его озарило, что их можно связать.

Первый этап поездки, по югу Луизианы, прошел гладко. Оскар попросил Джимми прибавить громкости в приемнике, и, пока Мойра валялась с надутым видом, поглощая любовный роман, Оскар, Лана и Донна мило проводили время, обсуждая разные черты характера Греты Пеннингер.

Оскар не страдал застенчивостью. В этом не было смысла. Бесполезно пытаться скрывать его любовные интриги от собственной команды. Конечно, все они с самого начала знали о Клэр. Их вряд ли особо взволновало появление Греты, скорее это был зрительский азарт.

Кроме того, это обсуждение имело политический оттенок. Грета Пеннингер была «темной лошадкой» и главным кандидатом на пост директора Коллаборатория. Странно, что тамошние ученые, казалось, забыли о том очевидном факте, что сам пост директора под угрозой. Они не до конца понимали ситуацию, скорее всего, они называли их структуру власти «коллегиальностью» или, возможно, «процессом наследования», но ни в коем случае не «политикой». Однако это была политика, и самая настоящая. В Коллаборатории кипели политические страсти, хотя никто не рисковал называть их политикой.

Нельзя сказать, что сама наука является политикой. Научное знание глубоко отличается от политической идеологии. Наука — это интеллектуальная система, производящая объективные данные относительно природы Вселенной. Она включает в себя гипотезы, результаты и строгую экспериментальную проверку. Само научное знание — политическая конструкция не больше, чем элемент 79 в периодической таблице.

Однако оборотистые люди сумели использовать науку так, что даже ее самая малая частица стала политический. То же самое в свое время было проделано с золотом. Оскар провел много часов, зачарованно изучая научное сообщество и его сверхъестественно ортогональную структуру власти. То, что являлось подлинной научной работой, неприятно поражало его своей тупостью и утомительностью, но сопутствующие закулисные политические интриги совершенно завораживали.

Часто цитируемый ученый, сделавший множество открытий, имел политическую власть. У него была академическая слава, академические связи, он был влиятельной фигурой. К нему прислушивались в научном сообществе. Он мог устанавливать повестку дня, утверждать список специалистов, выступавших на конференциях, устраивать продвижения по службе и путешествия по обмену, давать консультации. Он мог легко быть в курсе новейших исследований, получая работы перед их официальной публикацией. Ученый внутри сообщества не имел ни армии, ни полиции, ни фонда для подкупа, но при этом в своем спокойном и чертовски научном стиле, он мог постоянно контролировать основные ресурсы его сообщества. Он мог по желанию включать и выключать поток возможностей для низших существ. Он был фигурой.

Деньги сами по себе имели вторичное значение. Ученые, которые слишком открыто, охотились за деньгами соответствующих фондов или унижались, чтобы получить грант, становились вроде прокаженных, аналогично тому, как это происходит с кандидатами на выборах, открыто идущими на подкуп.

Это была вполне работающая система. Все это существовало издавна, и в таких делах имелось множество хитростей и тонкостей. И этими хитростями можно было воспользоваться. Коллабораторию до, сих не выпадала удача на длительное время привлечь внимание первоклассной команды по проведению политических кампаний.

Нынешний директор, доктор Арно Фелзиан, был в безнадежном положении. Когда-то Фелзиан добился некоторых успехов в генетических исследованиях, однако нынешний высокий пост он получил благодаря беспрекословному подчинению сенатору Дугалу. Марионеточные режимы процветают, пока держится империя, но, как только иностранные угнетатели уходят, местные их союзники превращаются в презренных коллаборационистов. Сенатор Дугал, давний патрон и официальный кукловод Коллаборатория, сгорел в синем пламени алкоголя. Фелзиан, оставшись без покровителя, не знал, что ему предпринять. Это был нервный, дерганый человек, поддакивавший всем и не имевший в окружении никого, кто бы поддакивал ему.

Отставка нынешнего директора была бы естественным шагом. Но этот шаг не имел особого смысла без четкого определения наследника. В небольшом мирке Коллаборатория эта отставка могла создать вакуум власти, что, вполне вероятно, привело бы к повальному исчезновению всего, что не было прикручено накрепко болтами. Кто взял бы на себя обязанности директора? Старшие члены правления могли, конечно, претендовать на продвижение по службе, но они были такими же временщиками, живущими на взятках, как их директор. По крайней мере, их легко можно было подать именно в таком ключе.

Оскар и его советники согласились, что среди нынешних властей Коллаборатория внимания заслуживала одна лишь Грета Пеннингер. Она была членом правления, что придавало ее претензиям законность и было надежной опорой для дальнейшего продвижения. И она имела неиспользованные голоса избирателей — настоящих ученых Коллаборатория. Это были долго терпевшие гнет исследователи, те, кто старался добиться подлинных результатов, полностью и искренне игнорируя окружающую их действительность. Эти ученые упорно корпели над работой в течение многих лет, в то время как коррупция медленно разъедала мораль и честь, уничтожала саму возможность найти средства к существованию их научного заведения. Однако если и имелся какой-либо шанс провести подлинные реформы внутри Коллаборатория, то это должно было исходить от ученых.

Оскар был оптимистом. Он принадлежал к федерально-демократической партии, которая ратовала за реформы и умела их осуществлять, и он чувствовал, что реформы могли состояться. Ученые как класс были нетронутой целиной, они представляли собой аморфный и сырой политический материал. Это было весьма странное и многочисленное собрание людей. Они там кишели и роились. Как будто наука втянула в себя всех тех людей на планете, кто был слишком ярок и умен для обычной практической жизни. Их самоотверженная преданность работе воистину казалась чудесной.

Оскар быстро оправился от первоначального изумления и удивления. После месяца пристального изучения вопроса он понял, что данная ситуация является, по сути, идеальной. В мире не нашлось бы достаточно денег, чтобы оплатить обычным людям подобную тяжелую работу, на какую соглашались ученые. Без живительного элемента идеализма, свойственного этой обособленной демографической группе, научное предпринимательство исчезло бы еще столетия назад.

Оскар ожидал, что федеральные ученые будут вести себя подобно федеральным бюрократам. Вместо этого он обнаружил потерянный мир, высокотехнологический остров Пасхи, где раса неудачников занималась интеллектуальным творчеством, отчасти бессмысленным, но вместе с тем величественным.

Грета Пеннингер также была из этих людей, с их высоким IQ и вечным витанием в облаках, — пролетариата Коллаборатория. К сожалению, она говорила и одевалась точно так же, как и все остальные. Однако Грета была многообещающим кандидатом. В принципе нет ничего плохого в том, что ее нельзя зачислить в разряд профессиональных деятелей с их умением одеваться, навыками ведения дебатов, способностью поставить проблему, организовать деятельность, поднять нужные темы и провернуть ловкие закулисные интриги…

К такому выводу пришла, по зрелому размышлению, команда Оскара. Параллельно с обсуждением ситуации Оскар, Лана и Донна играли покер. Покер был воистину игрой, созданной для Оскара. Он редко умудрялся не проиграть. Противникам никогда не приходила в голову мысль о том, что поскольку он был богат, то мог терять деньги безнаказанно. Оскар преднамеренно играл сначала достаточно хорошо, чтобы все вошли в азарт. Затем он начинал хитрить и играть против самого себя, в результате сокрушительно проигрывал и симулировал глубокое разочарование. Другие восхищенно подсчитывали выигрыши и смотрели на него с великодушной жалостью. Они были так довольны собой и настолько убеждены в его трогательном неумении играть и обманывать, что могли простить ему в тот момент что угодно.

— Однако есть одна проблема, — сказала Донна, со знанием дела перетасовывая карты.

— Что за проблема? — спросила Лана, жуя фисташки.

— Организатор выборной кампании никогда не должен спать с кандидатом.

— Она не настоящий кандидат, — заметила Лана.

— Я действительно не сплю с нею, — сообщил Оскар.

— Он будет, тем не менее, — мудро предрекла Донна.

— Сдавайте, — поторопил ее Оскар.

Донна сдала карты.

— Возможно, это и хорошо. Редкие встречи. Он не сможет остаться там, а она не может оттуда уехать. Так что — Ромео и Джульетта, но без уродливых беспокойств о смерти.

Оскар проигнорировал эти слова.

— Лана, тормозишь, — сказал он.

Лана поставила половину евро. Команда всегда играла в покер на европейские наличные. Имелись и американские деньги, тонкие пластмассовые банкноты, но большинство предпочитало ими не пользоваться. Трудно относиться всерьез к валюте, которая не конвертируема вне американских границ. Кроме того, все большие счета находились под тайным наблюдением.

Живчик, Фред, Ребекка Патаки и Фонтено уже ждали их в Холли-Бич. Поддерживая связь с командой через Сеть, они приложили трогательные усилия, чтобы сделать арендованное на побережье жилье удобным для жизни. В их распоряжении было девяносто шесть часов на то, чтобы привести ветхое жилище в порядок. Внешне дом остался таким же: шаткие переплетения скрипящих лестниц, смоленые деревянные сваи, съеденные солью щелистые подъезды. Желтая хибара с плоской крышей.

Однако внутри деревянной лачуги теперь на стенах висели ковры, подобранные со вкусом занавески, имелись удобные масляные нагреватели, подушки и постельное белье в цветочек. А также была целая куча небольших дорожных удобств: шапочки для душа, мыло, полотенца, купальные костюмы, шлепанцы. Конечно, для Лорены Бамбакиас это выглядело бы слабовато, однако приятно было видеть, что команда не потеряла навыки, а дом утратил свой нищенский вид.

Оскар забрался в кровать и проспал целых пять часов, что для него было очень много. Он пробудился свежий, радостный, полный неизрасходованных сил. На рассвете он съел яблоко из крошечного холодильника и вышел прогуляться вдоль берега.

