"Риск — мое призвание" - читать интересную книгу автора (Марлоу Стивен)

Глава 12

Я стоял на коленях, пытаясь избавиться от скопившейся в моем горле желчи, когда автомобильная дверца открылась и вновь захлопнулась. Захрустела под ногами галька, и передо мной в свете фар вдруг, как по волшебству, возникла пара женских ног.

— Вы можете идти? — спросили ноги. — Если вы не можете встать, давайте я вам помогу.

Я проглотил желчь и встал с таким ощущением, будто меня в живот пнул бронтозавр. Однако я держался на ногах, и это обнадеживало. Снова захрустела галька, открылась и захлопнулась автомобильная дверца, и большой седан въехал на стоянку. Вскоре что-то приподняло мою руку, положило ее на чьи-то плечи, и, поддерживаемый женщиной, я побрел к дому.

Когда мы вошли внутрь, я увидел длинную и узкую комнату, уставленную кленовой мебелью. Комнату украшали сомнительной чистоты белые занавески с изображением ползущих куда-то легионов ярко-оранжевых лангуст. Отдохнуть и расслабиться в такой комнате во время отпуска даже в дождливую погоду было решительно невозможно.

Закрыв глаза, я слушал, как в стакан лилась жидкость. Чей-то голос произнес: «Выпейте это», я ощутил запах виски и попросил:

— Только сигарету, пожалуйста.

Запах виски пропал, и в моих губах оказалась зажженная сигарета. Я трижды жадно и глубоко затянулся, вынул сигарету изо рта и открыл глаза. Виски даром не пропал: его, запрокинув голову, допивала загорелая блондинка с небольшим, гибким и складным телом, и округлыми формами. На ней была голубая блузка-безрукавка с открытой шеей. Блондинка поставила пустой стакан прямо на сумочку и уселась в ногах одной из двух кроватей. Тут же, словно по команде, на второй кровати поднялся мальчик. Он сел и проговорил:

— А, это ты. А я думал, мистер Борман опять вернулся.

— А разве мистер Борман был здесь сегодня вечером?

Слово «был» она произнесла, как «биль».

— Он только что уехал. Он пообещал, что съездит со мной в Анемоновый Грот, если я тебе не скажу. Ой, мам…

— Я сама съезжу с тобой в Анемоновый Грот.

Мальчик полез под подушку и достал оттуда маленький переплетенный в зеленую кожу блокнот с золоченой застежкой, перехватывавшей страницы.

— Мне можно записать в дневнике, что ты это пообещала? — поинтересовался он. — Как приезжал мистер Борман, и все остальное я уже записал.

— Запишешь утром, — ответила блондинка и, обращаясь уже ко мне, заметила: — Он всегда все записывает в своем дневнике. Это вы с Борманом пересеклись?

— Если коренастый малый с плечами футболиста и твердыми, как броня, мышцами, — это он, то да.

— Похоже на Альберта Бормана. Вам уже лучше?

Я утвердительно хмыкнул и даже хотел попытаться встать, чтобы это доказать, но не стал рисковать.

— Мистер Борман рылся в твоих ящиках и все такое, — пожаловался мальчик. — И он забрал папино письмо.

Блондинка стиснула зубы и вдруг сразу постарела на несколько лет. Она выдвинула один из ящиков стоявшего справа от кровати комода, в течение нескольких секунд перебирала лежавшее там белье, и со стуком его задвинула. Топая так, что ее щеки сотрясались в такт каждому шагу, она подошла ко мне. Ее пепельные волосы были уложены по итальянской моде, наподобие змей на голове Горгоны-медузы, что создавало впечатление художественного беспорядка. Глаза у нее были или голубые, или серые, но отражавшие голубой цвет блузки с открытым воротом. Нос был короткий и прямой, а верхняя губа чуть длиннее, чем нижняя.

— Так это Альберт Борман застал вас здесь, — заговорила она с нараставшим гневом, — или вы его?

Я отдал ей записку Бадди Лидса и принялся ждать, когда она бросится мне на шею и расцелует. Однако она, скомкав листок, бросила его на пол и почти шепотом проговорила:

— Почему бы вам всем не оставить Фреда в покос? Обещаю вам, что у него все будет в порядке.

