"Медный гамбит" - читать интересную книгу автора (Абби Линн)

Первая Глава

Это произошло на 102 день сезона Спускающегося Солнца на Пустых Землях мира, который его жители называли Атхас. Рал и Гутей, луны-близнецы, едва выскользнули из-за горизонта. Несмотря на чистый, сухой воздух полуночное небо было черно, как сердце дракона. Выжженные Пустые Земли освещались только бриллиантовой россыпью тысяч неподвижных звезд. Смертоносный жар дня сменился на замораживающий кости холод ночи, как и в любой другой день, как это помнили живые и уверяли легенды. Дни, годы и жизни смертных катились безостановочно от рождения до смерти. Эти циклы повторялись неизбежно и бесконечно.

Ничего не изменилось на Атхасе: все было так, как было всегда. Воля мужчины или женщины не могла оставить никакого долговременного следа на просторах мира. Таковы были законы, выжженные в сознании каждого ребенка, рожденного под кроваво-красным солнцем.

И тем не менее Атхас изменился, и совсем недавно. Кровожадный Дракон, древнее чудовище, само существование которого находилось за пределами понимания смертных, был убит. Теперь никому из жителей немногочисленных городов, ни мужчинам ни женщинам, не надо было бояться налога Дракона: тысячи жизней, которые чудовище выпивало из неудачливых жителей городов-государств.

Но это было далеко не единственное изменение. Совет граждан заменил Короля Калака в Тире; это случилось еще до смерти Дракона. Он стал управлять могучим городом-государством и контролировать его драгоценные железные рудники. Короли-волшебники Балика, Раама и Драя умерли вместе с Драконом. В их городах воцаралась анархия. Но в Урике, Галге и Нибенае все еще правили могучие правители, каждый из которых подозрительно поглядывал на соседей и был не прочь получить один из пустых тронов.

И во время этой холодной хрустальной ночи где-то в Пустых Землях бесновался и плакал под безжалостными небесами Тихиан Первый, падший тиран Тира, возможный наследник самого Дракона, его ярость тяжелым дождем лилась на обожженную землю из штормовых облаков.

Но из всех Пустых Землель меньше всего изменения затронули северо-восточный город-государство Урик.

Хаману, король-волшебник Урика, пережил и смерть Дракона и гибель своих товарищей, тиранов других городов. В своих сверкающих доспехах он вернулся в свой город, лежавший у недалеко от вулкана Дымящаяся Корона. Когда он шагал по мерцающей в лунном свете пустыне, его массивное тело, едва прикрытое одеждой, казалось телом человека-льва. Потом король поднялся на высочайшую башню Урика и обратился к своим подданным. Его слова, усиленные мощью Невидимого Пути, проникли в ум каждого человека в каждом уголке его города.

Дракон Борс мертв.

Подавляющее большинство из тех, кто слышал его громкий, раскатистый голос, даже не знали, что у Дракона есть имя.

Волшебник Раджаат мертв.

Еще меньше было тех, кто вообще когда-либо слышал имя этого древнего волшебника, и никто не знал, был ли Раджаат перед смертью им другом или врагом.

Я, Лорд Хаману — Король Мира, Король Гор и Равнин, Лев Урика, Великий и Могучий Король, Податель Смерти — я вернулся целым и здоровым, чтобы снова править своим городом. Вам нечего бояться пустоты после смерти Борса и Раджаата. Хотя их смерть ударила по всему Атхасу, вам нечего бояться последствий. В Урике не изменилось ничего. Вы должны бояться только меня, и то только тогда, когда не подчиняетесь мне. Служите мне, своему бессмертному святому королю, подчиняйтесь мне и живите без страха.

Все Урикиты, от самых высших темпларов, одетых в украшенные золотом, желтые серебряные одежды и гордых аристократов, потеющих под своими одеждами, украшенными драгоценными камнями, до самых последних продавцов навоза и грязных уличных мальчишек, одновременно и почти непроизвольно разразились криками, прославляя своего короля. Десять тысяч голосов слилось в унисон, но не заглушили громовой голос Хаману. Глубоко в своем сердце Урикиты знали правдивость слов своего короля: пока Лев из Урика крепко держит власть своей когтистой рукой, жителям города нечего бояться, кроме, конечно, своего короля.

В этом отношении жизнь в Урике продолжалась так, как она шла уже тысячу лет. Правда за два года после возвращения Хаману из пустыни страшные штормы дважды обрушивались на городские стены. Эти штормы были похожи на визжащих, кричащих монстров, бросавших в город разноцветные молнии, пока храбрые жители города жались по самым укромным уголкам своих домов. Но штормы не сломали ни высоких желтых стен города, ни чего-нибудь другого.

Слова Короля Хаману были абсолютно честными, как всегда. Много изменений произошло в Пустых Землях, но ничего не изменилось в Урике и его окрестностях.

