"День гнева" - читать интересную книгу автора (Стюарт Мэри)

14

Прежде чем прибыл гонец с приказом короля, мальчикам недолго довелось пробыть в Камелоте: на Рождество всему двору ведено было переехать в Каэрлеон. А тем временем принцев поселили отдельно от остальных юношей и молодых людей под особым надзором Кея, который приходился Артуру названым братом и был посвящен во все его намеренья и планы. Кей позаботился о том, чтобы ни один из слухов, которыми словно улей гудели и дворец, и весь Камелот за его стенами, не достигли ушей мальчиков. До тех пор, пока сам Артур не поговорит с Мордредом, Мордред должен оставаться в неведенье. Кей догадывался, что король сперва захочет испросить совета Мерлина, а уж потом решать, что делать с юношей или с самой Моргаузой, и догадка его была верна. Принцы не встречались с Моргаузой: ее поместили в другой части дворца, а сыновьям ее объяснили, что королева не узница, однако до возвращения короля ей воспрещено видеться и говорить с кем-либо.

Король же не вернулся. Повесть о том, как он во весь опор скакал навстречу старому другу, в сгоравший от любопытства город привез гонец.

Действительно, чародей Мерлин жив. Приступ его давнего недуга, состояние, подобное трансу и похожее на смерть, люди приняли за кончину, но чародей оправился и со временем вырвался из запечатанной гробницы, где его оставили в похоронных пеленах. Теперь же он отправился в Каэрлеон с королем, и Артуровы Соратники — элитный отряд рыцарей, которые были также друзьями короля, — поехали с ними.

Все то время, что они пробыли в Камелоте до переезда двора в Уэльс, мальчики проводили в занятьях, которые порой доводили их до изнеможенья, но были во всем им по нраву.

За них тут же взялся учитель фехтования. Выучка, приобретенная ими на Оркнейских островах, вызвала саркастические замечанья на учебном плацу, которые, учитывая то, из чьих уст они исходили, не вызвали негодованья даже у Гавейна; последовавшие затем дни суровых учений и тренировок сарказм этот только подчеркнули. Долгие часы проводили принцы в седле, и никто из них не стал бы рассчитывать, что здесь сгодятся их оркнейские уменья. Косматым пони с островов было так же далеко до лошадей из конюшен Верховного короля, как ратникам Моргаузы до избранных Соратников Артура.

Не все дни проходили в трудах; и на забавы тоже выпадало немало часов, но в основном это были военные игры. Вечерами принцы сидели, склонившись над картами, вычерченными на песке, или — что заставляло их шире открыть глаза от удивленья — рельефно вылепленными из глины. Утренние часы они проводили за учебными поединками и за состязаньями в стрельбе из лука. В этих состязаньях они преуспели и всегда превосходили соперников; из всех принцев у Мордреда была самая твердая рука и зоркий глаз. Были и охоты. Зимой охота на болотных птиц всегда разнообразна и увлекательна, но ходили здесь и на оленя или кабана: охотники выезжали за ними в долину, холмами перекатывавшуюся на восток, или на лесистые склоны, поднимавшиеся к холмистым пастбищам на юге.

Двор переехал в Каэрлеон в первую неделю декабря; вместе со всеми придворными отправились и оркнейские принцы. Но мать их осталась. По приказу Артура Моргаузу перевезли в Эймсбери, где поместили в монастыре. Заточенье это было условное и к тому же никто не назвал бы его строгим, но заточенье есть заточенье. Покои ее охраняли солдаты короля, и придворных дам сменили монашки. Эймсбери, родина Амброзия, душой и телом принадлежал Верховному королю, его распоряженья здесь исполнялись дословно. Когда настанет оттепель и откроются дороги, Моргаузу увезут на север в Каэр Эйдин, где уже жила в заточенье ее сводная сестра Моргана.

— Но что она сделала? — в ярости потребовал ответа Гавейн. — Всем известно, в чем повинна королева Моргана, и наказанье ее справедливо. Но наша мать? Почему? Она уехала на Оркнеи вскоре после того, как был убит наш отец. Король не может этого не знать, это было на следующую весну после свадьбы королевы Морганы в Регеде. Много лет назад! С тех пор она не покидала островов. Почему он теперь ссылает ее в монастырь?

— Потому что на той самой свадьбе она пыталась умертвить Мерлина. — Непреклонный ответ исходил от Кея, который, единственный среди придворных и знати, проводил с мальчиками их часы отдыха и развлечений.

На сенешаля Артурова двора уставились пять пар удивленных глаз.

