"Прекрасны ли зори?.." - читать интересную книгу автора (Ракипов Шамиль Зиганшинович)

Шестой рассказ Гильфана

Однако нашим планам на этот раз не суждено было осуществиться. От намерения поступить в техникум пришлось отказаться.

Встав, как обычно, спозаранку, я вышел во двор и сделал зарядку, облился холодной водой.

Из дому вышла мама. Она присела на ступеньках крыльца, постелила на колени головной платок и стала расчёсывать волосы. Когда она проводила по ним гребешком, я слышал, как потрескивают волосы. Я подошёл к ней.

С детства мне нравилось смотреть, как мама расчёсывает волосы. С давних пор длинные и толстые косы считались богатством девушки, её гордостью. Расчёсывая волосы, мама всегда бывает задумчива. Наверно, вспоминает свою молодость. Сейчас её волосы не такие волнистые и пышные, как были прежде. Мне всякий раз становится грустно, когда я замечаю, что мамины косы стали чуть короче и тоньше. А то вдруг промелькнёт в них серебряная нить. С лёгкой печалью в голосе мама говорит, что, если косы утрачивают красу свою, это означает, что проходит пора молодости. Смотрю с нежностью на маму, и мне хочется взять гребешок и самому расчесать её волосы.

Мама убрала волосы, внимательно этак поглядела на меня, тихонечко вздохнула и говорит:

— Давай-ка поговорим с тобой, сынок, пока дети спят.

— О чём, мама?

— О тебе, сынок.

— А что обо мне говорить?

— В семье теперь вместо отца ты за старшего. Все мы на твоих плечах сидим.

— Ничего. Как-нибудь перебьёмся. Буду больше работать, — сказал я и, перекинув полотенце через плечо, хотел подняться.

Но мама удержала меня за руку.

— Посиди-ка, не спеши, сынок… Недаром люди заметили, что горе не приходит в одиночку. Вчера письмо мне принесли. Твоя Хадича-жинге померла. Анвара с Абдуллой оставила сиротами.

От неожиданной чёрной вести у меня будто что-то оборвалось внутри. Что же стало с малышами? Как они там? Их отца, Исмаил-абыя, в округе знали как лучшего гармониста. Он всегда был одинаково весел и в достатке и в бедности. Однако после того как он три года назад умер, его семья позабыла, что такое достаток. Хадича-жинге из последних сил старалась, чтобы ребятишек прокормить, да, видать, надорвалась. Анвар с Абдуллой и матери лишились.

— Мама, давай ребятишек привезём к себе, — говорю маме. — Ведь всё-таки они племянники отцу, а мне двоюродными братьями приходятся. Не похвалят нас люди, если они разбредутся по свету, выпрашивая милостыню.

— Другого я от тебя не ожидала, сынок, — сказала мама, смахнув с ресниц слёзы. — Душа у тебя добрая. Но только… куда мы их привезём-то?.. Ведь сами у людей снимаем угол. У Халиуллы-абзыя у самого вон сколько детворы. Им самим тесно… Давай отправимся в родимые места. В Казань поедем. А здешний климат и этот воздух с угольной пылью мне не подходит. Старею, видно. Поедем, сынок, а?

— Я хорошо помню Исмаил-абыя. Он в тот раз со своей гармонью приезжал. Как растянет, бывало… Словно вчера его видел. И тётушка Хадича тогда с ним была. И Анвар с Абдуллой. Но они тогда были ещё совсем маленькими…

— Поедем в Казань, сынок, а?.. Сперва в Астрахань за детьми, а оттуда — прямо в Казань. Понравится тебе там — останемся. Не понравится — можно вернуться. Ведь и родственников наших полно в Казани. Не дадут пропасть. Свой своему поневоле друг… И Сафиулле скоро пятнадцать исполнится, и ему дело найдётся… Послушайся своей матери, сынок, не отвергай её слов. Может, потом меня и благодарить станешь… Тётушка твоя Шамгольжаннан-жинге, говорит, что твою зарплату не всю тратили, понемногу складывали. За те деньги в Казани, может, небольшой домишко удастся купить. Где-нибудь в той стороне, где живёт Рахиля…

При упоминании этого имени меня словно током ударило. Сердце матери бывает чуткое. Знала она, как мне хотелось снова повидаться с Рахилёй, или просто так обмолвилась?..