Холодный ночной ветер равномерно дул из темной пустыни, проносясь над крышами Урика. Жители, которые до заката стрались двигаться только в тени стен и домов, теперь поплотнее закутались в свои плащи и торопились по выложенных булыжниками улицам в свои дома, в теплые кровати. То там то здесь внутри квадратного города, стены которого растянулись на многие мили, вспыхивали перепалки и ссоры, когда случайный или неслучайный прохожий подходил опасно близко к богатому дому, охраняемому стражей. Силуэты стражников маячили также около темпларских бюро, копье на плече одной руки, щит подвешен на предплечье другой, а вооруженные патрули ходили и вдоль наружных стен крепости.

Повреждения, возникшие семь лет назад, когда Рикус из Тира повел армию сумашедших гладиаторов на самоубийственный штурм Урика и ухитрился проникнуть в самое сердце города, давным-давно были исправлены и монолитные стены города гордо стояли неодолимой преградой на пути любого захватчика.

Еще лучше вооруженные стражники, принадлежащие военному бюро темпларов, охраняли более узкие внутренние стены, которые делили Урик на особые кварталы, в некоторых из которых жила знать и сами темплары, а в остальных — обычный народ. Купцы, которые старались держаться подальше как и от всех проблем обычных граждан, так и от их зависти, построили себе свой собственный квартал и наняли наемников для его охраны. А на эльфийском рынке, около западных ворот, торговля никогда не останавливалась, чадящие факелы и костры потрескивали всю ночь между палатками и шатрами.

Когда колокол пробивал полночь, законопослушные граждане быстро закрывали свои двери на засовы и на двойные засовы, если, конечно, у них были двери. Хотя темплары каждый день громко кричали повсюду, что улицы Урика безопасны в любой час дня и ночи, мудрые жители города хорошо знали, что после полуночи Урик принадлежит уличным бандитам, которые заботятся исключительно о своей безопасности, и темпларам, которые, по мнению многих из тех, кто сидел за запертыми дверями, были хуже любых самых страшных бандитов.

Считалось, что после полуночи наступал комендантский час, но были в Урике места, которые оживали только в эти бандитские часы после полуночи. Одним из таких мест была Берлога Джоата. Приткнувшись к уголку огромной таможни, которая смотрела сразу на Площадь Караванной Дороги и на эльфийский квартал, Берлога не была частью квартала, но вольготно стелилась по земле, открытая всем ветрам.

Одна-единственная масляная лампа над дверью едва освещала потреснутый и выцветший кусок кожи, в котором при ярком дневном свете можно было с трудом увидеть портрет бравого дварфа с несколькими выбитыми зубами, высоко поднявшего кружку с пивом: сам Джоат в молодости, когда он еще пытался привлечь клиентов.

И тогда и сейчас клиенты у Джоата были одни и те же — свободные от работы темплары. Одетые в желтые одежды неразговорчивые люди обеспечивали верный, хотя и не слишком большой доход, конкурентов у него не было, как, впрочем, и надежды на расширение дела. Так что Джоат дал вывеске выцвесть. Долгие десятилетия все усилия дварфа были направлены только на то, чтобы раздобыть как можно более сильные напитки по самым низким ценам.

Сегодня ночью он подавал ликер броя, который получался когда нектар канка оставляли на солнце несколько дней, а затем забродивший напиток переливали в просмоленные кожаные бурдюки. Брой получался острым, немного слишком сладким, но пился легко и приятно, и ощущался на языке еще спустя несколько часов после того, как содержимое кружки перекочевывало в желудок. Знатоки говорили, что он обладал особым, совершенно неповторимым вкусом.

В отличии от ликеров, сделанных из фруктов или зерен, брой давал тихое, маланхолическое опъянение, напившиеся им мирно глядели на звезды и не копались в себе. Так что сегодня не было выбора в Берлоге Джоата, но темпларам было все равно. Они приходили сюда забыть то, что они делали весь день, и места, в которых были. И темплары, которые регулярно посещали Берлогу Джоата, всегда принимали вкус того, что старый дварф мог достать, лишь бы это могло ударить по ним как эрдлу, сидящий на яйцах.

Сам Джоат предпочитал именно такие ночи, когда брой был единственным напитком в его сделанном из ребер мекилота баре. Бизнес был хорош, конечно; впрочем, он всегда был хорош: темплары пили до тех пор, пока не забывали как из зовут. Но когда они пили брой, они не ломали мебель и в Берлоге было тихо, как на кладбище.

Обычно.

Но сегодня, странная причуда судьбы, какой-то посетитель, сидевший на стуле позади камина, который Джоат предусмотрительно не торопился зажигать, взялся развлекать его гостей. Дварф встал рядом, готовый выбросить юношу-человека в переулок позади Логова в любой момент, как только кто-либо пожалуется, но мрачная мелодия, которую мальчишка играл на нескольких трубочках, выточенных из косточек невылупившихся эрдлу, вполне подходила к настроению его клиентов.

Парень был неплох собой и одет в простую, светло-желтую рубашку, а не в ярко-желтую одежду. Он мог быть кем угодно, но он был темпларом. Джоат был уверен в этом. Дварф не мог нанять людей для развлечения своих клиентов, и хотя нетемплары время от времени проходили через его дверь — а его Берлога имела определенную репутацию в очень узких кругах, если не говорить о постоянных клиентах — нетемплары были бы просто дураками, если бы вдруг решились посидеть здесь, окруженные со всех сторон самыми оскорбляемыми жителями города, погруженными в свои мысли и свою внутреннюю музыку.

