"Поцелуй шута" - читать интересную книгу автора (Стюарт Энн)

10

В ночь своей свадьбы с Изабеллой Пекхэм граф Фортэм был далеко не в лучшем расположении духа. И хотя все домашние очень любили и уважали его, у большинства хватило здравого смысла, чтобы держаться от господина подальше, когда тот пребывал в одном из своих крайне редких состояний безудержной ярости. К сожалению, новоприбывшие не знали столь хорошо, как следует обращаться с рассерженным хозяином замка.

Непосвященные гости являли собой довольно живописную картину, расположившись в дальнем углу главного зала. Хью сидел один за широким пиршественным столом. Перед ним стоял полный кубок меда. На лице лорда Фортэма застыло угрюмое, мрачное выражение, а взгляд обещал быструю смерть всякому, кто осмелился бы приблизиться к нему. Немногие пожелали быть столь безрассудными. Юный Гилберт стоял рядом с ним, готовый в любой момент долить его кубок или выполнить любое приказание с выражением щенячьей преданности на своем миловидном лице. У сэра Хью просто не хватило решимости, чтобы отослать его прочь, хотя все, что он сейчас хотел, это остаться один на один со своей яростью и отчаянием.

Другое дело шут. Хью не мог стереть в пыль назойливого священника — против этого существовали законы, человеческие и божеские, — но эти законы не распространялись на надоедливого клоуна, который осмелился расхаживать в пределах досягаемости меча сэра Хью.

К тому же он не ходил как нормальный мужчина, черт бы его побрал. Он не ходил и как женщина или как какое-нибудь жеманное, женственное создание, которое изредка встречалось среди его воинов. До тех пор пока такое чудо могло как следует сражаться, Хью не обращал внимания на некоторые странности в его поведении. Однако, насколько он мог судить, королевский шут не мог ни сражаться, ни скакать верхом, ни делать что-нибудь за исключением того, что докучал и досаждал добрым людям. А кроме того, он носил серебряные бубенчики, тонкий звон которых выводил Хью из себя. Единственный человек, который был бы раздражен неожиданной смертью шута, был король Генрих, но и то сказать, Генрих все равно уже был зол на сэра Хью за то, что тот отказался отдать ему кубок святой Евгелины.

Убийство шута вполне могло бы помочь хозяину замка справиться со своей яростью. Хью потянулся к кинжалу, висящему в ножнах на его поясе, и, откинувшись назад, наблюдал за приближением шута.

Нет, этот мастер Николас вообще не двигался как человек. В его походке было что-то кошачье. Да, хитрый и грациозный кот. В голове сэра Хью что-то зловеще гудело, а ведь он не напился и вполовину так, как собирался. Он холодно взирал на шута.

— Ну ты, там!

Шут остановился, чуть наклонив набок голову, и посмотрел на своего нового хозяина с полным отсутствием уважения. Он был одет самым невероятным образом, в яркие пестрые цвета, никак не сочетавшиеся друг с другом. Вместо того чтобы приблизиться как все нормальные люди, он вдруг крутанулся в воздухе, как какой-нибудь чертов волчок, и приземлился прямо перед сэром Хью, выжидательно глядя на него.

Хорошо все же, что на этот раз шут не нацепил свои чертовы бубенчики, подумал Хью. В противном случае меч лорда просто срезал бы их вместе с его головой.

— Что ты тут делаешь? — спросил сэр Хью, чуть-чуть невнятно от выпитого меда. Он едва сдерживался, но Гилберт предусмотрительно наполнил его кубок снова, и Хью потянулся за ним.

— Вы сами звали меня, о самый щедрый и славный лорд королевства, — сказал шут, кланяясь так низко, что его нос почти коснулся соломы, которой был устелен пол.

— Я не это имел в виду. Я спрашиваю, что именно привело тебя в мой дом?

— Простая задача для скромного шута, милорд. Король Генрих отправил меня развлекать вас первые несколько месяцев после вашей свадьбы.

— А почему он решил, что я буду нуждаться в развлечении, а? Не он ли подсунул мне этого святошу с его дьявольским планом?

Шут даже глазом не моргнул.

— Думаю, он имел в виду, что я буду развлекать ваших домашних, пока вы сами будете… заниматься совсем другими делами

— Ну так вот, — рявкнул Хью, — я не буду заниматься другими делами! Чертов аббат!

— И в самом деле, — грустно произнес Николас, но Хью готов был побиться об заклад, что заметил веселый блеск в его странных глазах.