Залившись краской, я внимательно посмотрел на маму. Она тоже смотрела на меня, будто читала мои мысли. Ласково улыбнулась. Она видела по мне, что я не прочь поехать в Казань.

С другой стороны, очень не хотелось расстаться с широкими степными просторами Донбасса. Мне всегда будет не хватать шумливой праздничности Голубовки, горьковатого её воздуха, друзей-шахтёров, с которыми я привык видеться каждый день. И вовсе не хотелось разлучаться с Иваном. Мне будет трудно даже сказать ему о том, что уезжаю. Но подумал: «Если там не понравится, никто меня не привяжет», — и дал матери согласие.

Иван, Халиулла-абзый, Шамгольжаннан-жинге пошли нас провожать на станцию. Попрощавшись со всеми, мы зашли в вагон. Оставив маму с Сафиуллой, Ибрагимом и малышкой Эмине, я вернулся в тамбур. Когда поезд уже тронулся, я спрыгнул на перрон, и мы с Иваном обнялись.

— Передавай привет своей Рахильке, — сказал Иван, весело подмигнув.

Мой друг старался внешне выглядеть весёлым. А глаза его были грустные. Ведь мы с ним расставались впервые. Кто знает, когда ещё встретимся…

…В Астрахани мы пробыли всего день. Я не успел даже как следует разглядеть город. Взяли Анвара и Абдуллу, которых временно приютили соседи, и поехали в Казань.

В первое время пожили у маминого дяди. А потом нам повезло. Как мама и предсказывала, неподалёку от того места, где жила Рахиля, нам удалось по сходной цене купить небольшой деревянный домик. Он был обнесён прохудившимся во многих местах дощатым забором. В глубине двора, как бы подбоченившись, стоял покосившийся сарай с соломенной крышей. А перед крылечком росло несколько фруктовых деревьев.

На оставшиеся деньги мы приобрели корову. Для малышни стало вдоволь молока. Жизнь постепенно налаживалась.

Сафиулла закончил семилетку и поступил работать на зубопротезный завод.

Как-то привёл Сафиулла домой девчушку, ровесницу.

— Мы с Хафизой вместе работаем, — говорит. — Ей жить негде. Пусть у нас поживёт.

Мать молчит, на меня смотрит, ждёт, что скажу я. А что мне? Разве плохо, если у моего братца сердце доброе? И не выгонять же, в конце концов, человека, которому негде жить.

— Пусть живёт, — сказал я. — Места хватит.

Хафиза оказалась девочка бойкая и хлопотунья — лучшей помощницы в доме не найти. Мастерица на все руки. За что ни возьмётся, справляется — лучше некуда. Убраться ли в комнатах, еду ли приготовить — лучше её никто не может.

Оказывается, жила Хафиза с мачехой, которую отец привёл в дом год назад. Отцу было недосуг дочерью заниматься, он весь день на работе. А мачеха девчонке житья не давала. Каждый день Хафиза приходила на работу вся в слезах. Вот и посоветовал ей Сафиулла уйти из дому. К себе привёл. А нам что? Чем больше семья, тем веселее жить, сподручнее с хозяйством справляться.

Я устроился слесарем на завод пишущих машинок. Буквы да клавиатуру собираю, шурупы, гайки закручиваю. Завод близко от нас. Туда и обратно пешком хожу. Неделю днём работаю, неделю ночью. И каждый раз одно и то же, одно и то же. Никакого разнообразия. Скучно даже. Правда, дело знаю справно. Даже норму перевыполняю. Но стараюсь только для того, чтобы не подумали, будто шахтёры ленивыми бывают. А душа не на месте.

С первого же дня обзавёлся дружками. Ничего ребята, славные. Такие же, как в Донбассе. В перекур я им про шахту рассказываю. Говорю, чтó своими глазами видел, чтó на себе испытал. Слушают, диву даются. Кой-кто даже в Донбасс решил поехать, шахтёром стать.

