"Зодиак" - читать интересную книгу автора (Стивенсон Нил)

4

Я сел на трамвай до центра, а после срезал через Норд-энд до яхт-клуба. Заправляют им рабы стиля жизни, будущие «бостонские брамины», но отсюда выходит в рейс и парочка старых, заблеванных туристических пароходиков, здесь же стоит одинокая рыбацкая шхуна, а еще это морская база северо-восточного отделения «ЭООС». Нам здесь предоставили бесплатное причальное место – небольшой проем грязной воды, зажат меж пирсами, – и сделали это потому же, почему подарили «омни». Наверху мы держали шкафчик с оборудованием. Именно туда я сейчас направлялся, повышая давление очкастым олухам в парусиновых туфлях, ждущим, чтобы их допустили в обеденный зал. Я просвистел мимо и даже не обернулся, когда какой-то болван пронзительно и вызывающе пискнул:

– Эй! Прошу прощения! Сэр? Вы член клуба?

Такое часто случается, в основном с бедолагами, которые истратили на членство рождественскую премию. Я даже не реагирую. Рано или поздно они сами узнают, что к чему.

Но в его голосе было что-то чертовски знакомое. Я невольно обернулся. И вот пожалуйста, стоит, выделяясь в очереди, как дохлая гуппи в аквариуме с тропическими рыбками, и вовсе в себе не уверен. Дольмечер. Когда он меня узнал, ожил самый страшный его кошмар. А ведь это, честно, – один из моих любимых дурных снов.

– Тейлор! – Разважничавшись, он опрометчиво сделал первый шаг.

– Растяпа! – радостно крикнул я в ответ.

Дольмечер невольно опустил глаза на ширинку, а его приятели беззвучно заповторяли кличку у него за спиной. Учитывая, какие гиены эти зубоскалящие яппи, я понял, что припечатал Дольмечера до конца жизни.

Весь смысл ситуации до него пока не дошел, и он величественно оставил свое место в очереди.

– Как делишки, Тейлор?

– Оттягиваюсь на всю катушку. А у тебя, Дольмечер? Приобрел новый акцент с тех пор, как мы ушли из БУ?

Его (в скором времени бывшие) друзья начали затачивать зубы.

– Что сегодня на повестке дня, Сэнгеймон? Собираешься заложить магнитную мину на яхту какого-нибудь промышленника?

В этом весь Дольмечер: не «взорвать», а «заложить магнитную мину». Он ходил по книжным магазинам и скупал альбомы по оружию различных систем, книги из нераспроданных тиражей с вечной ценой в три доллара девяносто девять центов. У него, наверное, скопилась целая полка. По воскресеньям он ездил «играть на выживание» в Нью-Гэмпшир, бегал там по лесам, стреляя пульками с краской по таким же, как он, разочарованным в жизни яппи.

– Яхты – из стеклопластика, Дольмечер. Магнитную мину на них не прилепишь.

– Не растерял сарказма, да, С.Т.? – Слово «сарказм» он произнес так, словно это душевная болезнь. – Вот только теперь он у тебя – профессия.

– Что же мне делать, если у Подхалима нет чувства юмора?

– Я больше не работаю в «Баско».

– Ой, я поражен в самое сердце. Где же ты работаешь?

– Где? В «Биотроникс», вот где!

Тоже мне невидаль. «Биотроникс» – дочерняя компания «Баско». Но занимались там серьезными делами.

– Генная инженерия. Недурно. Ты с настоящими бактериями работаешь?

– Иногда.

Стоило мне спросить о его работе, как Дольмечер размяк. С дней нашей учебы в БУ ничегошеньки не изменилось. Он так увлечен крутизной Науки, что она действует на него как эндорфин.

– Тогда помни, что не стоит ковырять в носу после того, как совал пальцы в кювету, и приятного аппетита. А мне пробы брать надо. – Я развернулся.

– Тебе тоже следовало бы пойти в «Биотроникс», Т. С. Ты слишком умен для своей нынешней работы.

Тут я обернулся, ведь он задел меня за живое. Он понятия не имеет, как тяжело… Но вдруг я сообразил, что он говорит совершенно искренне. Он правда хотел, чтобы я с ним работал.

Старые университетские узы ох какие прочные. Мы четыре года провели в общежитии БУ за подобными пикировками и еще пару лет по разные стороны баррикады. А теперь он хочет, чтобы я помогал ему играть с генами. Думаю, если ты зашел так далеко, как он, тебе довольно одиноко. Там, на рубеже науки, наверное, обидно, когда бывший однокашник то и дело палит тебе в задницу солью.