— Милорд, — поспешно вмешался Гилберт, — вам следует следить за своими выражениями. Аббат ордена Святой Евгелины весьма влиятельный человек, он тесно связан с Инквизицией. Вы ведь не хотите, чтобы он обвинил вас в ереси за то, что вы проклинаете служителя Бога?

— Мы все божьи слуги, разве нет, юный Гилберт? — легкомысленно заявил Николас. — Но разве при этом мы не проклинаем друг друга?

Хью повернулся, чтобы пристально взглянуть на мальчика, затем перевел взгляд на шута.

— Вы двое знаете друг друга?

— Да, милорд, — сказал Гилберт тоном, который ни в малейшей степени не выдал его чувств. — Я был при дворе несколько дней, перед тем как приехать к вам. Мастер Николас был в центре внимания, когда я был там. Вы бы позволили ему развлечь вас. Он может дурачиться с кем угодно, даже с самыми знатными людьми. Его ум весьма необычен и остр. Уверен, он сможет позабавить вас.

Хью смотрел на Николаса.

— Я не в том настроении, чтобы забавляться. Ты не сражаешься, не ездишь верхом, не ходишь и не говоришь как нормальный человек. Ты хотя бы пьешь?

Шут скользнул вперед. До Хью уже дошли слухи, что женщины из его окружения находят этого странного нового обитателя их замка весьма интересным. Значит, шут не относился к тому небольшому числу мужчин, которые предпочитают свой собственный пол. И в самом деле, если бы он почаще держал рот закрытым и одевался в нормальную одежду, он мог бы выглядеть неплохо. Даже очень неплохо. Стройный, с обманчиво тощим телом, в котором сэр Хью без труда угадал недюжинную силу. Сэр Хью всегда отлично видел силу и проворство, как бы хорошо они ни были спрятаны. Так вот, мастер Николас мог оказаться достойным противником, если бы дошло до дела.

— Я пью, — ответил Николас и снова поклонился.

— Дай ему кружку, Гилберт, — небрежно произнес сэр Хью. — И себе возьми. А потом вы оба скажете мне, что мне делать.

— «…и не найдется ли кто-нибудь, кто мог бы избавить меня от этого надоедливого священника, сующего свой длинный нос куда не следует?» — тихо закончил за него Николас, поднимая свою чашу и шутливо салютуя ею в сторону Гилберта. Лицо юноши оставалось при этом совершенно непроницаемо.

— Для вас было бы лучше, чтобы никто не слышал этих ваших странных слов, — сказал Хью холодным, жестким тоном, наклонившись вперед. — Существует предел, за который ваш хозяин и господин никогда не позволит зайти. А это уже слишком. Вы можете оказаться без головы, не успеете и глазом моргнуть, если я не убью вас прямо сейчас.

— А с чего бы вам убивать меня, сэр? — спросил Николас, свободно развалившись прямо на полу перед столом и охотно отпивая из чаши. — Ведь я здесь для того, чтобы выполнять ваши распоряжения. Если вы пожелаете убить меня, я с радостью подчинюсь, но хочу предупредить, что живой я могу развлекать вас гораздо лучше, чем мертвый.

Хью фыркнул. Где-то в его огромном замке аббат Святой Евгелины без сомнения поздравляет себя с тем, как замечательно он все придумал, чтобы заставить его страдать. Где-то его новая жена лежала в кровати одна, без него, и, возможно, радовалась, что не должна ложиться в постель с таким огромным, неуклюжим мужчиной. Он был простым солдатом в глубине своего сердца и плохо знал женские причуды, хотя его жены и женщины, которых он брал в свою постель, никогда не жаловались и, более того, выглядели вполне довольными. Но Изабелла была такой хрупкой, такой изящной. Она совершенно не подходила такому неуклюжему грубияну и косноязычному солдату, как он. Возможно, она на коленях сейчас благодарила Господа за то, что избавлена от необходимости выполнять свой супружеский долг.

Юный Гилберт присел на ступени, ведущие на помост, на некотором расстоянии от шута. Кружка с медом в его руках была совсем не тронута, а сам он не отрываясь смотрел на нелепо и ярко одетого человека, который распростерся у ног своего нового хозяина. Что-то было между этими двумя, подумал Хью, ненадолго отвлекшись от своих собственных горестей. Плохо, если его юный воспитанник будет очаровываться первым встречным.

А затем лорд Фортэм снова погрузился в раздумья, забыв обо всем, кроме своих собственных несчастий.

— Когда же это чудовище, повсюду сующее свой нос, уедет отсюда, — пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Священник уйдет,

Когда все погубит,

Когда боль пройдет,

А сердце забудет.

Хью едва удержался от того, чтобы запустить в шута своим кубком, по одной простой причине — там еще оставалась изрядная порция меда, а Хью не собирался зря тратить этот дорогой напиток.