Пальцы юного темплара буквально порхали по его инструменту. Его глаза были закрыты а тело подергивалось в такт музыке, которая была совершенно неожиданна и прекрасна.

Странно, подумал про себя Джоат в небольшом перерыве между наполнением кружек. Он еще раз вслушался в музыку. Где он научился так играть? И для чего?

Джоат знал темпларов так же хорошо, как и любой другой, не носивший желтые одежды. Конечно, он знал в основном темпларов низшего ранга, из различных гражданских бюро, среди них было немного одетых в оранжевое или даже багрово-красное, но у него никогда не бывал ни один из тех, кто носит золотой плащ, в рукава которого вплетены драгоценные геммы. Для такого народа есть свои особые места, где они празднуют нечастые повышения по службе, горюют об упущенных возможностях, и где другие такие же произносят восхвалящие их речи, когда они умирают. Да, это другой вид темпларов: аристократические Высшие Темплары, которые наследуют свое положение среди темпларов и не часто рискуют показаться за пределами своего особого, хорошо охраняемого квартала, это амбициозные и гордые собой люди, которые предают, покупают и убивают иначе, чем обычные жители вроде него или вот этих, в желтых одеждах.

Они были цепными псами Хаману: мужчины и женщины, которым древний, пресытившийся жизнью король дал в руки поводья и доверил править городом. Их имена произносились только шепотом и здесь, в Берлоге Джоата, их боялись больше всего на свете и даже больше короля.

Дварф не слишком любил своих клиентов, но он знал их достаточно хорошо и понимал, что под желтыми одеждами они такие же как и все другие. Они, как и все, шли на компромисы, чтобы выжить в этом тяжелом для жизни мире. Он не завидовал им, ни в малейшей степени. В его глазах все привилегии, которые у них были, не могли перевесить риск, которому они подвергались каждый день, упорно цепляясь за свою маленькую нишу в огромной бюрократической махине Урика.

Король Хаману объявил, что ничего не изменилось. По большому счету король сказал правду. Но в маленьком мире Джоата постоянно что-нибудь менялось. За эти годы он создал и теперь подерживал свою семью, жившую в этом же доме, за таможней. Его жена все еще готовила вся пищу. Его дети помогали ему больше раз, чем он мог сосчитать. Его пятеро внуков спали в уютных кроватках за кладовой.

Это было совсем не просто; ему пришлось выдержать много тяжелых лет, намного больше, чем легких или приятных. Темплары были надежными клиентами, за исключением тех, увы, нередких случаев, когда не удавалось собрать достаточно хороший урожай, или очередная военная затея Хаману переводила весь город на военное положение. Берлога Джоата горела дважды, в последний раз когда хулиганы из Тира вторглись в город, собираясь освободить рабов. К счастью у них ничего не получилось.

После этого Король Хаману поступил совершенно правильно: он уменьшал налоги и поборы чиновников до тех пор, пока торговля не восстановилась. Король-волшебник никогда не утверждал, что он основал Урик, но он всегда говорил, что в тех пор, как он захватил власть в уже существовавшем городе, его тяжелая лапа оберегает город и нянчит его как любимого, но непослушного ребенка. И Урик выживал во всех обстоятельствах. Жители Урика выживали. В конце концов вопрос выживания заботил граждан намного больше, чем печально известная жестокость короля или жестокость любого темплара.

Уже стоя на закате жизни — его глаза стали не такие зоркие, как были в юности, а рука слегка дрожала, когда он поднимал полную кружку — Джоат гордился собой, своей Берлогой и своим умением выживать.

Или, возможно, это была не гордость, но просто эта странная, меланхолическая музыка вызвала что-то в его душе.

Юнец просто привел в транс себя и всех, кто слушал его игру. Он не показывал ни малейшего признака усталости. Было похоже, нравится это кому-нибудь или нет, но он был способен играть на своих дудочках до рассвета, если кто-нибудь не остановит его. Меланхолическая музыка нагнала тоску на его клиентов, и те перестали заказывать новые порции броя. Джоат вытер свои руки о кожаный фартук, который прикрывал его от шеи до колен — и заодно закрывал целый арсенал, висевший у него на поясе. Он перебрал пальцами и выбрал маленькую дубинку, удар которой заставлял человека отключиться на какое-то время, как раз до закрытия Берлоги. Маленькое оружие исчезло в огромном кулаке дварфа.

Он уже огибал стойку бара из костей мекилота, собираясь решить свою маленькую ночную проблему, когда ужасный женский крик прорезал воздух. Все головы вскинулись вверх — за исключением головы музыканта. Крик какое-то время повисел в воздухе и оборвался, так же как и возник: внезапно.

Все, бывшие в Берлоге быстро обменялись взглядами: Убийство. Никто не произнес ни слова, в этом не было необходимости. Даже если какой-нибудь темплар и захотел бы спасти женщину, шансы найти ее живой были малы, а шансы спасти ее были еще меньше.