— Но вы же не знаете, где он, миссис Сиверинг.

— Кто вы такой? Честер Драм — это всего лишь имя.

В точке, куда меня ударил Борман, пульсировала боль, но теперь она, по крайней мере, локализовалась. Я поднялся. Она была совсем невысокой: не более пяти футов и пары дюймов.

— Итак, мистер Драм?

— Вы знаете, где находится ваш муж, — жестко произнес я. — Не так ли?

Голубые глаза сначала расширились, потом сузились и стати походить на щелки.

— Очень может быть, что я проглотила бы это от Бадди Лидса, — медленно и гневно сказала она. — А может и нет. Но я вовсе не обязана выслушивать это от вас. Убирайтесь вон, мистер Драм.

Я спросил:

— А почему бы вам не рассказать Лидсу, как вы тут заигрываете с этим парнем, Борманом?

Я успел поймать ее за запястье до того, как ее правая рука хлестнула по моей щеке. Она пнула мою голень своей ступней, обутой в тупоносый туфель без каблука, и закусила губу. Сжимая запястье, я ощущал ее бившийся с сумасшедшей частотой пульс. Заплакал мальчик. Она в ярости обернулась, толкнула его так, что он упал спиной на кровать, и заорала, чтобы он засыпал. Хотел бы я знать, как он опишет эту сцену в своем дневнике.

Она сходила в ванную и вернулась с бутылкой и вторым стаканом. Уместив все это на сумочке, она налила две хорошие порции виски. Мальчика спрятался, зарывшись под простыни, и там всхлипывал. Мы опустошили свои стаканы. После этого она наклонилась над кроватью, поцеловала груду постельного белья и вышла вместе со мной на улицу.

— Давай пойдем вниз, к воде, — предложила она. — Там мы сможем поговорить.

Мы пересекли однорядную стоянку, где едва хватило бы пространства, чтобы втиснуть большую машину. Под ногами тихонько похрустывала галька, сквозь которую проступал сначала мягкий сухой, а потом твердый влажный песок. О песчаный берег с мягким плеском бился легкий прибой.

Морской бриз растрепал ее светлые волосы, и едва уловимый аромат ее духов смешался с запахом моря. Она стояла ко мне спиной, широко расставив ноги и пристально вглядываясь в скрытый ночным мраком горизонт.

— Рано или поздно, но нам придется вернуться к этой теме, — промолвил я.

— Я ничего не могу с этим поделать. Я вообще ничего не могу поделать, когда дело касается Бормана. И я не могу объяснить вам, почему.

— Он тоже разыскивает вашего мужа.

— Откуда вы это знаете?

— Я слышал его разговор с мальчиком. Может быть, это и есть причина того, почему вашего мужа не могут найти?

— Я не понимаю, о чем вы.

— Потому что его ищет Борман.

— А…

— Шантаж?

Ответа не последовало.

— Посыльный в отеле сказал мне, что у вас с Борманом роман, — сказал я. — Что с вами происходит? Посыльный решил, что я репортер. А если бы я был им на самом деле.

— Не надо. Драм. Я уже и так сказала вам слишком много.

— На то, что ваш муж — кандидат на выборах, вам наплевать, так?

Она улыбнулась, немного обнажив свои зубки.

— Если вы опять будете пытаться разозлить меня, то у вас ничего не выйдет. Во всем мире для меня нет ничего важнее, чем Фред Сиверинг. А сейчас, пожалуйста, оставьте меня в покое.

Я зажег сигарету, бросил спичку в воду и произнес:

— Письмо не у Бормана.

В первый раз с тех пор, как мы сюда пришли, она повернулась ко мне лицом.

— Верните его мне.

— А если я уже прочел его?

— А вы действительно его прочли?

— Нет. О чем оно?

— Если хотите, я встану перед вами на колени. Я умоляю вас. Я готова на все, что угодно, только отдайте мне письмо. Или уничтожьте его.

— Нанявшие меня люди платят мне вовсе не за это.

