"Криптономикон, часть 2" - читать интересную книгу автора (Стивенсон Нил)

ВЫЧИСЛИТЕЛЬНАЯ МАШИНА

Подполковник Эрл Комсток, представляющий «Электрикал Тилл корпорейшн» и армию США (в указанной последовательности), готовится к очередному докладу своего подчиненного Лоуренса Притчарда Уотерхауза, как летчик-испытатель — к полету в стратосферу с ракетным двигателем под задницей. Он ложится рано, встает поздно, отдает адъютанту распоряжение, чтобы (а) было много горячего кофе и (б) Уотерхаузу его не давали. Ставит два магнитофона, на случай, если один сломается, и приглашает трех опытных, технически подкованных стенографов. У него есть двое подчиненных — доки в математике (в мирном прошлом тоже сотрудники ЭТК). Комсток произносит перед ними небольшую зажигательную речь.

— От вас не требуется понимать, что этот Уотерхауз несет. Я буду чесать за ним во все лопатки. Ваше дело — хватать его за ноги и держать изо всех сил, чтобы я по крайней мере видел его спину. — Комсток горд своей аналогией, но оба доки только хлопают глазами. Он раздраженно объясняет разницу между буквальным и фигуральным.

До прихода Уотерхауза еще двадцать минут. Точно по графику входит адъютант с таблетками амфетамина на подносе. Комсток, лично подавая пример, берет две. «Где моя вытиральная команда?» — вопрошает он (мощный стимулятор постепенно начинает действовать). Входят двое рядовых с губками и мокрыми тряпками для вытирания доски, а с ними трое фотографов. Они устанавливают напротив доски два фотоаппарата на штативах, ставят несколько вспышек и кладут рядом основательный запас пленки.

Комсток смотрит на часы. Они на пять минут отстают от графика. Смотрит в окно. Джип уже вернулся, значит, Уотерхауз где-то в здании.

— Где мои ловцы? — спрашивает он.

Через пару минут входит сержант Грейвс.

— Сэр, мы, согласно вашим указаниям, поехали в церковь и нашли его… и… хм… — Он покашливает в ладонь.

— Что «и»?

— И не его одного, сэр, — говорит сержант Грейвс, понижая голос. — Сейчас он в уборной, приводит себя в порядок, если вы понимаете, о чем я. — Он подмигивает.

— А-а-а, — тянет Эрл Комсток. Новость ему явно по душе.

— Ведь невозможно как следует прочистить ржавые трубы своего органа без маленькой симпатичной помощницы, — продолжает Грейвс.

Комсток сдвигает брови.

— Сержант Грейвс, мне крайне важно знать, доведено ли дело до конца?

Грейвс морщится, как будто обижен таким недоверием.

— Разумеется, сэр. Нам бы в голову не пришло мешать столь важному делу. Потому мы и задержались, прошу прощения.

— Отлично. — Комсток встает и с размаху хлопает Грейвса по плечу. — Вот почему я даю подчиненным широчайшую свободу действий. Мне давно представлялось, что Уотерхаузу пора немного расслабиться. Он чересчур сосредоточен на работе. Иногда я честно не мог определить, говорит он что-то абсолютно гениальное или просто невразумительное. И я считаю, что вы внесли решающий, сержант Грейвс, решающий вклад в сегодняшнее мероприятие, благоразумно дождавшись, пока Уотерхауз завершит свое дело. — Комсток осознает, что учащенно дышит, сердце у него колотится. Может, переборщил с амфетамином?

Через десять минут Уотерхауз вплывает в комнату на гуттаперчевых ногах, как будто нечаянно оставил скелет в постели. Он с трудом добирается до стула и рушится на него, как мешок с потрохами, так что от плетеного сиденья отлетает несколько полосок. Отрывисто дышит через рот и часто моргает отяжелевшими веками.

— Похоже, сегодня небоевой вылет, ребята? — весело объявляет Комсток. Все, кроме Уотерхауза, фыркают. Уотерхауз в здании примерно четверть часа, еще примерно столько же Грейвс вез его из церкви, значит, все произошло по меньшей мере полчаса назад. Однако только поглядите на этого молодца! Впечатление, будто прошло всего несколько секунд.

— Налейте бедолаге чашечку кофе! — приказывает Комсток.

