Даниэла Стил Перепутье

Глава первая

Дом № 2129 возвышался на Вайоминг-авеню во всем своем гордом великолепии. Его серый гранитный фасад, богато декорированный каменной резьбой, был украшен большим золотым гербом и флагом Франции, тихо парящим в порывах налетавшего легкого бриза. Это был, вероятно, последний бриз перед летним затишьем — стоял июнь. Июнь 1939 года. Последние пять лет пролетели незаметно для Армана де Вильера, посла Франции. Он сидел у себя в кабинете, окна которого выходили в сад. На один миг отсутствующий взгляд Армана задержался на фонтане, но он усилием воли заставил себя вернуться к горе бумаг на столе. Плывущий в воздухе аромат сирени мешал ему сосредоточиться на срочной работе, которой накопилось слишком много. Он уже знал, что сегодня придется сидеть в кабинете допоздна, как это часто случалось в последние два месяца, ведь он готовился вернуться во Францию. Он знал, что запрос на его возвращение уже получен, но еще тогда, в апреле, когда послу впервые сказали об этом, сердце его на мгновение болезненно сжалось. Даже теперь мысль о возвращении домой вызывала в нем смешанные чувства. То же самое он испытывал, когда покидал Вену, Лондон, Сан-Франциско и другие города, где работал прежде. Но связь с Вашингтоном оказалась еще сильнее. Везде, где бы ни служил, он пускал корни, обзаводился друзьями, и поэтому переезжать всегда было трудно. На этот раз он не переезжал, а возвращался домой.

Домой. Сколько времени прошло с тех пор, как уехал оттуда! Но теперь он был очень нужен дома. Во всей Европе чувствовалась напряженность, везде происходили перемены. Арман часто ловил себя на том, что живет только ежедневными сообщениями из Парижа, которые давали ему представление о том, что там происходит. Вашингтон, казалось, находился на расстоянии многих световых лет от проблем, осаждавших Европу, от страха, заставлявшего трепетать Францию. В этой неприкосновенной стране бояться было нечего, а вот в Европе теперь никто не чувствовал себя в безопасности.

Всего год назад все во Франции были уверены, что надвигается война, хотя многие и пытались скрыть свой страх. Но от правды не спрячешься. Он так и сказал Лиане. Когда четыре месяца назад закончилась гражданская война в Испании, стало ясно, что немцы совсем близко, их аэродром под Айруном приблизил немцев к Франции на расстояние нескольких миль. Но даже сознавая это, Арман понимал, что есть люди, которые не хотят видеть происходящего. В последние полгода Париж расслабился, по крайней мере внешне. Арман убедился в этом, когда на Пасху ездил домой, чтобы принять участие в секретном совещании в Центральном бюро; там он и был поставлен в известность, что его миссия в Вашингтоне заканчивается.

В Париже его постоянно приглашали на шикарные званые вечера, что разительно контрастировало с прошлым летом, когда Мюнхенское соглашение с Гитлером еще не было подписано. Тогда везде ощущалось невыносимое напряжение. Теперь же оно сменилось бешеным оживлением. Париж снова стал самим собой. Вечеринки, балы, оперные спектакли, шоу следовали непрерывно, словно людям казалось, что, если они будут продолжать смеяться и танцевать, война никогда не придет во Францию. Армана раздражало фривольное веселье его друзей во время пасхальных праздников, хотя он и понимал, что так они прячутся от своего страха. Вернувшись в Вашингтон, он сказал Лиане:

— Они смеются от страха. Стоит им перестать смеяться — и они завоют от ужаса и побегут прятаться.

Но смех не мог остановить приближения войны, не мог остановить медленного, но неуклонного марша Гитлера по Европе. Иногда Арману казалось, что никто не сможет остановить этого человека. Он считал Гитлера чудовищем, и хотя многие высокопоставленные лица соглашались с ним, находились и такие, кто думал, что Арман стал слишком нервным за долгие годы работы в Штатах и превращается в трусливого старикашку.

— Это жизнь в Америке сделала тебя таким, старина, — дразнил его в Париже ближайший друг. Он был из Бордо, где они с Арманом вместе росли; теперь друг стал директором трех крупнейших банков во Франции. — Не будь глупым, Арман, Гитлер никогда нас не тронет.

— Англичане не согласились бы с тобой, Бернар.

— Они такие же трусы, хотя и обожают свои военные игры. Потому-то они и влезают в заварушку с Гитлером. Им больше делать нечего.

— Какая чепуха! — Обычно Арман сохранял сдержанность, но Бернар был не первым, от кого он слышал насмешки над англичанами. Проведя в Париже неделю, он покидал его почти в ярости. Арман допускал, что американцы могут не сознавать опасности, с которой столкнулась Европа, но от своих собственных соотечественников этого не ожидал. У него был собственный взгляд на происходящее, он отчетливо видел, что угроза велика, Гитлер очень опасен, а беда может скоро обрушиться и на них.

«А может быть, — думал он по дороге домой, — может быть, Бернар и другие правы?»

Возможно, он сам слишком напуган, слишком беспокоится за свою страну. Во всяком случае, хорошо, что он возвращается во Францию. Там он сможет лучше ощущать биение ее пульса.

Лиана привыкла к сборам и переездам, поэтому спокойно восприняла новость о предстоящем отъезде. Очень внимательно выслушала она рассказ о настроениях в Париже. Она была умна и за годы жизни с Арманом научилась хорошо разбираться в международной политике. Она очень многое узнала от него, с самого начала совместной жизни стараясь как можно лучше понять его взгляд на вещи. Лиана была еще очень молода и жадно стремилась узнать все о его жизни и работе, о странах, куда его назначали, о его взаимоотношениях с различными политическими деятелями. Он улыбался про себя, вспоминая последние десять лет. Как губка, она жадно впитывала каждую капельку информации.