— Если Бадди Лидс узнает, что в этом письме, он откажется от Фреда. Это будет означать конец и для него самого, но он отбросит Фреда, как отбрасывают горячую картофелину.

— Я работаю не на Лидса, а на Саймона Коффина. Если бы это прикончило Лидса в фигуральном смысле, миссис Сиверинг, то Коффина это убьет буквально. Поэтому вы можете быть уверены, что я буду действовать весьма осмотрительно.

— Для чего вы мне все это говорите? Письмо находится у вас, и вы можете его прочесть.

— Ну, скажем, для того, чтобы стать вашим другом и помочь вашему мужу.

— И у вас даже не возникает мысли о том, чтобы помочь мне самой и стать моим другом, ведь так? Разве вы уже не решили, что я шлюха?

— Я никогда никого не обвиняю. Это не мое дело.

— Почему бы вам не заткнуться, мистер Драм? Вы что, меня за девочку принимаете?

Мне тридцать два года, и я уже восемь лет замужем. Разве я похожа на девчонку, готовую растаять от одного мужского прикосновения? Вам никогда не приходило в голову, что на замужнюю женщину, которая любит своего мужа, и любит по-настоящему, может действовать отталкивающе сексуальное превосходство над ним любого другого мужчины — будь то Альберт Борман, или даже вы сами, мистер Драм. Или мужчина, вроде вас, не может даже и допустить такой мысли, так как это было бы посягательством на его собственное «я»?

— Поделом мне, — проговорил я.

Она снова одарила меня короткой и горькой улыбкой и вдруг перешагнула разделявшие нас два фута песка. Она стояла, вытянув руки по швам. Ее тело напряглось, как струна, и она, выгнув спину и выпятив грудь, подалась вперед. Губы ее были полуоткрыты, а в глазах читалась насмешка.

— Ну давай же, обними меня, — произнесла она.

Она качнулась вперед, привстала на цыпочки, словно балерина на пуантах, и, продолжая держать руки по швам, уперлась в меня. Я не йог, поэтому мне пришлось обхватить ее руками, и только я собирался прижаться губами к ее губам, как она рассмеялась. Когда я все-таки ее поцеловал, ее губы, как и положено, слегка приоткрылись, но были вялыми. Подержав немного в объятьях, я отпустил ее. Все с тем же насмешливым взглядом она проговорила:

— И это все? Продолжения не будет? Драм, я отдаюсь вам. На одном поцелуе, вы разумеется не остановитесь. Мне тридцать два, но муж говорит, что у меня прекрасное тело. Ну же, я — ваша.

Я отошел от нее и полной грудью вдохнул соленый морской воздух.

— Вы очень красивая женщина, — сказал я, — и не нуждаетесь в том, чтобы вам об этом говорили, потому что и сама это прекрасно знаете.

— Вы считаете меня фригидной?

— Нет, я вас такой не считаю. Ну и сколько еще пилюль мне предстоит проглотить?

Она пожала плечами.

— Американская девушка не стала бы доказывать свою правоту таким способом. Даже в Баварии сказали бы, что подобная реакция более свойственна французам. Ну что, мистер Драм, ваше «я» раздавлено? Вы уже ощущаете угрозу своему мужскому естеству?

— Я это переживу, — парировал я с усмешкой. — Вы уже доказали мне все, что стремились доказать, миссис Сиверинг. Вы абсолютно нормальны, вам тридцать два года и вы любите своего мужа. Так на чем мы остановились?

— Я все-таки хотела бы получить письмо, — спокойно произнесла она.

— Вам известно, где находится ваш муж?

— Более или менее.

— Что в этом письме?

Она вздохнула.

— Там говорится: «Дорогая Ильзе. Таким, какой я сейчас, я не нужен ни стране, ни партии, ни тебе. Ты знаешь, что я не мог думать ни о чем, кроме бедняги Беккерата. Ильзе, я должен опять поехать туда. Надеюсь, что ты поймешь. Не говори Лидсу ничего, пока я тебе об этом не напишу. Поцелуй за меня Фредди. Я люблю вас обоих. Фред». Вот все, что в этом письме.

Я извлек конверт из внутреннего кармана пиджака и отдал ей. Она смотрела себе под ноги.