Дул порывистый холодный ветер, солнце поднималось над серо-стальными водами Мексиканского залива, внося в мир зимнюю ясность. Местный берег мало чем мог привлечь. Из-за того, что океан поднялся за последние пятьдесят лет на два фута, слегка волнистая коричневая береговая линия имела промоины, придававшие ей жалкий вид. Место, где раньше стоял поселок Холли-Бич, находилось теперь под водой. Те здания, что удавалось перенести, втаскивали вверх по склону на бывшее пастбище, оставляя позади сеть старого взломанного тротуара, жалостливо ныряющего в прибой.

Само собой разумеется, что многим другим строениям на оконечности континента повезло меньше. Было обычным делом наткнуться на дощатые настилы, большие куски простенков и даже на целые дома, стоящие в воде у американских берегов.

Оскар прогуливался вдоль мелководья, блестящего, как осколки алюминия. Изобилие дрейфующих обломков настраивало на приятный меланхолический лад. Каждый пляж, который он когда-либо знал, хвастался своим уловом ржавеющих велосипедов, затопленных кушеток, живописными, обкатанными песком медицинскими инструментами. По его мнению, фанатики вроде голландцев уж слишком жаловались на неудобства от повышения уровня моря. Подобно всем европейцам, голландцы увязли в прошлом, были неспособны перейти к прагматичному, работающему осмыслению новых глобальных фактов.

К сожалению, многие из тех же самых обвинений могли быть предъявлены и к его собственным Соединенным Штатам. Оскар пытался разобраться в своих неоднозначных чувствах. Обутый в полированные ботинки, он аккуратно выбирал путь по самой кромке пенистого прибоя. Оскар искренне считал себя американским патриотом. В самых глубинных безмолвных и холодных тайниках души он был предан американскому государству настолько, насколько позволяла его профессия и его коллеги. Оскар искренне уважал дух архаичной дворцовой любезности, присущий Сенату Соединенных Штатов. Его сильно привлекала сенатская атмосфера, напоминавшая чем-то старинный джентльменский клуб. Неторопливые дебаты, раздевалки, правила порядка, в которых воплощался еще доиндустриальный смысл солидной респектабельности… Ему казалось, что совершенный мир должен быть сделан во многом наподобие американского Сената. Прочное царство древних флагов и темной деревянной обшивки, где ответственные интеллектуальные дебаты могли вестись с опорой на укрепленные форты разделяемых ценностей. Для Оскара Сенат Соединенных Штатов олицетворял сильную и изящную структуру, построенную на века политическими архитекторами, преданными своей работе. Это была система, которой он при лучших обстоятельствах с восхищением бы воспользовался.

Но Оскар был дитя своего времени и знал, что эта роскошь ему заказана. Он понимал, что должен сопоставить факты и создать новую политическую действительность. Для политической действительности современной Америки абсолютной реальностью был факт, что электронные сети съели до потрохов старый порядок, не имея при этом никакого собственного, изначально присущего порядка. Ужасающая скорость цифровой связи, согласованное сглаживание иерархических отношений, подъем основанного на сетевых связях гражданского общества и упадок индустриальной базы — всего этого просто оказалось слишком много для американского правительства, чтобы оно могло справиться с этим валом и встроить его в правовые рамки.

На нынешний день в Америке имелось шестнадцать главных политических партий, разделенных на враждующие блоки, занятые междоусобной войной, сопровождавшейся бесконечными чистками, отступничеством и новыми чистками. Процветали частные города с миллионами «клиентов», где общепринятая законность полностью игнорировалась. Существовала мафия, устанавливающая свои цены, поддерживающая заведения, где отмывались деньги, контролировавшая черный рынок ценных бумаг. Имелись черные, серые и зеленые сети супербартера. Появлялись и исчезали организации по охране здоровья населения, укомплектованные сумасшедшими кликами, где продвинутые медицинские методы оказывались в пользовании любого шарлатана, способного скачать программу операционной хирургии. Процветал сетевой шпионаж, свободный от привязки к физическому месту действия. На американском Западе в отколовшихся округах целые города продавались племенам кочевников или просто исчезали с географических карт.

Некоторые городские собрания в Новой Англии использовали более мощную вычислительную технику, чем та, что когда-то была в распоряжении американского правительства. Администрация конгресса разделилась на независимые феодальные владения. Исполнительные органы погрязли в бесконечных войнах конкурирующих агентств, каждое из которых искусно добывало информацию, не вылезало из Сети и, следовательно, было неспособно заниматься реальной деятельностью. Нация помешалась на опросах, которые сопровождались циничными манипуляциями, — при этом вокруг какой-либо ерунды вырастала скрежещущая зубами коалиция по этому единственному вопросу и град автоматизированных судебных процессов. Запутанный сетевой налоговый кодекс, потерявший всякую связь с реальной финансовой действительностью, как правило, легко обходили через электронную торговлю, его с трудом переносило население.

При отсутствии внутреннего консенсуса проигранная экономическая война с Китаем дала возможность чрезвычайным комиссиям конгресса посеять смуту еще более высокого порядка. Официально объявив Чрезвычайное положение, конгресс передал свое неотъемлемое право суперструктурам, как предполагалось, реагирующих быстрее исполнительных комитетов. Этот отчаянный акт просто поставил новую операционную систему поверх старой. Страна теперь имела два национальных правительства: законное правительство, деятельность которого была приостановлена, но «никогда-до-конца-не-заменима», и спазматические, все более и более вызывающие дрожь клики чрезвычайных комитетов.

У Оскара были некоторые претензии к политике федерал-демократов, но он чувствовал, что программа его партии в основном именно то, что нужно. Сначала надо обуздать и распустить чрезвычайные комитеты. По сути, они были неконституционны, не имели прямого мандата от избирателей, они нарушали основные принципы разделения властей и практически ни перед кем не отчитывались. И самое плохое, они были насквозь пронизаны коррупцией. Чрезвычайные комитеты просто были не в состоянии успешно управлять. Они иногда пользовались популярностью благодаря поддержке групп, озабоченных какой-либо единственной проблемой, но чем дольше длилось Чрезвычайное положение, тем более все это походило на замедленный переворот и прямую узурпацию.

Разобравшись с комитетами и аннулировав Чрезвычайное положение, можно было бы вплотную приступить к преобразованию отношений штатов и федерации. Децентрализация полномочий зашла слишком далеко. Политика, которая должна быть гибкой и ответственной, превратилась в слепую, беспорядочную и бестолковую. Надо прийти к конституционному соглашению и отменить устаревший территориальный принцип гражданского представительства. Надо создать новую, четвертую ветвь власти, составленную из негеографических сетей.

После осуществления этих основных этапов реформы, сцена была бы, наконец, расчищена достаточно, чтобы взяться за решение главных проблем нации. Это должно быть сделано без злобы, без истерики и без вызывающей отвращение театральной аффектации. Оскар чувствовал, что это можно осуществить. Конечно, все выглядело плохо, очень плохо, для внешнего наблюдателя почти безнадежно. И все же американское государство все еще располагало бы большим творческим потенциалом, если его сплотить и вести в правильном направлении. Да, это правда, что нация проиграла, но и другие страны имели дело с уничтожением валюты и с неприспособленностью главных отраслей промышленности. Это состояние было оскорбительно, но это было временно, это можно было пережить. Если копнуть глубже, то поражение Америки в экономической войне было относительно мягким, в сравнении, скажем, с бомбежками или вооруженными вторжениями двадцатого века.

Американцам следует только принять тот факт, что программное обеспечение больше не имеет никакой экономической ценности. Это было несправедливо и нечестно, но это было свершившимся фактом. Оскар во многом отдавал должное уму китайцев, их проду манным действиям, в результате которых через их сети весь мир получил бесплатный доступ к интеллектуальной англоязычной собственности. Китайцам даже не потребовалось пересекать границы их страны, для того чтобы обрушить главный ствол американской экономики.

В некотором смысле жестокое столкновение с китайской аналоговой действительностью можно было считать благословением. Насколько Оскар это себе представлял, Америка не подходила для той роли, которую ей пришлось играть в течение долгого времени. Роль «последней сверхдержавы» и «всемирного полицейского» была для нее утомительна. Как патриот, Оскар был бы вполне удовлетворен тем, чтобы военные других стран, а не Америки прибывали домой в гробах. Американский национальный характер действительно не подходил к выполнению обязанностей мировых полицейских. Опрятные и дотошные люди типа швейцарцев и шведов гораздо больше походили на хороших полицейских. Америке скорее подошла бы роль «всемирной кинозвезды». Или члена всемирной лиги пустоголовых, пьющих текилу игроков в крикет. Всемирный ехидный эксцентричный комедиант. Да что угодно, только не мрачная, утомительная роль ответственного перед обществом центуриона.

Оскар развернулся на коричневом прибрежном песке и двинулся обратно, ступая по своим собственным следам. Он наслаждался выпавшей ему возможностью быть вне пределов досягаемости: он оставил свой лэптоп в автобусе, он даже выложил все телефоны из рукавов и карманов. Он чувствовал, что должен делать так почаще. Для того, кто занимается активной политической деятельностью, важно время от времени отстраняться от дел, устраивать себе передышку, приводить мысли и ощущения в должный порядок. Оскар редко позволял себе такие небольшие передышки — иногда ему приходило в голову, что, если бы он когда-нибудь оказался за решеткой, то имел бы массу времени, чтобы развить собственную философию. Но здесь сейчас в этом забытом уголке, среди песка, ветра, морских волн и неяркого солнечного света, он себе это позволил и чувствовал, что нынешние раздумья принесли ему большую пользу.

