"Доминион" - читать интересную книгу автора (Сэвил Стивен)

Глава 6 Всё в одну летнюю ночь

Нулн

Собачьи дни, летний зной 2056


За время путешествия между Скелланом и незнакомцем установилось некое естественное равновесие. Ночами они бежали волками, наравне убивая и пожирая зверьков в полях, но кровь ягнят, лис и оленей не шла ни в какое сравнение с кровью девственниц и шлюх.

Жажда настоящей крови, густой, пьянящей похлебки жизни, манила их в придорожные городки и деревни.

И противостоять этой тяге было невозможно.

В самой их природе была заложена потребность охотиться и кормиться, но оба получали удовольствие от процесса умерщвления и интимности насыщения. Им подошла бы любая плоть, любая кровь, но когда доходило до убийств, у пары имелись личные предпочтения. Они любили рвать юных и чистых, а не извращенных старух. Так что они охотились на дочерей и сестер, набрасывались на них во тьме, уволакивали в грязь, раздирали юбки отбивающихся, лягающихся жертв. Отчаяние добычи усиливало трепет предвкушения. Не важно, были ли девушки дочерями фермеров или хрупкими наследницами аристократов, они умоляли об одном и том же, когда вампиры вонзали в них свои зубы, смакуя каждую сладкую каплю.

В Кемпербаде они отведали кровь шестнадцати девственниц в гробнице Шаллии, и статуя богини смотрела на пиршество чудовищ, плача своими вечными каменными слезами.

Они наслаждались богохульством, осквернением священного места, гибелью опозоренных рыдающих монашек. Это ведь не просто смерть, не просто лишение жизни. Это ритуал. Извращенное прославление всего прекрасного, ибо они забирали лишь тех, кто близок к совершенству, к женскому идеалу. Они отобедали прелестными, изысканными трупами. Они утолили голод невинным мясом и почтили священный алтарь страстными совокуплениями.

Они не просто убивали — они пожирали.

Они отбрасывали мертвых одну за другой, отшвыривали их и шли к следующим. Убитые женщины со сломанными шеями валялись на холодном каменном полу, раскинув руки и ноги, и единственными яркими пятнами на их алебастровой коже были два кровавых ручейка, сочащиеся из точечных ранок на белоснежном горле.

Они стали чумой края, оставляя за собой алый след смерти.

В Штриссене они насладились убийствами, проведя несколько ночей в поисках трех драгоценных камней из городской короны, трех девушек: дочери ростовщика, сестры ювелира и молодой жены бакалейщика. Они были самым восхитительным яством из тех, что мог предложить Штриссен. Скеллан изголодался по убийствам, но незнакомец убеждал его помедлить, чтобы получить ни с чем не сравнимое удовольствие.

— Предвкушение усиливает сладость пиршества, — объяснил он, стоя на углу улицы под вывеской лавочника. В окне наверху заманчиво горела свеча.

— Позволь мне взять ее.

— Нет, мой ненасытный юный друг, мы подождем и осушим сосуд медленно, одну бесценную каплю за другой, ощущая, как они струятся по горлу медовым эликсиром.

— Я голоден.

— К завтрашнему утру ты проголодаешься снова. Мы подождем. Мы не дикари. Красота должна быть во всем, что мы делаем, даже в убийствах.

— Ты говоришь как он.

— Во многих смыслах он был лучшим из нас, и любому, кто станет править родом вампиров, следовало бы изучить его философию.

— Он оказался слаб. Когда дошло до смерти, он оказался слаб.

Незнакомец покачал головой, как учитель, разочарованный в, казалось бы, способном ученике.

— Требуется огромная сила, чтобы править мудро. Малейшая слабость, лишь намек на нее — и ты становишься жертвой первобытных инстинктов. Подумай об этом.

— Подумаю, но знаешь что? Сегодня ночью я поем.