– Мы работаем над процессом, который должен тебя заинтересовать, – продолжал он. – Для тебя он – как Святой Грааль.

– Столик на четверых, Дольмечер? – требовательно рявкнул метрдотель.

– Если когда-нибудь захочешь поговорить, мой номер в телефонном справочнике. Я теперь живу в Медфорде.

Дольмечер попятился и исчез в обеденном зале. Я только смотрел на него во все глаза.

Из запирающегося шкафчика наверху я забрал пустой контейнер для пикника. У нас с поваром уговор: он бесплатно забивает его льдом, а я рассказываю ему похабный анекдот, и пока обмен идет гладко. А после – на волю и через доки в бостонскую клоаку.

Вода стояла низко, поэтому в «Зодиак» я спустился по скобам. Стоит оказаться ниже уровня причала, когда город с солнцем исчезают, и ты попадаешь в джунгли облепленных водорослями свай, словно Тарзан, соскользнувший по лиане в болото.

Называть «Зодиак» надувным плотом несправедливо. У «Зодиака» есть осадка. У него есть гидродинамика. Он сконструирован для ловкости и успеха. Надувная часть имеет форму подковы. Закругление – передняя его часть, к тому же заостренная. Каждый из «лучей» сужается на конце в конус. Палуба – из толстых, сцепленных между собой досок, на корме – транец, чтобы не заливалась вода и держался мотор. Если посмотреть на «Зодиак» снизу, днище у него не плоское: там есть зачаток киля для маневренности.

Но вот корпуса как такового нет. Дизайн корпуса – это уже передовая наука. В эпоху парусов она была так же важна для госбезопасности, как аэродинамика сегодня. Корпус – неизбежное зло: та часть корабля, которая под водой, основательно тебя тормозит, но без нее не удержаться на плаву.

Когда изобрели подвесные моторы, мудреная наука утратила значение, уступив место мощности. Если привернуть достаточно мощный мотор к обычной ванне, даже ее можно превратить в скоростной катер. Когда выжмешь газ, сопротивление воды прямо-таки выталкивает «Зодиак» на воздух. Твое суденышко летит над волнами, и плевать на гидродинамику. Если сбросить скорость, оно снова ложится на воду и лениво в ней бултыхается.

Таков, насколько я могу судить, основной принцип работы «Зодиака». Берете судно, которое весит меньше своего собственного мотора, связываетесь по рации с диспетчерской вышкой в аэропорту Логана и плывете куда хотите.

На этой лапушке у нас мотор «меркьюри» в сорок лошадиных сил – подарок, конечно, – и я никогда не решался выжать из него больше двадцати пяти процентов от максимума. Вспомните, у мотора на «фольксвагене-жуке» мощность меньше тридцати лошадей. Если в гавани спокойно, то, когда идешь на большой скорости, «Зодиак» целиком поднимается над водой. Единственные мокрые детали – команда.

«Зодиак» – лучшее средство передвижения по Бостону. На суше, конечно, есть «омни», но там под ногами путаются всякие медленные машины. Есть, разумеется, и городской транспорт, трамваи, например, но если ты в хорошей форме, обычно быстрее дойти пешком. Велосипеды неплохи. Но на воде тебе ничто не мешает, а в Бостоне все мало-мальски важное находится на расстоянии двух кварталов вымокания. Гавань и город сцепились как два кальмара: щупальца воды и суши змеятся повсюду, пересекаемые мостами или каналами.

Вопреки расхожему мнению тупиц, цивилизация не расширила и не увеличила сушу. Достаточно посмотреть на центр города: крошечное расстояние для пешей прогулки превращается в трансконтинентальное путешествие. Приходится тратить часы, чтобы преодолеть каких-то пару миль. Наша мысленная карта города разрастается, пока некоторые районы не исчезают в дальнем далеке. Но спуститесь в «Зодиак», и карта станет на место, как резинка, которую растянули, а потом отпустили. Хотите попасть в аэропорт? Р-раз. Вон он. Хотите на тот берег реки? О'кей, мы уже на месте. Хотите попасть с Коммон в университет, преодолеть две мили в час пик прямо перед решающим матчем на стадионе Фенуэй-парк? Большинство бостонцев даже не попытаются. А на «Зодиаке» – это всего две мили. Пять минут. Истинное расстояние, расстояние Природы. Я не укуренный поборник Природы с двенадцатиструнной гитарой, но факт остается фактом.