Темплары были очень осторожными игроками, особенно если речь могла зайти об их жизни.

Белокурый темплар — довольно симпатичный, если не обращать внимание на сломанные зубы — покачал своей кружкой вверх-вниз. Вооруженный до зубов эльф с другой стороны комнаты повторил его жест. А женщина-темплар бросила керамическую монету в полупустую кружку музыканта. Она попросила его сыграть что-нибудь более веселое.

Неожиданный хор голосов, несогласных с ее просьбой, зазвучал со всех сторон. К невероятному удивлению Джоата, почти все его твердо-головые полупьяные клиенты были очень довольны бесплатным представлением. Кто знает, что они могли бы сделать, если бы он своей дубинкой заставил парня замолчать? Может быть ему стоит пошустрить и отыскать музыканта, играющего меланхолическую музыку?

Тяжело вздыхая и мучаясь вопросами, на которые он не знал ответа, Джоат вернул дубинку обратно на пояс под фартук. Потом он достал небольшой бурдюк броя из-за прилавка бара и пошел по залу, доливая брой во все неполные кружки. На мгновение он остановился около стола, за которым перед пустой кружкой сидел одинокий темплар.

— Ты готов? — спросил он в пространство над головой человека.

Темплар выпрямился, прикрыв своими огромными руками записную книжку, но Джоат уже успел бросить на нее взгляд. Впрочем, Джоату не было необходимости подглядывать. Этот темплар — Джоат считал делом чести не знать имена своих клиентов — приходил не каждую ночь, но уж если приходил, всегда занимался одним и тем же. Он изучал отметки на полосе пергамента, а потом пытался по памяти воспроизвести их в своей записной книжке. Он повторял этот процесс столько раз, сколько было необходимо, и редко больше двух раз на один кусок пергамента.

Джоат разпознавал написанный текст, когда он видел его: как и большинство людей. Но как и большинству людей ему было запрещено уметь читать. Только аристократы и темплары имели такую привелегию, и он тщательно скрывал, что уже много лет назад научился понимать написанное.

Так что умный человек, или дварф, может предполагать и догадываться.

У этого мускулистого переписчика был глубоко вдавленный нос и вечно искривленные от недовольстя губы. Вряд ли он собирал и переписывал любовные письма от благородных дам (хотя Джоат видел странные вещи, случавшиеся в его Логове), так что он предполагал, что темплар изучает магию.

Наверно только Великий Хаману знал, зачем этому темплару надо записывать в свою записную книжку эти заклинания. С другой стороны, однако, может быть и так, что если бы Великий Хаману узнал от этом хобби темплара, он превратил бы самого темплара в кусок пергмента. Король предоставлял какую-то часть своей магической силы темпларам, хотя обыкновенный человек не имел ни малейшего понятия, что это означает. Ученые из Главного Бюро выполняли какие-то загадочные исследования, которые давали возможность Урику защищаться от остальных городов-государств, а военное бюро умело использовать то, что насочиняли Главное Бюро и сам король.

Но из всего, что Джоат слышал в своем трактире, следовало, что низкопоставленные гражданские темплары крайне редко просили Хаману дать им магию.

И всегда горько сожалели об этом потом.

— Ты готов? — повторил Джоат, поднеся горлышко своего бурдюка с броем к грязной кружке темплара.

Прежде, чем темплар успел ответить да или нет, еще один крик разорвал спокойствие ночи. На этот раз крик был не женский, не мучительный и раздался он недалеко. Это был крик чистой злобы, он прозвучал совсем недалеко от двери в Берлогу и похоже, приближался. Злоба, злоба и угроза. Абсолютно машинально Джоат закрыл крышкой носик своего бурдюка с броем и швырнул его на стол темплара. Его рука опять скользнула под фартук и выхватила из ножен острый как коготь кинжал, с лезвием длиной в половину его предплечья. Оружие едва успело оказаться в его руке, когда что-то тяжелое и злое ввалилось через занавес из нитей, который заменял дверь. Джоат увидел фигуру, которая была скорее мужчиной, чем женщиной, и скорее человеком, а не дварфом или эльфом, но главным образом он увидел длинный клинок с зазубренным лезвием, с которого капала кровь. Человек нес какую-то бессмыслицу о солнце, съевшем его мозг; он уже пересек линию, отделявшую ярость от безумия, и рубил своим мечом любого, кого только видел.

Джоат бросил озабоченный взгляд на свой собственный нож, который казался совсем крошечным по сравнению с оружием врага, но Берлога была его местом. Может быть его и убьют, но по меньшей мере он умрет сражаясь. Берлога была его фокусом, не просто центром его земной жизни, но особым, уникальным дварфским сосредоточием всего его существа. Если дварф сбежит, сломает веру в свой фокус, его душа не найдет покоя после смерти. Он превратится в воющего баньши, навсегда привязанного к месту своего падения.

Самой последней вещью, которую Джоат хотел совершить в своей жизни, было передать проклятую таверну своим детям и внукам. Он покрепче сжал пальцами обвитую кожей рукоятку и решительно направился к занавесу.