А на сердце неспокойно ещё и оттого, что до сей поры Рахилю не встретил. Сколько раз по вечерам хаживал мимо их дома, топтался на тропинке, по которой девчонки ходят по воду к роднику, а её даже издали не увидел. Скажешь, обернулась рыбкой и канула в воду. Ходит по воду, погромыхивая вёдрами, её мать. С моим робким характером разве спросишь у неё: «Газиза-апа, а где ваша дочка Рахиля? Что-то её давно не видно». Уж лучше пусть на сердце кошки скребут. У терпения, говорят, золотое дно.

Однажды Хафиза, лукаво посмеиваясь, дала мне посмотреть карточку, на которой стоят, сидят на корточках, опершись на локоть, лежат на траве множество парней и девушек. Одеты все хорошо, причёсаны — будто на праздник собрались. Я равнодушно окинул фотографию взглядом и протянул обратно.

— Поглядите внимательнее. Может, кто-нибудь знакомым покажется, — сказала Хафиза, продолжая с хитринкой щуриться.

— Вот она ты. Тебя нашёл, — я ткнул в фотографию пальцем.

— А ещё?

— Больше здесь нет знакомых. На, перестань меня разыгрывать.

— А вы получше присмотритесь! — засмеялась Хафиза. — Это наш класс. Мы сфотографировались в день окончания восьмого класса.

Я покачал головой, возвращая фотографию. Хафиза всплеснула руками и, дивясь моей несообразительности, показала на одну из девушек:

— Вот эта красивая девушка передавала вам привет.

Пригляделся я внимательнее. И глаза, и брови, и нос точь-в-точь как у Рахили. Только косичек не хватает. Волосы короткие, как у парня, едва уши прикрывают. Щёки запали, скулы от худобы выпирают.

— Узнали теперь? — спрашивает Хафиза.

— Кажется, узнал. Только куда она свои волосы подевала?

— При чём тут волосы! Отрастит волосы. Хорошо, что сама жива. Нам как раз экзамены сдавать, а она целый месяц в больнице пролежала. Там её и остригли… После экзаменов отец её в санаторий посылал. Третьего дня только приехала.

— Вот как… — говорю я, задумчиво разглядывая фотографию.

Хафиза тянет её у меня из рук, а я не отдаю.

— А мы с ней договорились в воскресенье пойти в кино, — как бы между прочим заметила Хафиза, посмеиваясь.

— А не возьмёте нас с Сафиуллой? Веселее будет…

При упоминании о Сафиулле она отводит взгляд и густо краснеет.

— Можно, — бросает она небрежно и убегает из комнаты.

Сафиулла на днях сказал матери, что он и Хафиза решили годика через четыре-пять пожениться. Но мне сдаётся, что мы их свадьбу сыграем куда раньше.

Я с трудом дождался воскресенья. И наконец мы встретились. Мы приближались к кинотеатру «Рот Фронт», я увидел её идущую навстречу. Издалека узнал, хотя она порядком изменилась. Она была в белом открытом платьице без рукавов и в белых босоножках. В мочках ушей сверкают серёжки, похожие на капельки росы. Она была чуть бледна, от этого ещё резче выделялись её чёрные, красиво выгнутые брови и тёмные глаза.

Хафиза толкнула меня в бок, не зная, что я давным-давно уже заметил Рахилю, и заспешила навстречу подружке.

— Прошу любить и жаловать, — сказала Хафиза, подтолкнув слегка Рахилю ко мне. — Моя подружка. В этом году перешла в девятый класс, комсомолка-активистка, посещает курсы Осоавиахима, несколько раз прыгала с парашютом… С вышки.

Сафиулла, нахмурясь, дёрнул её за руку:

— Перестань, Хафиза. Что это ты разболталась?

Мы с Рахилёй подали друг другу руки, и она не сразу отпустила мою руку.

Теперь мы с Рахилёй виделись почти каждый день. Её каникулы подходили к концу, и мы старались каждый оставшийся денёчек провести поинтереснее. Вечерами мы гуляли по набережной Казанки. А в выходные дни отправлялись за город, катались на лодке, купались в реке, загорали. Я ей рассказывал, как жил эти три года, про Ивана рассказывал, про шахту. А Рахиля всё время восторгалась, как красива земля, если на неё глядеть с высоты птичьего полёта. Старалась поведать о том, какие чувства она всякий раз испытывает, прыгая с парашютом. Не удержалась и похвасталась, что ей скоро разрешат прыгнуть и с самолёта.