Теперь у нее появились собственные взгляды, и она часто не соглашалась с мужем; даже когда их точки зрения совпадали, она подчас тверже отстаивала свою позицию. Одно из самых яростных столкновений между ними произошло несколько недель назад, в конце мая, из-за парохода «Св. Людовик», который с 937 евреями на борту, высланными из Гамбурга, направлялся в Гавану. В Гавану эмигрантов не пустили, и они были обречены на голодную смерть из-за того, что корабль не мог войти в порт. Многие пытались помочь эмигрантам найти пристанище — ведь в противном случае им пришлось бы вернуться в Гамбург, где их ожидала верная гибель. Лиана говорила о них с президентом, воспользовавшись тем, что знает его лично, но все оказалось безрезультатным. Американцы отказались принять беженцев, и Арман видел, как рыдала Лиана, когда все ее усилия, так же как усилия других, ни к чему не привели. С корабля сообщали о том, что эмигранты скорее разом покончат жизнь самоубийством, нежели вернутся в Гамбург. Наконец Франция, Англия, Голландия и Бельгия проявили милосердие и согласились принять эмигрантов. Ссора между Арманом и Лианой не утихала. Впервые в жизни она разочаровалась в своей собственной стране, и ее гневу не было предела.

Арман также от всей души сочувствовал беженцам, он полностью разделял позицию Лианы, но все-таки считал, что у Рузвельта, видимо, были свои причины, чтобы отказать принять евреев-беженцев. А Лиану сердило именно то, что Арман был готов принять позицию Рузвельта, ей казалось, что ее предали. Она считала Америку страной богатства и изобилия и родиной свободы. Муж пытался объяснить ей, что частное мнение — это одно, а позиция правительства — совершенно другое, и что иногда президенту приходится принимать жесткие решения, и нельзя осуждать его за это. Важно то, что людей удалось спасти.

Несколько дней Лиана не могла успокоиться. Уже после того, как конфликт разрешился, она имела длинную и даже несколько резкую беседу с первой леди Америки, женой президента Рузвельта. Миссис Рузвельт разделяла чувства Лианы. Она приняла судьбу пассажиров «Св. Людовика» так же близко к сердцу, но так и не смогла убедить мужа изменить решение. Соединенные Штаты должны уважав свои законы, а количество немецких евреев-эмигрантов превышало годовую квоту. Миссис Рузвельт напомнила Лиане, что в конце концов для беженцев все кончилось благополучно.

После этого случая Лиана осознала всю тяжесть положения людей в Европе, она вдруг по-новому поняла, что происходит там, вдали от вашингтонских дипломатических обедов. И твердо решила вернуться с Арманом во Францию.

— Тебе не грустно покидать родину, дорогая?

Они сидели за тихим семейным обедом, он смотрел на нес с нежностью. Лиана покачала головой.

— Я хочу узнать, что происходит там, в Европе, Арман. Здесь мы так далеки от всего этого.

Лиана улыбнулась ему, в этот миг она любила его даже больше, чем прежде. Случай со «Св. Людовиком» был окончательно забыт. В конце концов, они провели вместе десять необыкновенно счастливых лет.

— Ты действительно думаешь, что скоро начнется война?

— Но не в твоей стране, дорогая.

Арман никогда не упускал повода напомнить ей, что она американка. Он считал, что она должна сохранить чувство Родины, чтобы ее не подавляли ею взгляды и его связи с Францией В конце концов, она была отдельной самостоятельной личностью и имела право на собственное мнение. До сих пор их точки зрения по всем вопросам совпадали, а возникающие время от времени разногласия, казалось, только укрепляли их любовь. Он уважал ее мнение так же, как и свое собственное, и восхищался упорством, с каким она отстаивала то, во что верила. Она была сильной и умной женщиной. Он относился к ней с большим уважением с того самого дня, когда в Сан-Франциско познакомился с ней, тогда еще пятнадцатилетней девушкой. Она казалась восхитительным ребенком небесной красоты, но при этом обладала обширным кругозором и удивительной для такой юной девушки мудростью, которой была обязана уединенной жизни со своим отцом, Гаррисоном Крокеттом, владельцем крупнейшей пароходной компании.

Арман хорошо помнил, как увидел ее впервые в саду консульства в Сан-Франциско — в белом льняном летнем платье и большой соломенной шляпе. Она молча слушала кого-то из взрослых и вдруг повернулась к нему с сияющей улыбкой, говоря что-то на безупречном французском. Отец очень ею гордился.

Арман улыбнулся, вспомнив отца Лианы. Гаррисон Крокетт был очень своеобразный человек. Суровый и в то же время мягкий, красивый и благородный, он посвятил жизнь своей единственной дочери и делу, в котором добился блестящих успехов. Он преуспел в жизни.

Они познакомились ближе на неофициальном обеде, устроенном предыдущим консулом перед отъездом из Сан-Франциско в Бейрут. Арман знал, что Крокетт туда приглашен, но был уверен, что тот не придет. Большую часть времени Гаррисон Крокетт проводил в стенах своей каменной бродвейской крепости, выходившей окнами на залив. Его брат Джордж, один из самых знаменитых в Сан-Франциско холостяков, пользовался популярностью благодаря не столько своему обаянию, сколько своим связям и громадному успеху брата. Но, к невероятному удивлению собравшихся, Гаррисон на обед явился. Он разговаривал мало и скоро ушел, однако успел очаровать Одиль, жену Армана. Крокетт произвел на нее такое сильное впечатление, что она решила во что бы то ни стало пригласить его с дочерью на чай. Во время обеда Гаррисон рассказывал Одиль о дочери. Особенно он гордился тем, как она владеет французским. С довольной улыбкой он сказал, что она «необыкновенная девушка». Когда Одиль передала мужу эти слова, Арман не смог сдержать улыбки.

— Похоже, что дочь — его единственная слабость. Он выглядит совершенно бесчувственным, — заметил он.

