"Врата Мёртвого Дома" - читать интересную книгу автора (Эриксон Стив)

Глава седьмая

Сожженные телеги, мертвые тела лошадей, коров, мулов, мужчин, женщин и детей, куски разрушенной домашней утвари – все это в беспорядке было свалено на огромном пустыре, расположенном к югу от Хиссара. Антилопа не видел ему конца и края. Там и здесь виднелись кучи трупов, напоминающие лишенные растительности холмы, – так ужасно закончились жизни большинства славных воинов… Захватчики не брали в плен, каждому живому противнику было уготовлено свое место в подобном кургане.

Сержант молчаливо стоял спиной перед историком на расстоянии нескольких шагов; удрученное войско также безмолвствовало. Сцена распростертой перед ними Котловины Вин'тила не воодушевляла ни одного из присутствующих здесь воинов. «Да, – подумал историк, – битва, которую последователи назовут Бат'рольской в честь небольшой деревни, расположенной на расстоянии менее одной лиги, расставила все точки над i».

Он склонился в седле и сплюнул на землю.

– Оказывается, и у раненого зверя имеются клыки, – с деланной печалью проговорил Антилопа. Однако в мозгу вертелись совсем другие мысли: «О, хорошая работа, Колтайн! В следующий раз они семь раз подумают, прежде чем решатся скрестить с тобой шпаги». Все лежащие здесь тела принадлежали хиссари – даже дети каким-то непостижимым образом были вовлечены в эту резню.

Черные опаленные следы пересекали поле битвы, подобно рубцам от огромных дьявольских клыков. Порой они перемежались огромными кусками сожженной плоти, причем сейчас было уже не важно, кому она принадлежала – людям или животным. С места на место перелетали огромные тучи ночных бабочек, пытаясь выбрать себе кусок пожирнее. Воздух был наполнен запахом волшебства, открытые Пути распространяли по всему окружающему пространству хлопья скользкой золы. На историка уже не действовал весь этот кошмар; его сердце окаменело насколько, что стало воспринимать только то, что приносило положительные эмоции.

Где-то на юго-западе сейчас были Седьмые, остатки верных помощников хиссари, а также виканы. «Не стоит забывать о десятках тысяч малазанских беженцев, – подумал историк, – лишенных своего благосостояния, но живых…» Однако опасность все еще сохранялась. Армия Апокалипсиса уже начала перегруппировку – жалкие остатки выживших людей объединялись и двигались по направлению к Оазису Мейла, ожидая подкрепления со стороны Сиалка и других пустынных племен. Когда эта армия возобновит свое преследование, она будет в несколько раз превосходить размеры потрепанных виканов.

Вернувшись из разведки западного направления, сержант сообщил:

– Кимист Рело жив. Еще один верховный маг ведет новую армию с севера: думаю, в следующий раз подобной оплошности у нас не произойдет.

Несмотря на ободряющий тон, слова воина произвели на окружающих людей гораздо меньшее впечатление, чем будь они сказаны всего один день назад. Губы сержанта превратились в тонкую линию; он понимающе кивнул, а затем произнес:

– В таком случае мы движемся к Мейла и воссоединяемся там с остальными.

– Только не я, – проворчал Антилопа. Окружающие обернулись на него с удивлением и подозрением. – Еще рано, – добавил он, осматривая поле битвы. – Сердце подсказывает, что в этом безумном количестве трупов мне суждено отыскать своего племянника.

– Посмотри сначала среди живых, – посоветовал один из солдат.

– Нет, в моем сердце нет страха – только горькая уверенность. Поезжайте, я догоню вас еще до заката, – ответил Антилопа, метнув на сержанта резкий, вызывающий взгляд. – Поезжайте!

Тот беззвучно махнул своему отряду, и они отправились в путь.

Историк смотрел, как дюжина конников медленно удалялась по направлению к востоку. Он точно знал, что увидит их вновь, однако это будет происходить уже со стороны военных порядков малазанской армии. «Да, в следующий раз они будут гораздо меньше напоминать людей. Это похоже на своеобразную игру разума, пытающегося развязать всеобщий хаос». Антилопе не раз приходилось быть в самом центре атакующей армии, и в такие моменты он почти физически ощущал, как какой-то маленький холодный участок разума солдат превращал мужей, отцов, жен и матерей в лютых убийц. А практика делала это перевоплощение все легче и легче. «Подобное перевоплощение происходит до тех пор, пока жажда крови не начинает занимать всю человеческую суть».

Историк медленно двигался по полю битвы, практически отчаявшись воссоединиться со своей армией. Наступившие времена вовсе не располагали к прогулкам в одиночестве, тем более в таком месте – казалось, что каждый обломок здания и кусок обгорелой, разорванной плоти беззвучно взывает к мести. Посещение полей подобных битв всегда граничило с сумасшествием; казалось, что кровь, которая впиталась в эту землю, до сих пор помнит недавнюю боль, ужас, эхо воплей и предсмертных криков.

Здесь не было ни одного мародера, кроме огромных туч мух, ночных бабочек, ос и стай ризанов. Несметное количество эльфов Худа вносило в скорбную картину битвы большое оживление: там и здесь блестело огромное количество разноцветных крыльев, а воздух был наполнен жужжаньем всех тонов и регистров. Внезапно в полумиле от Антилопы появились два конника, которые галопом промчались по направлению к южному краю пустыря, а затем свернули к западу. На их спинах под действием встречного ветра яростно развевались широкие телабаны.

Достигнув нижнего горного кряжа, историк заметил, что конники уже скрылись из виду. Опустив взгляд на пыльную землю, он принялся пристально рассматривать широкую колею. Колонна, которая проследовала здесь, по всей видимости, совсем недавно, покидала место битвы в строгом порядке, несмотря на то, что размеры следа свидетельствовали о немалом ее размере. «Девять… десять телег шли параллельно друг другу. Быки и резервные лошади… Да это же Королева Снов! И как только Колтайн надеялся спасти такое количество людей? Сорок тысяч беженцев, а возможно и больше, которые требуют заградительной обороны солдат для защиты своих драгоценных жизней, – даже Дассем Ультор засмеялся бы, увидев такой расклад».

Далеко на западе небо окрасилось в красновато-коричневый оттенок: подобно Хиссару, Сиалк оказался тоже охваченным огнем. Отличие заключалось в том, что последний городок имел для защиты только маленький гарнизон морского флота, крепость и несколько укрепленных зданий в гавани, оснащенной тремя патрульными баркасами. Будь на то благословение Опонна, солдаты успели покинуть город, однако в действительности у Антилопы на это не было практически никакой надежды. Скорее всего, они искали возможность защитить малазанских граждан, подставив свои груди под удары ослепленных страстью кровопролития фанатиков.

Для историка сейчас не представляло никакого труда следовать по колее, оставленной армией Колтайна и беженцами, которая шла на юго-запад, в глубь материка к Сиалк Одану. Ближайший город, в котором они могли найти поддержку, назывался Карон Тепаси и располагался на расстоянии шестидесяти лиг от Сиалка. Однако не следовало забывать, что степи, разделяющие их, были населены враждебными племенами титанси. «А сейчас еще появилась Армия Апокалипсиса Камиста Рело». Антилопа понял, что он может присоединиться к виканам, но только ради того, чтобы вместе с ними умереть.

Тем не менее восстание может быть подавлено другим способом. В Карон Тепаси должен находиться кулак с войском, а еще один соратник – в городе Гуране. Если обоим кулакам или хотя бы одному из них удалось подавить кошмар, охвативший, несомненно, и эти города, то в этом случае у Колтайна оставался шанс одержать победу. Плохо было только то, что путешествие вокруг Одана займет по времени несколько месяцев. Пока там существовали пастбища для домашнего скота, было и несколько источников воды. Но сейчас, когда сезон засухи только начался… «Нет, даже предположение подобного путешествия лишено всякого смыла. Это безрассудство».

Поэтому оставался единственный выход – контрнаступление. Быстрый, смертельный удар, который позволит вновь захватить Хиссар в свои руки. На худой конец оставался Сиалк: разрушенные города в любом случае предоставляли гораздо больше возможностей для защиты, чем голые просторы степей.

Кроме того, при подобном раскладе им сможет содействовать малазанский флот, и если Пормквал был дураком, то подобного нельзя сказать об адмирале Ноке… Армию Седьмых не стоит сбрасывать со счетов, поскольку без ее помощи надежду на быстрое подавление восстания пришлось бы оставить навсегда.

В какой-то момент Антилопе стало понятно, что Колтайн повел колонну по направлению к источнику Дридж, и, несмотря на то, что прошло уже достаточно много времени после окончания битвы, историк надеялся нагнать их по дороге. Главной необходимостью для малазан сейчас стала вода, и Камист Рело был осведомлен об этом так же хорошо. Да, он поймал виканов на предсказуемости, а в подобную ситуацию всегда боялся попасть любой предводитель. И чем меньше возможностей для выбора оставалось кулаку, тем сложнее становилась западня.

Антилопа двинулся в путь. Он скакал, следуя точно по колее, а солнце медленно склонялось к западу. Проигрышное положение, в которое попало их войско, да и он сам, заставляло историка ощущать себя ничтожеством, а свои надежды и страхи – бессмыслицей. По обочинам периодически попадались единичные трупы беженцев и солдат, которые, вероятно, умирали в пути от ран. Их сбрасывали с телег без всякой церемонии. Под действием лучей света тела раздувались, краснели, а затем покрывались мелкими черными пятнами. У виканов было не принято оставлять воинов, не преданных земле, и подобное отношение к мертвым ярко свидетельствовало о той ситуации, которая сложилась сейчас в караване.

За час до заката на расстоянии полулиги со стороны континента появилось маленькое облачко пыли. «Это конный воин титанси, – догадался историк, – который во весь опор мчится к источнику Дридж. Колтайну и его людям вода бесплатно не достанется, это точно. Молниеносная, внезапная атака не позволит сопротивляться лагерю; они убьют скот и подожгут телеги с помощью горящих стрел. Ночь превратится в нескончаемый террор».

Историк посмотрел вслед удаляющемуся титанси, а затем припустил свою усталую лошадь в легкий галоп. Без сомнения, у этого дикаря был запасной жеребец, однако Антилопа не намеревался беречь своего скакуна. Пусть даже ценой жизни этого животного, но он попытается настигнуть Колтайна раньше конника титанси. «И ради чего? Чтобы предупредить его о неизбежном? Кроме того, кулак, скорее всего, осведомлен о планах своего противника. В своей длинной жизни Колтайн уже выступал в роли атамана изменников, добивая отступающую армию империи на просторах виканов».