— Но это же было давным-давно! — воскликнул Гавейн. — Я был там… я это знаю, потому что она мне рассказывала, — но я совсем ничего не помню. Я был тогда совсем младенец. Зачем посылать за ней теперь, чтобы призвать к ответу за то, что случилось тогда?

— А что тогда случилось? — подал голос Гахерис, раскрасневшись от гнева и надменно выпятив подбородок.

— Он говорит, она пыталась умертвить Мерлина, — ответил ему Агравейн. — Ну что ж, я бы сказал, она потерпела неудачу, не так ли? Так почему…

— Как? — негромко спросил Мордред.

— Как это доступно женщине. Или ведьме, если хотите. — Гневные вопросы младших принцев нисколько не тронули Кея. — Это случилось на самом свадебном пиру. Мерлин представлял там короля, от его имени выдавал замуж Моргану. Королева Моргауза подмешала ему в вино зелье и позаботилась о том, чтоб позднее, когда она уже будет далеко и никто не сможет в чем-либо ее обвинить, он выпил смертельный яд. Так оно и случилось. Мерлин оправился, но яд оставил по себе тяжкий недуг, который не так давно поразил его вновь, отчего чародея и сочли умершим, и который в конечном итоге убьет его. Когда Артур послал за ней, за всеми вами, все почитали Мерлина умершим и погребенным в пещере на холме Брин Мирддин. Так что он послал за ней, чтобы она ответила за убийство.

— Это неправда! — выкрикнул Гахерис.

— Пусть даже правда, — холодно и с заносчивым высокомерьем, которое он усвоил с тех пор, как они прибыли в Камелот, заявил Гавейн, — что с того? Разве есть такой закон, который запрещал бы королеве уничтожить своего врага так, как она сочтет нужным?

— Вот именно, — быстро поддержал его Агравейн. — Она всегда говорила, что он ей враг. Какой же другой путь она могла избрать? Женщины не могут сражаться с оружьем в руках.

— Его могущество, наверное, было слишком велико, и он не поддался ее заклятьям, — внес свою лепту Гарет. — И они не причинили ему вреда. — Единственным чувством, слышавшимся в его голосе, было сожаленье.

Кей внимательно оглядел их всех.

— Разумеется, были и заклятья, к таким средствам она прибегала не раз, но в конечном итоге это было хладнокровное отравленье. Установлено, что это правда. — Подумав немного, сенешаль доброжелательно добавил: — Нет смысла обсуждать это снова и снова до тех пор, пока вы не увидитесь с королем. Что вы можете знать о прошлых делах? В вашем дальнем королевстве вас приучали видеть в Мерлине врага и, быть может, в Верховном короле тоже… — Он помолчал, глядя на мальчиков, те словно воды в рот набрали. — Да, вижу, так оно и было. Что ж, до тех пор, пока король не переговорит с Мерлином и королевой Моргаузой, нам лучше оставить эти разговоры. Она может считать, что ей повезло, поскольку Мерлин все же не мертв. А что до вас, то вам следует удовлетвориться завереньями короля в том, что вас он не тронет. Нужно еще многое уладить, свести много старых счетов, о которых вам ничего не известно. Поверьте мне. король — человек справедливый, а совет Мерлина всегда мудр и суров лишь тогда, когда потребна суровость.

Как только сенешаль оставил принцев одних, мальчики разразились гневными возгласами, и речи их были полны возмущенья и домыслов. Мордреду, тихонько слушавшему, сидя на своем тюфяке, казалось, что возмущались они не столько из-за матери, сколько из-за себя самих. Это было дело семейной гордости. Никому из них не хотелось вновь попасть под крыло к Моргаузе. Эта новая свобода, новый для них мир мужчин и мужских занятий подходил всем им, даже Гарет, которому на Оркнеях грозила опасность стать женоподобным и изнеженным, теперь закалялся, становясь мужчиной и поистине одним из оркнейского клана. Как и все остальные, он, однако, не видел причин, почему принц должен останавливаться перед убийством, если оно способствует его планам.

Мордред молчал, и остальной четверке это вовсе не казалось странным. В конце концов, какие у бастарда права на королеву? Но Мордред их даже не слышал. Он словно вернулся назад во тьму, пропитанную дымом и запахом рыбы, пронизанную испуганным шепотом: “Мерлин мертв. Во дворце закатили пир”, — а потом: — “пришло известье”. И слова королевы в ее ведьмовском подземелье, где по стенам расставлены были снадобья и травы, где витали сладкий аромат и неуловимые испаренья зла, и ее губы, прижавшиеся к его рту.