Но Одиль не соглашалась с ним.

— Нет, Арман, ты ошибаешься. По-моему, он очень одинок. И безумно любит дочь…

Одиль была недалека от истины. Вскоре они узнали, что много лет назад Крокетт потерял девятнадцатилетнюю жену, в которой души не чаял.

Всю жизнь Гаррисон был занят своей пароходной империей. Лишь однажды он подумал о женитьбе и сделал превосходный выбор.

Арабелла Диллингхэм Крокетт была блестящей красавицей. Чета Крокеттов давала самые грандиозные балы в городе. Арабелла проплывала через залы построенного для нее огромного дворца, сверкая рубинами, привезенными специально для нее с Востока, бриллиантами величиной с яйцо и диадемой от Картье на золотых локонах. Своего первенца они ждали как Второго пришествия. Однако, несмотря на присутствие врача, которого Гаррисон выписал из Англии, и двух акушерок, Арабелла умерла при родах, оставив на его руках новорожденную девочку, на которую он перенес свое обожание.

Первые десять лет после смерти жены Гаррисон выходил из дома только по делу — когда шел к себе в контору. Пароходство Крокетта стало самым крупным в Штатах, его торговые суда перевозили грузы на восток, а два красавца лайнера совершали рейсы на Гавайи и в Японию. Кроме того, пассажирские суда Крокетта курсировали вдоль Западного побережья Соединенных Штатов.

Крокетта интересовали только его корабли и его дочь. Почти десять лет он не встречался ни с кем из своих старых друзей и поддерживал отношения только с братом, поскольку они вместе вели дела. Когда Лиане исполнилось десять, он решил отвезти ее на каникулы в Европу и показать Париж и Берлин, Рим и Венецию. Когда в конце лета они вернулись домой, он потихоньку начал снова вспоминать друзей. Эра роскошных балов во дворце на Бродвее миновала, но Гаррисон начал понимать, что дочь одинока и нуждается в обществе своих сверстников. И он решился вновь открыть свои двери. Вся жизнь в доме сконцентрировалась вокруг Лианы: кукольные спектакли, походы в театр, поездки на озеро Тахо, где он купил симпатичный летний дом. Гаррисон Крокетт жил только ради своей обожаемой Лианы Александры Арабеллы.

Ее назвали в честь обеих покойных бабушек и матери, все три женщины были красавицами, и в Лиане как бы соединились очарование и прелесть их всех. Она вызывала восхищение. Жизнь в роскоши нисколько не испортила Лиану. Она продолжала оставаться простой, открытой, спокойной и не по годам разумной. Многие годы она провела наедине с отцом, прислушиваясь к его беседам с братом о пароходах и о политике тех стран, в порты которых его пароходы заходили. Сказать по правде, в обществе отца она была счастливее, чем со своими сверстниками. Когда она подросла, он стал повсюду брать ее с собой. Так, весенним днем 1922 года она попала в консульство Франции.

Де Вильеры влюбились в нее сразу. В результате завязалась дружба между семьями де Вильеров и Крокеттов, которая в следующие три года только окрепла. Они часто путешествовали вчетвером. Арман и Одиль любили останавливаться в доме Крокеттов на озере Тахо, плавали с Лианой на Гавайи на пароходе Крокетта, а однажды Одиль даже взяла ее с собой во Францию. Одиль стала для девочки второй матерью. Гаррисон был счастлив, видя, что его дочь опекает женщина, которую он уважает и любит. Между тем Лиане почти исполнилось восемнадцать.

Следующей осенью Лиана поступила в Миллз-колледж. Одиль чувствовала себя плохо — она страдала от постоянной боли в спине, у нее появилось отвращение к еде, частые лихорадки и, наконец, ужасающий кашель, не прекращавшийся несколько месяцев. Сначала доктора не могли сказать ничего определенного, и Арман считал, что Одиль просто тоскует по родине. Он стал подумывать, не отправить ли ее во Францию. Однако фантазии такого рода были ей совершенно несвойственны, и Арман настоял, чтобы ее осмотрели лучшие о врачи города. Он собирался отвезти ее в Нью-Йорк на консультацию к знаменитому врачу, которого рекомендовал Гаррисон, но вскоре выяснилось, что Одиль не сможет вынести такой поездки. Ей сделали операцию, в ходе которой стало ясно, что метастазы распространились по всему телу Одиль де Вильер. Эту ужасающую новость Арман рассказал на следующий день Крокетту. В его глазах стояли слезы.

— Я не могу жить без нее, Гарри, не могу, — повторял он.

Гаррисон медленно кивнул, сам едва сдерживая слезы. Он слишком хорошо помнил боль, которую восемнадцать лет назад пережил сам. По иронии судьбы Арману было сейчас столько же, сколько Гаррисону, когда он потерял Арабеллу, — сорок три.

Арман и Одиль были женаты двадцать лет, и он не мог представить жизнь без нее. Но в отличие от Гаррисона у них не было детей. Начиная совместную жизнь, они хотели иметь двоих или троих, но Одиль так и не удалось забеременеть, и постепенно они смирились с отсутствием детей. Со временем Арману стало казаться, что так даже лучше: ему ни с кем не приходится делить Одиль. Все эти двадцать лет между ними сохранялась атмосфера медового месяца. И теперь вдруг его мир рушился.

Сначала Одиль не знала, что у нее рак, а Арман всеми силами старался от нее это скрыть, но скоро она обо всем догадалась сама и поняла, что конец близок. В марте она умерла на руках у Армана. Как раз в тот день Лиана пришла к ней с букетом желтых роз. Она просидела у постели больной несколько часов. Одиль излучала почти неземное смирение. Когда Лиана встала, чтобы уйти, Одиль прикоснулась к ней с такой нежностью, словно хотела этим выразить всю свою любовь. Лиана на миг остановилась у двери, стараясь подавить рвущиеся из груди рыдания, и в этот момент Одиль взглянула ей прямо в глаза.