— Не думала я, что вы это сделаете, — проговорила она.

— Вам следовало бы его сжечь, — заметил я.

— Да, я его уничтожу.

Мы поднялись к тыльной стене коттеджа.

— И куда же собирался вернуться ваш муж?

— В Германию. Он был там во время войны, там мы с ним и познакомились.

— А Беккерат?

— Я… Я не могу сейчас рассказать вам о нем, я вообще ничего больше не могу вам сказать. Спокойной ночи, мистер Драм.

— Можно будет вас увидеть еще по этому делу?

— Да, конечно.

— Спокойной ночи, — пожелал я, проследил, как она вошла в дом и зашагал к стоянке моего автомобиля. Всю дорогу я внимательно разглядывал гальку у себя под ногами.

Большой дом Бадди Лидса стоял на берегу залива. Он был уже в постели, но я вытащил его оттуда, чтобы кое-что выяснить насчет военного прошлого Сиверинга. Не думаю, что он обрадовался тому, что ему пришлось встать с постели и снова увидеть меня, однако, когда он принялся рассказывать о военных подвигах Сиверинга, у него был вид игрока, лошадь которого только что пришла первой. Что и говорить, послужной список был, что надо. Его кульминацией стала высадка Сиверинга в составе десанта Управления стратегических служб в тыл противника и гибель в бою командира десанта майора Киога, в результате чего Сиверинг принял командование на себя, помог баварским партизанам нейтрализовать фашистскую цитадель до подхода нашей пехоты, и ко всему прочему еще и представил к награде своего радиста, некоего Альберта Бормана, который, как полагал Лидс, жил в Милуоки. Все это, по мнению Лидса, служило доказательством того, что Сиверинг по своей натуре был коллективистом. Лидс считал, что было бы очень неплохо, если бы партия могла получить от Бормана заявление на этот счет. Я не стал говорить ему о том, что Борман находился здесь, в Маунт-Дезерт Айленде. Я лишь поинтересовался, знает ли он что-нибудь о человеке по имени Беккерат, но тот ответил, что слышит это имя в первый раз. Я спросил:

— Сиверинг ведь там встретил свою будущую жену?

— Да, но поехал за ней только в сорок восьмом году.

— Вам это не кажется странным?

— Нет. В то время он был чрезвычайно занятым молодым человеком и должен был много работать ради своей карьеры.

Я поблагодарил Лидса и оставил его раскуривающим очередную из своих сигар. Когда я вышел на улицу, с моря накатывала мгла, и я вдруг почувствовал, что страшно хочу спать. Денек выдался трудным, а стычка с Борманом отнюдь его не облегчила. В мотель я возвращался, как в тумане, и почти не помнил, как разделся и дотащился до постели. Спал я мертвецким сном.

Когда я проснулся, за окном уже был ветреный и пасмурный день. Сплошной пеленой хлестал косой дождь. Из окна моего номера была видна водная поверхность Халз-Коува. Шел отлив, и казавшаяся черной вода уходила, влекомая могучими океанскими силами, которые властвовали над этим побережьем. Это означаю, что время уже перевалило за полдень, и без особого удивления я смог удостовериться в этом по своим часам. Приняв душ, я побрился, оделся и вышел, чтобы позавтракать. На улице было холодно, дождь пошел еще сильнее. Я сел на машину и доехал до мотеля «Маунт-Дезерт».

Добравшись до коттеджа, я обнаружил горничную, которая, невзирая на дождь, катила через террасу свою тележку с принадлежностями для уборки. Машина Ильзе Сиверинг была на месте, чего и следовало ожидать в подобную погоду. Дверь в седьмой номер была приоткрыта, и туда зашла горничная с веником и щеткой для чистки ковров. Я последовал за ней.

— Они еще не съехали, — сообщила мне горничная.

Я окинул ее слегка озадаченным взглядом.

— Могу поклясться, что клерк за стойкой сказал, будто я могу посмотреть седьмой номер.

— Наверное, семнадцатый.

Она подмела пол, вычистила ковер и вышла на террасу, чтобы взять с тележки принадлежности для уборки ванной комнаты. Быстро подойдя к кровати, я вытащил из-под подушки дневник Фредди Сиверинга в зеленом кожаном переплете и сунул его в карман.

