"День гнева" - читать интересную книгу автора (Стюарт Мэри)

6

В тоскливые часы одинокого бдения на берегу, утомительного и безмолвного возвращения во дворец, за которым последовала бодрящая перепалка с близнецами, у Мордреда было достаточно времени, чтобы вернуть себе обычное свое — на удивление взрослое — самообладание. Моргауза, внимательно всматривавшаяся в мальчика, когда тот подходил к ее креслу, об этом не догадывалась. Последствия пережитого потрясенья еще явственно читались в его лице, и ужас и отвращение от того, что увидел он на берегу, заставили кровь отхлынуть от его щек и лишили живости движенья. Мальчик, прошедший вперед и остановившийся перед королевой, был молчалив, бледен как мел и не поднимал глаз от пола, в то время как руки его, заткнутые за новый кожаный пояс, отчаянно стискивали кожу, словно пытались побороть обуревавшие его чувства.

Так расценила увиденное Моргауза. Она сидела в кресле у окна, из которого лился солнечный свет, образуя на полу яркое теплое пятно. Габран снова ушел, прихватив с собой Гарета, но разговор происходил в присутствии придворных дам, занятых рукодельем в дальнем конце покоя: три склонились над вышиваньем, четвертая разбирала корзинку только что спряденной шерсти. Прялка, до блеска отполированная долгими часами работы, сиротливо лежала на полу у ее табурета. Прялка непрошено напомнила Мордреду о том, как Сула погожими летними днями пряла, сидя на пороге хижины, занятая работой, которая в последние годы доставляла все больше боли ее распухшим в суставах пальцам. Он отвел взгляд и уставился в пол у себя под ногами, всей душой надеясь, что доброта и сочувственные слова королевы не повергнут в прах его с таким трудом обретенное самообладанье.

Опасенья его оказались напрасны. Оперев подбородок на изящную ручку, Моргауза молча глядела на него. В новом платье он выглядел как подобает принцу, и осанка его, в которой так много было от манеры держаться самого Артура, заставила королеву раздраженно поджать губы. Наконец она произнесла милым и легким голоском, столь же безучастным, как пение птахи:

— Габран рассказал мне о случившемся. Мне очень жаль.

Говорила она с полным равнодушием. Мордред поднял глаза, потом снова опустил взгляд и ничего не ответил. Действительно, какое ей до этого дело? Ей случившееся скорее на руку: не придется больше платить за его кров в Тюленьей бухте. Но для Мордреда… Несмотря на все убранство принца, он прекрасно сознавал свое положенье. Теперь, когда ему некуда податься, он остался всецело на милости королевы, у которой, за исключеньем мелкого долга за помощь ее сыну, нет причин желать ему добра. Он молчал.

Моргауза тем временем продолжила описывать положенье вещей:

— Но похоже, Богиня все же хранит тебя, Мордред. Не обрати она на тебя наше вниманье, не приведи она тебя к моему двору, что сталось бы с тобой теперь, когда ты лишился дома и не имеешь средств сам заработать на пропитанье? Более того, вполне возможно, ты бы погиб вместе со своими приемными родителями в пламени пожара. Даже если б тебе удалось спастись, ты остался бы ни с чем. Тебе пришлось бы наняться батраком к какому-нибудь крестьянину, которому требуются умелые руки, чтоб управляться с лодкой и сетью. Из услуженья, Мордред, вырваться так же сложно, как и из рабства.

Он не шевельнулся и не поднял глаз, но королева заметила легкое подрагивание напрягшихся мышц и улыбнулась про себя.

— Мордред. Посмотри на меня.

Лишенные всякого выраженья глаза мальчика поднялись.

— Ты пережил тяжкое потрясенье, но должен бороться за то, чтобы поскорей оставить позади его последствия. Теперь ты знаешь, что ты незаконнорожденный сын короля и что все, чем ты обязан своим приемным родителям, — это еда и кров, и то они были даны тебе по приказу короля, отданному много лет назад. Он отдал приказ и мне, и я ему подчинялась. Возможно, я никогда не приняла бы решенья забрать тебя из дома рыбаков, но случай и судьба распорядились иначе. Всего за день до того, как ты встретил на скале принца Гавейна, я видела в кристалле кое-что, что предупредило меня.