— Позаботься об Армане, когда меня не будет, Лиана. Ты добра и щедра душой.

Одиль хорошо знала Гаррисона; она понимала, что именно дочь не дала ему ожесточиться, — Лиана будто обладала умением смягчать сердца тех, кто оказывался с ней рядом.

— Арман любит тебя, — сказала Одиль, улыбаясь, — вы с отцом будете ему очень нужны, когда я уйду.

Она говорила о своей смерти, как о путешествии. Лиана все еще старалась скрыть правду от себя самой. Одиль же хотела подготовить Лиану и Армана к предстоящей потере. Арман пытался заставить ее забыть правду, заводя разговоры о поездке в Биарриц, где они были так счастливы в молодости, о круизе на яхте вдоль побережья Франции и о путешествии на Гавайи на одном из кораблей Крокетта. Но Одиль снова и снова возвращала его к реальности, к тому, что должно произойти и произошло той же ночью, после того как она попрощалась с Лианой.

Одиль завещала, чтобы ее похоронили в Америке, а не везли во Францию. Она не хотела, чтобы Арман совершал это горестное путешествие в полном одиночестве. Ее родителей уже не было в живых, как и родителей Армана. И теперь она жалела только о том, что у них с Арманом не было детей, которые были бы рядом с ним. Это она доверила Лиане.

Первые месяцы после похорон стали для Армана кошмаром. Он кое-как продолжал выполнять свои обязанности консула. Несмотря на тяжелую утрату, ему приходилось принимать высокопоставленных лиц, приезжавших в Сан-Франциско, устраивать дипломатические обеды. Лиана помогала ему, заботясь о нем так же, как привыкла заботиться об отце. Тем летом Гарри-сон редко видел ее на озере Тахо, она отказалась даже от путешествия во Францию. Она помнила обещание, данное Одиль, и старалась быть достойной возложенной на нее миссии.

Время от времени Гаррисон внимательно присматривался к дочери, стараясь разглядеть, не скрывается ли за ее заботой об Армане нечто большее. Понаблюдав за ней некоторое время, он решил, что, пожалуй, то, что она делает для Армана, помогает ей справиться с чувством утраты. Смерть Одиль стала для Лианы страшным ударом. Своей матери она не знала, и в ее душе всегда жила потребность иметь женщину-друга, с которой она могла бы говорить о том, о чем не могла заговорить ни с отцом, ни с дядей, ни с друзьями. Пока она была ребенком, ее окружали гувернантки и няни. Друзей у нее было мало, а женщины, с которыми иногда проводил время Гаррисон, никогда не появлялись в его доме. Одиль заполнила этот вакуум; с ее уходом снова открылась брешь, которая, подобно ране, вызывала постоянную ноющую боль, и эта боль стихала только тогда, когда Лиана делала что-то для Армана. Она как бы вновь оказывалась рядом с Одиль.

К концу лета Арман и Лиана стали постепенно приходить в себя. Прошло уже полгода со дня смерти Одиль. Оба они хорошо запомнили один сентябрьский день. Они сидели в саду консульства, глядя на розы, и, кажется, впервые без слез разговаривали об Одиль. Арман даже вспомнил какую-то забавную историю из их совместной жизни, и Лиана смеялась. Они вместе, помогая друг другу, пережили горе. Арман протянул руку и сжал длинные, нежные пальцы Лианы. В его глазах блеснули слезы.

— Спасибо тебе, Лиана.

— За что? — Она попыталась сделать вид, что ничего не понимает, хотя, разумеется, прекрасно понимала, что он имеет в виду, — ведь он так же много сделал и для нее. — Не говори глупостей.

— Я очень благодарен тебе.

— Просто мы были очень нужны друг другу Без нее все так изменилось…

Он задумчиво кивнул.

Лиана вернулась на озеро Тахо, чтобы провести там последние две недели каникул. Увидев дочь, Гаррисон немного успокоился. Его сильно волновало то, что она постоянно помогает Арману. Ведь она и так слишком много времени уделяла заботе о самом Гаррисоне. Одиль де Вильер не раз убеждала его, что Лиана не может жить только заботами об одиноком мужчине. В ее возрасте нужны развлечения. Год назад девушка собиралась начать выходить в свет, но, когда Одиль заболела, Лиана отказалась от светской жизни.

Теперь Гаррисон снова заговорил об этом, ведь траур кончился, и вечера дебютанток пойдут ей на пользу. Лиане все это казалось глупым и смешным — придется потратить кучу денег на наряды, танцы и вечеринки — напрасное расточительство. Гаррисон удивленно смотрел на дочь. Она была одной из самых богатых женщин Калифорнии, наследницей «Пароходных линий Крокетта»; он просто был не в состоянии себе представить, как мысль о расходах могла прийти ей в голову.

В октябре, когда начались занятия в колледже, Лиана уже не могла так же часто помогать Арману в организации дипломатических обедов. Да он и Сам уже мог справиться, хотя горечь утраты все еще давала о себе знать. Он признался в этом Гаррисону, когда они вместе сидели за ленчем в клубе.

— Не буду лгать, Арман, — Гаррисон посмотрел на него поверх бокала. — Это так сразу не пройдет. Это не пройдет никогда, но будет уже не так, как сначала. Ты станешь вспоминать какие-то ее слова… платья… запах… Но по утрам ты уже не будешь просыпаться с ощущением, будто тебя завалили камнями.

Он слишком хорошо знал, о чем говорит. Официант наполнил ему второй бокал.

— Слава Богу, тебе не придется переживать весь этот ужас снова.

— Без твоей дочери я бы пропал. — Арман мягко улыбнулся. Он не умел выразить словами, как много сделала для него эта девочка и как она ему стала дорога.

— Она очень любила вас обоих, Арман. Это помогло ей пережить потерю Одиль.