Он стряхнул с себя эти воспоминанья. Выходит, Моргауза отравила чародея. Она отбыла на север, зная, что семя смерти уже посеяно. И что теперь? Старик был ее врагом, он был его, Мордреда, врагом. А теперь этот враг жив и вместе со всеми остальными — двором, челядью, Артуром и его Соратниками — на Рождество будет в Каэрлеоне.

Каэрлеон, Город Легионов, ни в чем не походил на Камелот. Римляне возвели здесь мощную крепость над рекой, которую называли Иска Силурум. Эта крепость, стратегически расположенная в месте слияния реки с одним из ее притоков, была сперва отчасти восстановлена Амброзием, а затем расширена до исходных своих размеров уже при Артуре. За стенами ее вырос город с рыночной площадью, христианской церковью и дворцом возле римского моста, который — залатанный тут и там, с новыми столбами под факелы — перекрывал всю реку.

Король и большая часть его двора разместились во дворце за крепостными стенами. Однако многие из его рыцарей квартировали в крепости; там же поначалу поселили и оркнейских принцев. Покои их все еще находились отдельно, прислуживали им, помимо челяди с Оркнейских островов, слуги Артура. Габран, к явному его неудовольствию, в силу обстоятельств остался с мальчиками; разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы ему позволили последовать за Моргаузой в Эймсбери. Гавейн, которого все еще терзал мучительный стыд за позор матери и не менее мучительная сыновняя ревность, не упускал ни единого случая показать любовнику королевы, что теперь он утратил всякий вес и положенье. Гахерис следовал его примеру, но, как это было у него в обычае, более открыто, приправляя презренье к потерявшему свое место любовнику матери, где возможно, оскорбленьями. Оставшиеся двое, вероятно, не столь осведомленные о любовных капризах Моргаузы, не замечали его вовсе. Мысли Мордреда были заняты другим.

Но дни шли, и ничего не происходило. Если Мерлин, восстав из мертвых, действительно намеревался побудить Артура к мести Моргаузе и ее семье, он с этим не спешил. Старик, ослабевший после своих злоключений в минувшие лето и осень, по большей части не покидал отведенных ему покоев во дворце короля. Артур часами просиживал у его ложа; было известно, что Мерлин поднимался со своего одра, чтобы раз или два явиться на заседанье тайного совета, но оркнейским принцам ни разу не довелось встретиться с чародеем.

Поговаривали, сам Мерлин отсоветовал королю устраивать празднества в честь своего возвращенья. Не было ни публичного оглашенья, ни церемонии воссоединенья. По мере того как шло время, люди стали свыкаться с тем, что чародей вновь ходит среди них, словно “смерть” кузена и главного советчика короля, и охвативший всю страну траур был еще одним проявленьем привычки чародея появляться и исчезать, когда ему вздумается. Они всегда знали, говорили, мудро кивая, завсегдатаи таверн, что великий чародей умереть не может. А если он предпочел лежать в подобном смерти трансе, в то время как дух его витал по чертогам умерших, то что ж, он вернулся назад, наделенный большими, чем когда-либо, мудростью и волшебной силой. Вскоре он вновь вернется в свой полый холм, в священный Брин Мирддин, где пребудет вечно, быть может, временами невидимый, но могучий и готовый прийти на помощь тем, у кого возникнет в нем нужда.

Тем временем, если Артур все же выкроил время, чтобы поговорить с чародеем о судьбе оркнейских принцев — о том, что Мордред среди них самый важный, мальчики, разумеется, не догадывались, — то ни слуги, ни придворные ничего не ведали. Правда заключалась в том, что Артур, не чувствуя на сей раз твердой почвы под ногами, медлил. Но вскоре его подтолкнул к действию, вовсе о том не помышляя, сам Мордред.

Дело было вечером незадолго до Рождества. Весь день мело, и пурга помешала принцам выехать на прогулку верхом или поразмяться на оружии. С приближеньем празднеств — Рождества и дня рожденья короля — никто не потрудился преподать им обычные уроки, и потому все пятеро провели день, праздно слоняясь по большому покою, где спали в компании нескольких слуг. Они объелись, выпили больше привычного крепкой валлийской медовухи, приправленной пряностями, поссорились, подрались и наконец притихли, увлекшись игрой, которая довольно давно уже шла в дальнем углу комнаты. Шел последний кон, и за плечами игроков собралась толпа зрителей, предлагая советы и время от времени разражаясь поощрительными возгласами. Играли Габран и один из каэрлеонцев, которого звали Ллир.