Накопленное внутри следовало упорядочить. За прошедшие тридцать дней он узнал очень много, пожирая огромное количество данных, чтобы быстрее разобраться во всем, но так и не сумел для себя выстроить. Данные в его голове все еще валялись беспорядочной кучей разрозненных блоков. Он стал, напряжен, рассеян, легко раздражался.

Возможно, причина просто в том, что у него давно не было женщины.

Они ожидали, что Грета приедет утром. Ниджи приготовила к ее приезду прекрасный завтрак из даров моря. Но Грета опаздывала. Команда с аппетитом ела в автобусе, шутила, стараясь не терять лицо. Но когда Оскар вышел из автобуса, его настроение стало еще более мрачным.

Он вошел в дом, чтобы там подождать Грету, но комнаты, которые перед тем казались очаровательными, теперь были ему просто противны. И зачем он дурачил себя, зачем столько головной боли, чтобы обустроить уютное любовное гнездышко. Ведь это должно быть место, полное реального значения для влюбленных, с какими-то вещами, исполненными особого смысла. Мелочи, глупые сувениры, возможно перо, морская ракушка, подвязка, фотографии в рамках, кольцо. Не эти взятые напрокат занавески и покрывала и не набор убийственно новых антисептических зубных щеток.

Он сидел на скрипящей медной кровати, пристально рассматривал интерьер. Все вокруг было не так. Он готовился быть очаровательным и остроумным, он так ждал ее, а она не приехала. Она была мудра. Она слишком умна, и не приехала. А теперь он сидит один в этой маленькой убогой халупе и маринуется в собственном соку.

Он ждал целый час, очень длинный час. И вдруг порадовался про себя. Нет, он был доволен, что она не приехала. Он был рад за себя, потому что глупо затевать связь с этой женщиной, но он был рад также и за нее.

Нет, он не сокрушен ее отказом, он просто видит себя в более реалистическом свете. Он хищник, соблазнительный и холодный, как ящер, с блестящей чешуйчатой кожей, сверкающей и переливающейся в солнечных ярких лучах. А она, что она? Мошка, моль, мудрая серая моль, которая благоразумно решила не вылетать из своего укромного уголка.

Ему надо решить, что делать дальше. Завтра надо вернуться в Вашингтон, составить сообщение для Комитета и остаться там работать. Никто ведь и не ожидал многого от его первого сенатского назначения. Он имел больше, чем достаточно, материалов для убийственного доклада о махинациях в Коллаборатории. А если карты лягут по-другому, то он может, к примеру, разрекламировать положительные аспекты Коллаборатория — глубокий эффект от биотехнологических проектов, сказавшийся на региональной экономике. Он может вещать о громкой славе, которая ожидает следующий большой федеральный проект, связанный с высокотехнологичной индустриальной нейронаукой. Он может петь все, что они там захотят услышать.

Он мог бы вообще стать карьерной капитолийской крысой, зубрилой от политики. Одним из большого и процветающего племени. Он мог бы прикладывать все более искусные усилия ко все более утомительным предметам. Ему никогда не доведется вести другую политическую кампанию, и ему никогда не светит выиграть политическую власть для себя самого, но если его не сотрут в порошок, как подшипник в колесах политического аппарата, то, вполне возможно, он будет процветать. Под конец он получит что-нибудь приятное, какую-нибудь кабинетную должность, а на закате своих дней станет кем-то вроде приглашенного профессора…

Оскар вышел из хибары, не в силах больше выносить себя самого. Дверь автобуса была открыта, но он чувствовал себя не в состоянии вернуться к команде. Он пошел к единственному в Холли-Бич бакалейному магазинчику, который помещался в ветхом помещении с неокрашенными полами, с дырами в потолке, прикрытыми старыми рыболовными сетями. Одна стена сверху донизу сверкала винными бутылками. Висели сувенирные рыбацкие шляпы. Лески и пластмассовые приманки. Высушенные головы аллигаторов, жуткие безделушки, вырезанные из испанского мха и кокосового ореха. Дешевые украшения, пиратские музыкальные кассеты — его сильно раздражало, что теперь стала столь популярна голландская музыка. Как это может быть, что в тонущей стране с мизерным стареющим населением поп-музыка была лучше, чем в Соединенных Штатах?

От нечего делать ему захотелось что-нибудь купить, и он взял пару дешевых сандалий. За прилавком стояла темноволосая девочка-подросток, местная, из Луизианы. Соскучившись в одиночестве и тишине в холодной бакалее, она одарила его великолепной улыбкой, улыбкой, означавшей что-то вроде: «Привет, красивый незнакомец!» Она была одета в потрепанный буклированный свитер и простое платье в цветочек из дешевого генетически модифицированного хлопка, но была доброжелательна и мила. Сексуальное воображение, временно сокрушенное и пущенное под откос разочарованием этого дня, вновь возродилось к жизни, пойдя странным параллельным путем.

Да, юная девушка из речной дельты, я действительно красивый незнакомец. Я умен, богат и могуществен. Поверь мне, я могу увезти тебя далеко отсюда. Я могу открыть тебе глаза на большой широкий мир, перенести в позолоченные коридоры роскоши и власти. Я могу одеть тебя, обучить тебя, переделать тебя по своему желанию, я могу полностью преобразить тебя. Все, что ты должна сделать для меня…

Но, увы, не было ничего, что она могла бы сделать для него. Его интерес мигом угас.

Он вышел из магазинчика, унося купленные сандалии, и пошел бродить по песчаным улицам Холли-Бич. Город имел вид столь наивно-тупой и захудалый, что это придавало ему странное декадентское очарование. Он походил на некий древний обломок, прибитый к берегу. Оскар мог легко себе представить, насколько живописно и необычно выглядит Холли-Бич летом: приличные семьи, вышедшие на прогулку в соломенных шляпках, болтающие между собой на креольском французском, рядом парни с татуировками, разжигающие коптильни для барбекю, или рабочие на выходных, тянущие невод из моря.

Далматин следовал за ним, почти наступая на пятки. Было очень странно увидеть вдруг обычную собаку после недель, проведенных в окружении кинкажу (цепохвостый медведь) и карибу (канадский олень). Может быть, и ему пора уже обзавестись собственным экзотическим зверем. О, как это изысканно, какой прекрасный сувенир. Собственная персональная генетическая игрушка. Что-нибудь быстрое и плотоядное. Что-нибудь с большими темными пятнами.

Он набрел на самый древний домик в этом поселке. Лачуга была настолько стара, что ее никогда не перемещали, она стояла на том же самом месте в течение десятилетий, покуда повышался уровень океана. Когда-то она находилась в уединенном месте вдалеке от берега, но теперь оказалась прямо около воды. Домишко был сляпан кое-как, будто его собрал за пару свободных выходных чей-то шурин, а может, зять.

Штормы, песок, и безжалостное южное солнце счистили с крыши и стен утомительно-последовательные слои дешевых красок, и, тем не менее, в доме кто-то жил. Дом не был сдан в аренду. Кто-то жил там все время. На стене висел вдавленный почтовый ящик, а на металлической крыше стояла спутниковая антенна, от которой тянулся кончающийся двумя рваными концами кабель. Три деревянные ступеньки вели к ржавой двери. Ступени были высокие, щербатые и наполовину сломанные, зарывшиеся во влажный песок. Дверная перемычка также была засыпана песком, она, должно быть, стояла тут уже лет шестьдесят, хотя выглядела на все шесть сотен.

В зимнем вечернем свете сумеречный вид деревянной развалюхи чем-то очаровывал. Старые коричневые дыры из-под гвоздей. Белый помет чаек. Оскара охватило щемящее чувство. Ему казалось, здесь обитает кто-то очень старый. Старый, слепой, слабый — никого не осталось на свете, кто бы любил, семья разъехалась, конец.

Он прижал ладонь к нагретой солнцем древесине. Ему показалось, что он чувствует все это буквально рукой. Его вдруг охватило внезапное предчувствие собственной смерти. Все будет так же, как здесь: одиночество и увядание. Сломанные ступени, слишком высокие для него, чтобы когда-либо подняться снова. Быстрая коса смерти легко пройдет сквозь тело, и от него на земле не останется ничего кроме пустых одежд.

Потрясенный, он быстрым шагом устремился назад к арендованному ими пляжному домику. Грета ждала его там. На ней был закрытый серый жакет, в руках дорожная сумка.

Оскар поспешил к ней.

— Привет! Извини! Ты ждала меня?

— Я только добралась. Дорога была заблокирована. Я не могла позвонить.

— Все нормально! Проходи наверх, там тепло. Он проводил ее по лестнице и ввел в дом. Оказавшись внутри, она скептически огляделась.

— Здесь жарко.

— Я так рад, что ты приехала! — Он был безумно счастлив. Настолько счастлив, что ему показалось, он сейчас расплачется. Оскар отступил в отвратительную кухоньку и быстро налил себе стакан ржавой воды из-под крана. Он пил ее маленькими глотками, понемногу приходя в себя. — Тебе что-нибудь принести?

— Я только хотела… — Грета вздохнула и села в жуткого вида кресло, обтянутое третьесортной тканью, безошибочно выбрав этот самый уродливый предмет меблировки. — Да ладно, неважно.

— Ты пропустила завтрак. Я могу забрать твое пальто?

— Я не хотела приезжать вообще. Но я хотела быть честной…

Оскар присел на коврик около нагревателя и снял один ботинок.

— Я вижу, ты расстроена.

Он снял второй ботинок и сел на пол, скрестив ноги по-турецки.

— Ничего, я все понимаю. Долгая дорога, все вообще трудно, наша ситуация, она очень трудная. Я просто рад, что ты приехала, вот и все. Я счастлив тебя видеть. Очень счастлив. И очень тронут.

Она не сказала ничего и глядела на него настороженно и внимательно.