— Так вы будете смотреть семнадцатый? — спросила горничная, входя в комнату со шваброй и стопкой полотенец.

Я утвердительно кивнул и под дождем побежал к машине. Там я достал дневник и раскрыл застежку. Записи были сделаны крупным детским почерком, которому Фредди научили в школе. Сегодня утром он тоже сделал короткую запись, которая гласила: «Приехал мистер Борман. Он вел себя странно. Мама смотрела на него тоже необычно. На улице идет дождь. У мистера Бормана была странная походка. Мама кричала на него. Она чуть не плакала. Мы все вместе едем в Анемоновый Грот».

Положив дневник на соседнее сиденье, я тронул машину с места. Под дождем я ехал сначала по городу, потом поднялся в гору и через Бар-Харбор выехал на шоссе, шедшее вдоль берега океана. Дорога, черная и блестящая, снова забралась в гору, повернула направо и шла теперь между обугленными стволами берез, оставшимися от большого пожара десять лет назад. Когда я выехал на трассу, в нескольких сотнях ярдов слева от меня и нескольких сотнях футов внизу показалось море. Несмотря на шум дождя и поднятые оконные стекла, до меня доносился рокот разбивавшихся о прибрежные скаты волн. Скоро я свернул с шоссе и въехал на покрытую грязью автостоянку, с трех сторон окруженную каменным забором. «Понтиак» Бормана был припаркован у дальней стены. Я подрулил к нему, остановился и вышел из машины.

За рулем «Понтиака» сидела Ильзе Сиверинг, рядом с ней расположился Фредди. Мне показалось, что они дремали. Я попробовал открыть дверцу, но она была заперта изнутри. Я постучал по оконному стеклу. Ильзе подняла голову и открыла дверь.

— Что, черт возьми, с вами случилось? — громко спросил я. — Сколько вы уже сидите здесь с мальчиком?

Фредди начал всхлипывать.

— Они заставили меня уйти прямо из грота, — пожаловался он. — Я его и толком-то не разглядел.

— Я не знала, что мне делать, — проговорила Ильзе после довольно долгого молчания. Ее глаза были пусты и безжизненны.

— Сколько времени вы уже здесь? Вы бы хоть сына домой отвезли, он совсем измучился.

— Я есть хочу, — отозвался Фредди.

— У меня нет ключа, — произнесла Ильзе.

— А где Борман? Разве не он вас сюда привез?

— Он. У нас не было необходимости сюда ехать, но для него это почему-то было важно.

Альберт был в стельку пьян, и мне пришлось вести машину вместо него. Он сказал, что надо куда-нибудь отъехать, чтобы поговорить. Еще он сказал, что обещал мальчику. Ну, я не знаю…

— Хорошо, хорошо. Где он сейчас?

Она неопределенно махнула рукой.

— Мы спустились туда, а потом отослали Фредди назад к машине. И он начал требовать с меня деньги.

— И вы собираетесь ему их дать?

Она помотала головой и одними краешками губ улыбнулась.

— Сейчас я уже не собираюсь давать ему ничего, — ответила она.

— Но вы хотели это сделать?

— Он угрожал, что свяжет имя Фреда с чем-то ужасным, что произошло в Германии во время войны. И он был способен на это.

— Это имеет отношение к человеку по имени Беккерат?

На какое-то мгновение в ее глазах показался испуг.

— Откуда вам это известно?

— Из вашего письма.

— Да, письмо… Хотела же я его уничтожить раньше. Мне надо было его сжечь еще до того, как Борман и вы его нашли. Но разве вы не понимаете: оно являлось для меня чем-то реальным. Я могла его увидеть, пощупать и вновь перечитывать столько, сколько захочу. Что-то от Фреда…

— Давайте-ка я отвезу вас домой в моей машине, — предложил я.

Она кивнула и тихо спросила:

— А как же Борман?

— Думаю, он доедет сам.

— Нет, не доедет, — возразила она.

— Что значит, не доедет?