Гаррисон был человеком мудрым и осторожным. Он давно подозревал, что ни Арман, ни Лиана еще не поняли за эти шесть месяцев, насколько они нужны друг другу. Между ними возникла какая-то сильная внутренняя связь. Гаррисон заметил это, когда однажды в воскресенье Арман приехал на Тахо, но оставил свои мысли при себе. Он понимал, что его догадки могут напугать их, особенно Армана, которому может показаться, что он предает Од иль.

Армана очень забавляло беспокойство, с которым Гаррисон ожидал выхода Лианы в свет. Он прекрасно знал, что саму Лиану это заботит куда меньше. Она согласилась поехать на вечер дебютанток, только чтобы доставить удовольствие отцу. Лиана всегда была послушной дочерью, что очень нравилось Арману. К тому же это было не слепое, бездумное послушание. Она просто старалась не огорчать других людей своими поступками. Она предпочла бы вовсе не ехать на этот вечер, но, зная, как сильно это огорчит отца, согласилась.

— Сказать по правде, — вздохнул Гаррисон, откидываясь на спинку стула, — мне кажется, она просто переросла все эти вечеринки.

Действительно, Лиана сильно повзрослела за последний год. Ей так долго приходилось поступать и думать как взрослой, что ее уже было трудно представить в компании хихикающих девиц, впервые приехавших на бал.

Предположения Гаррисона полностью подтвердились. Другие девушки входили в зал краснея, они нервничали, изо всех сил старались добиться комплиментов. Лиана же неторопливо плыла по залу, опираясь на руку отца, царственно величавая в своем белом бархатном платье, с золотистыми волосами, переплетенными жемчужными нитями. У нее была осанка молодой королевы, а голубые глаза сверкали. Восхищенный и взволнованный Арман следил за каждым ее движением.

Бал, который Гаррисон устроил для нее во дворце на Маркет-стрит, был одним из самых блестящих. Лимузины подавались прямо к парадному подъезду. На всю ночь были наняты два оркестра, шампанское привезли из Франции. На Лиане было белое бархатное платье, отороченное горностаем. Платье, как и шампанское, выписали из Франции.

— Сегодня, дружок, ты выглядишь совсем как королева. — Лиана и Арман плыли в медленном вальсе. Он был здесь в качестве гостя Гаррисона. Лиану сопровождал сын одного из старых друзей отца, но она находила его глуповатым и скучным и была рада отдохнуть от него.

— Я чувствую себя неловко в этом платье, — сказала она с усмешкой. На миг она как будто снова стала пятнадцатилетней девочкой, и у Армана тоскливо сжалось сердце. Ему вдруг остро захотелось, чтобы Одиль была рядом, чтобы она тоже видела Лиану радовалась вместе с ними, пила шампанское Но миг прошел, и он вернулся к Лиане.

— Все-таки очень милый вечер, правда? Папа потратил так много сил… — сказала она, подумав про себя: «…и так много денег». Ей всегда было немного неприятно, что он так тратится на нее, но она не возражала, ведь это доставляло отцу радость. — Тебе нравится здесь, Арман?

— Мне никогда не было так хорошо, — улыбаясь, ответил он с такой галантностью, что она рассмеялась.

Обычно он обращался с ней как с ребенком, как с младшей сестрой или любимой племянницей.

— Это так на тебя непохоже.

— Да? Что ты имеешь в виду? Разве раньше я был грубым?

— Нет, но обычно я от тебя слышу, например, что дала дворецкому не те вилки, или что Лимож — это слишком официально для ленча… или…

— Перестань, хватит! Неужели я только это и говорю тебе?

— До последнего времени. И мне, признаться, этого не хватает. У тебя все хорошо?

— Далеко не так хорошо, как раньше. Другие даже не понимают, какой Лимож я имею в виду…

Он на мгновение задумался. Их разговор очень напоминал разговор мужа и жены; но не может же он представить себе Лиану своей — женой… или может? Или он настолько привык к заботе и поддержке Одиль, что теперь ждет того же от Лианы? Как это все же странно, хотя, если подумать, еще более странно, что Лиана и впрямь играла эту роль все эти месяцы. Он вдруг отчетливо понял, как ему не хватает ее теперь, когда она вернулась в колледж, не хватает не столько ее помощи, сколько разговоров с ней после обеда или утром по телефону.

— О чем это ты задумался? — Она слегка поддразнивала его, а он вдруг почувствовал себя ужасно неуклюжим рядом с этой хрупкой девушкой.

— Я подумал, что ты права. Я просто грубиян.

— Не смеши меня. На следующей неделе вся эта чепуха закончится, и я снова буду помогать тебе.

— Разве тe6e больше нечем заняться? — Он удивился. У такой красавицы должна быть куча поклонников. — Неужели никого — ни близких друзей, ни большой любви?

— Наверное, у меня иммунитет.

— Как интересно. Значит, тебе сделали прививку?

Начался новый танец, но они, как не без удовольствия заметил Гаррисон Крокетт, продолжали танцевать вместе.

— Расскажите мне про ваш иммунитет, мисс Крокетт.

— Возможно, я слишком долго жила с отцом. Я хорошо понимаю, что такое мужчина. Арман громко рассмеялся.

— Какое шокирующее заявление!

— Вовсе нет. — Она тоже рассмеялась. — Просто я знаю, что значит вести дом, подавать кофе по утрам и ходить на цыпочках, когда он является домой со службы в плохом настроении. Мне трудно воспринимать серьезно всех этих юнцов с их глупым романтизмом. Пройдет десять лет, и они будут возвращаться домой такими же раздраженными, как мой отец, и точно так же будут переругиваться за завтраком с женами. Я просто не могу слушать без смеха все их романтические бредни. Я прекрасно знаю, что с ними станет потом. — Она улыбнулась ему, как умудренная опытом старушка.