«Меркьюри» был новеньким, еще не опробованным. Какой-то хитрый рекламщик из компании, производящей подвесные моторы, заметил, что наши «Зодиаки» часто появляются перед телекамерами. Поэтому теперь у нас все моторы бесплатные, а от нас требуется лишь быть самими собой – симпатягами-экстравертами. Мы их снашиваем, топим и ломаем – материализуются новые. Я подсоединил шланг, накачал бензина, и мотор завелся с первой попытки. Выхлоп заглушил вонь причалов. Я перевел мотор на туберкулезный холостой ход, потом включил переднюю передачу и начал пробираться между сваями. Если бы я решил совершить тут самоубийство, достаточно было дернуть рукой, чтобы влететь на скорости звука в поросшее рачками бревно.

Дальше мой путь лежал по узкой протоке между пирсами. На самом деле пирсы тут состоят из множества мелких причалов, пришвартованных к большим причалам, и со временем я выбрался в протоку побольше, потом в канал и уже оттуда – в «щупальце» самой гавани.

С полным правом могу сказать, что в какой-то момент я попал в саму Бостонскую гавань, Нужник Северо-Востока. Перекинув мотор на сторону, я пустил «Зодиак» кругами на месте и заглянул в умащенные нечистотами сфинктеры Господина Холмов, Сердца Вселенной, Колыбели Кала – моего родного города. Бостонская гавань – моя любовь, мое дитя. Есть биологи, которым больше меня известно о ее рыбе, и географы, в распоряжении которых статистика грузоперевозок, но никто больше меня не знает о ее темной, канцерогенной стороне. За четыре года я объездил на «Зодиаке» каждый из тысячи заливчиков, обследовал каждый дюйм изломанной береговой линии и отыскал все треклятые трубы, которые в нее выходят. В одних можно припарковать автомобиль, другие – диаметром с мой палец, но все они поведали свои тайны моему газовому хроматографу. И зачастую наибольший вред – как раз от маленьких труб. Когда я вижу огроменную трубу, тянущуюся от самого завода, то готов поспорить, что ее хозяева хотя бы ознакомились с нормами «Федерального агентства по охране окружающей среды». Но когда нахожу крохотную трубочку, спрятанную ниже уровня воды посреди промышленного балагана в милю шириной, то, прежде чем взять пробу, надеваю перчатки. И иногда они растворяются.

В водонепроницаемом рундуке я держу уйму больших желтых стикеров: «ВНИМАНИЕ. ВЫБРОС РЕГУЛЯРНО КОНТРОЛИРУЕТСЯ «ЭООС ИНТЕРНЕШНЛ». В СЛУЧАЕ НАРУШЕНИЯ НОРМ «ФАООС» ТРУБА В ЛЮБОЙ МОМЕНТ МОЖЕТ БЫТЬ ПЕРЕКРЫТА. ЗА ИНФОРМАЦИЕЙ ОБРАЩАЙТЕСЬ К (на свободном месте неизменно нацарапано от руки) СЭНГЕЙМОНУ ТЕЙЛОРУ» (и наш номер телефона).

Даже мне иногда трудно поверить, сколько нарушителей ловятся на такой крючок. Всякий раз, когда я нахожу немаркированную трубу, чьи владельцы пожелали остаться неизвестными, я налепляю поблизости стикер. Не проходит и двух недель, как звонит телефон.

– «ЭООС», – говорю я.

– Сэнгеймон Тейлор?

– В настоящий момент его нет на месте. Может он вам перезвонить?

– Э-э…да…наверное.

– По какому поводу вы звоните?

– По поводу вашего стикера.

– Какого именно?

– На реке Айленд-энд.

– О'кей. – Я послушно записываю номер, вешаю трубку и тут же набираю номер.

Гудок. Гудок. Щелк.

– «Челси гальванопластик», добрый день.

Попались!

Несколько лет подобных звонков, и вся гавань у меня в кармане. «ФАООС» и ДИТЭС (наш «Департамент инженерных технологий, учитывающих последствия для окружающей среды») по нечетным дням обвиняют меня в безответственности, а по четным обращаются за информацией, которую нигде больше получить не могут. Время от времени какая-нибудь организация или политик объявляют о миллионной программе с целью определить, откуда в гавань поступают промышленные и прочие отходы, и тогда я отправляю по почте свой отчет. Каждый год «Уикли» публикует мой список десяти самых худших источников загрязнений:

Система обработки сточных вод в Бостоне еще пребывает в Темных веках. Большинство предметов, спускаемых в туалеты города, попадает прямиком в гавань. Если совершаете пробежку по пляжу Уоллостон, к югу от центра, когда течения наиболее пахучи, прибой иногда поблескивает от человеческих фекалий. Но обычно они ложатся на дно.