Антилопа перешел на быструю рысь, размышляя о событиях, которые готовила им эта ночь. Надо будет прорваться через линию врага, незаметно приблизиться к сторожевой заставе Седьмых, которые, наверняка, будут начеку. И чем больше историк размышлял об этом, тем меньшими ему казались шансы встретить ближайший рассвет живым и невредимым.

Внезапно красное небо потемнело, и воздух вокруг приобрел оттенок высушенной крови. Последний луч спрятался за горизонтом, и Антилопа проводил его с невыразимой тоской в глазах. Затем он увидел очередное пыльное облако, которое быстро двигалось по направлению к югу. Создавалось такое впечатление, что оно блестело тысячами мелких иголок – будто ветер одномоментно перевернул все листья одинокой березы на краю широкого леса, которые начали светиться. Это были миллионы ночных бабочек; оставив позади Хиссар, они начали свой новый путь на запах крови.

Антилопа сказал себе, что ими управляет безумная ярость. Он решил, что пятна на этом огромном, заполнившем небо валу только случайно напоминают чье-то человеческое лицо. В конце концов, Худу совсем ни к чему объявлять о своем присутствии. Но Антилопа не знал, что о Короле Смерти ходила слава как о весьма театральном и ироничном боге. Историк полагал, что это лицо – продукт его собственного страха, что все смертные склонны выискивать во вполне обыденных вещах какой-то тайный смысл. «И ничего более».

В последний раз взглянув на странную картину, Антилопа пришпорил коня и поспешил к своим.

С вершины небольшого пригорка Фелисин смотрела на охваченное волнением дно котловины. Выло похоже на то, что вокруг носилось безумие: над городами, разумом мужчин и женщин, всем… С приближением заката их небольшая группа начала готовиться к ночному переходу. Песок котловины зашевелился подобно каплям дождя, падающим на водную гладь озера. Из нор показались черные жуки, размерами с большой палец Баудина, которые, подобно волнам прилива, начали блестеть под лучами заходящего солнца. Вскоре они заняли все свободное пространство. Сотни тысяч насекомых принялись двигаться как один, и цель, которую они преследовали, очевидно, была также одна. Гебориец, в котором вновь проснулся Дух исследователя, отошел на некоторое расстояние от своих спутников, пытаясь определить, куда же стремится эта огромная армия жуков. Фелисин увидела, как он склонился у одного горного кряжа, наблюдая за ними, а потом скрылся за другим.

С того момента прошло около двадцати минут.

Сбоку от девушки, присев на корточки, находился Баудин. Он положил свои огромные руки на массивный рюкзак, с тревогой сверля глазами темную мглу. Фелисин чувствовала, как в душе громилы растет беспокойство, однако пока она не решалась дать волю терзавшим обоих сомнениям. Временами ее начинали злить подобные, необъяснимые с точки зрения нормального человека, вылазки Геборийца, а пару раз закрадывались подлые сомнения по поводу того, не станет ли действительно этот старик препятствием на пути к свободе.

Отек на лице девушки спал, и она начала сносно видеть и слышать, но внутренняя боль осталась, будто личинки кровяных мух оставили под плотью какой-то яд. Фелисин казалось, что рубцы появились не только на коже, изменив внешность, но и в душе, заставив по-новому взглянуть на окружающий ее мир. Теперь ее сны стали наполнять видения огромного количества крови: непрерывные багровые реки несли ее, как щепку, от заката до восхода. Не прошло и шести дней с тех пор, как они покинули Черепную Чашу, а в душе девушки уже сформировался какой-то утолок, который с жутким нетерпением ожидал новой ночи и новой крови…

Баудин что-то невнятно проворчал.

Из-за горного кряжа появился Гебориец, который трусцой побежал по направлению к их лагерю. Невысокий и горбатый, он был похож на ковыляющего людоеда, вышедшего из детской сказки. Тупые обрубки вместо рук… Не хватало еще пасти, усеянной острыми клыками. «Истории для того, чтобы пугать маленьких детей… Я могла бы написать их с десяток. Да, мне не нужно было бы ничего и придумывать – просто описывать происходящие вокруг события. Гебориец стал бы вепрем-людоедом, покрытым татуировками. Баудин, усеянный красными шрамами и огромным количеством переплетенных волос поверх старой, морщинистой кожи, был бы его напарником с оторванным ухом. Да, эта парочка способна вызвать неподдельный ужас…»

Старик приблизился к своим спутникам, присел на колени, освободившись от ремней тяжелого рюкзака, и пробормотал:

– Крайне странно! Баудин проворчал вновь:

– Можем ли обойти их вокруг? Знаешь, у меня нет никакого желания пробиваться сквозь эту армию насекомых, у которых невесть что на уме, Гебориец.

– О, ну это легко объяснить… Они просто мигрируют в соседнюю котловину.

Фелисин фыркнула.

– И ты находишь это крайне странным?

– Да, нахожу, – произнес он, подождав, пока Баудин потуже завяжет шнуровку рюкзака. – Следующей ночью они начнут мигрировать в следующий резервуар, доверху наполненный песком, понимаешь? Подобно нам, они смещаются на запад, и, подобно нам, они стремятся к морю.

– И что потом? – спросил Баудин. – Они поплывут?

– Не знаю. Скорее всего, они повернут к востоку, к противоположному побережью материка.

Баудин забросил на плечи свой огромный мешок и поднялся на ноги.

– Подобно мухам, которые окружают край бокала, – произнес он.

Фелисин бросила на громилу быстрый взгляд, вспомнив последний вечер, проведенный с Бенетом. Он сидел за столом у Булы и смотрел на летающих насекомых, которые облепили край кружки с вином. Это было одно из тех немногих воспоминаний, которые она могла восстановить в памяти. «Бенет, мой любовник, был Повелителем Двукрылых, которые кружили в Черепной Чаше. Баудин оставил его гнить в этом болоте, поэтому он сейчас и не смотрит прямо в глаза… Головорезы никогда не умели хорошо лгать. Когда-нибудь он отплатит за все…»

– Следуйте за мной, – произнес Гебориец, отправляясь в путь. Его сапоги по самые лодыжки проваливались в песок, и это создавало впечатление того, что ноги, подобно рукам, представляли собой странные обрубки. Он всегда оправлялся в путь бодрым и веселым, однако Фелисин чувствовала, что священник так поступает нарочно, пытаясь хоть как-то скрыть факт своей старости и слабости по сравнению с остальными путниками. В последнюю треть ночи он будет, без сомнения, плестись в семи-восьми сотнях шагов позади, опустив голову, волоча ноги и покачиваясь под весом рюкзака, который чуть ли не вдвое превышал вес его самого.

У Баудина, вроде бы, в голове была карта колодцев, и этот источник информации являлся самым точным и правильным. Даже несмотря на то, что пустыня казалась безжизненной и нескончаемой, вода отыскивалась всегда. В поисках небольших водоемов, наполняемых подземными источниками, помогали следы животных, которых, однако, путешественники ни разу не видели. Стоило заметить хотя бы один грязный след, и этого было достаточно: оставалось только лишь прокопать в этом месте яму глубиной около одного размаха рук, и они обнаруживали столько живительной влаги, сколько могли унести. Этого хватало на несколько дней.

Команда несла с собой запас пищи на двенадцать дней. Это было вдвое больше того количества времени, которое требовалось для путешествия к побережью: запас был небольшой, но вполне достаточный. Однако, несмотря на это, путешественники постепенно слабели. Каждую последующую ночь им удавалось пройти все меньшую и меньшую дистанцию: месяцы, проведенные в Черепной Чаше без достаточного количества воздуха, для рабов не прошли бесследно.

Это все понимали, но никто не решался говорить. Время – самый терпеливый слуга Худа – сейчас работало против них, однако странники осознавали, что каждая ночь приближает их к заветной цели. «У каждого из нас есть мечта – бросить все и сдаться, однако это неминуемо приведет к смерти. Не надо будет даже никуда идти – Ворота Худа сами раскроются перед каждым из нас, как только рассеется утренний туман».

– О чем ты думаешь, девушка? – спросил ее Гебориец. Они пересекли два горных кряжа и оказались в очередной иссохшей котловине. Над головой отбрасывали свет, подобно лезвию клинков, звезды, но луна еще не взошла.

– Мы живем в каком-то облаке, – ответила она. – Всю нашу жизнь.

– Да нет, это в твоем мозгу шевелится дурханг, – проворчал Баудин.

– Никогда не думал, что ты такой шутник, – ответил Гебориец громиле.

Баудин промолчал. Фелисин про себя улыбнулась: головорез за всю оставшуюся ночь едва ли произнесет еще пару слов, он ненавидит быть осмеянным. «Необходимо запомнить, – решила девушка. – В следующий раз это даст мне некое преимущество».

– Мои извинения, Баудин, – произнес Гебориец через некоторое время. – Меня разозлили слова Фелисин, и это вылилось на тебя. На самом деле мне нравятся шутки, и не важно, какую цель они преследовали.

– Да перестань, – вздохнула девушка. – Мулы в конце концов выходят из хандры, однако ты не в силах изменить этот процесс.

– Что ж, – сказал Гебориец, – видимо, отек с твоего языка уже спал, однако яд-то остался…

Фелисин вздрогнула. «Если бы ты знал, старик, – подумала она, – как ты прав».

Ризаны порхали над изрезанной поверхностью котловины с места на место; оставив безумную армию жуков позади, они стали единственными спутниками путешественников. С тех пор как Фелисин, Гебориец и Баудин пересекли Озеро Утопленников, на их пути не встретилось ни одного человека. Беглецы и не ожидали никого увидеть: скорее всего, их исчезновения не заметил никто: слишком уж велика была неразбериха, царившая в тот момент в Черепной Чаше. Для Фелисин драма той ночи превратилась в нечто трогательное и патетичное, но сейчас они представляли собой не более чем несколько песчинок в огромном океане пустыни, и эти мысли девушку несколько успокоили.

Тем не менее причин для волнений было предостаточно. Если восстание охватило весь материк, то они прибудут на побережье только ради того, чтобы умереть через несколько дней: лодка может никогда и не приплыть.

Они добрались до очередной невысокой зубчатой горной гряды, которая под действием света звезд блестела словно серебро, напоминая чем-то позвоночник огромного пресмыкающегося. За ним простиралась огромная песчаная гладь. На расстоянии около пятидесяти шагов прямо по курсу из песка возвышалось нечто, напоминающее покосившиеся мраморные колонны. Подойдя поближе, они поняли, что эти сооружения были практически полностью разрушены.

По песку зашелестел слабый ветерок, ласково гладя их по голеням. Покосившийся столб оказался гораздо дальше, чем девушке показалось на первый взгляд. Внезапно ее осенила новая мысль, да такая, что Фелисин даже присвистнула.