С этими словами Скеллан окинул взглядом фасад здания, мгновенно взлетел по лозам плюща и ломоноса, вьющимся на старой стене, и постучал в окно.

Его улыбка открыла окно. А ее вопли услышал весь город.

Следующей ночью он забрал сестру ювелира. На этот раз они устроились на тростниковой крыше жилища девушки, обсуждая эффект, произведенный гибелью жены бакалейщика. Скеллан наслаждался произведенной ими паникой, а незнакомец считал, что слухи — это похоронный звон по их короткому пребыванию в этом местечке. Надо двигаться дальше, не тратя больше недели и месяцы на выбор.

Смерть девушки была кровавой. Она умерла в окне, пронзенная осколками разбитого стекла, торчащими из деревянной рамы, на которую осело тело, из которого жадно пил Скеллан.

Дочь ростовщика оказалась последней из истинных красавиц Штриссена, кому суждено было погибнуть.

— Эта моя, — сказал чужак, когда Скеллан уже стоял на пороге.

— Она?

— Да. — И у Скеллана не осталось сомнений, что незнакомец не шутит. — Подожди снаружи. Найди себе козу или что-нибудь еще.

Он оставил Скеллана у подножия лестницы. Девушка ни разу не вскрикнула, хотя никто не сказал бы, что она молчала. Судя по звукам, она добровольно отдалась незнакомцу, торопя его забрать ее жизнь.

Слишком легко все прошло.

Штриссен они покинули до рассвета. Чужак твердил об осторожности, но Скеллан, подстегиваемый предвкушением пиршества, настоял на еще одной, последней остановке на пути к дому — в Нулне.

Им пришлось подождать, прежде чем войти в старую столицу. Деревянный мост был поднят, пропуская плывущую по Рейку трехмачтовую шхуну. Кое-где стены, окружающие город, казались такими низкими, что налетчикам, замыслившим посягнуть на город, лестницы не понадобились бы — хватило бы и телег.

Становилось очевидно, почему Нули пал к ногам Влада фон Карштайна, в то время как Альтдорф упрямо сопротивлялся. Города эти несравнимы. Нулн — город внутри города, древнее ядро юного сердца, все еще окаймленный разрушающимися стенами, отмечающими границы старого поселения, где улицы так узки, что и двоим не разминуться — и это в самом оживленном районе. Здесь царила архитектурная мешанина. Каждое новое поколение теснилось в собственных домах, отличающихся от других, втискивая их туда, где и места-то, честно говоря, нет, так что улицы становились узкими и неприветливыми. Даже по ночам в воздухе не рассеивался дым кузниц и едкий запах выдубленных шкур.

На улицах между Торговыми и Городскими воротами собирались женщины сомнительной репутации, взывая к прохожим, достаточно состоятельным на вид, чтобы потратить пару монет на грубую грязную похоть.

Скеллан с удовольствием испробовал каждое из множества разнообразных развлечений Нулна. Соблазны большого города манили его. Пища ждала на каждом углу. Из ночи в ночь, две недели подряд Скеллан гулял по улицам среди проституток, кормясь в темных проулках перед рассветом и исчезая в ускользающей ночи, а незнакомец наблюдал, выжидая, тщательно выбирая лучшую кровь, не то что Скеллан.

Неудивительно, что шпили великого города вдохновили парочку на новые жестокости.

Всего за одну ночь они навсегда изменили город. Правящее семейство Либевицев не просто сместили, их уничтожили, разорили и унизили. История их гибели стала легендой.

— Оплакивать Либевицев будут веками.

— Не приписывай скоту долгую память. По моему опыту, для них это все равно что громко изданный непристойный звук — достаточно оглянуться, выругаться и тут же забыть, что что-то случилось, — фыркнул Скеллан.

Они стояли в центре Рейксплац, слушая, как надрывается торговец каштанами, стараясь распродать остатки товара. Запах жженного сахара мучительным диссонансом врывался во всепроникающую вонь дубленых кож.