— Ненавижу стишки, — пробурчал он. — Особенно непонятные.

Его святая цель Преумножать печали,

Сломать чужую жизнь И поминай как звали!

Хью одним глотком осушил кубок и все-таки швырнул им в голову Николаса. Тот увернулся с неожиданным проворством и расплылся в дерзкой, нахальной улыбке.

— Слишком много меда туманит мозги и замедляет движения, милорд, — заявил он насмешливо. — Священник — ваш враг и враг нормальной, счастливой жизни. Он не уедет отсюда до тех пор, пока не сделает каждого из здесь живущих несчастным. Но ведь чего только не происходит совершенно неожиданно! Возможно, непреклонный аббат свалится случайно с одной из башен. Становится холоднее, а однажды ночью камни могут обледенеть и стать очень скользкими, — сказал он весело и посмотрел прямо в лицо Гилберту. Хью пришел в ужас от слов шута.

— Как смеешь ты предлагать мне хладнокровное убийство святого отца, да еще когда тебя слышит такое невинное создание, как Гилберт! Не обращай на него внимания, парень! Кругом полно злых людей, но подобные разговоры не должны тебя испортить.

— Конечно, нет, — произнес Николас с загадочной улыбкой. — Возможно даже, что он на всю свою жизнь останется таким же невинным и наивным, как сейчас.

— Если ему повезет, — сказал Хью, бросив неуверенный взгляд на бледное лицо Гилберта.

Юноша улыбнулся ему с нежной преданностью ласкового щенка.

— Я бы не хотел оставаться полностью невинным всю мою жизнь, милорд, — сказал он смущенно. — Я бы хотел жениться, когда придет мое время.

— Не женитьба отнимает у мужчины невинность, — с горечью произнес Хью, — а вот такие чертовы священники, сующие везде свой нос. Где моя жена?

— Вероятно, в постели, — ответил Николас.

Хью показалось, что с каждой минутой шут все больше и больше становился похож на обычного человека, а не на какую-то скачущую обезьяну, но он не собирался тратить время на раздумья о каком-то дураке.

— В чьей постели, черт возьми?

— Скорее всего, в той же самой, в которой она спала, как только приехала сюда, — пробормотал Гилберт, но Николас уже поднялся одним своим раздражающе грациозным движением.

— Она делит постель со своей дочерью в юго-восточной башне, — пояснил он. — Они обе скрылись в комнате несколько часов тому назад.

Хью свирепо посмотрел на шута, чувствуя, как мед ударяет ему в голову.

— А с чего бы это тебе обращать такое чертовски пристальное внимание на мою жену? Откуда ты знаешь, где она спит и с кем? Уж не хочешь ли ты за ней приударить? Да я отрежу тебе яйца, если ты осмелишься хотя бы заговорить с ней!

Дерзкий шут лишь усмехнулся, услышав угрозу.

— Леди Изабелла меня интересует лишь постольку, поскольку я должен служить ей как жене моего хозяина. Меня привлекает ее дочь.

— Леди Джулиана — само изящество и благородство, а ты — всего лишь дурак и слуга.

Николас чуть заметно улыбнулся.

— Но разве дурацкие мечты — не достойное занятие для дурака? Я поклоняюсь леди Джулиане издали, всего лишь греясь в лучах ее красоты.

— Смотри, чтобы там и оставаться. Раз уж я не могу заниматься любовью, то ты и подавно.

Лорд Хью поднялся с преувеличенным достоинством, угрожающе возвышаясь над пиршественным столом. Некоторые из слуг на дальнем конце комнаты неуверенно задвигались, не зная, смеют ли они приблизиться к их господину и хозяину.

— Я собираюсь пойти за своей женой, — объявил Хью во всеуслышанье. — И горе тому, кто посмеет мне помешать.

— Вы хотите пойти против приказов святого отца? — спросил Гилберт, изображая потрясение.

— Нет. Я буду просто лежать рядом с ней, а не между ее ног, — прорычал лорд Фортэм.

— Целомудренная брачная ночь, — сказал Николас. — Но уверен ли мой господин, что это верный шаг? Способны ли вы устоять перед искушением?

— Я способен устоять перед чем угодно, — прорычал Хью. — Так где моя жена, дьявол ее забери?

Джулиана обнаружила, что ее мать спит очень неспокойно. За окнами начался мелкий дождь, и звук капель, шелестящих по каменным стенам, убаюкал Изабеллу, погрузив ее в глубокий сон, и немудрено, после предыдущей ночи, испорченной аббатом ордена Святой Евгелины. Все, что Джулиана могла сделать, это тихо, недвижно лежать возле матери, стараясь дышать глубоко и медленно, в то время как Изабелла металась и ворочалась на постели.