– Именно так, – прошептал Гебориец в ответ.

Это было не в пятидесяти шагах от них, а, скорее, в пяти тысячах: поверхность, покрытая волнующимся песком, ввела их в заблуждение. Котловина, по которой они брели, представляла собой не ровную земляную поверхность, а широкий, постепенно снижающийся конус, центром которого было какое-то огромное сооружение. Вслед за осознанием данного факта у путешественников закружилась голова.

К тому моменту, как они достигли монолита, лунный диск уже поднялся над южным горизонтом. Взглянув друг на друга, Гебориец и Баудин беззвучно сбросили с плеч рюкзаки. Головорез присел на корточки и начал осматривать огромное возвышающееся сооружение.

Гебориец достал из своего рюкзака светильник и приспособления для костра. Подув на припрятанные угли, он поджег небольшой пучок соломы, а с его помощью разгорелся толстый фитиль светильника. Фелисин не сделала ни одной попытки помочь, наблюдая, как очарованная, за точными и быстрыми движениями обрубков старика, которые заменяли ему руки.

Поддев одним из обрубков рукоятку светильника, он встал на ноги и приблизился к темному монолиту.

Даже пятьдесят человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить это грандиозное сооружение. Только фундамент превышал в семь-восемь раз рост человека, а он занимал около трех пятых полного размера колонны. Камень выглядел одновременно и отполированным, и покрытым небольшими складками; под скупыми лучами луны он казался темно-серым.

Мерцание фонаря обнаружило, что его цвет скорее темно-зеленый. Фелисин видела, как голова священника, разглядывающего вершину, отклонилась назад. Затем он подошел к стене и культей ампутированной конечности что-то там долго выстукивал. Наконец старик отступил назад.

Сзади послышалось бульканье воды, это Баудин открыл огромный бурдюк и принялся жадно пить. Обернувшись, Фелисин протянула к нему руки и через несколько секунд тоже прильнула к живительной влаге. Спереди зашелестел песок: из темноты появился священник, который присел рядом.

Фелисин передала ему емкость, но старик отрицательно покачал головой: его похожее на морду жабы лицо было серьезно озадаченным.

– Неужели это самая большая колонна, которую ты когда-либо видел, Гебориец? – спросила девушка. – В Арене существуют столбы, превосходящие рост человека в двадцать и более раз… По крайней мере, я слышала о подобном. Кроме того, они покрыты спиральными изразцами от основания до самой вершины; как-то давно Бенет описал мне одну из них.

– Даже я их видел, – пробормотал Баудин. – Они не шире, но уж точно выше. А из чего сделана эта колонна, священник?

– Нефрит.

Громила флегматично пропыхтел, однако Фелисин заметила, как широко раскрылись его глаза.

– Я видел шире, я видел выше…

– Заткнись, Баудин, – отрезал Гебориец, потирая обрубками рук свое тело. Взглянув на головореза из-под густых всклокоченных бровей, он добавил: – Это никакая не колонна. Это палец.

Первые лучи осветили небосклон, и тени на песке постепенно рассеялись. Из мглы начали медленно вырисовываться детали этого пальца, высеченного из цельного куска нефрита. Вот стали видны складки и бугорки кожи, ее рисунок на подушечках пальцев… Небольшое сходное возвышение у подножия, естественно, было другим пальцем.

«Палец означает, что должна быть кисть… Кисть – ведет за собой руку. Рука – все тело…» Логика была очень проста, однако она не укладывалась в голове Фелисин. Такое громадное сооружение не может быть сделано человеком, оно не может оказаться в такой глуши… целиком. Максимум – кисть, но не рука и не тело…

Гебориец с рассвета не сказал ни слова, он только потуже кутался в свой балахон. Дотронувшись культей руки до этого сооружения, он ощутил боль, которая до сих пор не исчезала. Взглянув на Геборийца при свете солнечного дня, девушка оторопела: на его теле начали появляться новые татуировки, некоторые стали еще ярче.

Наконец Баудин поднялся на ноги и принялся натягивать два небольших тента недалеко от основания пальца, где тень была самая длинная. Громила не обращал на монолит никакого внимания – будто на его месте стоял пенек от огромного кипариса; он достал длинные колья и начал забивать их в теплый песок, продев через латунные кольца в углах палатки.

Солнце поднималось все выше, окрашивая небо в оранжевый оттенок. Несмотря на то что Фелисин видела этот цвет и раньше на острове, он никогда не казался таким насыщенным. Девушка практически на вкус ощущала горечь металла.

Когда Баудин взялся за второй тент, старик встряхнулся; принюхавшись, он поднял голову и медленно поднялся на ноги.

– Дыханье Худа! – проворчал он. – Неужели нам недостаточно своих испытаний?

– Что такое? – спросила встревожено Фелисин. – Что случилось?

– Там поднялся шторм, – произнес священник. – Это же пыль Отатарала.

Баудин отвлекся от своего занятия и замер. Затем, проверив прочность конструкций, он произнес:

– Все готово.

– Нам лучше не оставаться на улице. Фелисин фыркнула:

– Можно подумать, эти палатки нас спасут. Кроме того, если ты забыл, то я напомню, что мы сами работали на Отатарале. Если бы он мог причинить нам какой-то вред, это произошло бы давным-давно.

– В Черепной Чаше у нас была каждый вечер возможность обмыть свое тело, – произнес Гебориец, вытряхивая содержимое продуктового мешка и натягивая его поверх брезента.

Девушка заметила, что старик до сих пор старался держать у груди ту руку, которой он ночью дотронулся до нефрита.

– Ты, думаешь, в этом есть какой-то смысл? – спросила она. – Но если это правда, то почему каждый маг, поработавший хоть день на Отатарале, либо умер, либо сошел с ума? В твоих словах, Гебориец, нет последовательности…

– В таком случае сиди на своем месте, – отрезал он и нырнул под навес первого тента, прихватив с собой провиант.

Фелисин обернулась на Баудина. Головорез пожал плечами, а затем без особенной спешки занял вторую палатку.

Девушка вздохнула. Она была очень утомлена, однако сонливости не ощущала. «Если я сейчас заберусь под тент, то буду там просто лежать, рассматривая швы на парусине над головой».

– Лучше забирайся внутрь, – послышался голос Баудина.

– Я еще не сплю.

Он вылез и подобрался поближе, подобно хитрому коту.

– А мне не важно, хочешь ты спать или нет. Сидя под солнцем ты будешь потеть, а это означает повышенный расход воды, а ее и так у нас немного. Поэтому залезай под этот чертов тент, девушка, пока я не положил руку на твою задницу.

– Будь здесь Бенет, ты бы не посмел…

– Этот ублюдок мертв! – проревел громила. – И Худ бросил его прогнившую душу в самую глубокую яму!

Она презрительно усмехнулась.

– Ты можешь бравировать только сейчас – в его присутствии от тебя нельзя было вытянуть и слова.

Некоторое время он смотрел на девушку, как кровавая муха, попавшаяся в сеть паука.

– А может, ты не права, – произнес Баудин, и по его лицу скользнула коварная ухмылка.

Почувствовав озноб, девушка увидела, как головорез большими шагами отправился вновь к палатке, наклонился и скрылся внутри. «Меня не удастся одурачить, Баудин, – подумала девушка. – Ты был прислуживающей дворняжкой, и то, что сейчас рядом нет Бенета, – твое чистое везение, парень. Иначе корчиться бы тебе у его ног». Помедлив еще несколько минут в знак полного неповиновения приказам, она наконец залезла в свою палатку.

Разобрав постельные принадлежности в скатке, она улеглась. Однако сон не шел, и девушка еще долго лежала под широким пологом, страстно желая хотя бы немного дурханга или кувшин вина. Через некоторое время багровые реки все же взяли ее в свои объятия, защищая от плохого настроения и увлекая все дальше и дальше в бездну. Она вызвала в своем воображении образ Бенета и все чувства, которые были с этим связаны. Однако река неумолимо текла к своей тайной цели, и, ощутив вновь ее теплые волны, девушка внезапно почувствовала, что приближается к разгадке. Да, она поняла, что скоро все откроется, и с этим событием резко переменится весь ее мир, станет шире, ярче и разнообразнее. Она будет не просто пухленькой бесформенной девочкой, которой пользовался каждый, кто хотел. Она станет всемогущей и, несмотря на небольшой возраст, будет называть себя девушкой с большой иронией.

Именно это и обещал ей странный сон; презрение к самой себе уйдет, уступив место всеобщему поклонению. Но в данный момент существовала очень большая разница между реальной жизнью и сном, по крайней мере, это отразилось в циничном взгляде Геборийца, когда Фелисин в порыве откровения рассказала ему свои видения. Знаток людских душ не сказал ничего определенного. Теперь он будет высмеивать ее фантазии о превратностях судьбы. Старик всегда считал, что нужно полагаться только на осязаемые факты, а не на гипотетические рассуждения, которые достойны только презрения. «Но священник неправ! Я ненавижу саму себя, а он ненавидит каждого вокруг. Так кто же из нас больше потеряет?»

Она проснулась ослабевшая, с иссохшими губами и ощущением ржавчины во рту. Воздух был наполнен какими-то частицами, а через ткань просвечивал неясный серый свет. С улицы послышался шум, свидетельствующий о том, что спутники уже проснулись и принялись готовиться к очередному переходу. Сначала что-то пробормотал Гебориец, в ответ на это послышалось ворчанье Баудина. Фелисин закрыла глаза, пытаясь вновь попасть в объятья красной реки, несущей ее через сон, однако та успела раствориться.

Фелисин, поморщившись, села. Каждый сустав отдавался болью от огромного напряжения. Она знала, что все остальные ощущают то же самое. Гебориец давно уже начал понимать, что их группа ощущает недостаток питательных веществ, но ничего не мог с этим поделать: суточный рацион включал немного сушеных фруктов, кусок вяленого мяса мула и сухого, как кирпич, темного хлеба доси.

Ощущая боль в мышцах, она медленно выползла из палатки на прохладный утренний воздух. Двое мужчин сидели за завтраком, раскрыв мешки с провизией. В них осталось совсем немного еды, за исключением хлеба, который был очень соленый и вызывал мучительные приступы жажды. Гебориец пытался настоять, чтобы они ели хлеб в первую очередь – в течение нескольких начальных дней, пока организм не был иссушен и оставалось еще достаточное количество сил. Однако ни она, ни Баудин не приняли эти советы всерьез, и через некоторое время Гебориец прекратил свои увещевания. Затем Фелисин вспомнила, что она еще умудрялась по этому поводу шутить над стариком: «Что же ты не следуешь своим собственным советам, а, старик?» Тем не менее смысл в этих словах был огромный. Скоро они достигнут покрытого солью побережья, однако ничего, кроме соленого хлеба, в запасе не будет. А про воду вообще оставалось только молчать.