Она помедлила, произнеся эту ложь. В глазах мальчика на краткий миг что-то вспыхнуло. Королева расценила это как любопытство, смешанное со страхом, какое испытывал простой люд к ее претензиям на колдовскую силу. Она была удовлетворена. Он станет орудием в ее руках, как и вся остальная челядь во дворце. Без колдовства и ужаса перед своим волшебным могуществом, который никогда не забывала вселять в окружающих королева, слабой женщине ни за что не удержать это пустынное, но полное страстей королевство, лежащее так далеко от защищающих мечей королей, чей удел хранить единство Британии.

— Не пойми меня неверно, — продолжила она. — Мне не было ни виденья, ни знака о трагедии вчерашней ночи. Если б я заглянула в омут, ну, тогда… возможно. Но пути Богини никому неведомы, Мордред. Она сказала, ты придешь ко мне, и, видишь, ты пришел. А потому вдвойне разумным будет забыть обо всем, что было в прошлом, и попытаться приложить все усилья к тому, чтобы стать воином, какому всегда есть место при моем дворе. — Всмотревшись в его лицо, она уже мягче добавила: — Скажу тебе правду, тебе здесь рады. Мы позаботимся о том, чтобы тебе все были рады. Но, королевский ты бастард или нет, Мордред, ты должен заслужить свое место.

— Я заслужу его, госпожа.

— Тогда иди и принимайся за дело.

Так Мордред был вынужден окунуться в дворцовую жизнь, в своем роде столь же суровую и полную превратностей, как и прошлые его годы среди крестьян, но далеко не такую привольную.

Королевская цитадель Оркнейских островов не могла похвалиться чем-то, подобным тому, что владетель королевства на большой земле счел бы военным плацем. За стенами дворца вересковая пустошь мягко поднималась к холмам, и эта нераспаханная полоска земли была достаточно ровной, а в хорошую погоду — достаточно сухой, чтобы служить местом смотров и учений солдатам и площадкой для игр — мальчикам, когда их выпускали туда побегать. Что происходило почти ежедневно, поскольку принцам Оркнейским не приходилось терпеливо выслушивать наставления в военном искусстве, выпадавшие на долю сыновьям могущественных правителей с большой земли. Будь жив король Лот и держи он свой двор в Дунпельдире в Лотиане, его королевстве на большой земле, без сомненья, он позаботился бы о том, чтобы по меньшей мере старшие его сыновья ежедневно выезжали с мечом, копьем или даже луком, дабы своими глазами увидеть границы наследственных земель и узнать кое-что о пограничных землях соседей, о том, откуда в случае войны может прийти помощь или надвинуться угроза. Но на островах в подобной бдительности не было нужды. Всю зиму — а зима здесь тянулась с октября по апрель, а иногда и до первых недель мая — пределы королевства охраняли моря, и зачастую даже соседние острова казались всего лишь облаками на горизонте и то и дело скрывались за несшимися над морем тучами, готовыми что ни час разразиться дождем или снегом. Если уж на то пошло, мальчики любили зиму больше других времен года. В промозглые зимние дни королева Моргауза запиралась в своих покоях от беспрестанных северных ветров, проводила дни у очага, и принцы были свободны от случайных вспышек ее материнской любви.

Никто не запрещал им присоединяться к охотникам, отправлявшимся на оленя или кабана — волков на островах не было и в помине, — и наслаждаться галопом, когда, вооруженные копьями, они скакали за лохматыми псами по диким пустошам в сердце острова. Ходили они и на тюленей, упиваясь этими кровавыми и горячащими кровь вылазками на скользкие камни, где один неверный шаг мог обернуться сломанной ногой или чем-нибудь похуже. В искусстве стрельбы из лука они вскоре добились совершенства; птицы водились на острове в изобилии, и охотились на них вне зависимости от времени года. Что до владенья мечом и до военного искусства, то о первом заботились начальники королевиной стражи, а второго можно было поднабраться в любой вечер у костров, вкруг которых собирались на ужин солдаты.

Об обучении наукам никто и не заговаривал. Вполне вероятно, что изо всех жителей острова грамоту знала одна только королева Моргауза. В своей опочивальне она хранила целый сундук с книгами и иногда, сидя зимой у очага, разворачивала какой-нибудь свиток, а ее придворные дамы глядели на нее в совершеннейшем восхищении и умоляли почитать им вслух. Королева снисходила до их просьб крайне редко, поскольку, по большей части, ее книги были собранием старинных знаний, которые мужчины называют магией и колдовством, а королева ревниво охраняла свое мастерство и его источник. Об этом мальчики ничего не знали, а если б и знали, то не задумались бы ни на минуту. Какая бы волшебная сила — а эта сила была вполне реальной — ни передалась благодаря причудливому смешению кровей Моргаузе и ее сводной сестре Моргане, пятерых сыновей королевы она обошла совершенно. Впрочем, мальчики скорее отнеслись бы к ней с презреньем. Колдовство, на их взгляд, было уделом женщин, а они — мужчины; свою силу и власть они добудут и станут удерживать силой оружья, и за этими силой и властью они гнались с жадностью юности.