Рахиля ни разу не напомнила, что я когда-то обижал её. Будто мы сроду и не были в ссоре. Я старался делать так, чтобы она не вспомнила об этом.

Однако между нами однажды произошёл разговор, запомнившийся мне на всю жизнь. И день помню, будто вчера то было.

Я лежал, опершись на локоть, и смотрел, как ловко Рахиля плавает. Она стремительно приближалась к берегу. Вода завихрялась вокруг неё. Надо быть очень сильной, чтобы так плавать. И когда Рахиля вышла на берег, я невольно залюбовался, как ладно она сложена. Девушка поднималась по песчаному откосу. Уловив мой пристальный взгляд, вдруг остановилась, а потом быстро зашагала к своим вещам и легла на песке рядом со мной.

Рахиля задумчиво положила подбородок на сложенные ладошки, болтала согнутыми в коленях ногами. Вся ступня её была в песке.

Мы молчали. Слышно было, как плещется волна,  набегая на галечник. Поодаль шелестели деревья. Прямо от песчаной кромки берега начинался зелёный луг. Над колышущимися травами жужжали пчёлы, перелетая с цветка на цветок, звонко стрекотали кузнечики, порхали, гоняясь друг за другом, бабочки.

— Гильфан-абый, — неожиданно обратилась ко мне Рахиля, — давно мне хочется уяснить для себя кое-что…

— Что именно? — спросил я, дивясь про себя, чего ради она меня назвала как старшего так почтительно — абыем.

— Вы с Чернопятко дружите давно?

— Давно. С тех пор, как себя помню.

— А что связывает вас? На чём основана ваша дружба?

Я задумался. Впервые задумался над этим.

— Спросила бы ты у меня что-нибудь полегче, — сказал я. — Дружим, и всё!.. Я ценю в нём честность. Я знаю, он никогда не оставит меня в беде… Наверно, он во мне находит те же самые качества…

— А наша с тобой дружба чем дорога? — Рахиля обернулась, испытующе посмотрела на меня.

Я пожал плечами.

— Ты меня решила экзаменовать?

— А всё-таки? — настаивала Рахиля.

— Ты мне нравишься, — выпалил я и отвернулся, чтобы она не заметила, как я покраснел.

— Чем?

— Какая ты дотошная! Откуда я знаю! — озлился я. — Нравишься, и всё! Ты красивая, вот…

— Я так и думала, — вздохнула Рахиля и снова положила подбородок на сложенные ладошки, задумчиво уставясь вдаль. — Всего только это и влечёт тебя ко мне. Я это поняла, заметив, как ты на меня смотрел, когда я из реки вышла. Потому и завела этот разговор. — Рахиля приподнялась и стала чертить на песке пальцем замысловатые узоры. — Друзья ничего не должны друг от друга скрывать, правда?

— Правда, — согласился я, гадая, куда она клонит. В сердце постепенно вползала тревога.

— Я хочу с тобой быть откровенной, — тихо сказала Рахиля.

— До сих пор ты со мной была не откровенной? — спросил я, в упор взглянув на неё.

— Не совсем, — сказала Рахиля, еле приметно улыбнувшись. Она постукивала ногой о ногу, с босых ступнёй сыпался песок на её загорелые бёдра. — Ты, наверно, собираешься со мной дружить, как Сафиулла с Хафизой дружат… Как тебе объяснить, даже не знаю. — Рахиля резко поднялась и села. Одним движением сгладила узоры на песке, принялась чертить другие. — Для Хафизы всё самое прекрасное в мире сошлось в Сафиулле. Ей ничего больше не надо — был бы он рядом. Пройдёт несколько лет, и они поженятся. Потом хозяйством обзаведутся. Потом детей нарожают. И будут счастливы. Будут жить, жить, жить так до старости. А я… Я не могу только так! Мне этого мало! Боюсь, что это свяжет меня по рукам и ногам! А мне совсем свободной быть хочется! Мне крылья обрести хочется!..

— Ты… ты что болтаешь? — растерянно проговорил я, впервые видя её такой взволнованной.

— Я боюсь этого! Боюсь! — твердила Рахиля, и на её глазах заблестели слёзы.

— Кого ты боишься? Не меня ли?