«Возможно, мы не слушали его только потому, что не верили в реальность возможности добраться до побережья. Возможно, Гебориец решил то же самое после их первого привала? Наверное, только я была столь недальновидной, что не догадалась подумать о подобном исходе. Я могла только издеваться и игнорировать дельные советы по причине своей собственной глупости, и ничего более». А что касается Баудина, то в его криминальных мозгах было вообще невозможно что-либо понять…

Девушка присоединилась к завтраку. Выпив большее по сравнению с обычным количество воды и проигнорировав неодобрительные взгляды спутников в ответ на это, она принялась за остатки мяса.

Когда Фелисин закончила, Баудин убрал крошки в мешок.

Гебориец вздохнул:

– Ну и тройка у нас!

– Ты имеешь в виду нашу нелюбовь друг к другу? – спросила Фелисин, подняв в удивлении бровь. – Здесь нечему удивляться, старик, – продолжила она, – Если ты еще не заметил, то я раскрою глаза: мы давно перестали находить друг с другом общий язык, не так ли? Боги видели, ты очень часто указывал на мое постепенное моральное разложение. А что касается Баудина – так он не более чем убийца, который свободно обходится без всяких там глупых представлений о братстве. Он убийца, а это означает, что в глубинах его души скрывается ужасный страх… – Девушка взглянула на громилу, который, склонившись над рюкзаками, поднял на нее ничего не понимающий взгляд. Фелисин обворожительно улыбнулась: – Я права, Баудин?

Тот ничего не ответил, однако на лице появилось дикое, злобное выражение.

Фелисин обратила все внимание вновь на Геборийца.

– А твои пороки вполне очевидны – ты редко вспоминаешь о простых человеческих ценностях…

– Попридержи язык, девушка, – пробормотал бывший священник. – Я вовсе не нуждаюсь в нравоучениях со стороны пятнадцатилетней особы.

– Почему тебя изгнали из священнического сана, Гебориец? Скорее всего, за расхищение казны. Они отрубили тебе руки, а потом выбросили на мусорную кучу за пределами храма. Что ж, такие жизненные потрясения кого угодно заставят сменить работу и стать писателем.

– Нам пора двигаться, – произнес Баудин.

– Но он еще не ответил на мой вопрос…

– Я бы сказал, что он ответил, девушка. А теперь заткнись. Сегодня тот груз, которой обычно тащил старик, придется нести тебе.

– Вполне благоразумный совет, но благодарностей от меня ты не дождешься.

Лицо громилы еще больше потемнело, и он встал на ноги.

– Да оставь ты ее, – произнес Гебориец, продевая через ремни рюкзака свои обрубки. В неясной мгле, которая окружила место их привала, Фелисин заметила, что поверхность кожи, которой старик дотронулся до нефритового пальца прошедшей ночью, теперь распухла и покраснела, а морщины, покрывавшие ее, расправились. Татуировки на запястье почернели и стали чуть ли не выступать над поверхностью. Решив оглядеть старика со всех сторон, девушка увидела подобную картину по всему его телу.

– Что случилось с тобой? Гебориец осмотрелся.

– Хотел бы я знать.

– Наверное, ты получил ожог запястья об эту статую.

– Не ожог, – ответил старик. – Это повреждение называют поцелуем Худа. Я вот думаю: неужели волшебство может действовать даже среди песка, наполненного пылью Отатарала? И может ли Отатарал дать жизнь магии? К сожалению, девушка, у меня нет ответа ни на один из этих вопросов.

– Что ж, – пробормотала она, – если твои рассуждения верны, то было довольно глупой идеей попытаться дотронуться До проклятого предмета.

В этот момент Баудин, не говоря ни слова, отправился в путь. Не обратив никакого внимания на Геборийца, Фелисин бросилась за ним вслед.

– Ожидается ли этой ночью впереди источник? – спросила она.

Громила проворчал:

– А не могла ли ты поинтересоваться этим вопросом до того, как израсходовала сегодня двойную норму воды?

– В следующий раз непременно так и сделаю. Ну, и?

– Мы потеряли вчера половину ночи зря.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что свежей воды не будет до завтрашней ночи. – Оглянувшись на нее, он добавил: – Наверное, теперь ты жалеешь о своей расточительности.

Девушка не ответила. Она не собиралась проявлять даже и признаков благородства, когда в следующий раз придет время для того, чтобы допить остатки. «Благородство – для глупцов, – думала она. – Благородство – это фатальный порок. Я вовсе не намерена погибать из-за какой-то дурацкой честности, Баудин. А Гебориец умрет в любом случае: мы только понапрасну тратим на него свои драгоценные запасы».

Бывший священник устало тащился по следам своих более молодых компаньонов; звуки его шагов за спиной по прошествии часов изнурительного перехода становились все тише и тише. В конце концов, решила девушка, они останутся с Баудином вдвоем. Только двое из них дойдут до западного побережья этого заброшенного Королевой острова и встанут лицом к огромному морю. А слабые всегда остаются на обочине: это было первым законом в Черепной Чаше, и это был первый урок, который девушке пришлось выучить на улицах Унты, в колонне рабов, которая следовала на корабль.

Тогда по своей наивности и простодушию она смотрела на убийство Баудином леди Гаезин как на акт бессмысленного, леденящего кровь террора. Но если бы он сделал то же самое сегодня – например, лишил Геборийца страданий, – она не моргнула бы и глазом. «Слишком уж долго длится наше путешествие. Где же его конец?» Фелисин подумала о реке крови, и эти мысли придали ей бодрости.

Как и предупреждал Баудин, до окончания ночи они не встретили ни одного источника воды. Громила выбрал в качестве места для остановки огромное песчаное ложе, окруженное по сторонам большими известняковыми глыбами, сильно разрушенными под действием ветра. Кругом лежало несметное количество выбеленных человеческих костей, однако Баудин просто сгреб их бесцеремонно в кучу и принялся раскладывать тенты.

Фелисин присела, прислонившись спиной к камню, и посмотрела на горизонт, где по обыкновению последних дней через некоторое время появлялся умирающий от усталости Гебориец. Однако с каждым днем отставание священника становилось все сильнее: сейчас его фигура виднелась на краю огромной плоской равнины, которая в диаметре достигала трети лиги, и девушка не удивилась бы, если бы багряные лучи рассвета через некоторое время осветили его безжизненное тело. Баудин присел рядом с ней.

– Я же приказал тебе нести мешок с едой, – произнес он, скосив взгляд на восток.

«Да уж, это не из-за отсутствия симпатии к старику», – подумала она.

– Тебе скоро придется идти и искать его, не так ли? Баудин выпрямился. Он долго печально смотрел на восток, а вокруг его фигуры в прохладном неподвижном воздухе кружило огромное количество мух.

Наконец громила отправился на поиски. Фелисин нервно посмотрела на его размашистую походку без признаков усталости, и тут к ней впервые закрались смутные подозрения. «Наверняка, у него имеется тайный запас еды и воды: откуда еще взяться такому огромному количеству резервов?» Вспрыгнув на ноги, она бросилась к мешкам, оставленным Баудином.

Забравшись в уже натянутую им палатку, она отодвинула постельную скатку. Мешки с едой лежали на куче других полезных вещей. Слева от них, прислонившись к стене, стояла небольшая котомка, завернутая в плотную ткань. Развернув ее, Фелисин обнаружила аптечку первой помощи, ветхое огниво, сухую кору для разведения костра и небольшую деревянную коробочку, которую до сего момента ни разу не видела. Она была припрятана под вторым дном и обшита по кругу оленьей кожей.

Никаких бурдюков с водой и спрятанных мешков с едой. Не найдя объяснения собственным сомнениям, девушка испытала животный страх.

Она опустилась на мягкий песок около раскрытых мешков. Через пару минут, развязав бечевку и развернув небольшую котомку, Фелисин ахнула – внутри лежал полный набор инструментов для бандитского ремесла: множество финок, небольшие пилы и напильники, куски воска, небольшой кулек мельчайшей пудры, а также два разобранных стилета с голубыми лезвиями, издающими острый едкий запах, и костяными полированными рукоятками. Кроме того, самыми необычными предметами явились два эфеса от шпаг из черного дерева, скрепленные друг с Другом в виде Х-образного оберега, покрытые сверху продырявленными тяжелыми металлическими пластинами. «Метательное оружие. Оружие убийц». Последним предметом оказался коготь какой-то огромной кошки, висевший на кожаном ремне. Он отливал янтарным цветом и был исключительно гладким. Фелисин засомневалась, а не содержит ли он яд, нанесенный тонким слоем на поверхность. Эта вещица, показалось ей, содержит какую-то зловещую тайну.

Быстро осмотрев содержимое, девушка вернула все назад и завернула котомку. Услышав звук тяжелой поступи с восточной стороны, она мгновенно поднялась на ноги.

Между двумя неровными глыбами известняка появился Баудин, неся на руках Геборийца.

Головорез даже ничуть не вспотел.

– Ему срочно нужна вода, – произнес Баудин, войдя в палатку и аккуратно положив бессознательного старика на мягкий песок. – Быстро, девушка, в мешке…

Фелисин не двинулась с места.

– Но почему? Нам она требуется больше, Баудин. Громила помедлил, поборов приступ сердцебиения от таких жестоких слов девушки, затем освободил ремни рюкзака и скинул его на землю.

– Я удивляюсь: неужели, попав на его место, ты произнесла бы то же самое? Скоро, покинув этот остров, мы разбежимся, и каждый пойдет своей дорогой. Но пока, девушка, мы нуждаемся друг в друге.

– Он же все равно умрет, неужели ты не видишь?

– Все мы умрем, – он откупорил бурдюк и прислонил горлышко к потрескавшимся губам Геборийца. – Пей, старик. Тебе нужно это проглотить.

– Ты отдаешь ему свою долю, – произнесла Фелисин. – А я не намерена.

– Хорошо, – ответил громила с холодной ухмылкой. – Никто больше и не подумает о тебе как о человеке – просто знатная кровь. Неужели ты думаешь, что, раздвигая ноги перед каждым встречным в Черепной Чаше, ты смогла отмыться от своего происхождения?

– Но это же спасло нам жизни, неблагодарный ублюдок!