— Он совершенно не обращал внимания на дождь. Ему хотелось спуститься вниз, чтобы увидеть грот. Это было уже давно, несколько часов назад. Должно быть, я уснула. Я слишком устала, а он был очень пьян.

— Дьявол, — прорычал я. — Вы и сами-то разговариваете так, будто пьяны.

— Нет, я не пьяная. Это очень интересный грот. Люди приезжают отовсюду, чтобы увидеть его в хорошую погоду. Два раза в сутки во время прилива он заполняется водой, и тогда попасть в него невозможно. А два раза — можно. Там рачки всякие, губки, пурпурные раковины, улитки, морские звезды, литорины. Еще там розовые водоросли и анемоны, горящие голубым светом, словно неоновые лампы. Был отлив, и мы вошли внутрь, но я отослала Фредди назад к машине. Альберт был настолько пьян, что едва держался на ногах. И здесь начался прилив, вода поднялась уже до коленей. Течение было таким сильным, что сбивало с ног. Мне удалось выбраться. Вот, посмотрите на мои руки.

Я посмотрел. Ладони и пальцы были в царапинах и кровоточили.

— Это о камни, — пояснила она. — Я едва не утонула.

Издав сухой, сдавленный звук, она икнула и добавила:

— Альберт все еще там, внутри. Казалось, будто звук барабанивших по брезентовому верху машины дождевых капель доносился издалека. Тишину нарушали только шум дождя и наше дыхание, от которого запотело ветровое стекло. Я открыл дверцу и выбрался наружу, Ильзе посмотрела на меня и тоже вышла. Фредди я велел остаться в машине.

Я крепко взял Ильзе за руку, и мы побежали вниз сквозь заросли сумаха с обвислыми намокшими ветками по покрытой скользкой грязью тропинке, которая вдруг вывела нас на зубчатую гранитную полку. Таких полок было множество, и каждая из них образовывала извилистый спуск к черной воде, которая, ударяясь о скалы, разбивалась на мелкие брызги. Следуя указателю, на котором была изображена эмблема национального парка, мы начали спуск по одной из таких полок. Мы бежали, шлепая ногами по грязи. Прибой шипел и ухал, обдавая нас белой водяной пылью. Мне почудилось, что Ильзе плакала, однако услышанный мной звук мог быть и завыванием ветра.

Полка вывела нас почти к самой воде. Было время отлива. Если бы был прилив, то мы не могли бы стоять на этом месте. На протяжении примерно дюжины ярдов полка шла параллельно поверхности воды, а потом переходила в величественно возвышавшийся над морем огромный гранитный монолит с уходившим под воду основанием. Линия максимального уровня воды проходила над нашими головами и четко обозначалась скоплениями рачков и водорослями.

— Надо обойти его спереди! — прокричала Ильзе. Я едва услышал ее голос.

Взяв Ильзе за плечи, я приблизил ее лицо почти вплотную к своему.

— Оставайтесь здесь! — выкрикнул я и подошел к краю гранитного уступа.

Вода была очень холодной, и я надеялся, что она еще продолжает убывать. По самой кромке я подобрался к обращенной в сторону моря стороне гранитной скалы и увидел огромную черную дыру, сквозь которую свободно прошел бы небольшой автобус, а при высокой воде — подводная лодка.

Вода или еще полностью не ушла из грота, или уже начала прибывать вновь. Я споткнулся, упал на четвереньки, и волна накрыла меня с головой, оттащив назад на камни. Оступаясь, я вошел в грот. Холодная, как лед, вода доходила мне до щиколоток. Да, действительно, там были и рачки, и губки, и пурпурные раковины, и улитки, и морские звезды, и литорины. Еще там были выступы, образования и гранитные ванны, вымытые волнами. Там были розовые водоросли и анемоны, которые даже в полумраке излучали голубой, похожий на неоновый свет.

Но в гроте было и кое-что еще. За усеянным рачками остроконечным гранитным шпилем на боку лежал Альберт Борман. Мне показалось, что Борман имел вполне умиротворенный вид, но лишь до того момента, пока я не увидел его изуродованное лицо. Голова его не застряла в гроте, и волны все утро колотили ее о гранит.