— Грета, ты ведь знаешь, что я к тебе неравнодушен. Не так ли? Думаю, это заметно. Между нами какая-то связь, между тобой и мной. Я совершенно не знаю почему, но я хотел бы это понять. И мне хотелось бы, чтобы ты не пожалела о том, что приехала сюда. Мы наконец можем побыть наедине, и это редкий шанс для нас, верно? Давай поговорим обо всем открыто, выложим карты на стол, поболтаем по-дружески.

Она надушилась. Она захватила с собой небольшую дорожную сумку, предназначенную для однодневных поездок. Ясно, что сейчас она переживает приступ трусости, но, в общем, все выглядит многообещающе.

— Грета, я хочу понять тебя. Я ведь способен тебя понять, ты знаешь это. Думаю, что кое-что я понимаю. Ты очень умная женщина, более умная, чем большинство людей. И при этом у тебя есть интуиция. Ты достигла очень многого в жизни, но у тебя нет рядом близкого человека. Я знаю, что это правда. И это грустно. Я мог бы стать этим человеком, если ты позволишь. — Он понизил голос. — Я не даю никаких обычных обещаний просто потому, что мы не обычные люди. Но мы могли бы стать большими друзьями. Мы могли бы даже стать любовниками. Почему бы и нет? Наши разногласия — они, конечно, препятствие, но вовсе не безнадежное.

Было очень тихо. Ему следовало заранее предусмотреть какой-нибудь музыкальный фон.

— Я думаю, что ты нуждаешься в ком-то. В человеке, который способен понять твои интересы, способен стать защитником. Окружающие не ценят тебя такой, какая ты есть. Они используют тебя для достижения своих недалеких целей. Ты очень храбрый и преданный человек, но пора выбираться из раковины, ты не можешь продолжать отступать и стараться быть с ними вежливой, не можешь продолжать приспосабливаться к этим жлобам, они сведут тебя с ума, они не достойны того, чтобы касаться даже края твоих подошв! Края твоего платья! Да, черт возьми, лабораторного халата! — Он сделал паузу и изобразил учащенное дыхание. — Послушай, может быть, ты просто скажешь мне, чего ты сама хотела бы, что именно тебе нужно.

— Знаешь, я была не права, — сказала она. — Думала, ты собираешься меня захватить.

— Нет, конечно, я не собираюсь захватывать тебя. — Оскар улыбнулся.

— И не надо так улыбаться. Ты напрасно думаешь, что я так наивна. Я не невинная девочка. Послушай. У меня есть тело, в теле есть гормоны, я сексуальный человек. Понимаешь, я сидела под теми камерами, которые мне до смерти надоели, не имея возможности вздохнуть, постепенно сходя с ума. И тут появляешься ты и пытаешься сблизиться со мной. — Она встала. — Я скажу тебе, в чем я нуждаюсь, скажу то, что тебе так хочется узнать. Я нуждаюсь в парне достаточно равнодушном, но доступном, который не будет поднимать вокруг большую суету. Он должен хотеть меня в таком мелком, очевидном виде. Но ты совсем не такой парень, какого я хочу. Действительно не такой.

В комнате повисла звенящая тишина.

— Я должна была найти какой-нибудь способ сообщить тебе это прежде, чем ты появился здесь и предпринял все эти хлопоты. Я почти решила вообще не приезжать, но… — Она устало опустилась в кресло. — Ну было честнее высказать все это в разговоре наедине, нежели не говорить вообще.

Оскар прокашлялся.

— Ты умеешь играть в го-бант? Вэй-чи, по-китайски.

— Я слышала об этой игре.

Оскар встал и достал дорожный набор для игры.

— Сенатор Бамбакиас научил меня играть в го. Это главный метафорический образ в деятельности его политической команды, образ того, как мы думаем. Так что, если ты собираешься смешаться с современными политическими деятелями и кое-чего добиться, то нужно изучить эту игру сразу же.

— Ты действительно странный человек.

Он разложил квадратную доску и выставил две плошки с черными и белыми камнями. — Садись на коврик здесь со мной, Грета. Мы займемся этим прямо сейчас, на восточный манер.

Она села, скрестив ноги, рядом с масляным обогревателем.

— Я не играю в азартные игры.

— Нет, это не игра на деньги. Позволь, я уберу твой жакет. Хорошо. Но это и не шахматы. Это не западный стиль, не механическое столкновение лбами. Го — это как Интернет и политика. Ты играешь в сеть, то есть размещаешь камни там, где пересекаются линии. Можно захватывать камни, если они полностью окружены, но это лишь побочный эффект. Убрать камни, это не та цель, к которой нужно стремиться. Цель — обладание свободным пространством, пустыми ячейками в сети.

— То есть потенциалом для развития.

— Точно.

— И когда игра оканчивается, побеждает тот, у кого потенциал больше.

— Значит, ты уже играла в го раньше?

— Нет, но это же очевидно.

— Ты будешь играть черными, — сказал он. Он установил на доске группу черных камней. — Сейчас я продемонстрирую, как это делается, прежде чем мы начнем. Камни ставятся вот так, по одному. Группы камней получают силу от их связей, от сети, которую они формируют. И группы должны иметь глазки, незаполненные точки внутри сети. Это ключевой момент. — Он поместил цепь белых камней вокруг черной группы. — Одного-единственного глазка мало, потому что я могу закрыть его одним ходом и захватить целую группу. Можно окружить целую группу, поставив камень в середину. Закрывается твой глазок и вся группа камней снимается, вот так. Но с двумя глазками — например, вот так — группа становится постоянной фигурой.

— Даже если она полностью окружена?

— Точно.

Она, ссутулив плечи, разглядывала доску.

— Догадываюсь, почему твой друг архитектор находит эту игру приятной.

— Да, это очень похоже на архитектурные решения… Хорошо, давай попробуем. — Он смахнул камни с доски. — Раз ты новичок, то получаешь девять камней форы на этих девяти ключевых позициях.

— Но это целая уйма камней.

— Не проблема, я все равно выиграю так или иначе. — Он взял двумя кончиками пальцев белый камень и быстро сделал первый ход.

Они сели играть. Время от времени он произносил слово «атари».

— Может быть, ты перестанешь это повторять, я и так вижу, что моя группа уже под угрозой.

— Это просто общепринятая любезность.

Они продолжали играть. Оскар вспотел. Он вскочил, выключил обогреватель и уселся снова. Натянутость между ними исчезла. Оба были полностью поглощены игрой.

— Собираешься разбить меня, — объявила она. — Тебе просто известны разные уловки, с помощью которых можно загнать в угол.

— Да, точно.

Она подняла голову и встретилась с ним взглядом.

— Но я могу изучить эти маленькие хитрости, и тогда тебе придется со мной тяжело.

— Я ценю трудности. Серьезный соперник — это хорошо.

Он обыграл ее на тридцать очков.

— Ты очень быстро обучаешься. Давай попробуем сыграть всерьез.

— Подожди, не убирай камни, — сказала Грета. Она вдумчиво изучала проигранную партию. — Здесь есть очень изящные ходы.

— Да. И они всегда различны. Каждая игра имеет собственный характер.

— У этих камней есть много общего с нейронами. Он улыбнулся.

Они начали вторую игру. Оскар очень серьезно относился к го. Он мог использовать покер для побочных целей, но никогда не делал этого с го. Это была слишком хорошая игра. Оскар был талантливый игрок — умный, терпеливый, умевший ловко вводить противника в заблуждение, однако и Грета оказалась прекрасным игроком. Она совершала обычные ошибки новичка, но никогда не повторяла их и схватывала все невероятно быстро.

Он обыграл ее на девятнадцать очков, но только потому, что был безжалостен.

— Это действительно хорошая игра, — заметила она. — Это так современно.

— Этой игре — три тысячи лет.

— Правда? — Она встала и с силой потянулась, так что даже захрустели коленные чашечки. — За такое стоит выпить.

— Давай.

Она нашла саквояж и вытащила квадратную бутылку голландского джина.

Оскар пошел в кухню и содрал магазинную упаковку с двух новых бокалов.

— Принести апельсиновый сок?

— Нет, спасибо.

Он налил себе апельсиновый сок и принес ей пустой стакан.

Он с удивлением смотрел, как она с кропотливой осторожностью химика наливает себе в стакан на три пальца чистого джина

— Может быть, лед? У меня есть лед.

— Все нормально.

— Послушай, Грета, ты не можешь пить чистый джин. Это путь к саморазрушению.

— От водки у меня болит голова. У текилы противный вкус. — Она приложилась к стакану и не торопясь, сделала большой глоток. Ее передернуло. — Уф-ф! А ты, что ли, совсем не пьешь?

— Нет. И тебе лучше было бы его хоть разбавить. Чистый джин убивает нейроны.

— Я убиваю нейроны, чтобы выжить. Давай играть.

Они сели за третью игру. Выпивка растопила что-то внутри ее головы, и с ней стало трудно играть. Оскар сражался, как будто от этого зависела его жизнь. Ему было нелегко сдерживать себя.

— Девять камней форы — слишком много, — заявил он. — Надо было урезать их до шести.

— Ты собираешься опять меня обыграть?

— Ну, очков на двадцать.

— На пятнадцать. Но мы не обязаны заканчивать эту партию.

— Нет. — Он держал белый камень кончиками пальцев. — Не обязаны.

Оскар потянулся через доску и очень нежно коснулся пальцами ее подбородка. Она удивленно посмотрела на него, а он ласково погладил ее по щеке. Он стал медленно клониться в ее сторону, пока их губы не встретились.

Поверхностный поцелуй. Едва коснуться, легче пуха. Рука его скользнула к затылку, он обнял ее уже всерьез. Жгучий вкус джина обжег ему язык.