Но Джоат оказался не единственным, кто бросился к взбесившемуся человеку. У темпларов был свой, особый интерес к Берлоге Джоата. Хотя, конечно, в городе они могли ходить где хотели, но мало где их появление вызывало радость у горожан. Любой из постоянных посетителей дварфа взорвался бы от гнева, если бы кто-нибудь обвинил его или ее в дружбе, любви или еще каком-нибудь подобном извращении, но была корпоративная честь, о которой никто не упоминал, и она подразумевалась сама собой. На пол полетели отодвинутые стулья, лавки и даже попавший под руку стол, когда все посетители повскакали на ноги. Колебание прошло через всех посетителей Берлоги Джоата, как если бы всякий мужчина, женщина, эльф, дварф, человек или полукровка считал себя одиноким идиотом и был просто поражен, когда оказался членом группы. Колеблясь, темплары потеряли время, и сумашедший набросился на незадачливого музыканта, который играл погребальную мелодию, но не видел приближающейся смерти.

Юноша закричал, когда длинный клинок врезался ему в руки. Его легкие дудочки выскользнули из пальцев и он упал на земля под тяжестью сумашедшего, обрушившегося на него сверху.

Закричав не хуже сумашедшего, тепмлар-эльфийка вырвалась из рядов колеблющихся темпларов. Между пальцев ее обеих рук сверкнули лезвия острых как бритва небольших ножей, она нырнула, перекатилась к сумашедшему и вонзила их в его бока под ребра. Находясь вне племени — а эльфийка-темплар была так далека от племени, как только эльф может быть — остроухие посетители Джоата обычно держались как можно дальше от любой ссоры и драки, но у них были свои понятия о дружбе и верности, хотя никакой не-эльф и не мог их понять, и эта эльфийка восприняла нападения на музыканта как нападение на себя.

Казалось, что она одна способна покончить с сумашедшим. Кровь хлыныла из ран, оставшихся после ударов ножей, и она обвила смертельным захватом его шею. Но никто, в том числе и Джоат, не решился подойти к ней и нанести последний удар.

Но сумашедший, которого все посчитали смертельно раненым, вдруг изогнулся как змея в хватке эльфийки. Забыв о музыканте, который остался жив после первоначальной атаки и лежал, стоная, на полу, скорчившись вокруг своих истекающих кровью рук, сумашедший ударил зубастой рукояткой своего длинного кинжала в незащищенное горло эльфийки. Та застонала и упала на землю.

Не обращая внимания на кровь, струющуюся из его ран, безумец прыгнул на ноги и вскинул свое оружие вверх, оставив без защиты свой живот и ноги. Любой воспринял бы это как приглашение к атаке, но ни Джоат ни темплары не торопились воспользоваться им. Что-то было не так: сумашедший уже давно должен был лежать мертвый на земле, истекая кровью от смертельных ран.

Джоат согнул колени и пригнулся к полу, так низко, как только дварф в состоянии сделать. Он скользнул вперед, но на этот раз уже осторожно, стараясь чтобы его босые ноги не отрывались от песчаного пола, и не потерять равновесие. Его целью были основные артерии и вены на выставленной вперед ноге безумца, но он тщательно старался не дать ему заметить себя.

Молчаливо воззвав к Ркарду, последнему королю дварфов, для счастья, Джоат оперся о пол второй рукой и стал ждать возможности атаки.

И тут же почувствовал, как падает, хотя не видел и не помнил удар, который обрушился на него. Длинный кинжал безумца выбил из руки его короткий нож, который он поднял перед собой в отчаянной попытке защититься. Крепкие как камень ребра мекилота, из которых был сделан бар, приняли на себя основной удар и спасли ему жизнь. Составной клинок даже сломался от силы удара.

— Хаману, — выругался кто-то и несколько других темпларов повторили слово.

Темплар-студент, изучавший магию, которого Джоат видел краешком глаза, вытащил металлический нож, слишком короткий, чтобы прорвать оборону безумца, но достатотчно длинный, чтобы защититься от сломанного клинка. Студент что-то крикнул другому здоровенному темплару, в руках которого был обсидиановый меч. Тот кивнул ему в ответ, и перехватил свой меч обеими руками, пока студент защищал их обоих. Действуя вместе, они оттеснили безумца от его жертв, а потом мечник быстрым движанием рубанул сверху, и вооруженная сломанным кинжалом рука безумца повисла буквально только на лоскуте кожи.

Но сумашедший по-прежнему твердо стоял на ногах — и по-прежнему нес какую-то чушь о солнце, горящем внутри его черепа. Оставшейся рукой он выхватил свой сломанный кинжал из сведенных пальцев его висящей руки. Пара темпларов застыла на месте от изумления, а безумец рубанул своим кинжалом по лицу мечника, а затем сильным ударом руки впечатал студента в ближайшую стену.

— Мастер Пути, Мыслеходец! — крикнул кто-то, предлагая единственное возможное объяснение тому, что они все видели.