Кофе наливают. Замечательно быть военным: отдаешь приказ, и все делается. Уотерхауз не прикасается к чашке, но по крайней мере теперь ему есть на чем сфокусировать взгляд. Его глаза под набрякшими веками некоторое время блуждают подобно зенитке, берущей на прицел овода, и наконец останавливаются на белой кофейной чашке. Уотерхауз довольно долго прочищает горло, как будто намерен заговорить. Все затихают и молчат примерно тридцать секунд. Наконец Уотерхауз бормочет что-то вроде «Кох».

Стенографы разом записывают.

— Простите? — переспрашивает Комсток.

Первый математический дока говорит:

— Возможно, он о Конхоиде Никомеда. Я как-то наткнулся на нее в учебнике по высшей математике.

— Мне показалось, он сказал «коэффициент чего-то», — заявляет второй дока.

— Кофе, — говорит Уотерхауз и тяжело вздыхает.

— Уотерхауз, — обращается к нему Комсток. — Сколько пальцев я держу перед вашими глазами?

До Уотерхауза, кажется, доходит, что в помещении есть и другие люди. Он закрывает рот и начинает дышать носом. Пытается двинуть рукой, обнаруживает, что сидит на ней, и немного сдвигается, высвобождая ладонь — рука, соскользнув со стула, повисает плетью. Уотерхауз полностью открывает глаза и просветлевшим взором обозревает кофейную чашку. Зевает, потягивается, пукает.

— Японская криптосистема, которую мы называем «Лазурь», — то же, что немецкая криптосистема, идущая у нас под названием «Рыба-еж», — объявляет он. — Обе как-то связаны с другой, более новой криптосистемой, которую я окрестил «Аретуза». Все имеют какое-то отношение к золоту. Возможно, к золотодобывающим горным работам. На Филиппинах.

Бабах! Стенографы строчат. Фотограф включает вспышку, хотя снимать еще нечего — просто сдали нервы. Комсток стеклянными глазами смотрит на магнитофоны, убеждается, что катушки крутятся. Он несколько напуган тем, как Уотерхауз взял с места в карьер. Однако одна из обязанностей командира — спрятать страх и постоянно излучать уверенность.

Комсток с улыбкой произносит:

— Вы говорите без тени сомнения! Интересно, сможете ли вы заразить меня своей убежденностью?

Уотерхауз, хмурясь, смотрит на кофейную чашку.

— Ну, это все математика. Если математика работает, надо себе верить. В этом весь ее смысл.

— Значит, у вас есть математическое обоснование для вашего утверждения?

— Утверждений, — поправляет Уотерхауз. — Утверждение но-

Один: «Лазурь» и «Рыба-еж» — два разных названия одной криптосистемы. Утверждение номер два: «Лазурь/Рыба-еж» — двоюродная сестра «Аретузы». Три: все эти криптосистемы связаны с золотом. Четыре: горные работы. Пять: Филиппины.

— Может быть, вы по ходу будете набрасывать на доске? — хрипло произносит Комсток.

— Охотно. — Уотерхауз встает к доске, замирает на пару секунд, стремительно поворачивается, хватает чашку и выпивает ее одним глотком раньше, чем Комсток или кто-нибудь из адъютантов успевают это предотвратить. Тактическая ошибка! Уотерхауз набрасывает утверждения. Фотограф щелкает. Рядовые мнут мокрые тряпки и нервно поглядывают на Комстока.

— И у вас есть математические… э… доказательства каждого из этих утверждений? — спрашивает Комсток. Он не силен в математике, зато силен в ведении заседаний, а то, что Уотерхауз сейчас написал, смахивает на повестку дня. Комстоку спокойнее, когда есть повестка. Без нее он словно морпех, бегущий по джунглям без карты и без оружия.

— Ну, сэр, можно взглянуть и так, — говорит Уотерхауз, немного подумавши. — Но гораздо элегантнее считать их все следствиями одной теоремы.

— Вы хотите сказать, что взломали «Лазурь»? Если так, мои поздравления! — восклицает Комсток.

— Нет. Она по-прежнему не взломана. Хотя я могу извлекать из нее информацию.

Это момент, когда рычаг уплывает из рук Комстока, но он по-прежнему может бестолково молотить руками по панели управления.

— Ладно, тогда хоть разберите их по одному, хорошо?