— Нет, Гильфан-абый, — улыбнулась Рахиля. — Тебя я не боюсь. Ты славный друг, — она потянулась ко мне и взлохматила рукой мои волосы. — Ты ни сам не обидишь, ни другому не дашь в обиду. И на моё счастье не посягнёшь. А я знаешь как боюсь быть несчастливой…

— Никто не собирается отнимать твоего счастья, — проворчал я.

— Жизни, которую Хафиза почитает за счастье, для меня мало.

— По-твоему, Хафиза несчастна? — резко спросил я.

— Смотря кто как понимает счастье! Они считают себя счастливыми, ну и пусть считают. А когда поженятся, их счастье польётся через край… — Рахиля села, дотянулась до цветка, алеющего среди редкой травы, пробивающейся сквозь песок, сорвала и стала нюхать. — Я буду счастлива, если обрету крылья и смогу взлететь к небу. Выше птиц! Выше облаков!.. Да, да, не ухмыляйся! Я хочу стать лётчицей! — Рахиля зарделась, будто цветок, который держала, но при последних словах горделиво выпрямилась и, казалось, от этого стала ещё привлекательней.

Прежде Рахиля часто бывала у нас. Прибегала показать интересную книгу, которую случайно купила в магазине, или сказать, что идёт в театре. Вечерами у нас всегда было многолюдно и весело. Мы танцевали и пели. Мама часто играла на кубызе. А потом все вместе принимались делать пельмени или перемечи. Рахиля повязывала фартук и чувствовала себя как дома. Мама и мои младшие братья привыкли к ней. А Анвар и Абдулла просто тосковали, если Рахиля два-три дня кряду не приходила. Она обычно играла с ребятишками в лото, домино, вместе с ними ползала на коленях по полу. А если малыши чересчур расшалятся, она грозила им пальцем и совсем серьёзно говорила: «Вот я вас за это не посажу в свой самолёт!» И дети сразу же умолкали.

Когда Рахиля стала бывать у нас редко, больше всех мне докучали вопросами Анвар и Абдулла. Едва возвратясь с работы, вхожу в дом, они тут же пристают:

«А где Рахиля? Почему она к нам не приходит?»

Однажды после работы пришёл домой, зашёл в сени, раздеваюсь. Из приотворённой двери голоса доносятся.

— Между вами чёрная кошка пробежала, что ли? — спрашивает мама. — Гильфан всё время ходит задумчивый, сам не свой…

— Наверно, устаёт на работе, — уклончиво отвечает Рахиля.

— А что же редко у нас бываешь?

— Заниматься много приходится. К тому же в неделю два раза в аэроклуб хожу.

— Мы привыкли к тебе. Приходила б почаще… — говорит мама и тихонечко вздыхает.

Я зашаркал сапогами, кашлянул погромче. Они притихли.

Отворив дверь, поздоровался с гостьей. Они, оказывается, затеяли пельмени стряпать. Рахиля в белом передничке. Ловко перебирают её пальцы тесто.

Я умылся. Рахиля подала мне полотенце. Всматривается в глаза мои, старается определить, нет ли в них обиды на неё. Я улыбаюсь, стараюсь казаться весёлым. Напяливаю на себя фартук Хафизы, иду помогать делать пельмени.

— Ну, хватит, — наконец говорит мать. — Сполосните руки, сейчас ужин будет готов.

Я беру газету, вытягиваюсь на кушетке. Рахиля всё ещё хлопочет возле матери. Они о чём-то переговариваются, смеются.

Мама вышла во двор покормить кур. Ко мне подошла Рахиля и села на край кушетки. Я делаю вид, что углублён в чтение. Она отбирает у меня газету и с улыбкой говорит:

— А я сегодня в девятый раз прыгнула с парашютом. Совсем близко от круга спустилась! Меня инструктор похвалил…

— А мне похвастаться нечем, — говорю я грустно. — Каждый день одно и то же — закручиваю гайки да шурупы. Надоело!

— Давно замечаю, не нравится тебе твоя работа. Ты прислушайся к своему сердцу, спроси у него, чего оно хочет. Так и поступай. Иначе не будет покоя. Ведь сердце не обманешь.

От её улыбки сразу же теплеет на сердце, светло становится вокруг.