Мордред жаждал этой силы, быть может, с большим пылом, чем остальные. Он не ожидал, что его легко и скоро примут в братство принцев, и в самом деле все шло не так уж и гладко. Близнецы всегда были вместе и заодно, Гавейн издавна взял под свое крыло маленького Гарета, защищая его от грубых тумаков и пинков близнецов и одновременно пытаясь укрепить его против баловства матери.

В конце концов именно благодаря Гарету Мордред подобрал ключ к зачарованному квадрату законных сыновей Моргаузы. Однажды ночью Гавейн проснулся от плача: это, сидя на полу, рыдал Гарет. Близнецы вытолкнули его из кровати на холодный камень, а потом со смехом отпихивали ребенка, пытавшегося забраться назад в теплую постель. Гавейн, слишком сонный для того, чтобы принять решительные меры, просто втащил Гарета в собственную постель, что означало, что Мордреду пришлось покинуть нагретое место и перебраться к близнецам. Те же, нисколько не желавшие спать и только и ждавшие ссоры, и не подумали подвинуться: напротив, каждый откатился на свой край кровати, намереваясь защищать его до последнего.

Несколько минут Мордред стоял на холоде, наблюдая за близнецами, в то время как Гавейн, не подозревая о том, что происходит, утешал малыша и не обращал ни малейшего вниманья на сдавленное хихиканье близнецов. Потом, даже не пытаясь забраться в кровать, Мордред внезапно наклонился, резким движеньем сорвал с голых мальчиков толстое меховое одеяло и собрался, завернувшись в него, устроиться спать на полу.

Яростные вопли близнецов окончательно разбудили Гавейна, но тот только рассмеялся и, приобняв Гарета, устроился поудобнее и стал смотреть, что будет дальше. Агравейн и Гахерис, с ног до головы покрывшиеся мурашками от холода, с воем набросились на Мордреда, оскаля зубы и сжав кулаки. Но тот оказался быстрее, тяжелее и действовал без малейшей жалости. Агравейна Мордред ударил кулаком в живот так, что тот перелетел через всю кровать и остался лежать на полу, охая, рыгая и пытаясь перевести дух. Но Гахерис зубами впился Мордреду в руку. Сорвав с сундука кожаный пояс, который положил туда на ночь, Мордред принялся хлестать Гахериса по спине и ягодицам, пока тот наконец не разжал зубы и с воем не убежал прятаться за кровать.

Мордред не стал преследовать их. Швырнув одеяло на кровать, он снова бросил пояс на сундук, потом забрался в постель и накрылся одеялом от холодного сквозняка из окна.

— Ладно. Все улажено. Полезайте в кровать. Я вас больше не трону, если вы меня сами не вынудите.

Агравейн, угрюмый и все еще икавший, прождал всего минуту или две прежде, чем подчиниться. Гахерис, прижимая ладони к ягодицам, яростно выплюнул:

— Бастард! Рыбацкое отродье!

— И то и другое правда! — уравновешенно отозвался Мордред. — Поскольку я бастард, то старше тебя, а поскольку рыбацкое отродье — то сильнее. Так что заткнись и полезай в кровать.

Гахерис поискал взглядом помощи у Гавейна, не нашел ее и, дрожа от холода, подчинился. Как по команде, близнецы повернулись к Мордреду спиной и, судя по всему, немедленно уснули.

На другом конце комнаты Гавейн, улыбаясь, поднял в приветствии руку, мол, победа. Гарет, на лице которого еще не успели высохнуть слезы, улыбался во весь рот.

Кивнув в ответ на жест старшего из братьев, Мордред натянул на себя одеяло и прилег. Вскоре, но не ранее того, как он окончательно убедился, что близнецы действительно спят, а не притворяются, он позволил себе расслабиться под теплым мехом и погрузился в дрему, где, как это было всегда, в равных долях смешивались честолюбивые мечты и унизительные кошмары.