Сегодня я вывел «Зодиак» по двум причинам. Первая – потребность сбежать от города и работы и просто посидеть одному на воде. Вторая – «Проект омар». Первую никому не надо объяснять. Вторая занимала меня уже полгода.

Обычно я беру пробы прямо из труб. Но покажите мне довольного человека? Я говорю, смотрите, что попадает в воду, а мне в ответ: да, но куда оно девается? И если течения и приливы способны рассеять химикаты, то живые существа, наоборот, их накапливают.

В идеале хорошо бы взять карту гавани и наложить на нее координатную сетку с шагом в сто ярдов, а после взять пробы всего, что находится на дне в точках пересечения. Анализ показал бы, в каких объемах там скопилась серьезная дрянь, а я бы знал, как распределяются выбросы.

На практике такое невозможно. У нас просто нет ресурсов, чтобы раз за разом опускать оборудование для взятия проб со дна гавани и поднимать его обратно.

Но я придумал, как обойти проблему. В гавани работают ловцы омаров. Сам их бизнес сводится к закладыванию оборудования (ловушек на омаров) и подъема наверх проб (этих самых омаров). У меня договор с несколькими судами. Омарщики отдают мне наименее привлекательную часть своего улова, а я записываю, откуда взялись образцы. Омары более-менее подвижны – больше, чем устрицы, но меньше, чем рыба. Обычно они держатся приблизительно в одной и той же зоне гавани, а заодно выполняют очень полезную для меня работенку, называемую биоконцентрацией. Они поглощают пишу и выделяют отработанное, но часть съеденного остается в них, причем, как правило, наихудшая. Следы, скажем, ПХБ в их среде обитания проявятся как высокая концентрация тех же веществ в их печени. Поэтому, вскрыв омара и прикинув, что за токсины в нем скопились, я получаю сравнительно точное представление о том, что осело на дне гавани в том месте, где его выловили.

Введя данные в компьютер, я могу нарисовать контурную карту, показывающую характер распространения того или иного токсина. Например, если бы я заламывал руки «Баско», то скорее всего искал бы ПХБ. Работает моя идея так: компьютер обводит участки суши и их закрашивает. Затем он начинает затенять области на воде, начиная с Атлантического океана, изображенного красивым бирюзово-синим цветом. И без подписей понятно, что эта вода чистая. По мере приближения к Бостону краски становятся все теплее и теплее. Большая часть гавани – желтая. Местами можно видеть оранжевые кольца, которые становятся все ярче к центру, пока не складываются в воспаленно-красные чирья, сгрудившиеся у побережья. Каждый чирей я снабжаю подписью: «Основное «русло» «Баско», «Временный склад "Баско"», «Участок земли, принадлежащий «Баско» (в настоящий момент – под наблюдением «ФАООС»)», «Участок земли, принадлежащий дочерней компании «Баско» (в настоящий момент – под наблюдением «ФАООС»)». Переведите такую карту на тридцатипятимиллиметровый слайд, прихватите с собой на открытое слушание, задерните шторы и спроецируйте на двадцатифутовый экран и – voila, готовая толпа линчевателей. Зажигается свет, и на сцену выходите иголочки новенький пиарщик «Баско», только-только из БУ или Северо-Восточного университета, и начинает говорить про пипетки и железнодорожные цистерны. А потом его компанию рвут в клочья средства массовой информации.

Такую картину я обычно себе рисую, мотаясь по волнам в поисках омарщика Гэллахера.

Иногда у меня бывают сны наяву о том, как какой-нибудь крутой торговец коксом из Майами воспылает любовью к окружающей среде и подарит нам гоночный катер-«сигарету». Такого никогда не случится – даже торговцы коксом не настолько богаты. Но я все равно думал об этих «сигаретах», читал журналы, прикидывал, как бы ее использовать. И вдруг, посреди канала между Чарльзтауном и Восточным Бостоном в двух милях к северу увидел как раз такую «сигарету», которая мирно покачивалась на воде. Так и мой «Зодиак», наверное, выглядел бы, если бы его спроектировали подрядчики министерства обороны: слишком большой, слишком быстрый и стократно слишком дорогой. У моделей побольше есть впереди рубка, но эта не имела даже таких удобств. У нее был открытый корпус, созданный лишь ради одного на свете – опасной скорости. Я и вчера ее видел: болталась тут без всякого дела. Помню, я еще задумался, будет ли ужасным самомнением приписать ее присутствие своей скромной персоне? В той стороне находилось предприятие «Фотекса». Может, его руководство решило предвосхитить тайное нападение?