— Это потому, друг мой, что ты не даешь им то, что стоило бы запомнить. Тупики, бордели, коптильни — ты работаешь по мелочам. Кого волнует смерть какой-то шлюхи? Или психа, надышавшегося опиумных паров и скопытившегося в канаве? Сегодня мы войдем в дома богатых и сильных, неся туда гибель. Мы покажем городу, что никто не может быть в безопасности, даже в собственном жилище. Смерть, которую мы даруем, способна найти их повсюду. Вот тогда они запомнят. Сделай смерть видимой. Сделай смерть пугающей.

— Я все-таки не понимаю, чем они заслужили полное истребление? Раньше, убивая, ты проповедовал осторожность, но теперь ты, кажется, отбросил ее.

— Это личное. Долг, который надо отдать сполна. Больше я ничего не скажу. Сегодня мы напьемся крови аристократии и увидим, действительно ли она голубая. Больше никаких подзаборных шлюх. Пусть семейство Либевицев поуправляет городом еще пару часов, но их падение будет эффектным спектаклем, и народ Нулна запомнит эту ночь, как ни одну другую. Сегодня мы поужинаем так, как подобает нашему положению, друг мой.

На том они и порешили. Пара убивала и мужчин, и женщин, но кровь пила только женскую.

Двое толстяков, ожиревших от богатства, умерли в своих постелях, одного со сломанной шеей сбросили с лестницы, еще парочке преподали урок полета, который они не усвоили, ибо умерли, растянувшись на булыжной мостовой.

Но и мертвецов не оставили мирно гнить.

Скеллан и незнакомец втащили убитых на крышу и насадили трупы на коньки и громоотводы, превратив тела в птичьи пугала. Этой ночью погибли еще семнадцать мужчин — только ради того, чтобы, подобно набитым опилками чучелам, оказаться взгроможденными на крыши старого города. Но это касалось только мужчин. Женщин постигла судьба не сравнимая ни с чем.

В общей сложности вампиры поужинали одиннадцатью женщинами из семейства Либевицев.

Трупы жен, как и их мужей, были раздеты, насажены вниз головами на шпили (колья вошли несчастным в рот и пронзили глотки) и оставлены на корм воронью, но не раньше, чем пара в полной мере насладилась нежной плотью.

Но, даже охваченный кровавым безумием, незнакомец в обращении со скотом был безжалостно разборчив. Он завладевал лучшим мясом, так что Скеллану оставалось только довольствоваться объедками. Чужак тем временем двигался дальше в поисках игры повеселее.

Под конец Скеллан последовал за своим спутником в последний дом, единоличные права на который заявил чужак, и оказался в покоях женщины, лежащей на тахте под роскошными алыми покрывалами. Незнакомец беззвучно подошел к постели, опустился на колени, прошептал что-то на ухо даме, и губы ее приоткрылись, а взгляд не отрывался от полуночного гостя.

Скеллан скользнул в тень, чувствуя вкус собственной крови, брызнувшей из прикушенной губы. Незнакомец очаровал его тем, как он мало-помалу вел женщину к добровольной смерти, пока она, наконец, не испустила одинокий вскрик, когда зубы вампира отыскали бьющуюся на белой шее жилку и вонзились в податливую плоть.

Подхватив на руки прекрасный труп, незнакомец с красными от свежей крови губами повернулся к притаившемуся во мраке Скеллану. Улыбка вампира была холодна. Он окунул палец в алую струйку, бегущую по его подбородку, и начал выводить над постелью женщины свое имя.

Всего три слова: Маннфред фон Карштайн.

В этот миг Скеллан почувствовал весь ужас, заключающийся в кровавом послании, — вот имя ответственного за кровавую бойню.

Эту женщину они не отнесли на крышу. Напротив, вампиры уложили ее тело так, что казалось, будто убитая просто крепко спит, хотя хрупкую иллюзию мгновенно разрушала кровь на стене над ее головой.