– Нет, это поддерживало твою пышнотелость и было обусловлено абсолютным нежеланием работать. Большая часть продуктов для меня и Геборийца доставалась за счет работы, которую я выполнял для охранников доси. А Бенет давал нам отбросы – и только для того, чтобы поддерживать твое хорошее настроение. Он знал, что мы никогда об этом не расскажем, и смеялся над твоим благородным происхождением…

– Это ложь.

– Думай, как считаешь нужным, – ответил громила, с лица которого не сходила ухмылка.

Закашлявшись, Гебориец, наконец, открыл глаза и сощурился от яркого света поднимающегося солнца.

– Ты должен осмотреть себя, – обратился к нему Баудин. – С расстояния пяти футов твоя фигура выглядит как одна сплошная татуировка – черная, как колдун Дал Хонес. Но приглядевшись поближе, можно рассмотреть каждую линию – каждый волосок шкуры Вепря. А еще линии покрывают твой обрубок, но только не тот, который оказался сейчас распухшим… Вот, выпей еще немного.

– Ублюдок! – прошипела Фелисин. Увидев, как последние капли воды пропадают между губами старика, она подумала: «Этот человек оставил Бенета на верную смерть, а сейчас пытается отравить память об этом дорогом для меня человеке. Но он промахнулся… Я сделала все, что могла, чтобы сохранить жизни этих людей, и они возненавидели меня за это – оба… Их гложет изнутри та цена, которую мне пришлось заплатить. А Баудин теперь пытается все отрицать. Нечего даже и думать о совести этого громилы, поэтому, воткнув один из своих ножей в мое горло, он абсолютно ничего не почувствует – просто еще один мертвый из клана знати… Еще одна леди Гаезин».

Встретившись с взглядом Геборийца, она медленно заговорила:

– Мне каждую ночь снится река крови, в которой можно свободно и вольготно плыть… Оба из вас там тоже есть – но только в самом начале, так как под конец вы уходите на дно. Думайте, как хотите, но только мне одной суждено пройти через все испытания и выбраться из этой передряги. Мне, только мне.

Оставив ничего не понимающих мужчин, пристально смотрящих ей вслед, Фелисин направилась к своей палатке.

Следующей ночью они нашли воду за час до восхода луны. Ключ появился сам собой в основании какого-то каменного углубления, питаясь, вероятно, из глубокой невидимой расщелины. Поверхность ключа была покрыта жидкой грязью. Баудин подошел к самому краю, однако не сделал ни одного движения, чтобы припасть на колени и начать выгребать жидкую глину, как это всегда было раньше. Через мгновение Фелисин почувствовала головокружение и, сбросив с плеч продуктовый мешок, бросилась к источнику.

Глина ярко заблестела: приглядевшись, девушка обнаружила, что вся поверхность жидкой грязи покрыта медленно копошащимися ночными бабочками, распластавшими свои крылья. Фелисин потянулась, чтобы разогнать этот плавучий ковер и припасть к живительной влаге, но Баудин перехватил ее за запястье и с волнением прошептал:

– Вода отравлена. Ее заполнило несметное количество личинок ночных бабочек, которые пожирают тела своих родителей.

«Дыханье Худа, вновь эти личинки».

– В таком случае, можно профильтровать воду через одежду, – предположила Фелисин.

Громила отрицательно покачал головой.

– Личинки выделяют яд, который очень хорошо растворим. Мы не в силах что-либо изменить: источник станет пригодным для питья только по прошествии месяца.

– Но ведь вода нужна нам прямо сейчас.

– Если ты выпьешь, Фелисин, то умрешь в течение нескольких минут.

Девушка уставилась на серую топь в отчаянном желании не слушать Баудина и припасть губами к влаге: огонь жег ее горло, ее разум. «Не может быть. Мы же все умрем без нее».

Баудин отвернулся. В этот момент подошел изнуренный Гебориец и рухнул на каменный скат. Его кожа была чернее ночи, а под серебряным светом ночных звезд она начала блестеть подобно шерсти вепря. Воспаление, развившееся на культе его правой руки, вроде бы начало спадать, оставляя за собой на коже гноящиеся трещины, источающие странный запах каменной пыли.

Старик стал похож на призрак, и, вспоминая его кошмарное ночное появление перед глазами, Фелисин засмеялась как сумасшедшая. Хохот был на грани истерики.

– А помнишь Крут, Гебориец? В Унте? Помнишь Последователя Худа – священника, покрытого мухами, вместо тела которого оказалась только пустота? А ведь у него было к тебе послание… И что же я вижу сейчас? Пошатывающийся человек, который кишит не мухами, а татуировками. Разные боги, однако одно и то же послание – вот что мне видится… Позволь Фениру говорить через эти потрескавшиеся губы, старик. Неужели слова твоего бога будут вторить Худу? Неужели весь мир в самом деле представляет собой огромные весы, на чашках которых – рок и судьба? Летний Вепрь – Клыкастый Сеятель Войны, что ты на это скажешь?

Старик непонимающе уставился на девушку. Он открыл было рот, однако из него не донеслось ни единого звука.

– Что это было? – ехидно спросила Фелисин, склонившись к нему ухом. – Жужжанье крыльев? Нет, вовсе нет.

– Дура! – пробормотал Баудин. – Вместо того чтобы заниматься пустой болтовней, лучше бы поискала место для лагеря.

– А что, дурное предзнаменование, да, убийца? А я и не знала, что ты хоть что-то в этом смыслишь.

– Попридержи язык, девушка, – ответил Баудин, обернувшись лицом к каменному склону.

– Сейчас это не имеет никакого значения, – ответила она. – Мы до сих пор танцуем перед богом, который изредка поглядывает на нас, да и то только ради собственного развлечения. Ты видел символ Худа в Семи Городах? Люди называют его здесь Скрытый Герой, не так ли? Ну-ка выкладывай, Баудин, что начертано на Храме Лорда Смерти в Арене?

– Думаю, ты сама знаешь ответ на этот вопрос, – произнес громила.

– Да, ночные бабочки – предвестники смерти, пожиратели разлагающейся плоти… Яд, выделяющийся под солнцем у трупов, их самый любимый нектар. Худ передал нам обещание в Круге Унты, и только что оно было выполнено.

Баудин забрался на край впадины, однако и там слова девушки достигали его разума. Поднимающееся солнце осветило фигуру громилы оранжевым светом. Обернувшись, он негромко, с ухмылкой произнес:

– Вот и все, что касается твоей реки, заполненной кровью. Внезапно у девушки закружилась голова. Ноги подкосились, и она резко села на землю, больно ударившись копчиком о каменную скалу. Обернувшись, Фелисин увидела Геборийца, лежавшего подобно темной, бесформенной груде на расстоянии вытянутой руки. Подметки его обуви прохудились, обнажив мозолистые израненные ступни. Был ли он уже мертв? Практически, да.

– Сделай же что-нибудь, Баудин. Громила ничего не ответил.

– Как далеко до побережья? – спросила она.

– Сомневаюсь, что это имеет хоть какое-то значение, – ответил он через мгновение. – Лодка будет находиться у берегов в течение трех ночей, не более. А нам до моря еще четыре дня хода, да и силы уже на исходе.

– А через какое время будет следующий источник воды?

– По прошествии семи часов пути; но если учесть нашу настоящую форму, то все четырнадцать.

– Прошлой ночью ты казался довольно шустрым! – проворчала она. – Неся на руках Геборийца, ты даже не вспотел. По сравнению с нами в тебе не чувствуется никакой усталости…

– Я пью свою мочу.

– Что?

– Ты прекрасно слышала, – проворчал он.

– Это не может объяснить всех фактов, – ответила она, поразмыслив с минуту. – Не говори только, что тебе приходится еще есть свое собственное дерьмо. Неужели ты заключил с каким-то богом договоренность, Баудин?

– А ты, глупая девчонка, полагаешь, что это так просто, стоит только сказать: «Эй, Королева Снов, спаси мою жизнь, и я буду вечно служить тебе». Скажи, на сколько из своих молитв ты услышала ответы? Кроме того, я не верю ни во что, кроме собственных сил.

– Так ты до сих пор не сдался?

Девушка полагала, что этот вопрос так и повиснет в воздухе, но после длинной паузы, уже при погружении в свой собственный мир, ее мысли оборвал резкий ответ:

– Нет!

Баудин переложил мешок, а затем скользнул вниз по каменному склону. Фелисин заметила во всех его движениях какую-то разумную экономию, и это бросило ее в дрожь. «Называет меня пышнотелой и смотрит на меня, словно на кусок плоти, – однако не так, как это делал Венет. Нет, в глазах этого громилы я выгляжу, словно будущий завтрак». Сердце застучало молотом; впервые за долгое время девушка обнаружила в его маленьких глазах звериный блеск.

Однако Баудин спокойно присел рядом с упавшим без сознания Геборийцем и перевернул его на спину. Склонившись над грудью старика, он попытался услышать его дыхание, а затем резко откинулся назад, глубоко вздохнув.

– Старик мертв? – спросила Фелисин. – Не старайся – я не собираюсь есть покрытую татуировками кожу, какой бы голод меня ни мучил.

Баудин мельком взглянул на девушку, однако ничего не ответил, возобновив осмотр тела бывшего священника.

– Скажи, чем ты занимаешься? – в конце концов не вытерпела она.

– Старик пока жив, и только он сейчас может нас спасти, – Баудин помедлил. – Меня абсолютно не интересует, насколько глубоко ты пала… Просто держи свои мысли при себе.

Фелисин видела, как громила срывает с тела старика лохмотья одежды, обнажая черную вязь скрывающихся под ними татуировок. Обойдя тело так, чтобы тень от солнца не мешала осмотру, он вновь склонился над замысловатой последовательностью линий, покрывающих грудь Геборийца. По всей видимости, громила настойчиво что-то искал.

– Рисунок поднимается к шее, – уныло проговорила она, – и спускается по рукам, образуя на запястьях что-то вроде кольца.

Баудин замер, сузив глаза.

– Собственная отметка Фенира – священна, – продолжила она. – Ведь ты ищешь именно ее? Гебориец был отвергнут, однако Фенир до сих пор живет внутри – этот факт более чем очевиден, стоит лишь только посмотреть на ожившие татуировки…

– А что по поводу отметки? – холодно спросил громила. – Откуда тебе известны подобные вещи?

– Когда после побоев Венета я была на неделю прикована к кровати, – начала объяснять девушка, увидев, что Баудин вновь принялся за осмотр тела старика, – Гебориец ухаживал за мной. Я попросила его рассказать о деталях своего культа… Ты хочешь вызвать бога?

– Просто обнаружить его, – ответил Баудин.