Время было позднее, масло в лампах почти догорело и потому светили они тускло. Очаг лениво чадил, холодный сквозняк от окна намел небольшой нанос снега на полу, чего, впрочем, никто не замечал.

Гремели и катились кости, стучали и щелкали игорные фишки. Прошлые игры тянулись спокойно и ровно, и в зависимости от того, кому улыбалась удача, от игрока к игроку перемещались по столу горки монет. Понемногу эти горки выросли до пригоршней. Среди меди в них появилось серебро, но проблескивало и золото. Постепенно зрители умолкли; не до шуток и не до советов, когда столь многое поставлено на кон. Зачарованные игрой, мальчики придвинулись ближе. Гавейн, позабыв о своей враждебности, заглядывал Габрану через плечо. Братья его были так же захвачены игрой, как и он. Игра переросла в состязание оркнейцев против всех остальных, и на сей раз даже Гахерис стал на сторону Габрана. Мордред, сам по натуре не игрок, стоял по другую сторону стола, волею случая оказавшись в лагере противника, и равнодушно взирал на происходящее.

Габран бросил кости. Один и два. Ход почитай что ничтожный. Ллир, выбросив пару пятерок, победно провел в дом свою последнюю фишку и ликующе возвестил:

— Играем! Играем! Это уравнивает две твои прошлые победы! Играем последний решающий кон. А кости-то меня слушаются, так что похлопай мне, приятель, и молись своим чужеземным богам!

Габран раскраснелся от выпитой медовухи, но по виду был еще достаточно трезв и слишком изыскан, чтобы подчиниться хотя бы одному из этих увещеваний. Пододвинув проигранные монеты своему противнику, он не без сомнения произнес:

— Похоже, ты совсем меня обчистил. Прости, но решающим придется считать этот кон. Ты победил, а меня ждет постель.

— Ладно, брось. — Ллир, искушая, погремел в кулаке костями. — Теперь твоя очередь. Пора удаче улыбнуться и тебе. Давай же, попытай счастья. Не стоит портить такую игру.

— Но у меня правда ничего больше нет. — Отвязав с пояса кошель, Габран порылся на самом его дне. — Видишь, совсем ничего. Где же мне еще добыть денег, если я проиграю снова?

Он запустил пальцы поглубже, потом вывернул кошель наизнанку и потряс над доской.

— Вот. Ничего.

Из недр кошеля не вывалилось ни одной монеты, зато выпало что-то другое, покатилось по доске и остановилось наконец, поблескивая в свете лампы.

Это был округлый амулет из дерева, отбеленного морем до блеклого серебра, с грубо вырезанными на нем глазами и ртом. В дырки-глаза были вклеены смолой две голубые речные жемчужины, а изгиб усмехающегося рта был замазан красной глиной. Грубый амулет богини с Оркнеев, по всей видимости, изготовленный ребенком, но для выходца с островов — самый могучий символ.

— А, жемчуг. — Ллир тронул амулет пальцем. — А чем тебе это не ставка? Если богиня с ее амулетом приносят тебе удачу, ты отыграешь и его, и свои деньги в придачу. Ну что. я бросаю первым?

Кости загремели, упали, покатились по обе стороны амулета. Но прежде чем они успели окончательно остановиться, их грубо столкнули с доски. Внезапно протрезвевший, Мордред наклонился и резким движеньем схватил талисман со стола.

— Где ты это взял?

— Не знаю. — Габран удивленно поднял глаза. — Он у меня уже много лет. Не помню, где я его подобрал. Может…

Он умолк. Рот его так и остался полуоткрытым Не спуская расширенных глаз с Мордреда, он неожиданно побелел как полотно. Даже объяви он об этом во весь голос, и тогда признанье его не стало бы более явным: теперь он вспомнил, как попал к нему талисман.

— В чем дело? — спросил кто-то из толпы, но никто ему не ответил. Мордред был так же смертельно бледен, как и Габран.

— Я сам его сделал. — Он говорил ровно и монотонно, так что те, кто не знал его, сочли бы его голос лишенным вообще каких-либо чувств. — Я сделал его для матери. Она всегда носила его. Всегда.

Его взгляд ни на мгновенье не отрывался от лица Габрана. Он не сказал больше ни слова, но фраза его в мертвенной тишине словно закончила сама себя: “До самой смерти”. И теперь с совершенной ясностью, будто признанье было сделано вслух, он понял, как она умерла. Понял, кто был ее убийца и кто послал его на черное дело.