Скеллан возмущался тем, что вампир обращается с ним как с каким-то тупым лакеем, но, с другой стороны, восхищался осмотрительностью незнакомца и ритуальным аспектом учиненной им резни. Проснувшийся поутру скот обнаружит на крышах Нулна тридцать три обнаженных трупа. Такое послание невозможно будет проигнорировать.

Уходя из последнего дома Либевицев, Скеллан размышлял, сколько зевак поймет истинную иронию, заключенную в извращенном послании: ведь эти смерти как в зеркале отражали падение самого Влада. В них была не только дикость: в них была красота.

Незнакомец прав — отбросы Нулна запомнят эту ночь.

Незнакомец. Пора прекращать думать о нем так.

Теперь у незнакомца есть имя: Маннфред фон Карштайн.

Маннфред, первенец Влада.

Луны все еще стояли высоко в небе, струя серебро на городские улицы, когда Скеллан и Маннфред приняли волчье обличье и рысцой покинули город. После кровавого бешенства свежий воздух пьянил. Они бежали в ночи, а перед рассветом укрылись в пещере отшельника, сперва, естественно, позаботившись о том, чтобы старику она больше не понадобилась.

Вампиры проспали весь день, пробудившись лишь в сумерках. Несмотря на обильную трапезу накануне, спутники проголодались и озябли.

Скеллан собрал охапку сухого хвороста и разжег у входа в пещеру маленький костерок. Снаружи выли волки и гудели насекомые, рождая своим брачным зовом мелодию ночи, а над деревьями порхали безмолвные летучие мыши.

— Я знаю, кто ты, — сказал Скеллан во мраке.

— Я никогда и не пытался это скрывать, — ответил Маннфред, играя кольцом, которое носил на правой руке. Оно было его единственным украшением; вампир не носил других драгоценностей — ни цепочек, ни печаток, ни иных безделушек, только это кольцо, которое, как заметил Скеллан, его спутник крутил в минуты задумчивости.

— Но ты мне не говорил.

— О, говорил, мой юный друг. Говорил. Говорил много раз, но ты не слушал. Я был его первым, сказал я. Может, не самым любимым, но любимым дольше всех, сказал я. Я не скрывал, кто я.

Скеллан пошевелил прутиком угли, заклиная недолговечный дух огня и глядя, как рассыпается пепел. Наконец он высказал то, что было у него на уме.

— Почему ты здесь? Почему охотишься со мной? Почему ты не в Дракенхофе, почему не заявляешь права на свое королевство? Оно твое по праву.

— Конечно. Я тут потому, что в данный момент не выбрал бы ничего другого. Я не впутываюсь в жесточайшую войну с собственным родом, потому что еще не время. Поверь мне, всему свое время.

Слова вампира явно не убедили Скеллана.

— Я знаю, ты часто принимаешь волчье обличье, но часто ли ты на самом деле бываешь волком? — спросил незнакомец.

— А что, есть разница?

— О да, в волчьем теле — ты всего лишь в волчьей шкуре, просто внешности ради. Но когда ты отступаешь от самого себя, отделяешься от своей личности и действительно становишься волком, все заботы этой жизни становятся ничтожными. Ты прекращаешь быть собой и превращаешься в члена стаи.

Скеллан кивнул.

— А что происходит, когда вожак умирает, и стая остается без лидера?

— Живые дерутся за первенство.

Теперь кивнул Маннфред.

— Они дерутся друг с другом, претенденты утверждают свое право господствовать силой и хитростью. Только некоторое не понимают, что иногда борьба требует скорее коварства, чем грубой силы. Следует помнить, что каждый волк потенциально смертельно опасен, даже щенок-сосунок. Охотясь, они кружат и кружат, выжидая момент для удара, и, когда жертва проявляет слабость, становятся свирепы и кровожадны. Они наваливаются разом, повергая добычу, и обдирают труп до костей. А бой за место вожака в любой стае еще жестче, и ошибка недопустима. Если слишком много самцов схлестнулось в драке за господство, стае может быть нанесен непоправимый урон.