– И что теперь? Как же ты добьешься своего, ведь на теле старика нет никакой замочной скважины, никакого кода, который можно было бы использовать. – Услышав эти слова, громила судорожно дернулся, блеснул глазами и посмотрел на девушку, как на надоедливую муху. Она даже не моргнула, а затем, будто ничего не произошло, невинно спросила: – Как, по твоему мнению, он потерял свои руки?

– Гебориец раньше был вором.

– Да, был, но именно отлучение от церкви столь сильно изменило его судьбу. Видишь ли, на теле раньше был ключ, который открывал Путь верховного священника к своему богу. Он располагался на ладони правой руки. Прижать ключ к священной отметине – руку к груди – было так же просто, как поздороваться. Я провела много дней после побоев Бенета, борясь с Худом, а Гебориец все рассказывал, рассказывал… Он поведал мне огромное количество историй, но я практически ни одной не запомнила. Выпивая галлонами дурханговый чай, я чувствовала, что мое сознание будто раздвоилось: оно отфильтровывало ненужную информацию, оставляя только самое ценное. Да, теперь я точно знаю: ты, Баудин, не в силах завершить свою затею.

В отчаянии громила поднял предплечье старика и с силой Ударил им по груди как раз в то место, где находилась священная отметина.

Внезапно произошло что-то неожиданное: воздух наполнился страшным ревом. Этот звук поверг их на землю, заставив царапать, скрести и отчаянно зарываться в камни. «Уйти… скрыться… Скрыться куда угодно от боли. Куда угодно».

Этот безумный звук наполнял их тела ужасными страданиями; он распространялся подобно огню, закрывая от людей весь окружающий мир. Он раскалывал огромные каменные глыбы, а трещины расходились во все направления от неподвижно лежащего тела Геборийца.

Ощутив, что из ее ушей полились ручейки крови, Фелисин попыталась хоть куда-то уползти – например, вверх по колеблющемуся склону. Татуировки Геборийца начали выпирать над поверхностью кожи, достигая порой земли, в этих местах расщелины углублялись, а одна из них достигла ног девушки, превратив служивший ей опорой камень в нечто скользкое и сальное на ощупь.

Через некоторое время все окружающее пространство принялось неистово трястись. Казалось, что даже небо медленно покачивалось в такт этому звуку, будто множество невидимых рук проникло через какие-то потайные врата и схватило остов мира с холодной, разрушительной яростью.

А вопль все не прекращался. Ярость и непереносимая боль слились друг с другом, подобно прядям одной веревки. Затянувшись, как петля на шее, звук полностью блокировал для смертных весь окружающий мир, его воздух и свет.

Что-то ударило по земле: каменное ложе под девушкой содрогнулось, подбросив ее вверх. Приземлившись, Фелисин больно ударилась локтем. Все кости ее рук задрожали, подобно лезвию меча. Солнечный диск померк, когда девушка попыталась судорожно вздохнуть. Ее расширенные от ужаса глаза поймали мельком какую-то фигуру далеко за границей котлована, которая тяжело передвигалась в клубах пыли. Раздвоенное копыто, покрытое мехом, размерами превышавшее человека, поднялось в воздух, занимая собой все безоблачное полночное небо.

Изображение татуировки поднялось в воздух самостоятельно, представляя собой темно-синюю безумную сеть, распространяющуюся по всем направлениям.

Девушка не могла дышать: ее легкие горели. Она умирала, пытаясь вдохнуть лишенное кислорода пространство, полностью поглощенное одним лишь безумным звуком.

Внезапного молчания никто не ощутил: звенящее эхо еще долго жило в черепах присутствующих людей. Наконец, прохладный горький поток воздуха обдал ее лицо, девушка еще ни разу не испытывала подобного блаженства. Закашлявшись и сплюнув желчь, Фелисин с трудом оперлась на ноги и руки и медленно покачала головой.

Копыто исчезло. Татуировки висели, подобно остаточному изображению, поперек всего неба, медленно растворяясь в прохладном, темном воздухе. Внезапно какое-то движение на песке привлекло ее внимание: это оказался Баудин, который медленно поднялся на колени, продолжая со всей силы сжимать руки вокруг собственных ушей. Посмотрев на девушку, он выпрямился; из глаз громилы текли кровавые слезы, оставляя на щеках яркие следы.

Переступив с ноги на ногу, Фелисин обнаружила, что стоит в какой-то странной массе. Она опустила взгляд и с удивлением обнаружила на земле крошево известняка. Кружащие в водовороте остатки татуировок медленно подрагивали. «Татуировки опускались все ниже… ниже. А что, если я стою на поверхности огромного ногтя, длиной с милю, и каждый ноготь поднимается вертикально только в том случае, если все остальные окружают его… Неужели ты пришел из Абисса, Фенир? Это свидетельствует о том, что твой священный Путь граничит с самим Хаосом. Фенир! Неужели ты сейчас среди нас?» Девушка обернулась и встретилась глазами с Баудином. Он еще не пришел в себя от шока, однако в зрачках уже начали проявляться первые признаки страха.

– Мы хотели только привлечь внимание бога, – произнесла Фелисин. – Но мы не хотели вызывать его самого, – ее охватила дрожь. Обхватив себя руками, она заговорила с еще большим жаром: – Он не хотел к нам спускаться!

Баудин вздрогнул, а затем медленно пошевелил плечом, что могло означать его неуверенность.

– Сейчас бог уже ушел, не так ли?

– А ты в этом уверен?

Баудин пространно махнул головой, а затем посмотрел на Геборийца. По прошествии небольшой паузы он произнес:

– А старик начал дышать гораздо ровнее. Да и жар, вроде бы, спал – что-то действительно произошло.

Фелисин презрительно усмехнулась.

– Наши шансы выжить повысились, наверное, на целый процент!

Баудин что-то проворчал, но тут его внимание привлекло нечто другое.

Проследив за взглядом громилы, девушка увидела полностью сухой источник. На поверхности остались только высушенные тела ночных бабочек. Фелисин закатилась хохотом:

– Да, кого-то, вероятно, это спасло.

В этот момент Гебориец медленно зашевелился и прошептал:

– Он здесь!

– Мы знаем, – ответил Баудин.

– В мире смертных, – продолжил бывший священник после короткой паузы, – он очень уязвим.

– Ты смотришь на ситуацию не с той стороны, – произнесла Фелисин. – Бог, на которого ты больше не работаешь, забрал у тебя руки. А теперь ты спустил его на землю, вот и все. При чем тут смертные?

То ли холодный тон, то ли грубые слова возымели такое действие, но Гебориец ожесточился. Он разогнулся, поднял руки, а затем сел на песок. Уставившись на Фелисин, старик зашипел:

– А детей мы вовсе не спрашивали, – произнес он со странной улыбкой.

– Так он здесь, – сказал Баудин, осматривая окрестности. – Но где же бог может прятаться?

Гебориец поднялся на ноги.

– Я отдал бы остатки одной руки только за то, чтобы посмотреть сейчас Расклад Дракона. Представь себе, какая сейчас неразбериха началась среди Всевышних. Это вовсе не обычное посещение земли, и это не демонстрация собственной силы, – он поднял свои руки, хмуро оглядывая обрубки. – Это было много лет назад, однако призраки вернулись.

Увидев смущение Баудина, Фелисин заставила держать себя в рук ах.

– Призраки?

– Руки, которых здесь нет, – объяснил Гебориец. – Эхо… И этого достаточно, чтобы свести человека с ума, – старик встряхнулся и, взглянув в сторону солнца, сощурился. – Я чувствую себя гораздо лучше.

– Да ты и выглядишь лучше, – сказал Баудин.

Жара поднималась. Через час будет уже просто невыносимо.

Фелисин нахмурилась.

– Исцелен богом, который когда-то тебя отверг. Хотя сейчас это неважно. Если сегодня мы останемся в палатках, то к вечеру так ослабеем, что уже не сможем что-либо делать. Нужно идти немедленно к следующему колодцу, иначе каждый из нас погибнет. «Но я все равно переживу тебя, Баудин. У меня хватит времени, чтобы вернуть кинжал домой».

Баудин вскинул на плечи мешок. Оскалившись, Гебориец продел обрубки в ремни рюкзака, который он носил раньше.

С легкостью поднявшись на ноги, он всего лишь один раз покачнулся, сделав свой первый шаг.

Баудин показывал дорогу. Фелисин шла по пятам громилы. «Бог попал в мир смертных – так чего же тут бояться? Да у него имеется невообразимая сила, а он прячется. И как только Геборийцу хватило сил выстоять во всех испытаниях? Скорее всего, он сам затеял всю эту заваруху. Подобная ситуация должна была сломать его и закрыть душу. Но вместо этого старик подчинился. Неужели стена его цинизма может противостоять подобной осаде в течение столь долгого времени? И что же он, наконец, сделал, чтобы потерять свои руки?»

Однако в душе Фелисин царила своя собственная неразбериха. Она до сих пор не отрицала возможность убийства среди их тройки, однако смутное чувство товарищества, оставшееся в девушке по отношению к своим компаньонам, не давало ей мыслить хладнокровно. Она хотела убежать от них, ощущая, что подобное общество неминуемо приведет либо к сумасшествию, либо к смерти, однако одновременно четко понимала, что в огромной степени зависит от этих мужчин.

Из-за спины послышался голос Геборийца.

– Мы приближаемся к побережью: я ощущаю запах воды. Уже близко. Когда мы достигнем берега, Фелисин, ты поймешь, что ничего не изменилось. Ты понимаешь, о чем я говорю?

На самом деле Фелисин почувствовала тысячу оттенков в словах старика, однако четко не поняла ни одного из них.

Подняв голову, Баудин вскрикнул от удивления.

Мысли Маппо Трелла перенесли его к востоку на расстояние почти восьмисот лиг: закаты, которые были два века назад, абсолютно не походили на настоящие. Трелл увидел самого себя, пересекающего широкую равнину, покрытую высокой травой. Кое-где растительность была примята и покрыта каким-то маслом; каждый шаг Маппо в высоком ботинке глубоко проваливался. Он прожил уже несколько веков, и все это время не прекращалась война, представляющая собой беспрестанные набеги – кровавые жертвоприношения богам. Маппо уже давно устал от этих игрищ для молодежи: если бы не счастливое стечение обстоятельств, его бы схватили и приковали к одиноко стоящему дереву много лет назад. Однако, с другой стороны, Трелл знал, какие муки можно терпеть, находясь под властью полного бездействия. Сейчас он достиг такого состояния, что любое странное, необычное происшествие вызывало огромный ужас. Однако, в отличие от своих братьев и сестер, Маппо не собирался терпеть подобное положение дел всю свою жизнь, поэтому сейчас ему было немного не по себе.