Ритмичный звук дождя убаюкивал Джулиану, увлекая ее в дремоту, которой она не могла противиться. Но как только она начинала засыпать, ее мать переворачивалась, и Джулиана вновь просыпалась, чтобы затем снова уплыть в дремоту и снова проснуться.

Усталость начала окончательно овладевать ее телом и душой. Сонные мысли медленно плыли в ее голове. Священный кубок может подождать еще денек, а если кто-нибудь утащит его за это время, что ж, это будет целиком ее вина. Джулиана все меньше понимала, зачем вообще она решила взять этот сосуд. У нее, кажется, был некий туманный план обменять реликвию на собственное пребывание в монастыре, но чем глубже она погружалась в сон, тем яснее ей становилось, что отец Паулус не слишком-то достоин доверия. Он может взять реликвию у нее и ничего не предложить ей взамен, хотя единственное, что ей нужно, — это покой и мир монастыря.

Шут, возможно, уже забрал этот кубок из его пыльной ниши. Ну что ж, так тому и быть. Хороший сон был ей сейчас нужен гораздо больше, чем бесценная реликвия, которую она собиралась обменять на свое благополучное будущее.

Джулиана уже почти уплыла в глубокую и мирную дремоту, когда услышала какой-то грохот, затем тяжелые шаги и громкий взбудораженный голос, который полностью отбросил всякую надежду на сон.

Джулиана резко села на кровати.

— О боже, — пробормотала она. — Что еще на этот раз?

Изабелла лежала не двигаясь, но ее вполне вразумительный ответ свидетельствовал о том, что она полностью проснулась.

— Я подозреваю, что это мой муж.

Джулиана задумалась о том, услышала она или только вообразила удовлетворение и радость в голосе матери. Голоса звучали все громче, и теперь действительно можно было распознать мощный рев лорда Хью. Через мгновение тяжелая дверь со стуком распахнулась. Джулиана заползла глубже под одеяло, а Изабелла, наоборот, села на постели, спокойная и безмятежная, как всегда.

— Милорд? — вопросила она своим ровным, нежным голосом.

— Вы моя жена! — Голос лорда Хью звучал почти враждебно.

— Да, милорд, — спокойно отвечала Изабелла.

— Отныне вы будете спать в моей постели. Джулиана задрожала под своим одеялом, но Изабелла, казалось, вовсе не утратила присутствия духа.

— Священник потребовал, чтобы мы жили в целомудрии, милорд.

— Мы выполним его условие, будь он проклят. Но сохранять целомудрие мы будем в моей постели.

Изабелла молчала, и Джулиана отчаянно пыталась найти какой-нибудь способ спасти ее, но, охваченная паникой, не смогла придумать ничего, даже подходящую болезнь, которая могла бы удержать ее мать возле нее.

— Да, милорд, — вдруг произнесла Изабелла как-то слишком уж весело и быстро спустилась с кровати. Ее широкая льняная рубаха колыхалась в холодном ночном воздухе.

А мгновение спустя она уже ушла, дверь закрылась за ней, и Джулиана осталась одна, съежившись на огромной кровати. Комната вдруг показалась ей огромной и темной. Ее освещали только слабые отблески умирающего огня в камине. Ей вдруг захотелось заплакать, хотя она не вполне понимала почему. Десять лет назад ее мать не смогла воспрепятствовать жестокой судьбе, которая отправила девочку Джулиану в постель к отвратительному ужасному старику. Но разве только что Джулиана не позволила такому же несчастью свершиться с ее хрупкой, нежной матерью?

Хотя, надо признать, Изабелла казалась совершенно спокойной и, кажется, даже довольной. Честно говоря, лорд Хью не был особенно стар, и никто не назвал бы его отвратительным. Джулиана подтянула колени к груди и обхватила их руками, дрожа от холода, а может, это была нервная дрожь. Если бы у нее было хоть немного мужества, она бы выбралась сейчас из кровати и пошла за ними. Она уже сдернула с себя одеяло, намереваясь так и поступить, когда совсем рядом прозвучал слишком хорошо знакомый ей голос, который с насмешкой произнес:

— На вашем месте я не стал бы терять на это время. Никто из них не поблагодарит вас.

— Что вы здесь делаете? Убирайтесь из моей комнаты! — возмущенно прошептала в ответ Джулиана.

— А зачем вы шепчете? Здесь никого больше нет, кроме нас с вами. Или вы хотите спасти мою незапятнанную репутацию?