— Возьмем для примера утверждение четыре, что «Лазурь/ Рыба-еж» как-то связаны с горными работами. — Уотерхауз набрасывает карту Южно-Тихоокеанского ТВД, от Бирмы и Соломоновых островов и от Японии до Новой Зеландии. На это уходит примерно шестьдесят секунд. Комсток вынимает из планшета типографски отпечатанную карту и просто для смеха сравнивает с версией Уотерхауза. В общих чертах они совпадают.

У входа в Манильский залив Уотерхауз пишет букву «А» и обводит ее кружком.

— Здесь одна из станций, передающих сообщения шифром «Лазурь».

— Вы знаете это из данных радиопеленгации?

— Да.

— Она на Коррехидоре?

— На одном из островов возле Коррехидора.

Уотерхауз рисует еще кружок с буквой «А» в самой Маниле, потом по кружку в Токио, Рабауле, Пинанге и один в Индийском океане.

— Это что? — спрашивает Комсток.

— Из этой точки мы перехватили сообщение шифром «Лазурь» с немецкой подводной лодки.

— Откуда вы знаете, что это была именно немецкая подводная лодка?

— Узнал почерк радиста, — говорит Уотерхауз. — Значит, вот так расположены передатчики, не считая тех в Европе, которые передают сообщения шифром «Рыба-еж» и, следовательно, согласно утверждению один принадлежат к той же сети. Теперь пусть определенного числа из Токио ушло сообщение шифром «Лазурь». Мы не знаем, что там говорится, потому что еще не взломали «Лазурь». Знаем только, что сообщение отправлено вот сюда. — Он рисует линии, расходящиеся от Токио к Маниле, Рабаулу и Пинангу. — В каждом из этих городов есть крупная военная база. Соответственно из каждого идет поток сообщений японским базам в этом в регионе. — Он рисует линии покороче, соединяющие Манилу с различными точками на Филиппинах, а Рабаул — с Новой Гвинеей и Соломоновыми островами.

— Поправка, Уотерхауз, — говорит Комсток. — Новая Гвинея теперь наша.

— Но я возвращаюсь назад во времени! — восклицает Уотерхауз. — В 43-й, когда японские военные базы были по всему северному побережью Новой Гвинеи и на Соломоновых островах! Итак, скажем, в короткий промежуток времени после сообщения шифром «Лазурь» из Токио станции Рабаула, Манилы и других баз в этом регионе отправляют определенное количество радиограмм. Некоторые — шифрами, которые мы уже взломали. Разумно предположить, что часть из них — отклик на приказы, содержащиеся в сообщениях шифром «Лазурь».

— Но эти базы слали тысячи сообщений в день, — возражает Комсток. — Как можно вычленить отклик на неизвестные приказы?

— Задача чисто статистическая, — говорит Уотерхауз. — Предположим, сообщения шифром «Лазурь» ушли из Токио в Рабаул 15 октября 1943 г. Я беру сообщения, посланные из Рабаула 14 октября, и каждое индексирую всеми возможными способами: место назначения, длина и, если мы смогли их расшифровать, тема. Касается оно передислокации войск? Доставки припасов? Изменений в тактике? Потом я беру все сообщения, отправленные из Рабаула 16 октября — в день, после прихода сообщения, — и подвергаю точно такому же статистическому анализу.

Уотерхауз отходит от доски и поворачивается к слепящим вспышкам.

— Понимаете, все дело в информационных потоках. Информация течет из Токио в Рабаул. Мы не знаем, в чем она состоит, однако она каким-то образом повлияет на дальнейшее поведение Рабаула. Информация необратимо изменила Рабаул; сравнивая его наблюденное поведение до и после этого события, мы можем делать выводы.

— Какие? — с опаской спрашивает Комсток.

Уотерхауз пожимает плечами.

— Различия очень невелики. Почти неотличимы от шума. За время войны из Токио ушло тридцать одно сообщение шифром «Лазурь», и у меня было соответствующее количество материала. Но когда я собрал все данные вместе, то увидел определенные закономерности. И самая четкая — что в день после прихода сообщения шифром «Лазурь», скажем, в Рабаул, оттуда с большей степенью вероятности пойдут радиограммы касательно горных инженеров. У них будут последствия, которые можно проследить до того самого места, где петля замкнется.

— Какая петля?