После того случая особых неприятностей никто ему не чинил. Агравейн, против своей воли, даже проникся некоторым восхищеньем перед Мордредом, Но Гахерис, хотя отказывался в этом последовать примеру своего брата, держался с угрюмым равнодушием. С Гаретом Мордреду всегда было легко. Дружелюбный и веселый по натуре, младший принц, увидев, какую скорую и безжалостную месть обрушил Мордред на его мучителей, с готовностью стал Мордреду другом. Но тот был особенно осторожен и никогда не вставал между малышом и предметом его поклоненья. Гавейн всегда был для Гарета на первом месте, и Гавейн, в характере которого наследие Пендрагонов преобладало над темной кровью Лотиана и извращенной колдовской силой его матери, немедленно восстал бы против любого узурпатора. В обращении с Гавейном Мордред и сам держался нейтрально и выжидал, предоставляя Гавейну самому сделать первый шаг.

Так прошла осень, а за ней и зима, а когда на Оркнейские острова вновь вернулось лето, Тюленья бухта осталась лишь смутным воспоминаньем. Мордред по осанке, одежде и по знаньям в науках и искусствах, приличествующих оркнейскому принцу, ничем не отличался от своих сводных братьев. Старше более чем на год, он, в силу необходимости, во всех учебных поединках выступал против Гавейна, а не младших принцев, и если поначалу Гавейн имел преимущество в выучке, со временем они сравнялись. Мордред обладал проницательностью, или, если хотите, хитростью и холодной головой, Гавейн — блестящими способностями, какие в худшие его дни оборачивались безрассудством, а иногда и свирепостью. В общем и целом в поединке на оружии они сходились как равные, что заставило их проникнуться друг к другу пусть не любовью, то, во всяком случае, приязнью. Любовь Гавейна была раз и навсегда отдана Гарету и напряженно и зачастую несчастливо — матери. Близнецы жили друг для друга. Мордред, хотя принятый своим новым окруженьем и с виду вполне довольный им, всегда стоял вне семьи, самодостаточный и, очевидно, вполне этим удовлетворенный. Королеву он видел редко и даже не подозревал о том, с каким тщанием она наблюдает за ним.

Однажды, когда вновь надвинулась осень, Мордред отправился в Тюленью бухту. Поднявшись на утес, с которого в бухту сбегала тропинка, он постоял, как бывало в детстве, глядя вниз на зеленый заливчик. Стоял октябрь, дул сильный ветер. Вереск почернел и казался мертвым, и тут и там во влажных низинах вырос высокий золотисто-зеленый кукушкин лен. Большая часть морских птиц улетела на юг, но над самой серой водой, словно духи моря, еще кружили в брызгах пены белые бакланы. В самой бухте дожди и ветра так потрудились над развалинами хижины, что отмыли стены от скреплявшего их кладку ила и те казались грудой валунов, занесенных сюда приливом, а вовсе не руинами человеческого жилья. Почерневший тростник и вереск с крыши и страшную копоть с камней давно уже смыла вода.

Мордред спустился вниз и решительно пошел по мокрой от дождя траве к двери дома своего детства. Став на пороге, он огляделся. Всю последнюю неделю лили обильные дожди, и вода собралась повсюду свежими яркими лужами. В одной из них что-то белело. Мордред наклонился над водой, опустил в нее руку, и его пальцы нащупали кость.

Было и прошло краткое мгновенье, когда он едва не отдернул руку, но потом Мордред резким движеньем схватил кость и поднял ее из воды. Кусочек кости, но не разобрать, принадлежала она человеку или животному. Он постоял, держа кость в руке, всеми силами души желая, чтобы она пробудила в нем какое-либо чувство или воспоминанье. Но время и непогода сделали свое дело: кость была чиста, безжизненна и безразлична, как камни на берегу. Какими бы ни были те люди, та жизнь — они остались в прошлом. Уронив кость назад в затопленную водой выемку, Мордред отвернулся.

Прежде чем, возвращаясь назад, вновь подняться на утес, он постоял, глядя в открытое море. Теперь он обрел толику свободы; но все его существо тянулось к иной, большей свободе, что лежала за водной преградой. Душа его рвалась через воду и воздух, облака и ветры, отделяющие Оркнейские острова от королевств большой земли, от Верховного королевства.

— Я уплыву туда, — сказал он ветру. — Иначе зачем еще случилось то, что случилось? Я уплыву туда, и тогда посмотрим, чего может добиться незаконнорожденный принц с Оркнеев. Она не сможет меня удержать. Я уплыву на следующем корабле.

На том он повернулся спиной к защищенной бухточке и направился домой во дворец.