— Ты так и поступаешь? Пользуешься не силой, а хитростью?

— В драке побеждает мощь рук, молодые олени скрещивают рога, и это все бравада, хвастовство и запугивание врага — войны так не выигрывают. Война — долгая игра, и побеждает в ней стратегия. Ответь-ка мне: зачем бороться со всеми моими братьями, Петером, Гансом, Фрицем и Конрадом, если достаточно уничтожить лишь одного из них? Остальные ослабят этого одного. Видишь ли, друг мой, иногда лучше отступить и наблюдать за чужой потасовкой, а потом, когда побежденные погибнут и исчезнут, вызвать на бой победителя. Правильно?

Скеллан не мог опровергнуть его логику.

— Все это имеет смысл. Значит, пока ты праздно сидишь тут, они сражаются за первенство, ни на секунду не догадываясь, что ты только и ждешь, держа нос по ветру, когда можно будет свергнуть победителя.

— Ну да, что-то вроде того.

— Выглядит именно так.

— Только я не собираюсь праздно ждать, держа нос по ветру, как ты изящно выразился. Есть вещи, которые мне нужно сделать, приготовления, требующие, чтобы я ненадолго удалился. Они, без сомнения, будут заняты ловлей собственных хвостов.

Маннфред порылся в своем мешке, вытащил замусоленный сверток и принялся распутывать завязки. Затем он осторожно откинул обертку, и под ней обнаружилась книга. Положив том на землю, вампир перевернул первую страницу.

Скеллан не смог прочесть грубых символов, нацарапанных поперек листа, — чернила выцвели, впитавшись в то, что создатель книги использовал когда-то вместо бумаги. Единственное, в чем Скеллан был уверен, — что это не пергамент.

Маннфред провел пальцем по каракулям, почти любовно погладив то, что казалось хвостом нарисованной посередине листа кометы.

— В ней заключена сила. Больше силы, чем дураки вроде Конрада или тупицы вроде Петера могли хотя бы подумать. Пока они чванятся и прихорашиваются, пытаясь произвести впечатление на потомков, мы будем учиться у давно ушедших. В этой книге и еще в девяти других таких же Влад нашел свою силу. Мудрость этой книги безмерна, ведь ее автор был гением. В ней — квинтэссенция силы. Ты и представить себе не можешь, Скеллан, блеска, данного этим страницам Темным Искусством. Этими словами, и только ими, Влад поднял из недр земли армию: словами, а не мечами. Словами.

— Ты воспользуешься ими?

— Я был бы идиотом, если бы не воспользовался, а я кто угодно, только не идиот. Но это только верхушка, как выступ айсберга. Заклинания — часть неведомой силы, скрытой под водой. Это дурманит, друг мой, и признаюсь, я хочу всего, но я не готов — пока не готов. Я исчерпаю себя, прежде чем посягну хотя бы на частицу силы.

— Тогда какая от этих чар польза? В твоих руках вся магия мира, а ты не можешь призвать ее.

— Я могу, я могу поднять огромное войско мертвецов, я могу разорить земли живых, превратить их в голую пустыню. С этой силой я могу вылепить мир по моей прихоти, но в процессе я потеряю себя. Великая сила влечет великую катастрофу. Я жажду власти, я борюсь с искушением захватить все, что есть у других, отомстить за наш род, стать бичом Империи. Язва точит мое небьющееся сердце. Моя жажда неутолима. Я могу уничтожить род людской. Я могу созвать непобедимую армию и стать во главе ее. Меня станут боготворить и бояться. Человеческие отбросы падут к моим ногам, и враги задрожат от моей мощи. Я хочу всего этого и больше — много больше. Я грежу об этом в разгар дня и мечтаю, когда тени тянутся к закату, я сплю, и сны мои так реальны, что я чувствую вкус власти. Этот мир мой, Скеллан, протяни руку — и возьми. В мечтах я владею всем. Я правлю.