— Спасибо за добрый совет, — говорю я смеясь. — Ты заработала мороженое!

Рахиля весело хохочет. Даром что уже взрослая, а мороженое любит, как и раньше.

— Скоро сабантуи начнутся, тогда и угостишь, — говорит она.

Скрипнула наружная дверь, сени тотчас наполнились топотом нескольких пар ног, громким говором. Звонче всех раздавался голос Эмине. Она никак не могла унять смех. Из обрывков разговора я понял, что они смотрели какую-то смешную кинокартину.

Пришла мама, пригласила всех к столу.

…Наступила пора сабантуев.

К нам наехало много гостей. Из Голубовки нежданно-негаданно прибыл Калимулла. Из Ямаширмы приехала Гайша-апа, младшая сестра моей матери. Последними прибыли из Апакая Нагыйма-апа и Галимджан. Словом, собрались одни родственники. Я думал, Рахиля застесняется, будет чувствовать себя чужой среди нас. Но она оказалась общительной. За праздничным столом посадила рядом с собой Эмине и угощает её, ещё велит и младшим братцам отнести.

А вечером мы все пошли в парк, расцвеченный разноцветными огнями. Смотрели на борцов, которые решили испытать свою удаль. До колик посмеялись, глядя на тех, кто рискнул бежать наперегонки, влезши по пояс в мешки.

Потом мы с Рахилёй незаметно отделились от шумной толпы родственников. Сели передохнуть на скамейке. Но недолго нам удалось побыть наедине. Нас отыскал Калимулла.

— Куда вы пропали? — сказал он обидчиво и сел рядом со мной. — Я вас целый час ищу.

— Не надо было нас искать, Калимулла-абый, — сказала Рахиля смеясь. — Мы бы сами нашлись.

Калимулла с хитрой ухмылкой посмотрел на неё, потом обернулся ко мне:

— Гильфан, скажи правду, кем она тебе приходится? Я смотрю, вы не отходите друг от друга ни на шаг…

Я растерялся. Сказать — невеста? Рахиля мне не давала оснований считать её своей невестой. Мне на помощь пришла она сама, Рахиля.

— Я Гильфану друг. Близкий друг, Калимулла-абый! — выпалила она.

— Я уже знаю одного близкого друга Гильфана. Это Иван Чернопятко, — заметил Калимулла.

— Друг моего друга мне тоже друг! — сказала Рахиля.

Уже было поздно. Но веселье не утихало, а разгоралось всё больше и больше. Однако наши родичи и детвора, до устали нагулявшись, отправились домой. Мы с Рахилёй решили ещё побродить по парку и отстали от них. Потом свернули в боковую аллею. Рахиля сегодня была весела и на редкость разговорчива.

В темноте сбоку аллеи послышался громкий хохот. Из-за низкорослых деревьев появились парень и девица. Я сразу узнал их. Нам они однажды повстречались на берегу Казанки. Этот тип тогда отпустил по адресу Рахили какую-то глупую шуточку. Если бы Рахиля меня не удержала, мы бы с ним подрались. Позже я узнал, что это известный в округе хулиган по прозвищу Рюрик. К тому же говорили, что он нечист на руку. Глаза у него какие-то застывшие и холодные.

— Опять эти типы! — сказала Рахиля и взяла меня под руку.

«Свернуть в боковую аллею? — промелькнула мысль. — Нет, лучше сделать вид, что мы их не заметили. Они, может, пройдут на этот раз спокойно…»

Однако Рюрик был не из таких. Осторожно, стараясь не наколоться, он сорвал с куста розу и, когда какой-то прохожий старик поравнялся с ними, неожиданно сунул цветок ему за шиворот. Старик опешил и выронил палку. Но спутницу Рюрика этот поступок несказанно развеселил. Она показывала на растерявшегося старика пальцем и хваталась за живот от смеха.

Рахиля решительно направилась к развеселившейся паре. «Сейчас, — думаю, — закатит этому типу пощёчину», — и заспешил за ней. Она приблизилась к девице, насторожённо уставившейся на неё.

— Как ты смеешь так поступать? — проговорила Рахиля с негодованием.

— Разве я что-нибудь сделала? — удивилась девица, округлив глаза.

— Вы обидели старого человека!

— Так это же не я! Вы что, ослепли? — возмутилась девица.