— Пойдем в кровать, — сказал он.

— Отнюдь не блестящая идея.

— Да, я знаю, но давай попробуем.

Они поднялись с пола, пересекли комнату и забрались в квадратную медную кровать.

Это был самый плохой секс в его жизни. Сдержанный, нервный, аналитический секс. Секс, начисто лишенный теплой животной связи. Простое освобождающее удовольствие акта было так или иначе обесценено заранее. Посткоитальное раскаяние и сожаление маячило призраком над их кроватью, подобно пускающему слюни соглядатаю. Они не столько занимались сексом, как искали возможности остановиться.

— Эта кровать, она очень расшатанная, — вежливо заметила она. — Она действительно скрипит.

— Мне следовало купить новую.

— Зачем покупать кровать ради одной ночи?

— Затем, что завтра я уезжаю в Вашингтон.

Она приподнялась с ослепительно сверкающих простынь. На фарфорово-белых плечах проступала тонкая сеть голубых вен.

— Что ты собираешься сообщить в Вашингтоне?

— А что ты хотела бы, чтобы я сообщил им в Вашингтоне?

— Скажи им правду.

— Грета, ты всегда говоришь, что хочешь добиться правды. Но ты отдаешь себе отчет в том, что может из этого выйти?

— Конечно, я хочу правды. Я всегда хочу правды. Какой бы она ни была.

— Хорошо, тогда скажу правду. — Он закинул руки за голову, вздохнул и уставился взглядом в потолок. — Ваша Лаборатория была создана полностью коррумпированными политическими деятелями. Штат Техас потерял космическую программу. Они никогда не уделяли достаточного времени цифровым технологиям. Зато они весьма упорно продвигались в развитии биотехнологии. Но Восточный Техас был самым неподходящим местом в мире, чтобы создавать здесь Лабораторию генетики. Они могли построить Лабораторию в Стэнфорде, они могли построить ее в Роли, они могли построить ее на четыреста двадцать восьмом шоссе. Но Дугал убедил их строить Лаб в самом недоступном месте, в глухом сосновом бору. Он навел на всех панику, убедил конгресс финансировать гигантский герметический бионепроницаемый купол, со всеми мыслимыми системами безопасности, потому что только таким способом он мог набить карманы большой банды военных подрядчиков, которые остались без заказов и нуждались в федеральных контрактах. И местные жители любили его за это. Они голосовали за него снова и снова, даже при том, что не имели понятия о том, что такое биотехнология и для чего она нужна. Люди Восточного Техаса были просто слишком отсталыми, чтобы строить промышленность на генетической технологии, даже когда они поначалу имели под руками большой казенный пирог. Так что все дополнительные доходы уплывали за границу штата и оседали в карманах лучшего приятеля и ученика Дугала, безжалостного креольского демагога. Зеленый Хью — популист самого плохого толка. Он действительно думает, что генная инженерия принадлежит по праву малограмотным и отсталым жителям. Он поглядел на нее. Она молча слушала.

— Так, Хью преднамеренно — и тв этом я вижу особый род гениальности, не хочу отрицать это, — он преднамеренно свел лучшие открытия исследований вашей Лаборатории к рецептам типа «plug amp; play», которые мог бы использовать даже подросток. Он занял неработающие нефтеочистительные заводы Луизианы и превратил мертвые сооружения в гигантские котлы генетических чудес. Хью объявил весь штат Луизиана зоной свободного производства нелицензированной похлебки из ДНК. И знаешь что? Луизианцы оказались чрезвычайно хороши в работе. Они плавают в генном сращивании как рыбы в воде. Они получили мощный толчок для развития промышленности. И им это понравилось! Они в восторге от Хью за то, что он им предоставил. Хью дал им новое будущее, и они сделали его королем. Теперь он одержим жаждой власти и в основном управляет штатом, издавая собственные декреты. Никто не смеет с ним спорить.

Она сильно побледнела.

— Техасцы никогда бы не проголосовали за отставку Дугала. Техасцы никогда бы не сделали это. Им не важно, сколько он украл, он их патрон, алькальд, крестный отец, и раз он украл, это все для штата Техас, это хорошо для них. Нет, проклятый парень просто по-глупому спился. Он продолжал пьянствовать, пока не сжег себе печень и оказался не в состоянии заниматься делами. Так что Дугал исчез с горизонта раз и навсегда. Понимаешь, что именно это значит для вас?

— Что? — отрывисто спросила она.

— Это означает, что ваша песенка почти спета. Чтобы управлять такой гигантской структурой, как Коллабораторий, требуется целое состояние, намного больше вложений, чем подобное место реально стоит, а в стране разруха. Если вы хотите продолжать генетические исследования в настоящее время, то этим можно заниматься лишь затрачивая небольшие средства, в простых помещениях без сложного оборудования. В каких-то других лабораториях.

— Но есть еще животные, — сказала она. — Генетическое оборудование.

— Это действительно трагическая сторона дела. Но вы не можете спасти вымирающие виды с помощью клонирования. Я допускаю, это лучше, чем их полное истребление, лучше, чем совсем их потерять. Однако теперь они превратились в сувениры, милые и красивые особи для ультрабогатых коллекционеров. Но виды — это не только ДНК, это генетическое разнообразие внутри большой естественной популяции, плюс наработанные навыки поведения, плюс их добыча и хищники, которые на них охотятся, — вся естественная окружающая среда. Сейчас уже нет никакой естественной окружающей среды. Поскольку климат изменился.

Он переменил позу, прислонившись к спинке, и кровать громко заскрипела.

— Сейчас климат постоянно меняется. Вы не можете сохранить окружающую среду всего мира под герметическими куполами. Только два вида растений действительно процветают в сегодняшнем мире: генетически модифицированные зерновые культуры и быстро приспосабливающиеся сорняки. На политическом уровне мы не любим признавать это, так как тогда надо согласиться, что и мы ответственны за ужасные преступления против природы, однако сейчас это экологическая действительность. Вот тебе правда, которую ты хотела узнать. Это — действительность. И ухлопывать уйму денег, чтобы сохранить осколки скорлупы шалтай-болтая — совершеннейшая нелепость.

— И это то, что ты собираешься сказать Сенату?

— Ничего подобного я не говорил. — Оскар вздохнул. — Я лишь хотел рассказать тебе правду.

— Что ты хочешь сказать Сенату?

— Что я хочу? Я хочу, чтобы ты была на моей стороне. Я хочу изменить ситуацию, в которой вы находитесь, и я хочу, чтобы ты помогла мне и что-нибудь посоветовала.

— У меня есть собственная команда, спасибо.

— У тебя ничего нет. Есть очень дорогое оборудование, которое находится на краткосрочном финансировании. И вы имеете дело с чиновниками из Вашингтона, теми самыми, что могут вычеркнуть из списка целую авиабазу и только посмеяться. Нет, если реалистически посмотреть на комбинации, которые ты можешь разыграть, то я вижу лишь два возможных варианта. Номер один: уйти из Коллаборатория прямо сейчас, не дожидаясь увольнения. Ты можешь найти себе другой академический пост, может быть, даже в Европе. Если ты подашь это в правильном ключе, то, вероятно, сможешь забрать с собой кое-кого из любимых учеников и даже несколько мойщиков лабораторной посуды.

Она нахмурилась.

— А что под номером два?

— Прийти к власти. Превентивный удар. Надо застолбить место, гнать поганой метлой оттуда это сучье дерьмо. Очистив помещение, двигаться вперед, действовать открыто. — Оскар приподнялся на локте. — Если вы начнете все в подходящий момент, используете нужные средства, будете действовать в правильной последовательности и сумеете добиться верно направленного толчка, тогда, возможно, вам удастся спасти большинство людей, занятых настоящими исследованиями. Это очень опасная и сложная комбинация, и вполне вероятно, что она может провалиться, а у тебя появится множество ярых врагов на всю жизнь. Но если тебе удастся самостоятельно осуществить переворот внутри Коллаборатория, то конгрессмены будут так поражены, что не будут выступать против тебя. А если удастся заполучить хорошее освещение в прессе и если им понравится твой стиль, они могут даже поддержать тебя.

Она бессильно откинулась на подушки.

— Послушай, я всего лишь хочу спокойно продолжать работать в моей Лаборатории!

— Это не вариант.

— У меня очень важная работа.

— Я знаю, но это не вариант.

— Ты действительно не веришь ни во что, не так ли?

— Нет! Не так! — неистово воскликнул он. — Я полагаю, что умные люди, работающие вместе, могут добиться изменений в этом мире. Я знаю, ты очень умна, и, если мы будем работать вместе, тогда, возможно, я сумею помочь тебе. Если ты не со мной, то тебе придется полагаться только на себя.

— Я не одна. У меня есть друзья и коллеги, которые доверяют мне.

— Хорошо, это прекрасно. Вы можете демонстрировать вашу коллективную беспомощность.

— Нет, это не прекрасно. Потому что ты переспал со мной. И теперь сообщаешь мне, что собираешься уничтожить все, ради чего я работала.

— Послушай, но это правда! Было бы лучше, если б я переспал с тобой и не рассказал потом, что происходит? Для меня ведь это было бы проще. Но я не хотел так поступать.

— Ты выбрал не того человека. Я ненавижу административную работу. Я не могу прийти к власти. Я не гожусь для этого.

— Грета, посмотри на меня. Я могу тебя всему этому научить. Разве ты не понимаешь? Я управлял политическими кампаниями, я эксперт. Это моя работа.

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Мы, я и моя команда, могли бы сделать это. Особенно, если бы ты была с нами и позволила бы нам консультировать тебя и помогать. Моя команда и я, мы взяли архитектора, который имел пять процентов голосов, и мы сделали его сенатором от штата Массачусетс. Ваш печальный маленький аквариум никогда не видел людей, подобных нам.