Больше никто не решился атаковать. Сумашедший оставался там, где он был, загнанный в угол, тяжело раненый, непобежденный и, скорее всего, непобедимый. Все, что дышало на Атхасе, имело хотя бы каплю псионических талантов, но темплары мудро оставляли их неразвитыми. Королю Хаману не понравилась бы мысль, что его темплар обладает силой, которую он не может ни даровать ему, ни забрать у него.

Белокурый темплар со сломанными зубами сунул руку глубоко внутрь своей туники и вынул керамический объект. Джоат искренно надеялся никогда не увидеть его в своем заведении.

— Хаману! — крикнул он громко — не ругаясь а, скорее, молясь. — Слушай меня, Великий и Могучий!

Другие темплары вытянули наружу медальоны, висевшие на их шеях. Это медальоны напоминали большой кусок обожженной желтой глины, на которой был вырезан львиный профиль. Пока Джоат дрожал всем телом, медальоны начали светиться, и пара золотых овалов появилась над открытой всем ветрам Берлогой Джоата.

Кровь заледенела в его жилах: Ни один обычный человек не мог видеть эти глаза, и надеяться остаться в живых.

Пламенный Меч.

Слово заклинания ударило в голову Джоата, добавив еще солидную порцию головной боли к той, которую он уже имел от безумного Мастера Пути. Он страшной болии он закрыл глаза и пропустил тот момент, когда магия короля-волшебника прошла через медальоны, которые темплары держали в руках. Джоат почувствовал потоки огня и страшный жар, потом услышал рев пламени и безумные крики маньяка. В нос ударил ядовитых запах магии. Он мог бы открыть глаза — у него было сильное искушение посмотреть — но мудрость победила, и он держал их крепко закрытыми, пока не прекратились крики, потом исчезло пламя, и осталось только отвратительное зловоние сгоревшей плоти и волос.

— Кончено! — объявил хор голосов темпларов.

Джоат открыл глаза. Он отделался легкими ранениями, хотя придется заменить кожаный фартук. Еще один эльф стоял над музыкантом, который, похоже, выжил, но никогда больше не сможет играть на своих дудочках. Эльфийка, которая первая поднялась на его защиту, осталась там, где упала, жертва плохих обстоятельств и легкой уязвимости длинного, слабого эльфийского тела. Джоат наклонился над ней и закрыл ее глаза, потом присоединился к толпе, стоявшей над телом безумца.

На рукаве белокурого темплара, который призвал помощь короля, была нашита алая полоса, и все остальные относились к нему с уважением. Он встал на колени над огромным, неподвижным телом и что-то бормотал, смахивавая с него пепел и золу.

Испуганный Джоат не видел, как сработало заклинание, но он ожидал увидеть кучу золы перемешанной с остатками костей и жира, в самом лучшем случае обгорелый скелет. Вместо этого он увидел нормальное человеческое тело, может быть сильно истощенное — невозможно было угадать возраст, пустая кожа свисала на его кости — лежавшее мертвым на полу таверны.

— Должен был превратиться в золу, — сказал один из темпларов непонятно для Джоата. — Нас было пятеро. Он должен был стать кучкой дерьма в грязи.

— Он кричал, что солнце ест его мозг, и я ему верю. Будь доволен, что он думает о нас. — Это сказал мечник, который все еще крепко зажимал пальцами рану на щеке.

Его слова вызвали одобрительное бормотание. Все темплары согласились, что они должны поблагодарить Хаману за то, что они отделались так легко. Но ни белокурый темплар, ни кто-то из других не вызвались сделать это добровольно, а это значило, что несчастье, постигшее темпларов Урика, падет дополнительным бременем на плечи обычных граждан.

Думая о том, чего это будет стоить ему самому, Джоат присел на корточках над трупом. Шок, болящая голова, его собственные, хотя и небольшие раны, но он не забыл слова, которые кричал сумашедший. Сегодня он, самый обыкновенный житель Урика, зачастую бегавший по рынку в поисках самого дешевого ликера, услышал что-то такое, что не услышали темплары. Стиснув зубы, Джоат с усилием раскрыл рот сумашедшего и вытащил наружу язык.

— Лаг, — громко сказал он, вставая на ноги и оставляя на виду черный симптом страшного несчастья.

Кто-то сплюнул в холодный камин, открещиваясь от зла прежде, чем оно укоренилась, как это делают крестьяне-фермеры. Кое-кто выругался и шлепнул одной ладонью по другой, как бы стряхивая с себя скверну.

Никто не знал, что заставляло мужчин и женщин всех рас терять аппетит, сон и в конце концов разум. Поначалу считали, что Лаг — это болезнь, или, возможно, паразит, подобный маленьким багровым гусеницам, которые выедали мозг своим хозяевам.

Но черви превращали свои жертвы в простодушных, блаженных идиотов, а не в бешенных сумашедших, и они не заставляли их язык становиться черным как сажа, от самого кончика до корня.

Сейчас сплетники на городских улицах с пеной у рта кричали, что Лаг — это элексир, который аристократы придумали в безуспешной попытке заставить своих рабов работать день и ночь. Предположительно элексир работал, до некоторой степени, но сильные, энергичные рабы имели неприятную привычку убивать своих надсмотрщиков, а когда рабы лишались своего элексира, они становились более, чем шумными.