— Ты права, Лиана. Ты слишком много повидала. — Ему в самом деле стало грустно. Он вспомнил все те романтические «бредни», которыми была наполнена их жизнь с Одиль, когда ей исполнилось двадцать один, а ему — двадцать три. Тогда они верили каждому сказанному слову и пронесли эту веру через все трудности, разочарования и войну. А Лиана уже отчасти утратила юношескую свежесть восприятия жизни. Но все же придет время — и появится человек, возможно, он будет старше других, в кого она сможет влюбиться; и тогда она поймет, что настоящее чувство сильнее прозы жизни.

— А теперь о чем ты думаешь?

— Я думаю, что когда-нибудь ты полюбишь и тогда все изменится.

— Может быть. — Он видел, что не убедил ее Танец закончился, и Арман отвел Лиану к ее друзьям.

В ту неделю между ними произошло что-то странное. Когда Арман снова увидел Лиану, он почувствовал, что смотрит на нее другими глазами. Внезапно она стала казаться ему куда более женственной. По сравнению с ней другие девушки выглядели просто детьми. Он вдруг почувствовал себя с ней неловко. Ведь он так долго не принимал ее всерьез, считая просто очаровательным ребенком. В день своего двадцатилетия она выглядела более зрелой, чем когда-либо: на ней было муаровое платье лилового цвета, и от этого волосы ее отливали золотом, а глаза казались темно-синими.

Арман вздохнул почти с облегчением, когда после своего дня рождения Лиана на все лето уехала на озеро Тахо. Она больше не помогала ему в консульстве, да он и не хотел этого. Он встречался с ней только на званых обедах, которые давал ее отец, а это случалось редко.

Все лето Арман усилием воли удерживал себя вдали от Тахо, пока наконец Гаррисон не настоял, чтобы он приехал к ним на День труда. Увидев Лиану, Арман мгновенно понял то, о чем Гаррисон уже давно догадался, — он был глубоко и страстно влюблен в девушку, которую знал еще ребенком. Прошло уже полтора года с того дня, как умерла Одиль, и, хотя он все еще тосковал по ней, его мысли теперь были заняты Лианой. Он не мог отвести от нее глаз, а когда теплой летней ночью они пошли танцевать, он с такой поспешностью отвел ее обратно к столу, будто не мог больше находиться близко к ней, не заключив ее в объятия. Она как будто не замечала его состояния — прыгала возле него на пляже, лежала на песке, вытянув длинные ноги, весело болтала, рассказывая смешные истории. Она казалась более оживленной и прелестной, чем когда-либо. Но к концу уик-энда Лиана вдруг стала ощущать на себе его взгляд, почувствовала его настроение и притихла, как бы поддаваясь тем же чарам.

Лето кончилось, все вернулись в город, а Лиана в колледж. Несколько недель Арман боролся с собой, пока, наконец, не понял, что больше не выдержит, и позвонил ей. Он хотел просто поздороваться и узнать как дела, но стоило ему услышать ее болезненно слабый голос, как в нем мгновенно вспыхнула острая тревога за Лиану. Девушка пыталась убедить Армана, что все в порядке, но на самом деле все эти дни она страдала почти так же, как и он. Она не могла разобраться в своих чувствах и не знала, как поступить. Ей казалось, что она виновата перед Одиль, но поделиться сомнениями с отцом она не решалась. Она была безумно влюблена в Армана. Но ему уже исполнилось сорок пять, а ей еще не было и двадцати одного. Он недавно похоронил жену, женщину, которую Лиана горячо любила и уважала. Она все еще помнила прощальные слова Одиль: «Позаботься об Армане… Ты будешь нужна ему…». Но теперь она уже не так нужна ему, и, конечно же, Одиль имела в виду совершенно иную заботу.

Следующие три месяца прошли в ужасных мучениях. Лиана почти забросила занятия в колледже, а Арману казалось, что хон сойдет с ума в своем кабинете. Они встретились на рождественском вечере, который устроил Крокетт, и к Новому году отказались, наконец, от борьбы. Однажды вечером, когда они вдвоем возвращались с праздничного ужина, он не смог больше сдерживаться и в порыве чувств высказал ей все. Ее чувства излились с такой же силой. С этого дня они встречались каждую неделю на уикэндах, выбирая тихие места, чтобы не стать предметом сплетен. Наконец, Лиана решилась поговорить с отцом. Она ожидала натолкнуться на сопротивление, даже на гнев, но услышала в ответ удовлетворенный вздох облегчения.

— Наконец-то до тебя дошло! Я-то это знаю уже два года. — Он смотрел на нее сияющими глазами.

— Ты знал? Но как ты догадался?

— Просто я сообразительнее тебя.

Но он хорошо понимал, через что им пришлось переступить. Они боролись со своим чувством, потому что слишком уважали прошлое. Гаррисон знал, что ни один из них не смотрит на вещи слишком просто, их разница в возрасте его не беспокоила. Лиана была необычной девушкой — он не мог представить дочь счастливой со сверстником. Саму ее так же совершенно не трогало то обстоятельство, что Арман на двадцать четыре года старше, и хотя Арман поначалу немного беспокоился, скоро и он перестал придавать значение таким пустякам. Он обожал ее и спешил со свадьбой. Ему казалось, что он заново родился. В день, когда Лиане исполнился двадцать один, они объявили о помолвке. Гаррисон устроил великолепный прием. Казалось, мечта превратилась в жизнь, но прошло две недели, и Арман получил известие, что срок его службы в Сан-Франциско заканчивается. Его отправляли в Вену в качестве посла Франции. Ехать следовало немедленно. Лиана и Арман решили было поторопиться со свадьбой, но Гаррисон решительно воспротивился этому. Он хотел, чтобы Лиана закончила курс в колледже, а это означало, что свадьба отодвинется на целый год. Лиана была совершенно убита, но она привыкла подчиняться отцу. Влюбленные согласились как-нибудь прожить этот год, встречаясь при каждой возможности и ежедневно посылая друг другу письма.