Треллу было совсем немного лет, когда он простился с торговым городом, служившим ему домом с самого рождения. Подобно множеству других юнцов, его захватила лихорадочная волна перемен: он ненавидел унылое бездеятельное существование своих городов, ему претила профессия купца, огромное количество которых торговало среди Треллов бхедеринами, козами, овцами, вспоминая порой свою боевую молодость в тавернах и барах. Маппо обожал странствия, поэтому добровольно с готовностью присоединился к одному из древних кланов, что жили в постоянных скитаниях.

Цепь его убеждений тянулась из далекого тысячелетнего прошлого, и это привело в конце концов Маппо к такому исходу, о котором он сначала даже и не догадывался.

Воспоминания оставались четкими, и в своих мыслях он вновь и вновь пересекал широкими шагами эту равнину. Вот стали видны руины города, в котором Трелл когда-то родился. С момента его разрушения прошел целый месяц. Тела пятнадцати тысяч убитых – тех, которые не были сожжены в яростном огне, – уже давно убрали с глаз долой охотники за падалью. Маппо вернулся к дому, однако его встретили только лишь выбеленные кости, обрывки одежды да потрескавшиеся от огня кирпичи.

Дряхлая старуха из клана, подобравшего Трелла, могла слышать истории костей умерших людей; она поведала то же самое, что Безымянный Герой предсказал еще много месяцев назад. Пока городские Треллы не познакомились со степными кланами, они считали друг друга кровными родственниками. И теперь у Маппо были другие задачи, нежели чем просто месть. Это слово большинство Треллов, которые подобно Маппо родились в сожженных ныне городах, старались не произносить. Нет, все представления о мести должны исчезнуть из головы того, кто стал избранным для совсем иной задачи. Таковы были слова Безымянного Героя, предвидевшего данный момент.

Маппо до сих пор не мог понять, почему же выбрали именно его. По своему собственному мнению, он абсолютно не отличался от остальных воинов. Месть была единственной жизненной целью, она стала важнее, чем еда и вода. Однако грядущий ритуал должен был очистить разум Маппо от всего, чем он раньше жил. «Ты превратишься в чистый лист бумаги, Маппо. Будущее заново перепишет и вылепит всю твою историю. То, что произошло с городом наших родственников, никогда более не случится, и причиной тому будешь именно ты. Понятно?»

Выражение страшной необходимости. Да, теперь все зависит именно от него. Маппо шел по заросшей главной улице родного города, покрытой буйным ковром сорняков и корней, среди которых кое-где поблескивали выбеленные солнцем человеческие кости.

Около рыночного круга он обнаружил Безымянного Героя, он ожидал его, стоя в центре площади; серая накидка трепетала на сильном ветру. Внезапно очередной порыв скинул капюшон, обнажив суровые черты лица. К своему удивлению, Трелл увидел, что они принадлежат женщине. Приблизившись, Маппо встретился с ее бледными глазами. Посох, который женщина крепко держала одной рукой, казалось, как-то незаметно извивался.

– Мы живем не годами, – прошептала вместо приветствия она.

– А столетиями, – закончил пароль Маппо.

– Добро! Теперь, воин, ты обязан научиться делать то же самое: старшие постановили именно так.

Трелл медленно огляделся вокруг, скосив взгляд на руины.

– Это больше похоже на армию налетчиков – такие следы свидетельствуют о том, что довольно значительные силы все же существуют к югу от Немила…

Усмешка женщины удивила Трелла своим неприкрытым презрением.

– Однажды он вернется к себе домой – точно так же, как это произошло сегодня с тобой. Но до того момента, Маппо, ты обязан сопровождать и следить…

– Но почему именно я, черт бы вас побрал! – в ответ женщина просто пожала плечами. – А если я просто откажусь? – продолжил он.

– Даже в этом случае, воин, понадобится немало терпения.

Она подняла посох, и этот жест привлек взгляд Маппо: вращающееся, изгибающееся дерево достигло Трелла, заполнив весь окружающий мир. Через мгновение он просто потерялся в его закрученном лабиринте…

– Странно, насколько никогда не виданные земли могут казаться такими знакомыми.

Маппо зажмурил глаза: знакомый мягкий голос вырвал его из давних переживаний. Трелл взглянул на Икариума и ответил:

– Еще более странным является тот факт, что человеческая мысль может путешествовать так быстро и так далеко, за мгновение возвращаясь обратно.

Ягут улыбнулся.

– Да, с такими рассуждениями ты сможешь обследовать целый мир.

– А ты, Икариум, покинуть его.

Серые глаза Ягута сузились, когда он скосился на поверхность пустыни, покрытую множеством одних лишь булыжников. Лучше было бы забраться на какую-нибудь вершину, чтобы осмотреть с нее ожидающую их дорогу.

– Твои воспоминания всегда зачаровывали меня – с тех самых пор, как я расстался с большинством собственных. Но в большей степени это стало ощущаться в последнее время, когда ты, Маппо Трелл, начал с неохотой ими делиться.

– Я всегда вспоминаю свой клан, – ответил Маппо, пожимая плечами. – Крайне удивительно: обычные вещи ведут к такому непониманию среди давних друзей. Сейчас приближается сезон рождения скота, когда мы в негласном соглашении со степными волками начинаем отсеивать самых слабых детенышей. Но свою славу среди клана я заработал тогда, когда ночью проник во вражеский лагерь и обломал кончики ножей у каждого воина. Ни один из них так и не проснулся! – Маппо вздохнул. – Я носил эти кончики в течение долгих лет, привязав их к боевой портупее.

– Ну и что же случилось с ними потом?

– Их выкрали обратно более умные налетчики, – ответил Маппо, улыбнувшись еще шире. – Представь теперь славу этой девушки – а это была именно девушка – среди своих.

– Неужели она не прихватила с собой еще что-нибудь?

– Ах, оставь же мне хоть немного собственных секретов, друг, – Трелл встал, стряхнув с кожаных штанов пыль и песок. – Во всяком случае, – произнес он после паузы, – песчаная буря расширилась на треть с тех пор, как мы остановились.

Упершись руками в бедра, Икариум принялся рассматривать широкую темную стену, которая пересекала равнину.

– Мне кажется, она стала гораздо ближе, – прошептал он. – Родившись из волшебства, возможно, с помощью самой богини, она до сих пор продолжает растить свою силу. Я чувствую, как она подбирается к нам.

– Да, – кивнул Маппо, сдерживая дрожь. – Я удивлен, учитывая тот факт, что Ша'ика в самом деле погибла.

– Возможно, ее смерть была необходимой, – произнес Икариум. – В конце концов, неужели смертные со своей немощной плотью могут управлять такой огромной силой? Неужели смертные, оставаясь в живых, могут стать вратами, соединяющими Дриджхну и наш мир?

– Ты думаешь, она стала Всевышней? Неужели она больше никогда не сможет предстать перед нами в плоти?

– Возможно.

Маппо замолчал. Возможности развития ситуации множились каждый раз, когда они обсуждали Ша'ику, Вихрь и Пророчество. Теперь они вместе начали сеять друг в друге сомненья. «Кому же на пользу этот Вихрь?» Перед мысленным взором возникла ухмылка на лице Искарала Пуста, который неистово шептал: «Нами манипулируют – я чувствую это. Я всегда ощущаю это своим носом».

– Я заметил, как у тебя поднялись волосы на шее, – произнес Икариум с угрюмым смешком. – Что же касается меня, то я стал глухим к подобным мыслям, поскольку чувствую манипулирование в течение всей своей жизни.

Трелл кивнул, будто подтверждая какую-то собственную мысль, пытаясь на самом деле скрыть охватившую его дрожь.

– Ну и, – спросил он мягко, – кому же придется заниматься этими проблемами?

Ягут пожал плечами и взглянул вниз, подняв бровь.

– Я перестал задавать себе этот вопрос уже много лет назад, друг. Ну, что мы будем сегодня есть? Главный урок заключается в том, что тушеная баранина гораздо приятнее, чем ощущение удовлетворенного любопытства.

Маппо уставился на спину Икариума, который двинулся в сторону лагеря. «А что ты скажешь по поводу удовлетворенного чувства мести?» – подумал Трелл.

Они шли по древней дороге, подгоняемые яростными порывами наполненного песком ветра. Даже гралский жеребец начал уже спотыкаться от усталости, но у Скрипача не было другого выбора. Сапер абсолютно не понимал, что же с ними происходит.

Где-то в непроницаемой стене песка, судя по звукам, справа от путешественников, шла битва. Несмотря на непосредственную близость, ее участников до сих пор не было видно, а Скрипачу идея о разведке ситуации даже не приходила в голову. Испуганный и усталый. Скрипач своим возбужденным, паникующим умом смог прийти к единственно верному решению: только строгое следование древней дороге может спасти им жизнь. Стоит только свернуть – и они будут разорваны в клочья.

В доносящихся до них звуках битвы абсолютно отсутствовали лязг оружия и крики умирающих людей. Нет, этот шум, скорее принадлежал зверям: рев, лязганье зубами, рычанье, яростные призывы к террору, боли и дикой ярости – ничего человеческого. Скорее всего, в невидимой пока битве участвовали волки, однако к их рычанью присоединялись другие горловые звуки: стоны медведей, шипенье огромных кошек, рептилий, птиц и обезьян. «А еще демонов. Невозможно забыть этот демонический смех – даже кошмар самого Худа не может быть ужаснее».

Скрипач абсолютно не следил за поводьями: уже в течение долгого времени его руки держали покрытый песком ствол арбалета. Оружие было заряжено: стрела с зарядом взрывчатого напалма дрожала в пазу арбалета с самого начала потасовки – без малого в течение десяти часов. Сапер хорошо знал, что за это время тетива уже провисла, да и железные ребра оружия расширились больше обычного. По этой причине стрела далеко не полетит, но ее движение будет очень мягким. Положительным моментом являлось то, что напалмовые стрелы не требовали длительного прицеливания и особенной точности стрельбы. Как только снаряд приземлится на землю, произойдет такой взрыв, который, вполне возможно, захватит и его вместе с лошадью. Об этом сапер еще ни разу не забыл, держа в своих дрожащих, покрытых потом руках огромный заряженный арбалет.

Продолжать подобное истязание уже не было никакой возможности. Обернувшись назад на Апсалу и Крокуса, сапер понял, что их лошади были на последнем издыхании. Животные едва волочили ноги – им осталось совсем немного.

Гральский жеребец громко заржал и бросился к обочине. Скрипача внезапно окатило какой-то теплой жидкостью. Зажмурив глаза и пробормотав проклятья, он попытался стереть ее с лица, чтобы хотя бы что-то видеть. «Кровь. Рожденный Фениром и проклятый Худом поток крови». В непроницаемой полосе висящего в воздухе песка послышались новые звуки. «Что-то приближалось, однако было задержано этой заварухой, – догадался сапер. – Благословенная Королева, что же происходит в Абиссе?»