Он не знал, как в руке его очутился нож. Забыты были все споры и доводы о праве королевы убивать по собственной воле. Принц способен совершить такое и совершит. Ногой он отбросил стол, во все стороны полетели игральные фишки. Нож Габрана лежал под рукой у своего хозяина. Схватив его, Габран вскочил на ноги. Остальные, чей ум был затуманен медовухой, все еще считая происходившее у них на глазах внезапной ссорой за игрой, были слишком медлительны.

— Да ну же, ладно вам, — добродушно запротестовал Ллир. — Забирай его, если он твой.

Еще кто-то попытался схватить принца за руку, в которой тот держал нож, но, ускользнув от доброхота, Мордред прыгнул на Габрана: нож он держал умело и низко, готовясь снизу вверх нанести удар под сердце. Габран, немедленно протрезвевший, понял, что надвигавшаяся на него угроза — не сон и не пьяный бред и что она грозит ему смертью, и выбросил руку с ножом. Клинки скользнули друг по другу, но Мордред попал в цель. Нож вошел глубоко под самые ребра, где и застрял в ране.

Выпал из пальцев Габрана, загремел по камням пола клинок. Габран обеими руками вцепился в рукоять ножа, засевшего у него под ребрами. Он наклонился, потом, согнувшись пополам, стал падать ничком. Чьи-то руки подхватили его и уложили на пол. Крови почти не было.

Полную тишину, воцарившуюся в покое, нарушало лишь прерывистое хриплое дыханье раненого. Мордред, стоя над телом, окинул потрясенное сборище взглядом, достойным самого Артура.

— Он это заслужил. Он убил моих родителей. Талисман принадлежал моей матери. Это я сделал его, и она носила его всегда. Он, наверное, взял его, когда убивал их. Он их сжег.

В комнате не было ни одного человека, которому не случалось бы убивать или присутствовать при убийстве. Но услышав такое, многие обменялись взглядами, исполненными отвращенья.

— Сжег их? — переспросил Ллир.

— Сжег заживо в их собственном доме. Я видел, что от него осталось.

— Не заживо.

Шепот вырвался из уст Габрана. Любовник королевы лежал на боку, скрючившись вокруг ножа и сжав руками рукоять, но бессильно и робко, словно ему хотелось вырвать нож, но он страшился боли. С каждым его хриплым неглубоким вдохом на серебряной гравировке рукояти подрагивали блики света.

— Я тоже его видел. — Гавейн стал подле Мордреда, глядя вниз. — Это было ужасающе. Они были бедные люди, преклонных лет. У них не было ничего. Если это правда, Габран… Ты действительно сжег дом Мордреда?

Габран с трудом втянул в себя воздух, словно боль выдавливала жизнь из его легких. Лицо у него побелело как пергамент, а золотистые кудри потемнели от пота.

— Да.

— Тогда ты заслуживаешь смерти, — сказал Гавейн, стоя плечом к плечу с Мордредом.

— Но они были уже мертвы, — прошептал Габран. — Клянусь, они были уже мертвы. Сжег… их… потом. Чтобы скрыть следы.

— Как они умерли? — настойчиво потребовал ответа Мордред.

Габран не ответил. Быстро опустившись подле него на колени, Мордред положил руку на рукоять кинжала. Руки раненого дернулись и упали, лишенные силы. Со все тем же обманчивым спокойствием Мордред произнес:

— Ты все равно умрешь, Габран. Так скажи мне сейчас. Как они умерли?

— От яда.

От одного этого слова по всем собравшимся пробежала дрожь. Слова передавались из уст в уста, так что шепот метался по комнате словно шипенье. Яд. Оружие женщины. Оружие ведьмы.

Мордред оставался недвижим, но почувствовал, как подле него напрягся Гавейн.

— Ты отвез им яд?

— Да. Да. С остальными дарами. Дареное вино.

Никто из каэрлеонцев не произнес ни слова, а никому из оркнейцев это и не было нужно. Мягко, утвердительно, а не задавая вопрос, Мордред проговорил:

— Дар королевы.

— Да, — выдохнул Габран и вновь, задыхаясь, втянул в себя воздух.

— Почему?

— На случай, если женщина знала… догадалась… о чем-то… о тебе.

— При чем тут я?

— Я не знаю.

— Ты умираешь, Габран. При чем тут я?

Габран, королевин фаворит, жертва королевина обмана, изрек последнюю свою ложь ради королевы:

— Я не знаю… Клянусь… не знаю…

— Так умри. — Мордред выдернул нож.

К Верховному королю его отвели немедля.