Маловероятно. Если у них такая хорошая служба безопасности, они бы знали, что наш штурмовой кетч под названием «Иглобрюх» сейчас у побережья Нью-Джерси и нацелился на ни о чем не подозревающий городок Блю-Киллс. Без него у нас не хватало «Зодиаков» и ныряльщиков, чтобы совершить рейд по забиванию труб «Фотекса». Нет, скорее всего это какой-нибудь богатей в поте лица зарабатывает загар. Но если у него есть яхта, способная давать семьдесят миль в час, то почему бы ему не убраться из этого сифилитического канала? Ради всего святого, тут же рядом река Мистик!

«Мерзавца» я нагнал у побережья Восточного Бостона, недалеко от рукотворного плато, то есть аэропорта. Его команда первой присоединилась к «Проекту омар», а потому числилась у меня в любимчиках. Поначалу никто из омарщиков мне не доверял, боясь, что, громогласно предвещая всякие беды, я прикончу их бизнес. Но когда в гавани стало по-настоящему худо и начали поговаривать о том, чтобы вообще запретить есть местную рыбу, они поняли, что я на их стороне. Чистая Гавань – и в их интересах тоже.

В общении со мной Гэллахеру требовалась добавочная доза долготерпения, поскольку я то и дело разоряюсь по поводу Спектэкл-айленда. Это не настоящий остров, а гора мусора, сброшенного в гавань одним из его предков, владельцем буксира, которому в конце девятнадцатого века повезло получить подряд от муниципалитета на вывоз отходов. Но, как многократно и громогласно объяснял Рори, обвинять нужно чарльзтаунских Гэллахеров, задравшую нос, богатую и обангличанившуюся ветвь семьи. В двадцатых годах одному из Гэллахеров разбили нос в драке на свадьбе, что породило раскол между той ветвью и Рориной – южными Гэллахерами, скромными тружениками моря.

– Свистать всех наверх, у нас волосатый зеленый на десять часов. Приготовиться поднять на борт.

Акценту Рори густой, как пары иприта. Все его ребята так говорили, их раскатистое «р» способно разнести железобетон. Я ходил с ними на пару бейсбольных матчей: мы сидели на дешевых местах, тянули водянистое пиво и бросали сигарами в незабвенного Дейва Хендерсона. Сейчас у них не было причин горланить, поэтому они донимали меня из-за волос, которые не доходили мне даже до воротника. Пару минут я еще мог это выносить, но потом приходилось бежать в симпатично стерильный торговый центр и спускать пар.

– Ну и красоток мы тебе насобирали, кэп Тейлор! Таких маслянистых худышек припасли!

– Идешь на сегодняшний матч, Рори?

– Ну да, компанией идем. А что, хочешь с нами?

– Не могу. Завтра еду в Джерси.

– Пф-ф-ф, Джерси!

Все его ребята откликнулись тем же презрительным «Пф-ф-ф!». Они поверить не могли, что найдется дурак, который поехал бы туда по собственной воле.

Они скинули мне пару полудохлых омаров и показали на карте, где их поймали. Записав координаты, я бросил отраву на лед. Позже, когда у меня будет время, придется их выпотрошить и провести анализ.

Мы поболтали о том, что Сэм Хорн может противопоставить «Янки». Эти парни ненавидели негров, но боготворили чернокожих здоровяков с битами – впрочем, у меня не хватало храбрости указать им на неувязку.

Потом я взялся за самую депрессивную часть моей работы. Плавленые сырки на государственных раздачах продуктов это хорошо, но со временем бедняки от них устают и начинают искать другой источник протеина. Например, рыбу. Однако им не по карману нанять судно и вытащить из моря рыбу-меч, поэтому они рыбачат с пристани. А это значит, что они ловят донных рыб. Всех, кто знает про Бостонскую гавань, начинает мутить при одном только упоминании донных рыб, но этих людей беспокоят не канцерогены, а квашиоркор [1]. Три четверти из них – выходцы из Юго-Восточной Азии.