Те же сплетники утверждали, что Король Хаману выпустил секретный декрет запрещающий Лаг, хотя и не знал, что это такое. Король, говорили они, пообещал очень неприятную смерть тем, кто торгует им.

Джоат не верил ни в одну, ни в другую сплетню: король-волшебник никогда не выпустит секретный декрет о мнимом элексире; и безусловно он не нуждался ни в каких извинениях, когда избавлялся от тех, кто ему не нравился: любая смерть от рук Хаману была невообразима неприятна. И тем не менее какая-то зараза текла через Урик. Народ морил себя голодом, сходил с ума и умирал с черным языком во рту.

— Никогда раньше не было так трудно убить их, — прошептал студент, изучающий магию, довольно сильно побитый, но в остальном целый, опять садясь за свой стол и собирая пергаментные свитки. — Если это Лаг, в него что-то добавлено. Что-то изменилось.

Страшное слово, еще более страшное, чем сам Лаг: изменение.

Невозможно представить себе, как кто-то говорит Королю Хаману: твоей магии едва хватило для того, чтобы убить умирающего от голода человека, и вообще в Урик проникло что-то такое, что может дать человеку силу Мастера Пути и способность сопротивляться магии.

Волшебник мог бы заставить труп рассказать свою собственную историю. И это наверняка будет сделано. Король-волшебник имеет свои собственные способы получить от мертвых все, что он хочет, и, быть может, наказать их, но даже Король Хаману не сможет ничего извлечь из мозгов безумца.

Впрочем, если не удастся поговорить с трупом, он мог бы послать за этим смешно-выглящим студентом, который и высказал эту малоприятную идею…

— Павек! — крикнул белобрысый темплар, указывая на стол.

Но Павек уже исчез, и только качающиеся нити бус на входе в таверну подсказывали, что он убежал как ошпаренный. Темплар бросился в переулок вслед за ним. А Джоат бросился к столу, беспокоясь, не надули ли его. Но нет. Хотя на столе не было ни пергаментных свитков, ни записной книжки, но две старые, грязные керамические монеты были на своем обычном месте. Джоат сунул их в свой кошелек, висевший на поясе, под фартуком. Потом он снова пошел по таверне, предлагая посетителям заплатить за выпивку, и заодно попросил, чтобы кто-нибудь отнес труп на кладбище. Они выбрали одного эльфа и оставили труп на его попечение.

Джоат вернулся в свой бар, боль в его голове почти уравновешивала боль в боку. У него, вероятно, сломана пара ребер — это все пройдет сам собой за десять дней, или за двадцать. Когда тебя бьют в драке, то у тебя есть некоторое преимущество, если ты дварф. Он нырнул под стойку из ребер мекилота и достал мешок, в котором его жена хранила порошек, которым она посыпала десны внучат, у которых резались зубы. Если добавить немного воды и быстро намазать, Дыхание Рала делает просто чудеса с такой болью, которая слишком велика, чтобы не обращать на нее внимания, но недостаточно серьезна, чтобы идти к костопаву или целителю.

Павек услушал свое имя, а потом еще и поток ругательств. Не страшно, он слушал кое-что и похуже, поэтому он даже не замедлил шаг, уверенный, что никто всерьез не собирается бежать за ним. Темплары не действуют без приказов, и Нанк, белокурый Дознаватель с испорченными зубами, не успеет получить сегодня ночью новые приказы. Нанк был не так плох, для Дознавателя, и совсем не глуп. Он догадался, что Павек собирается делать, и дал ему возможность сделать это в одиночку. Будет не так то много славы в его ночной работе, чтобы еще разделить ее с кем-то другим.

Таможня упиралась в один из тех немногих кварталов, дома которых не были отстроены с того времени, когда гладиаторы из Тира ворвались в город. Может быть и случайно, но сейчас сломанные здания буквально кишели жильцами, естественно незаконными. Некоторые скрывались от кредиторов или темпларов, другие только временно скатились на дно жизни, но для большинства из них этот квартал был последней остановкой перед дорогой на кладбище. Они были слишком бедны, чтобы их можно было ограбить, и слишком отчаялись в жизни, чтобы рисковать ограбить кого-либо другого.

Павек состановился рядом с кучей булыжников. Он вскинул голову и поглядел на звезды, чтобы в точности определить свое положение по отношению к Берлоге Джоата, потом вспомнил первый крик, крик умирающей женщины.

Павек почти не сомневался, что безумец убил ее перед тем, как ворваться в Берлогу: время подходило, сумашедший мог убить любого, вставшего у него на пути, и скорее всего, учитывая его безумие, он жил в этом квартале, заполненном отбросами города.

Мостовые здесь были еще более предательские, чем любой из жителей квартала. Оставив свой металлический кинжал в ножнах, Павек пошел вдоль улицы, внимательно глядя под ноги, чтобы не наткнуться на разбросанные по улице камни и остатки плиток.