Но я не дурак. Эта власть поглотит меня. Я пока не могу надеяться вместить ее, только не в нынешнем состоянии. Мудрец знает свои пределы и меряет ими свои амбиции. Мне мои известны. Я не могу тягаться с создателем этой книги или темной мудростью, переданной им. Пока нет, но я стану… стану…

— Я верю тебе, — сказал Скеллан и не соврал.

— И все же ты понятия не имеешь, что видишь перед собой. Вера слепа. Так вот, мой слепой друг, позволь открыть тебе глаза. Эти заклинания сотворены первым и величайшим некромантом, самим верховным владыкой мертвых. Теперь понимаешь?

— Нагаш, — с шипением процедил Скеллан сквозь стиснутые зубы имя эфемерное, как дыхание умирающего, растворяющееся в огне лихорадки.

— Нагаш, — согласился Маннфред. — С этой силой я мог бы править миром живущих, превращая его в землю мертвецов. С этой силой я стал бы непобедим. Однако с этой силой я обрек бы себя, отказался бы от того, что называю своей душой, и стал им. Я видел, как действует его магия, видел ловушки, сплетенные из чар, затягивающие читающего все глубже и глубже во тьму, в тот кромешный мрак, из которого уже не выбраться. Ради всей силы и власти мира я не принесу себя в жертву.

— У нас нет души. Мы пусты.

— Ты в это веришь? Ты чувствуешь себя пустым?

Скеллан не нашел ответа. Он снова поправил угли, размышляя. Сила отомстить, сила владеть Империей человеческих отбросов — вот она, перед ним, только руку протяни. Но рука не поднималась.

Как бы ему ни хотелось, он не мог принять дары, сулимые книгой.

— Тогда книга бесполезна, — проговорил он, тыча веткой в самое сердце пламени.

— Сегодня — да, но кто знает, что принесет завтра? Наши пути сейчас расходятся, но, не сомневаюсь, они сойдутся снова. В сумерках я покину тебя. — Он поднял руку, словно отсекая все возражения. — Я должен пойти по этой дороге один. Но мне понадобится твоя помощь. Мне нужны глаза и уши при дворе графа-вампира, чтобы, когда придет время, я мог потребовать то, что принадлежит мне по праву.

— Я буду твоим шпионом?

— Не только моим шпионом, а чем-то большим. Новому графу нужны друзья, и я хочу, чтобы ты стал одним из них. Хочу, чтобы ты с ним сблизился, сблизился настолько, чтобы лелеять его неуверенность и подстегивать его эгоизм. Мы охотились вместе, Скеллан. Я знаю тебя не хуже, чем собственных братьев. Сыграй на своих сильных сторонах, сделайся необходимым — и стая запляшет под твою дудку.

— А что помешает мне отвернуться от тебя, воспользоваться приобретенным влиянием, предать всех фон Карштайнов и самому завладеть стаей? Они знают меня. Мы вместе сражались. Они охотились со мной, но, кроме того, они боятся меня, потому что я лишен их слабостей.

— И все же тебя взяли в плен, а они бежали, свободные. Ты лишен их слабостей, но у тебя, поверь, есть собственные. Что помешает тебе захватить власть в стае? Две вещи: во-первых, уверенность и твердое знание, что, когда я вернусь из Земель Мертвых, тебе придется встретиться со мной. Я не страдаю угрызениями совести, когда убиваю, чтобы добыть то, что я хочу, даже если я когда-то охотился бок о бок с жертвой. Во-вторых, страх, который будет глодать тебя, страх, что я, вернувшись, буду не только Маннфредом, которого ты знаешь. Этого достаточно. Стань моим орудием при дворе Кровавого Графа. Будь голосом в ночи, доводящим моих врагов до безумия, — или будь моим врагом. Выбор за тобой, Скеллан.