Теперь, когда он встал против затухающего огня, она смогла его увидеть. Он показался ей огромным, хищным, опасным зверем.

— Я забочусь лишь о своей чести, — резко сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— О, никто не подумает ничего дурного. Ведь совершенно очевидно, что вы добродетельная молодая вдова, которая терпеть не может мужчин вообще, а меня в особенности. С другой стороны, что я такое? Ведь они вполне могут кастрировать меня, если захотят быть милосердными. А может быть, ваш отчим разрежет меня на кусочки и отправит в таком виде королю Генриху.

— До чего приятная мысль, — тихо сказала Джулиана, — просто и не знаю, что бы понравилось мне больше.

— Вы бы предпочли кастрировать меня, миледи, — с готовностью подсказал Николас, подходя ближе к кровати. — Вы ведь с радостью кастрировали бы всех мужчин, не так ли?

Она не собиралась отступать.

— Это сделало бы жизнь гораздо более достойной и мирной.

— Конечно, ведь без детей так спокойно. Вам, разумеется, нет никакого дела до детей, миледи.

Боль была внезапной и острой, вонзившейся прямо в сердце. Он не понимал, что у нее на душе, откуда ему было знать, как больно ранили ее эти слова. Впрочем, она не собиралась показывать ему это. В комнате было темно, чтобы скрыть предательскую вспышку эмоций, если бы она не смогла сдержать ее.

— Не притворяйтесь, что до вас не дошли слухи. Я не могу иметь детей. Я бесполезна как женщина.

— Я бы не стал заходить так далеко в своих утверждениях, — сказал Николас, садясь на край постели и вытягивая свои длинные ноги рядом с Джулианой. — Я, например, могу предложить несколько весьма полезных вещей, с которыми вы вполне могли бы справиться, при надлежащей поддержке и помощи, разумеется.

— Убирайтесь с моей кровати!

— Она достаточно большая для нас двоих, теперь, когда ваша матушка ушла, — протянул он лениво.

С этими словами он вытянулся во весь рост на одном краю. Одна его нога была обута в замшевый сапог, на другой была надета мягкая домашняя туфля. В темноте слабые красноватые отблески очага играли на его лице, скрывая его выражение.

— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я закричу. В соседней комнате спят женщины, и я думаю, они прибегут очень быстро. Вы уверили меня, что пострадаете только вы, а не я. Что же останавливает меня?

— Любопытство.

— Любопытство — это грех.

— А вы ведь избавлены от грехов? Хотя лично я не верю этому. Думаю, вы способны очаровательно грешить.

— Уходите. Моя мать вполне способна грешить за нас обеих.

— Сомневаюсь. Ведь она собралась провести целомудренную ночь в постели своего мужа, как и все мы, впрочем, что, конечно же, очень жаль.

— Тогда зачем вы пришли сюда, если не собираетесь грешить?

Он наклонился, и пряди его шелковистых волос коснулись ее лица. Джулиана перестала дышать. Ах, как он был красив, этот ужасный шут. На нем не было этих дурацких бубенчиков, он не раздражал ее стишками. Она забылась, и заблудившийся взгляд замер на его губах.

У него был изумительный рот, яркий, зовущий, притягательный. Это был рот, достойный поцелуя, если уж на то пошло.

— Вы правы, миледи, мы не закончили с вами то, что начали.

— Я ничего не собираюсь заканчивать.

— Я не хочу обидеть вас. Я лишь хочу поцеловать.

— Почему? Вы уже поцеловали меня в часовне, что само по себе грех и…

— Нет, дорогая, это вы поцеловали меня. У меня еще остались ссадины от вашего поцелуя.

— У вас ничего нет! — воскликнула она и в растерянности уставилась на его рот.

Он оказался еще более манящим, когда изогнулся в дразнящей улыбке.

— Вы правы. Мой рот вполне способен устоять против такого жестокого обращения.

— Убирайтесь.

— После того, как поцелую вас.

Он не уйдет, пока не добьется своего. Она знала, что у нее есть два выхода. Она могла закричать, и тогда кто-нибудь придет. Она будет избавлена от него, но Николаса жестоко изобьют, а может, и вправду казнят.

Или она могла позволить ему поцеловать ее. Она могла просто спокойно сидеть, и потом она могла бы представить себе, отчего люди придают этому такое большое значение. Она готова поверить его обещанию уйти после поцелуя. Отчего-то ей казалось, что шут не обманет ее и не воспользуется ее слабостью. Никакой опасности не было.

— Хорошо, — заявила она вызывающе. — Поцелуйте меня, а потом уходите.

И она сложила руки на груди, ожидая поцелуя.