— Ладно. Давайте начнем сверху. Сообщение шифром «Лазурь» уходит из Токио в Рабаул. — Уотерхауз рисует на доске толстую линию между двумя городами. — На следующий день Рабаул отправляет сообщение другим шифром — уже взломанным — вот сюда, подводной лодке, базирующейся на Молуккских островах. В радиограмме говорится, что подводная лодка должна забрать с пикета на Северном побережье Новой Гвинеи четырех пассажиров. Фамилии указаны. Смотрим по нашим архивам: это три авиамеханика и один горный инженер. Через несколько дней подводная лодка сообщает из моря Бисмарка, что забрала их всех. Еще через несколько дней наш разведчик в Маниле сообщает, что эта подводная лодка заходила в порт. В тот же день из Манилы в Токио уходит очередное сообщение шифром «Лазурь», — заключает Уотерхауз, рисуя последнюю сторону многоугольника, — и петля замыкается.

— Но это может быть череда случайных, несвязанных событий, — говорит первый математический дока раньше, чем то же самое успевает вставить Комсток. — Нипы отчаянно нуждаются в авиамеханиках. В таких сообщениях нет ничего не обычного.

— Зато есть нечто необычное в закономерности, — говорит Уотерхауз. — Если через несколько месяцев подводную лодку таким же образом отправляют забрать из Рабаула несколько горных инженеров и геодезистов, а по ее прибытии в Манилу оттуда в Токио уходит еще одно сообщение шифром «Лазурь», это уже выглядит подозрительно.

— Не знаю. — Комсток мотает головой. — Не уверен, что в штабе Генерала этому поверят. Слишком похоже на тыканье вслепую.

— Поправка, сэр. Это было тыканье вслепую. Но я потыкался, потыкался и кое-что нашел! — Уотерхауз стремглав вылетает из комнаты и мчится по коридору к своей лаборатории. Она занимает полкрыла. Хорошо, что Австралия такая большая, потому что если Уотерхауза не сдерживать, он захватит ее всю. Через пятнадцать минут он возвращается и грохает на стол футовую стопку перфокарт. — Все здесь.

Комсток в жизни не стрелял из винтовки, однако устройства для набивки и считывания перфокарт знает, как морпех — свой «спрингфилд». Он не впечатлен.

— Уотерхауз, в этой стопке примерно столько же информации, сколько в письме солдата его мамочке. Вы пытаетесь сказать мне…

— Нет, это только итог. Результат статистического анализа.

— Так какого дьявола вы набили его на перфоркарты? Почему не отпечатали на машинке, как все?

— Я его не набивал, — говорит Уотерхауз. — Набила машина.

— Набила машина… — очень медленно повторяет Комсток.

— Да. Когда закончила анализ. — Уотерхауз внезапно разражается блеющим смехом. — Вы же не подумали, что это сырые входные данные?

— Ну…

— Входные данные занимают несколько комнат. Я проанализировал почти все сообщения, перехваченные нами за время воины. Помните, несколько недель назад я потребовал грузовики. Они возили перфокарты в архив и обратно.

— Господи! — говорит Комсток. Еще бы он не помнил грузовики: постоянное урчание моторов под окнами, выхлопные газы, мелкие ДТП. В коридорах снуют туда-сюда рядовые с коробками на тележках. Наезжают людям на ноги. Пугают секретарш.

И шум. Шум, шум от треклятой машины Уотерхауза. Цветочные горшки падают со шкафов. В кофейных чашках — стоячие волны.

— Секундочку, — говорит один из сотрудников ЭТК тоном человека, внезапно понявшего, что ему впаривают лабуду. — Я видел грузовики. Видел перфокарты. Вы пытаетесь нас уверить, то проанализировали все и каждую расшифровку?

Уотерхауз немного подбирается.

— Ну, это единственный способ решить задачу.

Теперь математический дока готов пришлепнуть его на месте.

— Согласен, что единственный способ статистически подтвердить это… — он машет в сторону мандалы пересекающихся многоугольников на доске, — …проанализировать, перфокарта за перфокартой, несколько грузовиков старых расшифровок. Тут сомнений нет. У нас другое возражение.

— Какое же?

Дока сердито смеется.

— Меня просто смущает тот неприятный факт, что в мире нет машины, способной так быстро проанализировать столько данных.

— Слышали шум? — спрашивает Уотерхауз.