— Хорошо… — Она вздохнула. — Мне надо подумать.

— Хорошо. Подумай. Я буду некоторое время в Вашингтоне, в Бостоне. Подумай над этим серьезно. — Тут у него заурчало в животе. — В конце концов, из-за всех этих разглагольствований у меня сна ни в одном глазу. Ты хочешь спать?

— Боже, нет.

— Я проголодался. Давай поедем куда-нибудь перекусим. Ты приехала на машине?

— Взяла напрокат. Двигатель внутреннего сгорания.

— Мы можем добраться на нем в какой-нибудь нормальный городишко. Прогуляемся по городу.

— Ты сошел с ума? Тебе нельзя выезжать. За тобой ведь охотятся сумасшедшие.

Он махнул рукой.

— А, да ладно. Нельзя же сидеть все время взаперти. Да и какая польза? Как бы там ни было, риск здесь минимален. Чтобы найти нас на этой глухой свалке, нужно приложить массу усилий. Я в большей безопасности здесь, в каком-нибудь ресторане, чем в Вашингтоне или Бостоне. И это наша единственная ночь вместе. Давай будем храбрыми. Постараемся найти в себе силы быть счастливыми.

Они оделись, покинули пляжный домик и сели в машину. Грета вставила металлический ключ зажигания. Поршневой двигатель зафырчал с противным постукиванием. Тут телефон Греты зазвонил.

— Не отвечай, — сказал Оскар.

Она не обратила внимание на его слова.

— Да? — Она помолчала, потом вручила трубку Оскару. — Тебя.

Это был Фонтено.

— Что, черт возьми, вы собираетесь делать?

— А, вы еще не спите? Мы выезжаем на ужин.

— Конечно, я не сплю! Я не сплю с того момента, как только вы вышли из безопасного дома. Вы не можете уезжать из Холли-Бич, Оскар.

— Слушайте, сейчас середина ночи, никто не знает, что мы здесь. Мы находимся в арендованном автомобиле, и мы поедем наугад.

— Вы хотите есть? Мы принесем вам еды. Что, если попадетесь шерифу округа? Вы думаете, что это будет забавный опыт для янки, который перебежал дорожку Зеленому Хью? Подумайте головой, приятель.

— Если это случится, я буду писать жалобу в американское посольство.

— Очень смешно. Прекратите валять дурака, ладно? Мне пришлось прибегнуть ко многим хитростям, чтобы поселить вас здесь, в Холли-Бич, это было нелегко. Если вы меняете маршрут, я не могу ни за что отвечать.

— Давай трогайся, — посоветовал Оскар Грете. — Жюль, я ценю ваш профессионализм, я действительно вас ценю, но сейчас мы должны двигаться, и не имеет смысла тратить время на споры.

— Ладно, — недовольно пробурчал Фонтено. — Езжайте по восточному шоссе, я вас догоню.

Оскар повесил трубку и вернул Грете телефон.

— У тебя когда-нибудь был телохранитель? — спросил он.

Она кивнула.

— Однажды. После сообщений о Нобелевской премии. Там говорилось обо мне и о Дэнни Ярвуде. Как только это появилось в новостях, Дэнни начал получать все эти угрозы от защитников прав животных… Никто никогда не угрожал мне, и это было так типично. Они стали угрожать Дэнни. Мы поделили Нобелевку, но я отвечала за всю лабораторную работу… Мы были в относительной безопасности, пока о нас говорила пресса, но преследователи просто выжидали момент. Позже они напали на бедного Дэнни и сломали ему обе руки.

— Вот оно как.

— Я всегда полагала, что настоящие сумасшедшие, выступающие против науки, — это просто газетная выдумка. Обычно эти борцы за права только врывались в Лаборатории и крали животных.

Она тщательно следила за движущимися им навстречу огнями фар, вцепившись в руль узкими руками.

— Дэнни был невероятно порядочный человек. Он помещал мое имя на всех документах обязательно на первое место. Это была моя гипотеза, я проделала всю лабораторную работу, и он соблюдал этику. Он был просто ангел. Он боролся за меня и отстаивал меня, он никогда не позволял им забывать обо мне. Он везде, где мог, выставлял мои заслуги, но они следили за ним и избили, а меня полностью проигнорировали. Его жена ненавидела меня до дрожи.

— А где доктор Ярвуд сейчас? С ним можно пообщаться?

— О, он ушел из науки. Он занимается теперь банковским делом.

— Ты шутишь? Банковское дело? Он же получил Нобелевскую премию по медицине.

— Да Нобелевская теперь ничего не значит, после тех скандалов по поводу взяточничества в Швеции… Многие решили, что мы именно потому получили премию, — подумать только, женщине даже нет еще тридцати! — они затеяли настоящую травлю. Меня это не волновало, я просто наслаждаюсь лабораторной работой. Я люблю находить подтверждения гипотезам. Люблю процедуры, люблю оформлять все по правилам. Мне нравится честный и суровый труд. Еще нравится видеть все это напечатанным, когда все разложено по полочкам, все плюсы-минусы, выдержанно и строго. Тогда это знание. И это навсегда.

— Грета, ты правда любишь свою работу. Я это уважаю.

— Это очень трудно. Как только становишься известным, тебе больше не дают работать. Они проталкивают тебя по иерархии, находится миллион глупых поводов, чтобы отвлечь отдела. Это уже не имеет ничего общего с наукой. Это все означает просто возиться с вашим уже законченным творением. Вся современная система науки — только тень того, чем она была в Золотом веке — во время первой холодной войны. Но… — Она вздохнула. — Я не знаю. Со мной-то все было хорошо. Другим пришлось ведь намного хуже.

— В смысле?

— Была такая женщина Рита Леви-Монтальчини. Ты слышал о ней?

— Нет, но надеюсь услышать от тебя.

— Она тоже была нобелевским лауреатом. Еврейка, в тридцатых годах прошлого века, в Италии. Занималась нейроэмбриологией. Фашисты пытались ее отыскать, и она скрывалась в деревне в какой-то лачуге. Она сделала инструменты из проволоки, доставала для работы обычные куриные яйца… У нее совсем не было денег, и она должна была все время скрывать свое лицо, правительство буквально охотилось за ней, чтобы убить. Но она, несмотря ни на что, сумела получить нужные результаты в своей самодельной лаборатории, самые главные результаты… Она пережила войну, и она уехала. Она бежала в Америку, и ей дали действительно большую лабораторию. Она дожила до девяноста лет, стала нейрологом, знаменитым на весь мир. Она — это как раз то, о чем я говорю, эта Рита.

— Ты не хочешь, чтобы я взял руль?

— Извини, что я плачу.

— Все в порядке. Ты просто освободилась от напряжения.

Они вышли в темноте и поменялись местами в автомобиле. Он тронулся с места, с громким хрустом разбрасывая устричные раковины с обочины. Он уже давно не садился за руль. Он постарался сосредоточиться и быть внимательным. В его планы не входило разбиться. Все становилось все более интересным. В сексе у них был полный провал, но секс в любом случае — лишь часть всего остального. Он нашел подход к ней. Найти подход — именно на это он и рассчитывал.

— Оскар, ты не должен позволить им уничтожить мою Лабораторию. Я знаю, что она никогда не соответствовала тому, что из нее раздули, но это особенное место, оно не должно быть разрушено.

— Легко сказать. В принципе, может быть, это и выполнимо. Но насколько твердо ты настроена бороться? На какие жертвы ты готова?

Ее телефон зазвонил снова. Она ответила.

— Это опять твой друг, — сказала она. — Он хочет, чтобы мы ехали в заведение под названием «Убаззи». Он заказал нам столик.

— Мой друг на самом деле прекрасный человек.

Они добрались до городка Камерон и нашли ресторан. «Убаззи» оказался музыкальным заведением с некоторой претенциозностью дизайна. Ресторан работал всю ночь, и там было много туристов. Оркестр играл классические струнные квартеты. Типичная английская этническая музыка. Удивительно, сколько белых американцев пробилось в быстро развивающийся сектор классической музыки. Они, казалось, имели врожденный талант к исполнению строгой, линейной музыки, которой менее обеспокоенные этнические группы не могли соответствовать.

Фонтено зарезервировал для них столик, как для господина и госпожи Гарсия. Он находился недалеко от кухни и на достаточном расстоянии от бара, где группа техасских туристов в вечерних нарядах шумно и тупо напивалась посреди меди и зеркал. Здесь были тканевые салфетки, приличное серебро, внимательные официанты, меню по-английски и по-французски. Было уютно, и стало еще уютнее, когда прибыл сам Фонтено и занял столик около двери. Вид бдительного, собранного телохранителя, сидящего у двери и наблюдающего за всеми входящими, давал ощущение тепла и расслабленности.

— Я хочу даров моря, — заявил Оскар, изучая меню. — Хорошо бы омара. Я не ел приличного омара с тех пор, как уехал из Бостона.

— Экревисс, — сказала Грета.

— А что это такое?

— Смотри вверху второй страницы. Местная экзотика, ты должен попробовать.

— Звучит великолепно. — Он подозвал официанта и сделал заказ. Грета попросила салат из цыпленка.

Грета начала крутить в руках тонкую ножку бокала, который Оскар поспешил наполнить минеральной водой, чтобы было чем разбавлять джин.

— Оскар, что мы будем делать? Я имею в виду нас с тобой.

— О, наша связь формально неэтична, но это не имеет совершенно никакого значения, когда ты находишься вне работы. Сейчас ты вернешься в Лабораторию, а я поеду на восточное побережье. Но когда я буду снова здесь, мы организуем какую-нибудь безопасную встречу.

— Так делается в ваших кругах?

— Да, так принято. Ну скажем, так делает Президент и его любовница.