Поэтому месяц назад я настучал на машинке исключительно пугающую заметку о том, какой вред конкретно эти донные рыбы принесут здоровью, особенно здоровью неродившихся детей. Я старался выражаться попроще: никаких химических терминов, никаких мудреных слов вроде «канцерогенность». Отвез текст в «Жемчужину» (мой любимый ресторанчик и прибежище) и уговорил Хоа перевести его на вьетнамский. Потом сгонял к переводчику из Городской больницы и попросил перевести на кхмерский. Обратился к приятелю за переводом на испанский. Собрал из всех текстов вывеску – своего рода токсический Розеттский камень, с которого научились расшифровывать египетские иероглифы, – сделал уйму копий и совершил несколько полночных вылазок к пристаням, откуда бедняки любят рыбачить. Мы повесили вывески на видных местах, привинтили «глухарями», залили их эпоксидкой, а после отрубили головки.

Но вывернув со стороны Норд-энда, обойдя несколько сотен машин, застрявших на Коммерсикл-стрит, гоня во весь дух, потому что предстояло покрыть еще несколько миль, прежде чем упаду спать, я застал все ту же щетинящуюся удочками пристань. Удочки походили на тени, какие видишь под микроскопом, когда реснички хлореллы вытягиваются собирать пищу, не важно, здоровая она или больная.

Почему-то я усомнился, что тут ловят ради удовольствия. Не та выучка «вытянул-да-выбросил», как у старикашек, которых показывают по телику. Здесь собрались те, кто пытается выжить в токсичной пустыне.

От хороших манер не так просто избавиться. Я вырос в семье, где любили рыбачить, и не нашел в себе сил разогнать бедолаг. Загодя сбросив скорость, я на безопасном расстоянии, без шума обогнул их территорию, лишь бы не спугнуть драгоценных поедателей дряни между сваями. Огибал медленно, смотрел на рыбаков, а они смотрели на меня. Название моей организации стояло огромными буквами оранжевой клейкой лентой на боку «Зодиака». Интересно, прочли они его, связалось ли оно с грозными вывесками прямо у них над головами?

Тут были негры, вьетнамцы и несколько латиносов. За негров я не волновался. Не из-за цвета кожи, а потому, что рыбачили они, похоже, ради развлечения. Они испокон веков тут рыбачат. Этих стариков можно найти в Бостоне повсюду, где есть вода: сидят себе в старых фетровых шляпах, смотрят на воду, ждут. Ни разу не видел, чтобы хотя бы один что-нибудь поймал. Но вьетнамцы брались за ловлю со страстью, порожденной долговременной нехваткой протеинов.

На краю пристани поднялась взволнованная суматоха, люди расступились, давая побольше места одному вьетнамцу. Они убирали удочки и лески, чтобы не мешать ему вытягивать добычу. Показалась здоровенная, бьющаяся плоская рыбина. Она словно бы парила, ведь лески не было видно. Теперь ей одна дорога – в семейный котелок-вок. Мяса с нее немного, но концентрация ПХБ и тяжелых металлов в обеде будет в тысячу раз больше, чем в воде вокруг нас.

Я мрачно смотрел, как рыбина взмывает вверх, думая, что эти вьетнамцы, наверное, ловят на профессиональную леску, ведь на нее приходится весь вес рыбины. Шанс поймать ее в воде сетью равен нулю. Счастливый рыбак схватил свою добычу, и на мгновение наши взгляды встретились. Я его узнал, это был младший официант из «Жемчужины».

А какого черта…Я дернул стартер, вывернул газ и, взвихрив воды гавани, развернул моего «скакуна». Проклятая рыбина! Когда доходит до этой проблемы, «ЭООС», как ни поверни, в дерьме. Попробуй остановить людей, когда они себя травят, и спровоцируешь раздражительных иммигрантов. Но теперь у меня появилось лицо. Нет причин гоняться именно за этим официантом, но у меня хорошие отношения с Хоа и, возможно, через него я смогу достучаться до его соотечественников. Или «ЭООС» организует им бесплатный рыболовный рейс в океан, вывезет их туда, где они смогут поймать настоящую рыбу. Тут я осекся, задумавшись, во что обойдется страховка гражданской ответственности.

А потом меня осенило: мне нужно чертовски холодное пиво и по-настоящему громкий, встряхивающий мозги рок-н-ролл. И, скажем, что-нибудь питательное в придачу. Я раскурил сигару, взвинтил «меркьюри» до ровного рычания и двинул на базу.