— Шум слышали все, — вставляет Комсток. — И что?

— Ой. — Уотерхауз закатывает глаза, дивясь собственной глупости. — Все правильно. Простите. С этого надо было начать.

— С чего с этого? — спрашивает Комсток.

— Доктор Тьюринг из Кембриджского университета указал, что бу-бу-бу блям-блям-блям хо дядя янга ланга бинки джинки ой да, — говорит Уотерхауз или что-то в таком роде. Он переводит дыхание и роковым движением устремляется к доске. — Можно я это сотру?

Рядовой с губкой кидается к доске. Стенограф глотает таблетку амфетамина. Математики из ЭТК вгрызаются в карандаши, как собака в куриную косточку. Лампы вспыхивают. Уотерхауз хватает новый мелок и прижимает его к безупречно чистой доске. Острие с треском ломается, меловая пыль оседает на пол длинным параболическим облачком. Уотерхауз наклоняет голову, как священник перед началом службы, и набирает в грудь воздуха.

Через пять часов действие амфетамина заканчивается. Комсток ничком распростерт на столе посреди полной комнаты выжатых, измочаленных людей. Уотерхауз и рядовые с ног до головы в меловой пыли, похожи на привидения. Стенографы окружены грудой исписанных блокнотов. Они часто прерывают работу, чтобы помахать занемевшими пальцами. Магнитофоны бесполезно крутятся, одна катушка полна, другая пуста. Только фотограф еще держится и включает вспышку всякий раз, как Уотерхауз заканчивает исписывать доску.

Комсток понимает, что Уотерхауз выжидательно на него смотрит.

— Понятно, сэр? — спрашивает он.

Комсток украдкой заглядывает в блокнот, надеясь отыскать там подсказку. Видит четыре допущения Уотерхауза, которые записал в первые пять минут, и больше ничего, только слова «ЗАРЫВАТЬ» и «ВЫКАПЫВАТЬ», окруженные частоколом машинальных чиркушек.

Комстоку необходимо хоть что-нибудь сказать.

— Эта… э… м-м… процедура зарывания, которая… м-м… э-э…

— И есть самое главное! — радостно отвечает Уотерхауз. — Понимаете, машины ЭТК хороши как устройства ввода-вывода. С логическими элементами все достаточно ясно. Нужен был способ дать машине память, чтобы она могла, в терминологии Тьюринга, быстро зарывать данные и так же быстро их выкапывать Это я и сделал. Устройство электрическое, но его основные принципы знакомы любому органному мастеру.

— Можно мне… э-э… на него взглянуть? — спрашивает Комсток.

— Конечно! Оно у меня в лаборатории.

Однако не все так просто. Прежде надо сходить в туалет, затем перенести в лабораторию фотоаппараты и вспышки. Когда все наконец входят, Уотерхауз стоит возле исполинской конструкции из труб, опутанных бесконечными проводами.

— Это оно? — спрашивает Комсток.

По всему помещению катаются горошины ртути, как шарики от подшипников. Они давятся под ногами и разлетаются в стороны.

— Оно.

— Как вы его назвали?

— КОЗУ, — говорит Уотерхауз. — Контактное оперативное запоминающее устройство. Я собирался нарисовать на нем козу, ну такую, с рогами, только не успел. Да и художник из меня никакой.

Каждая труба имеет длину примерно два фута и диаметр около четырех дюймов. Их, должно быть, несколько сот — Комсток пытается вспомнить, сколько было в заявке, которую он подписал несколько месяцев назад. Уотерхауз заказал чертову уйму труб — хватило бы подвести водопровод и канализацию к целой военной базе.

Трубы смонтированы горизонтальными рядами, словно в уложенном на бок органе. В каждую вставлен маленький бумажный репродуктор от старого приемника.

— Репродуктор издает сигнал — ноту, которая резонирует в трубе, создавая стоячую волну, — говорит Уотерхауз. — Значит, в одних частях трубы давление низкое, в других — высокое. — Он пятится вдоль машины, рубя воздух руками. — Эти сифонные трубки наполнены ртутью. — Он указывает на несколько U-образных трубок, закрепленных по длине большой трубы.

— Я и сам вижу, — говорит Комсток. — Не могли бы вы отойти подальше? — просит он, заглядывая через плечо фотографа в видоискатель. — Вы мне загораживаете… так лучше… еще… еще, — потому что по-прежнему видит тень Уотерхауза. — Отлично!