Ее брови поползли вверх.

— Леонард Два Пера имеет любовницу?

— Нет, нет, не он! Я подразумеваю старика, того, кто все еще формально Президент. У него была подружка — Памела такая-то, ты не должна знать ее фамилию… Она будет ждать, пока он благополучно не расстанется с должностью. Тогда она получит разрешение на издание книги «Все о…», ну, ароматы, белье, различные вспомогательные средства… Это ее денежная «копилка».

— А что думает об этом первая леди?

— Наверное, то же, что думают и все первые леди. Она предполагала, что станет сопрезидентом компании, а вместо этого была вынуждена в течение долгих четырех лет наблюдать, как чрезвычайные комитеты привязывают ее парня к столбу и публично потрошат как лягушку. Это в самом деле отвратительно. Знаешь, никогда не считал его хорошим политиком, но наблюдать за этой экзекуцией было жутко неприятно. Старик хорошо выглядел, когда он занял свой пост. Ему было восемьдесят два года, ну так что, Партия американского единства вся состоит из стариков, и весь правый прогрессивный блок — это люди пожилого возраста… Но эта должность буквально сломала его. Они публично перетрясли все его старые кости. Я думаю, что они могли бы использовать и давнюю тему «подружки», но учитывая, сколько у него было действительно серьезных неприятностей, громить его еще раз за сексуальную жизнь было бы уже перегибом.

— Я ничего не знала об этом.

— Люди знают. Кто-то всегда знает обо всем. «Его администрация всегда в курсе. Секретная служба знает. Это не значит, что это все обязательно должно стать общественной проблемой. Сеть действительно особая вещь, она не однородна и всегда разная. Есть, вероятно, где-нибудь кто-нибудь, к кому попали видеокадры наблюдения за Президентом и Памелой. Возможно, эти кадры кто-то из охраны обменял у папарацци на кадры со звездами Голливуда. Но все это не имеет значения. Мой отец кинозвезда, он привык к обвинениям в свой адрес, но это были всегда такие глупые вещи — однажды его обвинили, что он ударил кулаком какого-то парня в клубе игроков в поло. Но его никогда не обвиняли в том, что он на короткой ноге с бандитами. Сумасшедшие люди, у которых есть свободное время, могут найти множество сверхъестественных вещей в Сети. Но они — сумасшедшие, независимо от того, что и о ком им известно. Они не фигуры, так что они не в счет.

— И я не фигура. Я тоже не в счет?

— Не принимай это близко к сердцу. Все ваши люди не в счет. Сенатор Дугал, он был вашей фигурой в политической игре. Сейчас вы потеряли игрока, так что у вас ничего нет на игровом поле. Это политическая реальность.

— Понятно.

— Ну знаешь, ты можешь голосовать. Ты гражданин! Ты имеешь один голос! Это важно!

— Верно.

Они рассмеялись.

Сначала было консоме. Потом официант принес главное блюдо.

— Замечательный запах, — принюхался Оскар. — Есть ли у нас щипцы для колки омаров? Или, может быть, лучше молоток? — Он пристальней вгляделся в омара. — Минуточку. Это какой-то неправильный омар.

— Это экревисс.

— А что это на самом деле?

— Лангуст. Рак. Пресноводный омар.

— Вот с такими клешнями? И хвост какой-то неправильный.

— Местный вид. Естественный рак — длиной три дюйма. А это генетический продукт. Выращен по здешней технологии.

Оскар смотрел на лежащего на подстилке из желтого риса омара. Его ужин — гигантский генетический мутант. Размеры омара были невероятными. И Оскар не очень понимал, что делать. Конечно, он достаточно наелся за жизнь генетически измененных зерновых: кукурузных початков в полруки, невероятной толщины кабачков цуккини, вкусной пятнистой цветной капусты, яблок без косточек, да все они были без косточек, на самом деле… Но здесь перед ним было совершенно изуродованное животное, отваренное живьем и лежащее на блюде. Оно выглядело фантастическим, нереальным. Оно было похоже на детский воздушный шар омарообразной формы.

— Восхитительный запах, — повторил он. Телефон Греты зазвонил.

— Господи, мы можем спокойно поесть? — спросил Оскар.

Грета проглотила поддетый на вилку салат из цыпленка.

— Я отключу телефон, — сказала она.

Оскар попробовал отломить одну из вспомогательных ножек. Отваренный панцирь очищался легко, как кожица с ветки, открывая белую плоть.

— Не стесняйся, — сказала ему Грета. — Это Луизиана, ясно? Поднеси голову прямо ко рту и высасывай из нее сок.

Оркестр внезапно смолк на середине квартета. Оскар огляделся. В дверном проеме толпились полицейские.

Копы были местные, из Луизианы. Одетые в военную форму, в широкополых шляпах с наушниками и с оружием в руках. Они просачивались в ресторан. Оскар торопливо взглянул на Фонтено и увидел, что он с раздраженным видом бьет кулаком по своему телефону, стараясь при этом не привлекать к себе внимания.

— Извини, — попросил Оскар, — можно на минутку твой телефон?

Он вновь включил телефон Греты и погрузился в невероятно сложную процедуру поиска убедительного объяснения, как можно представить в луизианском участке Сети их присутствие здесь. Полицейские пробрались сквозь толпу и блокировали все выходы. Копы были в баре, один рядом с метрдотелем, еще несколько исчезли в кухне. Четверо поднимались наверх. Копы с лэптопами, копы с видео. Трое полицейских вели переговоры с менеджером.

Послышался глухой рокот вертолета, приземлившегося за стеной. Когда мотор заглох, обнаружилось, что все находящиеся в зале кричат. Затем все неожиданно замолкли.

Два громадных телохранителя в гражданском вошли в ресторан, за ними семенил краснощекий коротышка в фиолетовой пижаме и домашних тапочках.

Краснощекий влетел в ресторан, его пушистые шлепанцы заскользили по плиткам.

— ЭЙ, ПРИВЕТ, ВСЕМ! — начал выкрикивать он, слова звучали как удары литавр. — ЭТО Я!

Он взмахнул обеими руками, полы пижамы разлетелись, демонстрируя волосатый живот.

— Пардон за беспокойство! Дела, дела! Успокойтесь! Все под контролем!

— Здравствуйте, губернатор! — радостно крикнул кто-то.

— Привет, Хью! — завопил другой с таким счастливым видом, будто он всю жизнь мечтал выкрикнуть это приветствие.

На губах посетителей появились ухмылки, глаза засияли, задвигались стулья, лица радостно засветились. Им повезло. Их серая будничная жизнь приобрела цвет и смысл.

— Глядите, что мальчики тащат на кухню! — визжал губернатор. — Мы собираемся всех угостить! Народ, настоящий хороший ужин сегодня вечером! За мой счет, каждому! Правильно? Бузу, позаботься о этом! Сразу же.

— Да, сэр! — сказал Бузу, оказавшийся одним из его телохранителей.

— Дайте мне КОФЕ! — выпалил Хью. Он был низкого роста, но с широченными плечами. — Дайте мне двойной кофе! Время к ночи, добавьте туда чего-нибудь покрепче. Принесите мне demitasse! А, к черту! Давайте мне целую проклятую tasse! Кто-нибудь мне принесет две tasses? Я должен ждать всю ночь? Черт возьми, какие запахи! Ну, народ, как отдыхается?

Ответом ему были крики всеобщего одобрения.

— Ладно, ребята, не сердитесь на меня, — кричал Хью, небрежно подтягивая полы пижамы. — Не нашел приличной еды в Батон Руж, вот прилетел заморить червячка. У меня важная встреча сегодня вечером. — Он продвигался вглубь ресторана, рассекая толпу подобно линейному кораблю и приближаясь к столу Оскара. Вдруг он резко остановился, очутившись перед ними, с трясущимися руками, лоб покрыт крупными каплями пота. — Клифтон, дай мне стул.

— Да, сэр, — сказал второй телохранитель. Клифтон выдернул стул из-под стоящего рядом стола и ловко вдвинул его под задницу своего босса.

Внезапно они трое оказались сидящими лицом к лицу. При ближайшем рассмотрении голова губернатора напоминала полную луну — раздутую, светящуюся, местами со следами кратеров.

— Привет, Этьен, — поздоровалась Грета.

— Привет, petite! — К вящему раздражению Оскара, они начали быстро болтать по-французски.

Оскар посмотрел на Фонтено. Устремленный на него пристальный, укоризненный взгляд телохранителя стоил двух томов наставлений и упреков. Оскар быстро отвел глаза.

Примчавшийся официант принес кофе, высокий бокал со взбитыми сливками и порцию бурбона.

— Я голоден, — объявил Хью совсем другим, не рассчитанным на широкую публику, тоном. — Сынок, тебе достался такой сочный микроб на блюде!

Оскар кивнул.

— Обожаю сочные микробы, — сообщил Хью. — Поделись со мной каким-нибудь сладеньким кусочком.

Засучив рукава пижамы, Хью протянул вперед клещеподобные руки и стал с громким хрустом выворачивать хвост ракообразного. Он сгибал хвост, выкручивая куски белой сочащейся плоти.

— C'est bon, сынок! — Засунув кусок в рот, он впился в него зубами и порвал. — Вот этот ХОРОШ! Куда до него вашим бостонским омарам! Эй, принесите мне меню! Здесь мой друг янки, Продавец Мыла, он хочет еще кое-что заказать.

Официанты наперегонки ринулись к столу, отталкивая друг друга, каждый стремясь удостоиться чести первым их обслужить. Они столпились вокруг. Они пробирались сквозь ряды полицейских, принося воду, сливки, салфетки, масло, горячий хлеб, густой соус. Один из них развернул перед Оскаром новое меню.