— Почему не приучишь своего субъекта вести себя прилично? Ведь ты девушка!

Вид у Рахили был такой, что казалось, она вот-вот вцепится в причёску этой девицы. Та даже попятилась, растерянно моргая глазами.

— Рюрик! Иди сюда!.. — позвала она плаксиво.

— Эх ты, бедняжка! — сказала Рахиля, с брезгливостью оглядывая её с ног до головы. — Помни, если парень, который идёт с тобой, не умеет себя вести, он позорит тебя! Ты же девушка, должна требовать уважения к себе! А ты позоришь девичью честь!

— Рюрик! Где ты? Она собирается меня избить!..

А мы с Рюриком стоим друг против друга, широко расставив ноги и сжав кулаки. Метнув в сторону Рахили колючий взгляд, он процедил сквозь зубы:

— Слушай, шахтёр, уйми свою красотку! А то я сейчас отрежу ей хвостик!

— Вот как? На получай!..

Я взмахнул кулаком. Рюрик успел отпрянуть. Он быстро нагнулся и вынул из-за голенища нож. Как змея, бросающаяся на врага, он втянул голову в плечи, а потом резко метнулся ко мне, выбросив руку вперёд. Я уклонился в сторону и схватил его за кисть. Не успел он опомниться, я ударил его руку о своё колено. Нож блеснул и отлетел в кусты. Рюрик вырвал руку и бросился за ножом. Я успел дать ему подножку, и он распластался на земле. Я поднял его, крепко схватив за ворот. Как следует встряхнув, сказал:

— Если сейчас же не извинишься перед этой девушкой и дедом, я задушу тебя!

— Пусти! — зашипел он, пытаясь вырваться. — Я же тебя встречу где-нибудь…

Я был так зол, что был готов осуществить свою угрозу. Но к нам уже спешил милиционер.

Спустя два дня Рахиля уехала в Оренбург на соревнования парашютистов. Скучно стало без неё в Казани. Я со дня на день ожидал её возвращения. Но прошла неделя, другая…

Вскоре Хафиза получила от Рахили письмо, посланное из Херсона. Прямо из Оренбурга Рахиля поехала в Херсон поступать в лётное училище.

Я предполагал, что это рано или поздно произойдёт, но сейчас, узнав об этом, я растерялся. Меня одолевало двойственное чувство. Я не знал, чему больше радоваться: тому, что Рахиля поступит учиться и станет лётчицей, или если она провалится на экзаменах и вернётся домой…

Представляю, сколько она претерпит мук, если её не примут. Смогу ли я спокойно глядеть в её затуманенные грустью глаза? Когда над нею с мерным рокотом будет пролетать самолёт, она с тоской будет смотреть вслед ему. Смогу ли я в ту минуту отыскать слова, чтобы успокоить подружку свою! Попадись мне в поле подбитый журавль, отставший от родного косяка, я бы смог ему чем-то помочь. А что я смогу сделать для Рахили, чтобы облегчить её горе?.. Нет, она будет счастлива, если станет лётчицей. И я буду радоваться вместе с ней.

Я задумывался об этом и на работе, закручивая шурупы, гайки, и дома. Маме приходилось по нескольку раз окликать меня, чтобы я отозвался. Я стал рассеянным. Ни до чего не было охоты: ни в кино пойти, ни с друзьями встретиться. Много всяких противоречивых мыслей лезло мне в голову. Я думал о том, что, если Рахиля станет лётчицей, не пойдёт ли и наша дружба врозь? Представляю её, идущую по улице, стройную, в новенькой лётной форме, и себя рядом с ней, заурядного слесаря.

Она будет летать куда захочет. А ты, Гильфан? Кем будешь ты? Неужели тебе суждено всю жизнь закручивать шурупы да гайки? Неужели ни на что ты больше не годен?..

Я спросил у Хафизы адрес Рахили и написал ей письмо: «…Выбранный тобою путь тебя возносит в голубую высь, к небу. А моя дорожка уводит меня в глубь земли, в её недра. Ты станешь лётчицей, а я горным инженером. Я буду работать в шахтах, на рудниках. Когда-нибудь встретимся, тогда и поговорим…»

Вместе с Калимуллой я поехал в Донбасс.