Фотограф нажимает на спуск. Лампа вспыхивает.

— Высокое давление выталкивает ртуть, низкое — всасывает. Я поместил в каждую сифонную трубку электрические контакты — просто две проволочки на некотором расстоянии одна от другой. Если проволочки разделены воздухом (потому что высокое давление выдавило ртуть), ток не идет. Но если они погружены в ртуть (потому что ее засосало низким давлением), ток идет, поскольку ртуть — проводник! Таким образом сифонные трубки производят набор двоичных цифр, повторяющий рисунок стоячей волны: график гармоник той музыкальной ноты, которую издает репродуктор. Мы передаем этот вектор на колебательный контур, создающий звук в репродукторе, так что вектор битов самовозобновляется бесконечно, если только машина не решит записать новую последовательность.

— Так, значит, устройства ЭТК действительно контролируют эту штуковину? — спрашивает Комсток.

— В этом вся суть! Вот здесь логические платы зарывают и выкапывают данные! — говорит Уотерхауз. — Сейчас покажу!

И прежде чем Комсток успевает крикнуть «Не надо!», Уотерхауз кивает капралу в дальнем конце комнаты. На капрале наушники, какие обычно выдают артиллерийским расчетам самых больших орудий. Капрал послушно дергает рубильник. Уотерхауз зажимает уши и расплывается в улыбке, неэстетично, на взгляд Комстока, показывая зубы.

И тут время останавливается или что-то в таком духе, потому что все трубы разом начинают играть вариации одного и того же низкого ре.

Единственное, что может Комсток, это не рухнуть на колени; разумеется, он тоже зажал уши, но звук идет не через них, а пронизывает все тело, как рентгеновские лучи. Раскаленные звуковые клещи тянут его внутренности, капельки пота летят с лысины, яйца скачут, как мексиканские бобы. Столбики ртути в сифонных трубках поднимаются и опускаются, замыкая и размыкая контакты, причем явно упорядоченно: это не бессистемный турбулентный плеск, а некая осмысленная последовательность дискретных движений, управляемая программой.

Комсток вытащил бы пистолет и застрелил Уотерхауза но для этого надо оторвать руку от уха. Наконец машина умолкает.

— Она только что рассчитала первые сто чисел Фибоначчи, — говорит Уотерхауз.

— Насколько я понял, это запоминающее устройство — лишь та часть машины, в которой вы зарываете и выкапываете данные, — говорит Комсток, пытаясь совладать с высокими обертонами собственного голоса и говорить так, будто сталкивается с подобными вещами на каждом шагу. — Если бы надо было дать название всему агрегату, что бы вы предложили?

— М-м, — говорит Уотерхауз. — Ну, главное его назначение — совершать математические действия, как и у вычислителя.

Комсток фыркает.

— Вычислитель — это человек.

— Ну… эта машина использует двоичные числа. Наверное, можно назвать ее «цифровой вычислитель».

Комсток печатными буквами записывает в блокноте: «ЦИФРОВОЙ ВЫЧИСЛИТЕЛЬ».

— Это войдет в ваш доклад? — весело спрашивает Уотерхауз.

Комсток едва не выпаливает: «Доклад?! Это и есть мой доклад!» Тут у него в голове всплывает смутное воспоминание. Что-то насчет «Лазури». Какие-то золотые рудники.

— Ах да, — бормочет он. Ах да, идет война. Он задумывается. — Нет, вряд ли это будет даже примечанием.

Он выразительно смотрит на своих отборных математиков, которые пялятся на КОЗУ, словно провинциальные иудейские стригали, впервые узревшие Ковчег Завета.

— Наверное, мы просто сохраним эти фотографии для архива. Вы же знаете, как серьезно вояки относятся к архивам.

Уотерхауз снова разражается своим мерзким смехом.

— Вы хотите еще что-нибудь добавить, пока мы здесь? — спрашивает Комсток, чтобы хоть как-то заткнуть ему глотку.

— Работа натолкнула меня на некоторые новые мысли по поводу теории информации. Возможно, они вас заинтересуют…

— Пришлите мне в письменной форме.

— И еще. Не знаю, насколько уместно об этом здесь говорить…

— Что там у вас?

— Ну… кажется, я женюсь!