Это был трудный год, но они выдержали, и 14 июня 1929 года Арман де Вильер и Лиана Крокетт обвенчались в соборе Святой Марии в Сан-Франциско.

Арман приехал на эту «свадьбу года», как назвали ее газеты Сан-Франциско, из Вены. Медовый месяц молодые провели в Венеции, затем вернулись в Австрию, где Лиана была представлена как супруга посла Франции. Она удивительно легко вошла в эту роль. Арман старался во всем помогать ей, но она едва ли нуждалась в его помощи. Имея опыт жизни с отцом и помощи Арману после смерти Одиль, Лиана знала, что делать. Дважды за первые полгода их навещал отец. У него не было дел в Европе, но он очень тосковал по дочери. Когда он приехал во второй раз, Лиана не могла скрыть от него известие, которое, как она и опасалась, произвело на Гаррисона очень тяжелое впечатление. Лиана ждала ребенка. Гаррисона охватил ужас. Он убеждал Армана, что Лиана не должна вставать с постели, что нужно отвезти ее в Америку, нанять лучших докторов и тому подобное. Он не мог забыть ужасной смерти матери Лианы.

Возвращаясь домой, Гаррисон не находил себе места от волнения. Лиана каждый день писала отцу, стараясь убедить его, что все идет хорошо. В мае, за шесть недель до предполагаемого срока родов, Гаррисон снова приехал к ним. Он чуть не свел всех с ума своим беспокойством, но у Лианы все-таки не хватило духу отправить его обратно, в Штаты. Когда начались роды, Арману пришлось больше заниматься Гаррисоном, чем Лианой. К счастью, ребенок появился на свет быстро. В 5.45 вечера в венском госпитале родилась крепкая, ангельски прелестная девочка с белокурыми волосиками, круглыми щечками и маленьким розовым ротиком. Когда три часа спустя Гаррисон пришел навестить Лиану, он увидел, что она весело сиди г за ужином, как будто провела вечер в Опере с друзьями. Он не мог поверить своим глазам. Арман тоже смотрел на жену так, будто она сотворила чудо. Он любил ее, как никогда, и благодарил Бога за эту новую жизнь, о которой он и не мечтал раньше. Он был совершенно без ума от ребенка.

Когда два года спустя в Лондоне родилась их вторая дочь, Арман был точно так же взволнован и счастлив. На этот раз они уговорили Крокетта остаться в Сан-Франциско, пообещав немедленно сообщить о рождении ребенка. Своей первой дочери они дали имя Мари-Анж Одиль де Вильер. Оба они решили, что Одиль это было бы приятно. Вторую девочку, к несказанной радости Гаррисона, назвали Элизабет Лиана Крокетт де Вильер.

Отец Лианы приехал в Лондон на крестины. Он смотрел на внучку с таким обожанием, что окружающие не могли сдержать улыбку. Но все-таки его вид встревожил Лиану. Ему было уже шестьдесят восемь, и хотя он всю жизнь обладал отменным здоровьем, теперь выглядел старше своих лет. Лиана с тяжелым сердцем проводила его на корабль. Она сказала об этом Арману, но тот был слишком занят сложными переговорами с Австрией и Англией. Впоследствии он очень сожалел, что не придал значения словам жены. Гаррисон Крокетт умер от сердечного приступа на корабле по дороге домой.

Лиана полетела в Сан-Франциско, оставив детей с Арманом. Боль утраты стала почти непереносимой. Стоя у гроба отца, Лиана поняла, что без него ее жизнь уже никогда не будет прежней. Дядя Джордж собирался переехать в дом Гаррисона и занять его место в пароходстве. Но дядя напоминал тусклую маленькую звездочку на небосклоне рядом со сверкающей звездой Гаррисона. Лиана нисколько не жалела, что уезжает из Сан-Франциско и не увидит, как дядя переезжает в их дом. Она не хотела видеть, как грубый, сварливый старый холостяк водворяется в отцовском доме и все меняет на свой лад. Через неделю она уехала из Сан-Франциско. Ее горе можно было сравнить разве что с тем, что она чувствовала, когда умерла Одиль. Утешала лишь мысль, что скоро она вернется домой к Арману, к детям, снова окунется в полную забот жизнь супруги посла. С этого дня она перестала скучать по родине. С Америкой ее связывал отец, с его уходом эта связь оборвалась. Отец оставил ей крупное состояние, но это было слабым утешением. Единственное, что осталось у нее в жизни, — это семья: муж и дочери.

Два года спустя они покинули Лондон. Армана назначили послом в Вашингтоне. Впервые за пять лет, не считая поездки на похороны отца, Лиана возвращалась в Соединенные Штаты. Началась лучшая эпоха в их совместной жизни. Арман с увлечением работал на новом посту, Лиана осваивала не менее важные обязанности жены посла. Впоследствии они вспоминали те годы с нежностью. Только одно обстоятельство омрачило тогда их жизнь: после трудного морского путешествия через Атлантику у Лианы начались преждевременные роды. Ребенок, на этот раз мальчик, родился мертвым. Пережив удар, они вернулись к прежней жизни — к роскошным обедам в посольстве, блестящим вечерам в обществе ведущих государственных деятелей, приемам в Белом доме. Именно в те годы они познакомились и подружились с известными политиками. И это сделало жизнь еще более насыщенной и интересной. И теперь было трудно поверить, что жизнь в Вашингтоне подходит к концу.

В Европе им, как и их девочкам, будет очень не хватать вашингтонских друзей. Мари-Анж было девять лег, Элизабет — семь. В Вашингтоне они пошли в школу, и хотя обе великолепно говорили по-французски, все-таки переезд в Европу будет для них большим испытанием. В Европе уже пахло войной, и один Бог знает, что ждет их там Арман твердо решил при первых же признаках отправить Лиану с девочками обратно в Штаты, в Сан-Франциско, где Лиана сможет поселиться в старом доме Гаррисона Крокетта. По крайней мере, там они будут в безопасности. Но пока думать об этом рано. Пока, насколько Арману известно, во Франции — мир, хотя никто не знает, сколько он продержится.