Согласно декрету Короля Хаману, Урик был квадратным городом. Предполагалось, что улицы пересекаются под прямыми углами, но в этом квартале бедноты не обращали внимание на приказы короля. Старые улицы были завалены упавшими стенами, а новые пробивались через руины там, где можно было пройти.

Павек опять сориентировался на местности и вновь обдумал свой план. В сущности это была не его работа. Он был стражником в таможне: третий разряд. Регулятор третьего разряда гражданского бюро, который проводил свои дни заботясь о том, чтобы никто не забрал хранящиеся на таможне товары без соответствующего разрешения. У него не было права притащить труп к некроманту на допрос, или заниматься загадкой Лага.

Но он успел заметить в глазах безумца отблеск огня, горевшего у того в мозгу, пока он сам сползал по стенке Берлоги, и он видел лицо женщины, перекошенное ужасом.

Найти убитую женщину, найти немного ответов о Лаге — вот и весь его план. Урик был единственным домом, который у него был, и ему совсем не нравилась мысль, что он вскоре будет переполнен сумашедшими, особенно Мыслеходцами, почти неуязвимыми для магии. Павек был лицом к лицу с Королем Хаману только один раз за всю своя жизнь, когда получал свою первую желтую одежду. Он мог бы поклясться, что нет ничего на свете более страшного, чем его король, пока не увидел, как пятеро темпларов направили заклинание огненного меча на сумашедшего с черным языком, но тот не превратился в кучку золы.

Наконец Павек нашел то, что искал: женщина лежала на спине, наполовину в темноте, наполовину освещенная слабым светом звезд, одна нога подсунута под другую, шея зверски сломана и вывернута так, что ее лицо упиралось в землю. Павек осторожно вытащил ее полностью под свет звезд; его руки задрожали, когда он вернул ее голову в нормальное положение. Ее лицо было одним из тех, которые безумец должен был сохранить в памяти. Бюро некромантии будет довольно: внезапная смерть — живая в один удар сердца, мертвая в следующий — эти волшебники с мертвым сердцем получат полезные ответы на все свои вопросы.

Павек закрыл ей рот и глаза, потом закрыл собственные, ожидая пока его перестанет тошнить, а ведь потом ему еще придется взять ее на плечи и потащить в обратно, в главную гражданскую контору.

Из тени рядом с ним послышался шаркающий звук: кто-то шел по песку и сломанным плиткам мостовой в кожанных сандалях, но звук был слабый, не похоже, что его оставлял взрослый. Павек ринулся вперед, схватил в охапку мальчишку-человека и вытащил его для свет, чтобы получше рассмотреть.

— Оставь ее в покое! — прорыдал мальчишка, безуспешно молотя его своими маленькими кулачками.

— Я не могу. Она была убита. Возникают вопросы, на них нужно ответить. Человек, который сделал это, не сможет помочь. Он потерял свой ум прежде, чем его убили.

Мальчишка обмяк в руках темплара, как если бы вся его сила ушла в потоки слез. Павек подумал, что понимает его. Он сам никогда не знал своего отца. Мать делала для него все, что было в ее силах, и купила ему кровать в темпларском приюте для детей когда ему было пять лет. Он никогда не видел ее после этого, но заплакал во весь голос, когда ему сказали, что ее тело нашли около основания самой высокой стены квартала. Именно клок ее черных волос Павек носил под кожаной рукояткой своего стального ножа.

Но Павек забыл все слова утешения, даже если и знал их когда-то. Десять лет в приюте, а потом еще десять лет в бараках, и такие простые вещи выветрились из его ума. Он прижал парня к груди и погладил по голове. Он вспомнил, что его мать так делала, один раз, а может два, и действительно мальчик успокоился.

— Дай мне руку. Мы принесем ее в гражданское бюро, а потом я найду тебе место…

— Бюро! — Потрясенный мальчишка перестал плакать, и рывком освободился из обьятий темплара. — Ты кто?

— Павек. Просто Павек. Регулятор…

— Темплар!

Мальчишка резко ударил кулаком с зажатым в нем небольшим тяжелым предметом прямо в пах Павека. Тот невольно согнулся от боли, едва устояв на ногах, а мальчик скользнул обратно в темноту. Недалеко. Шаги не растаяли вдали, а просто остановились. Павек негромко выругался, с трудом выпрямляясь.

— Парень, вернись. Урик не место для беспризорного пацана.

Павек знал, что он прав, но слова, вырываясь через сжатые от боли зубы, как-то потеряли свою убедительность, и сирота оставался там, где был. Когда Павек покрепче встал на ноги и перестал качаться, он вынул из своего кошелька несколько керамических монет и поднял их повыше, что бледный свет звезд осветил их.

— Взгляни — они тебе пригодятся.

Парнишка не пошевелился. Хорошо, Павек понимал, что он сам поступил бы так же в похожих обстоятельствах. Он бросил монеты в грязь, где мальчишка смог бы подобрать их позже, потом, все еще чувствуя боль в паху и громко ругаясь, закинул труп женщины на плечи и пошел обратно тем же путем, как и пришел.