Крокус закричал. Скрипач обернулся и в последний момент заметил, как парень еле-еле успел отскочить от рухнувшей без признаков жизни лошади. Передние ноги животного подогнулись, и он увидел, как его морда с силой ударилась о брусчатку, оставив на ней пятно крови и пены. Дрогнув последний раз в попытке подняться, лошадь перевернулась на спину, обмякла, а затем под действием силы тяжести ее тело сползло на обочину.

Сапер повесил арбалет на плечо, схватился за поводья и принудил жеребца остановиться. Развернув взмыленное животное, он бешено закричал:

– Сбрось палатки, Крокус, – тот уже вскочил на ноги. – Это самая свежая из запасных лошадей. Быстрее, черт возьми.

Опустившись в седло, Апсала приблизилась к саперу.

– Ничего не получится, – произнесла она своими обветренными губами. – Нам нужно остановиться.

Проревев от разочарования, Скрипач вновь взглянул на бушующую стену песка. А битва все приближалась: преграда, которая задержала ее на какое-то время, оказалась, по всей видимости, преодолена. Внезапно сквозь мглу показалась какая-то огромная фигура и быстро вновь скрылась из виду. На плечах у нее был неистовый леопард. С другой стороны выглянули четыре неуклюжие черные фигуры, перекатывающиеся вперед без всякого звука.

Скрипач сорвал с плеча арбалет и не целясь выстрелил. Снаряд ударился о землю в полудюжине шагов от этих тварей: они бешено завизжали, и в мгновение ока языки пламени сорвали их с лица земли.

Сапер решил больше не тратить времени и зарядил в свое оружие еще одну стрелу из деревянного колчана, привязанного к седлу. В самом начале пути у него было двенадцать стрел, снабженных зарядами Моранта. Сейчас оставалось только девять, и всего одна из них была с реактивной тягой. На секунду опустив глаза на арбалет, он вставил в паз заряд с зажигательной смесью, а затем начал вновь пристально осматривать окружающее пространство, в то время как руки автоматически продолжали перезарядку.

Вновь показались фигуры, блестящие, подобно призракам. Дюжина крылатых рептилий размером с собаку возникла на расстоянии двадцати шагов, поднимаясь в воздух колонной. «Эсантан'ел – дыхание Худа, это же Д'айверс и Сольтакен». Над эсантанелом нависла огромная тень, поглотившая их.

Крокус судорожно шарил в мешке в поисках короткого меча, который он купил в Эхрлитане. Апсала остановилась рядом: в руке блеснул огромный нож.

Скрипач было собрался криком предупредить, что враги находятся слева, когда увидел новую опасность: три гральских воина плечом к плечу, в полном снаряжении на расстоянии дюжины корпусов лошади. Пики угрожающе опустились.

Строй был слишком близко, чтобы безбоязненно воспользоваться арбалетом. Сапер стоял и безмолвно следил за их приближением. Казалось, время замедлилось: Скрипач был не в силах что-либо предпринять. Внезапно огромный медведь ворвался со стороны дороги и столкнулся со строем всадников. Сольтакен был так же велик, как и лошадь грала, которую он опрокинул на землю. Медведь схватил огромными челюстями воина за тело между ребрами и бедрами, и по клыкам, погрузившимся в тело, хлынули потоки крови. Казалось, что человек разъединился на две неравные части безо всяких усилий. Изо рта незадачливого воина тонкой струйкой потекли кровь и желчь.

Апсала в бешеном прыжке оказалась между двумя оставшимися воинами, проскользнув под пиками; взяв в обе руки по кинжалу, она с силой вонзила их в гралов. Ни у одного из них не было времени, чтобы отразить удар. Словно в зеркальном отражении, каждое лезвие распороло защитные жилеты, вонзившись правому воину в сердце, а левому разорвав легкое.

Затем она бросилась дальше, оставив гралов позади. Прыгнув на землю и совершив на песке переворот, чтобы избежать удара копьем четвертого воина, которого раньше не было видно, Апсала вскочила на ноги. В быстром, неуловимом движении она оттолкнулась от земли и запрыгнула на спину лошади сзади от сидящего наездника. Правая рука сжалась в смертельной хватке вокруг горла грала, а левая достигла его глаз, мгновенно лишив воина зрения. После этого ловкой девушке уже ничто не мешало достать из кармана еще один маленький кинжал, полоснув им по горлу своего врага.

Восхищенное наблюдение Скрипача за происходящим было грубо прервано каким-то большим и чешуйчатым предметом, который хлестнул его поперек лица и выбросил из седла. Арбалет выпал из рук и отлетел в сторону. Ударившись о мостовую, сапер испытал ужасную пронзающую боль. Ребра треснули; пока он катился по земле, их тупые обломки разорвали кожу. Любую мысль о том, чтобы подняться на ноги, пришлось отбросить: он попал в самую гущу бушующей баталии. Обхватив голову руками, Скрипач сжался в комок, моля только лишь о том, чтобы стать как можно меньше. Костяные копыта мяли его тело, покрытые когтями лапы оставляли на кольчуге глубокие вмятины. Сапер почувствовал, как мышцы свела судорога, и скоро все избитое тело охватила страшная дрожь.

Звуки битвы начали затихать. Наконец, остался только стон ветра и шуршанье песка. Сапер попытался встать, однако внезапно осознал, что едва способен поднять голову. Вокруг были следы, оставшиеся после нешуточной баталии; прямо перед носом Скрипача на расстоянии вытянутой руки стоял, дрожа всеми четырьмя ногами, его жеребец. Неподалеку виднелся арбалет, однако стрела отсутствовала – вероятно, оружие разрядилось при ударе о землю, а заряд с зажигательной смесью попал в самую гущу битвы. Слева лежал грал с распоротым легким, громко кашляя и отхаркивая кровь. Сверху над ним склонилось оценивающее лицо Апсалы, в руках она продолжала держать маленький кинжал. В дюжине шагов за ней виднелась неуклюжая бурая спина Сольтакена – медведя, покрытого каплями крови растерзанной им лошади. Через некоторое время в поле зрения показался и Крокус, он уже обнаружил свой короткий меч, однако так и не достал его из ножен. Увидев скорбное выражение лица молодого парня, Скрипач ощутил даже волну жалости.

Он перевернулся на спину, застонав от боли.

Внезапно медведь зарычал. Скрипач обернулся, увидев в последний момент, как зверь отпрыгнул в сторону. «О, Худ, если он почувствовал…»

Дрожание ног жеребца усилилось до такой степени, что Скрипач практически перестал их различать. Однако животное не двигалось с места, закрывая своим телом почти весь обзор местности. Это взбесило сапера.

– Черт возьми, тварь, – прохрипел он. – Да уйди ты отсюда.

Крокус стоял, не выражая никаких эмоций; оголенный, наконец-то, меч выскользнул из рук и упал на песок: они все разом увидели вновь прибывшего незнакомца. Вернее, незнакомцев. Подобно бугристому вздымающемуся черному ковру, Д'айверс медленно перекатывался по булыжной мостовой. «Крысы, сотни крыс… Еще сотни… Нет, уже тысячи. О, Худ, мне это известно…»

– Апсала!

Она взглянула на него без всякого волнения.

– В моем колчане, прикрепленном к седлу, стрела с реактивным зарядом…

– Этого недостаточно, – холодно произнесла девушка. – В любом случае, уже слишком поздно.

– Не для них. Для нас.

В ответ на это девушка медленно сощурилась, а затем двинулась по направлению к жеребцу.

Голос еще одного незнакомца повис над штормовым ветром.

– Гриллен!

«Да, это действительно имя Д'айверса… Гриллен, известный иначе как Прилив Сумасшествия. Выплескивающийся из Ягхатана в огне. О, да он же вокруг нас».

– Гриллен! – вновь возник чей-то голос. – Покинь это место, Д'айверс.

На песке показались чьи-то ноги, высоко обтянутые кожаными ремнями. Скрипач поднял голову, увидев необычайно высокого мужчину, тощего, одетого в выцветшую телабу танно. Оттенок его кожи представлял собой нечто среднее между серым и зеленым, а в руках с длинными паучьими пальцами находился лук, заряженный стрелой с руническими письменами. Его длинные черные с проседью волосы создавали впечатление львиной гривы, покрытой каплями крови. При виде зазубренных кончиков клыков, выступающих из-за тонкой линии нижней губы, сапера осенило: «Да это же Ягут. Никогда не думал, что они могут забраться так далеко на запад. И что это, во имя Худа, значит, я хоть убей не знаю».

Ягут сделал еще один шаг к копошащейся массе крыс, которая поглотила остатки разорванной медведем лошади и наездника, свисавшего с ее шеи. Дрожь успокоилась. Апсала отступила назад, с недоверием рассматривая незнакомца.

Гриллен, по всей видимости, раздумывал: Скрипач не мог поверить своим глазам. Взглянув вновь на Ягута, он обнаружил другую фигуру, появившуюся позади высокого лучника. Коренастый и широкий в плечах, похожий чем-то на стенобитное орудие, этот человек имел темно-шоколадную кожу, а темные волосы, заплетенные во множество косичек, были усеяны амулетами. В любом случае, клыки последнего гостя в значительной мере превосходили зубы его компаньона и выглядели куда как более опасно. «Трелл. Ягут и Трелл. Все это неспроста, однако мой мозг после подобной переделки отказывается понимать происходящие события».

– Твоя добыча ускользнула, – громко сказал Ягут Гриллену. – Эти люди вовсе не гонятся за Путем Рук. Кроме того, сейчас я беру их под свою защиту.

Крысы зашипели, и через несколько секунд в воздухе разнесся страшный визг. Затем они поднялись еще немного вверх по дороге: глаза цвета пыли яростно блеснули, наблюдая за черным вздымающимся потоком.

– Не советую, – медленно проговорил Ягут, – испытывать мое терпение.

Тысячи крысиных тел внезапно вздрогнули. Покрытая мехом волна отступила, а через мгновение они вообще скрылись. Трелл присел подле Скрипача.

– Ты выживешь, солдат?

– Кажется, мне придется, – ответил сапер, – если только разберусь в тех событиях, которые здесь только что произошли. Я же знаю вас двоих, не так ли?

Трелл пожал плечами.

– Ты можешь встать?

– Посмотрим, – он подтащил под себя онемевшую руку, поднялся на высоту одного дюйма… Дальше сапера охватила сплошная темнота.