Сейчас ему нужно было срочно подготовить посольство к приезду своего преемника, и он вернулся к лежащим перед ним бумагам. Пробило десять, когда Арман наконец поднял голову от стола. Он встал и расправил плечи. Последнее время Арман чувствовал себя усталым, даже старым, хотя для пятидесяти шести лет он жил даже слишком насыщенной жизнью.

Он запер кабинет, кивнув на прощание двум дежурившим в холле охранникам, открыл дверь( лифта, на котором обычно поднимался в свою квартиру, вздохнул и с усталой улыбкой вошел в кабину. После трудного дня он всегда с особым чувством возвращался домой, к Лиане. О такой жене, как она, любой мужчина мог бы только мечтать. Все эти десять лет она была любящей, преданной, понимающей и терпеливой. Кроме того, она обладала замечательным чувством юмора.

Лифт дошел до пятого этажа и остановился. Арман открыл дверь и оказался в отделанном мрамором холле. Отсюда начинался коридор, ведущий в его кабинет, большую гостиную и столовую. Из кухни доносились вкусные запахи. Арман поднял глаза и увидел, что на мраморной лестнице, уходившей наверх, стоит Лиана. Она была так же хороша, как и десять лет назад. Светлые волосы, аккуратно подстриженные «под пажа», спускались на плечи, косметика слегка оттеняла голубые глаза, а кожа сияла такой же свежестью, как в день их первой встречи. Она была редкой красавицей; он наслаждался каждым проведенным с ней мгновением, но в эти дни такие мгновения выпадали слишком редко — он был ужасно занят.

— Здравствуй, любимый. — Спустившись вниз, она крепко обняла его за шею и прильнула к нему. Она делала так на протяжении десяти лет, но это по-прежнему трогало его до глубины души.

— Как прошел день? — Арман с улыбкой смотрел на жену, гордый тем, что такая восхитительная женщина принадлежит ему.

— Я почти закончила паковать вещи. Спальню не узнаешь. Там почти ничего нет.

— Но ты-то там будешь? — засмеялся Арман. Он уже забыл про усталость.

— Конечно.

— А мне больше ничего и не надо. Как девочки?

— Скучают без тебя. Они не видели тебя уже четыре дня.

— Упущенное мы наверстаем на корабле. — Он широко улыбнулся. — А у меня для тебя сюрприз. У того джентльмена, который всегда занимал лучший люкс на «Нормандии», заболела жена, и он отказался от номера. А это значит…

Он торжественно замолчал. Лиана радостно повела его в столовую.

— Это значит, что из любезности к старому, усталому послу нам предоставляют самые роскошные апартаменты на «Нормандии». Четыре спальни и столовая, если мы, конечно, захотим там обедать. Да и девочкам понравится их собственная столовая и гостиная с детским роялем. А еще у нас будет своя прогулочная палуба, и мы сможем по ночам любоваться звездами, любимая моя…

Он мечтательно замолк, как будто уже сидел на палубе «Нормандии». Арман слышал немало восторженных отзывов об этом лайнере, хотя сам никогда его не видел. Он решил сделать жене подарок. И неважно, что она сама смогла бы оплатить все четыре люкса на корабле. Арман никогда не позволил бы ей этого, он был слишком щепетилен в таких вопросах. Арман радовался тому, что доставил жене удовольствие, но еще больше тому, что эти пять дней они проведут вместе, как бы повиснув между двумя мирами. По крайней мере, закончатся, наконец, эти напряженные дни в Вашингтоне, новые дела еще только ждут его во Франции. На корабле наконец он будет свободен.

— Ну как, ты рада?

— Я просто не могу прийти в себя. — Они сели за огромный обеденный стол, сервированный на двоих. — До отъезда мне еще нужно поупражняться на рояле. Я не играла целую вечность.

Он повернулся в сторону кухни и принюхался.

— Очень вкусно пахнет.

— Спасибо, сэр. Soupe de poisson для моего господина и повелителя, Line omelette fines her-bes, salade de cresson, камамбер, бри и шоколадное суфле, если кухарка еще не уснула.

— Она, наверное, скоро пристукнет меня за то, что я ужинаю так поздно.

— Ничего страшного, дорогой. — Лиана ласково улыбнулась. Горничная внесла суп.

— Я говорил тебе, что завтра мы ужинаем в Белом доме?

— Нет. — Лиана не первый год выполняла обязанности жены посла и привыкла к таким сюрпризам. Ей не раз приходилось организовывать званые обеды не менее чем на сто человек буквально за два дня.

— Мне звонили сегодня.

— Ужин в честь какой-то важной персоны? Суп оказался на редкость хорош, Лиана очень любила уютные ужины наедине с мужем и теперь, как и Арман, втайне беспокоилась, смогут ли они так же тихо проводить вечера во Франции. Скорее всего, он будет ужасно занят, по крайней мере, первое время, и им придется видеться довольно редко. Арман улыбнулся жене.

— В честь ужасно важных персон.

— Кого же?

— В честь нас с тобой Просто маленький дружеский ужин, чтобы попрощаться с нами.

Официальная церемония прощания уже состоялась три недели назад.

— Девочки, наверное, рады, что поплывут на корабле?

Лиана кивнула.

— Очень.

— А я еще больше. Его называют «Корабль света». — Он увидел, что она опять улыбается. — Думаешь, глупо так мечтать о путешествии?

— Нет, я думаю, что ты у меня замечательный и что я тебя люблю.

Он ласково погладил ее руку.

— Лиана. Я самый счастливый человек на свете.