— Вот что, принесите-ка пареньку джамбалайю, — прищелкнув красными пальцами и отмахнувшись от меню, скомандовал Хью. — Принесите две креветки джамбалайи. Большие жирные креветки. Нам нужны гигантские креветки, а то наша юная звезда выглядит совсем зачахшей. Девочка, тебе надо съесть еще что-нибудь, кроме салата. Женщина не может жить на одном цыплячьем салате. Скажите-ка мне вот что. Мужчина ведь должен хорошо питаться, не так ли?

— Да, губернатор, — сказал Оскар.

— А паренек-то твой совсем не ест! — Хью с хрустом раздавил красную клешню рака, зажав ее между большими пальцами. — Мистер Бомбаст. Мистер Пар-ниша Архитектор. Просто не укладывается в голове! Я переживаю о нем и о его красотке жене. Как же так, они чахнут от голода там, на далеком севере, пьют один только чертов яблочный сок! Это так меня трогает, прямо ночами не сплю!

— Мне жаль слышать, что вы обеспокоены, Ваше Превосходительство.

— Ты скажи парнишке, пусть не волнуется так сильно. Нормальный человек не может ничего добиться в Бостоне. Мы все время принимаем у себя янки, все время. Они входят здесь во вкус жизни и забывают свою проклятую грязную воду. Голодному парнише надо облегчить жизнь.

— Он начнет есть, когда солдаты получат пищу, сэр. Хью взглянул на него, решительно стиснув челюсти.

— Ладно, можешь сообщить ему от меня, сообщи ему сегодня же, что я собираюсь разобраться с его проблемой. Я понял его точку зрения. Все понял. Он может убрать эти чертовы камеры и плюнуть на этот чертов яблочный сок, потому что я буду ему покровительствовать. Я приму действенные меры, чтобы решить эту проблему.

— Я прослежу за тем, чтобы сенатор получил ваше сообщение, сэр.

— Ты думаешь, я здесь в игры играю? А, мистер Вальпараисо? Ты думаешь, я тут развлекаюсь с вами?

— Я никогда не подумал бы ничего такого, Ваше Превосходительство.

— Это хорошо. Это действительно хорошо. Знаешь что? Я любил фильмы твоего папы. — Хью повернулся и пристально поглядел через плечо. — ЧТО С ОРКЕСТРОМ? — проревел он. — УПИЛИСЬ они там, что ли? А ну, давайте музыку!

Музыканты быстро собрались и начали играть менуэт. Губернатор выхлебал demitasse, затем вновь обратил внимание на монстровидного лангуста и жадно принялся за него. Он схватил и сожрал обе клешни, а затем с видимым удовольствием начал высасывать горячий пряный сок из головы.

Официанты выставили новые тарелки с креольскими деликатесами. Оскар разглядывал окружающих. Аппетит пропал у него начисто.

— Что с тобой, милая? — спросил вдруг Хью. — Ты что-то сегодня неразговорчива.

Грета отрицательно покачала головой.

— Ты хоть поняла, зачем прибыл этот Мыльный Парень, а? Дугала больше нет, федеральные демократырвутся к кормушке. А ты чего себе надумала? Миленькая Лаборатория на сто двадцать восьмом шоссе? Кое-кто кое-чего уже наобещал тебе, так я предполагаю?

— Он не давал мне никаких обещаний, — пробормотала Грета.

— Пусть и впредь этого не делает, потому как ему ничего не удастся провернуть в Бостоне. У меня двое парней в Сенате, которые не слезут с шеи его босса. Это я построил вашу чертову Лабораторию! Я! Я знаю, что почем! Там, в Батон Руж, мы уже провели новый законопроект через Бюджетный комитет. Большое увеличение средств на «Био-Байу». Возможно, моя Лаборатория не будет столь крупной как та, где ты сейчас, но, если не прикармливать всех этих ловкачей в пятидесяти штатах, то большая Лаборатория и не нужна. Уж я-то знаю чертовы различия между нейронаукой и сучьими отродьями, что каталогизируют кузнечиков. Ты ведь знаешь, что я в этом понимаю?

— Да, Этьен, знаю.

— Это позор, что ты должна кормить на федеральные деньги еще целую свору! У такой женщины, как ты, должны быть развязаны руки! Да чего стоит одно название того, над чем ты работаешь… Блокирование передачи метилспиропедирола в экстрастритальных допаминовых рецепторах. Могу побиться об заклад, что вряд ли среди федеральных чиновников найдется хоть один, который сможет всего лишь правильно это произнести! А суть-то какая? Цифровая… Биологическая… А теперь вот когнитивная. Понятно, на что они нацелились. И не думай, что мы собираемся сидеть здесь, как те люди, что подвергались расовым гонениям в южных штатах? Мы не будем наблюдать, как свора ТУПОГОЛОВЫХ ЖИРНЫХ КОТОВ пытается ПЕРЕХИТРИТЬ НАС! Черта с два им удастся перехитрить нас! Вот так-то, сестричка!

— Этьен, я не занимаюсь когнитивными процессами, я просто нейротехник.

— Ты получила Нобелевскую премию за открытие глиальной основы внимания и утверждаешь, что не занимаешься когнитивными процессами?

— Я занимаюсь нейронами и глиальными клетками. А также нейрохимическим распространением волн. Но я не занимаюсь тем, что связано с сознанием. Это уже не наука. Это метафизика.

— Ты мыслишь на милю вглубь и всего на сантиметр вширь, дорогая. Когда это сидит за столом перед тобой и жует яблоко, тут уже не метафизика. Слушай, мы же давно знаем друг друга. Ты знаешь старину Хью, верно? Ты друг Хью, и ты можешь получить от него все, что хочешь. Что угодно! Чего захочешь!

— Я просто хочу работать в собственной Лаборатории.

— Ты получишь ее! Пошли мне спецификации! Что тебе требуется? Герметичность? Мы прорыли серные копи и соляные шахты на милю вниз, они по размерам больше, чем центр Батон Руж. Делай там себе, черт знает что захочешь! Сиди себе там в безопасности! Наука! Бесконечные горизонты! Дорогая, да о чем еще можно мечтать! И никогда не подписывай больше федеральных дотаций! Просто получай свои результаты и издавай их, и это все, что я прошу! Просто результаты и публикации.

Оскар и Грета вернулись в пляжный домик в четыре утра. Они стояли у перил и смотрели, как огни их эскорта, состоящего из шести полицейских автомобилей, исчезают в темноте.

Команда, приведенная в готовность Фонтено, тщательно охраняла вход. В дом никто не входил и не ничего не обыскивал. По крайней мере, хоть это было приятно.

— Не могу поверить! Люди подходили к нему и целовали его руки! — в очередной раз воскликнул Оскар.

— Только трое.

— Они целовали его руки! Они плакали и целовали его руки!

— Он много сделал для местных жителей, — зевая, ответила Грета. — Он дал им надежду.

Она пошла в ванную, захватив с собой дорожную сумку, и закрыла за собой дверь.

Оскар вошел в кухню и открыл дверцу холодильника. У него тряслись руки. Хью не удалось переломить его. Оскар не вышел из себя, не потерял выдержки. Нет, но он был потрясен тем, каким образом ему пришлось поплатиться за дурацкий риск на территории, где Хью пользовался огромным влиянием. Оскар нашел в холодильнике яблоко и рассеянно надкусил его. Потом прошел в комнату и сел в кресло. И тут же вновь вскочил.

— Он наводнил ресторан вооруженными жлобами, а благодарные посетители целовали его руки!

— Губернатор нуждается в телохранителях, у него опасная жизнь, — отозвалась, Грета из-за двери ванной. — Оскар, а почему он назвал тебя «Продавец Мыла»?

— А, это. Это была моя первая кампания. Биотехнологическое приложение. Мы организовали кампанию, рекламируя эмульсию для мытья посуды. Люди не думают в таком направлении, понимаешь, они считают, что раз биотехнология, то это должно быть причудливо и сложно. Но мыло — основное изделие для потребителя. Если продажа товара того же мыла дает пять процентов прибыли, то распространители начинают ломиться в твои двери…

Он замолчал. Грета, чистила зубы, она его не слушала.

Она вышла из ванной в длинной до пят фланелевой ночной рубашке. Рубашка закрывала лодыжки и имела небольшой вырез у шеи. Грета открыла дорожную сумку и вынула компактный воздушный фильтр.

— Аллергия? — спросил Оскар.

— Да. Воздух вне купола… Мне кажется, что воздух снаружи как-то странно пахнет.

Она включила фильтр. Фильтр заработал с мощным урчанием.

Оскар проверил окна, чтобы удостовериться, что они закрыты и занавешены, потом взглянул на нее. Его чувства к ней непонятно и резко изменились, как меняется море во время шторма. Оскара трясло и мутило после столкновения с губернатором. Внутри бурлило, клокотало. Он был охвачен страстью. Ему хотелось быть сильным, агрессивным, требовательным. Он изнемогал от ревности.

— Ты собираешься в этом спать?

— Да. У меня ночью всегда мерзнут ноги. Оскар отрицательно покачал головой.

— Ты не будешь спать в этом. И мы не пойдем в кровать. Мы сделаем это на полу.

Она посмотрела на пол. Там лежал качественный и красивый коврик, взятый напрокат. Она взглянула на него и вдруг покраснела до ушей.

Оскар проснулся только после восхода солнца. Он спал на коврике. Грета сняла с кровати простыню и одеяло и прикрыла его. Потом вернулась к бюро, чтобы продолжить работу за ноутбуком.

Оскар медленно оглядел потолок со следами водных потеков. Колени горели — он натер их о ковровый ворс. Спину ломило. На полу под ним холодило ноги мокрое пятно. Впервые за много недель он ощущал себя в мире с самим собой.