Влада Воронова

Лабиринты встреч (Рассказ) Сборник «Левый берег» — 02

Каким чудом я не сшибла этого идиота и не размазала его по асфальту от одного светофора до другого, знает только моя машина. В том, что идиот остался жив, исключительно её заслуга. Как и в том, что я не врезалась в столб.

Да, машинка у меня чудо — вёрткая, как угорь, и послушная, как продолжение собственной руки.

Я два года собирала её из металлолома и сделала именно такой, как мне и мечталось — что по дизайну, что по рабочим качествам. В автопарке всех от зависти в узел завязало, когда я приехала показать, ради чего пласталась столько времени.

И теперь этот шедевр автомобилестроения едва не превратился обратно в металлолом!

Порву мерзавца!!!

Я выскочила из машины и сгребла парня за куртку.

Это лишь кажется, что я маленькая и тоненькая, а на самом деле…

Нет, то, что я мелкорослая и тощая, как огрызок карандаша, — факт. Просто… Ладно, об этом чуть позже, а прямо сейчас мне нужно хорошенько разукрасить одну наглую морду. И плевать, что её обладатель выше меня на полметра и вчетверо шире в плечах. Урою гада!

От обиды, страха и бешенства я совсем забыла главное правило бойцовского клуба — никогда, ни при каких обстоятельствах не поднимать руку на того, кто слабее. А этот парень, несмотря на внушительные габариты, не продержался бы против меня на ринге и пяти секунд.

Остановить уже сформированный удар невозможно, и всё, что я сумела сделать — это направить его по касательной. Надеюсь, моей случайной жертве было не очень больно…

И тут выяснилось, что парень ничего не заметил — ни того, что едва не попал под машину, ни кулачного удара.

Он сидел на асфальте там, куда я его толкнула, и плакал так, что у него не оставалось сил даже на дыхание. Он пытался вдохнуть, но тут же опять тонул в слезах.

Похоже, плакать он начал ещё до того, как столкнулся со мной. Точнее, едва не угодил под машину именно потому, что ничего не видел и не слышал из-за слёз.

Наткнуться посреди дороги на рыдающего взахлёб парня — такое не каждый день случается. Особенно если парню уже не пятнадцать, а двадцать пять как минимум.

Мне казалось, что я готова ко всему на свете и уже ничего и никогда не сможет меня удивить, и тем более — заставить растеряться. Но сейчас от этого заблуждения не осталось и молекулы.

Не знаю, сколько бы я проторчала столбом посреди улицы, если бы не милиция.

Когда надо, этих стражей порядка не дозовёшься, зато когда они и на дух не нужны, пожалуйста, — сразу же тут как тут.

К нам приближались аж три мента — два гибедедешника и один пепеэсник, а взяткобрательные намерения столь явственно сияли на их физиономиях, что затмевали солнце.

Я схватила парня за плечо и потащила к машине.

— Всё в порядке! — крикнула я потенциальным мздоимцам. — Это мой брат.

Парень подчинялся безвольно, будто робот, и ни на секунду не прекращал рыданий.

Я ткнула его на заднее сидение и повезла на задний двор клуба. Место там тихое, спокойное и совершенно уединённое — можно будет разобраться во всём не торопясь и без лишних ушей.

— Ты куда меня везёшь? — заорал вдруг парень.

— В спортивный клуб «Симаргл». Или ты предпочитаешь жаркие объятия ментов?

— Ментов? — испуганно переспросил парень. — Я что-то натворил?

— Не знаю. Хотелось бы надеяться, что нет. Перспектива оказаться соучастницей преступника меня отнюдь не радует.

Парень потёр ладонями лицо.

— Я… Я ничего не помню! — вскрикнул он. — Я даже не знаю, кто я такой!

Я посмотрела на него в зеркало заднего обзора. Парень выглядел испуганным и растерянным. И, похоже, не врёт и не притворяется. Плакать так, как рыдал он несколько минут назад, ни один актёр не сможет. Такое с людьми бывает только в состоянии сильнейшего психологического шока.

А такие состояния нередко сопровождаются амнезиями. Психика просто не в силах выдержать потрясения и защищается от невыносимой боли, сдвигая воспоминания из сознательной части в подсознание.

— Всё будет в порядке, — мягко сказала я. — Когда ты немного успокоишься, память восстановится.

— Подожди, — сказал парень. — Но ведь клуб «Симаргл» с другой стороны квартала.

— Здесь служебный вход.

— Да кто нас там пропустит?

— Я тренер. В основном через служебные ворота и хожу.

— Ты — тренер? — не поверил парень. — Такая соплюха?

— Мне двадцать два.

Парень заёрзал, пытаясь разглядеть моё лицо.

— Я узнал тебя. Ты Кира Аберина. Чемпионка «Кубка Троеславия» этого года. Ты была единственной женщиной на турнире. Никто и представить не мог, что такая пигалица может заваливать здоровенных мужиков.

Я пожала плечами.

— Чем мельче мишень, тем труднее в неё попасть. А болевой точке всё равно кто по ней ударит — здоровенный амбал иди девушка мини-формата. К тому же законы механики одинаковы и для мужчин и для женщин. Если вынудить противника сделать определённую серию движений, он свалится на татами сам — просто потому, что есть позиции, в которых тело не может сохранять равновесие. Поэтому, когда идёт бой с противником намного сильнее тебя, надо так выстроить стратегию, чтобы дело ни разу не дошло до прямого жёсткого спарринга. Не сумей я этого, меня бы изувечили в первые три секунды. Собственно, я победила только потому, что спортивный поединок связан множеством ограничений, даже если и называется «боем без правил». В реальной уличной драке шансов у меня было бы немного.

Парень посмотрел на меня с недоумением.

— Тогда почему ты на это пошла?

— Из-за машины. Она слишком экзотична. Чтобы спокойно на ней ездить, надо быть знаменитостью, не менее яркой, нежели сама машина. Так что мне придётся победить на турнире и в следующем году.

— Ты так уверенно об этом говоришь.

— Без уверенности нет победы.

— С чрезмерной уверенностью её тоже не бывает.

— Да ты философ, — одобрительно усмехнулась я. — Вылезай, приехали.

Во дворе я разглядела парня как следует.

Красивый. Это первое и главное, что о нём можно сказать. Я даже представить не могла, что подобная красота может существовать не на рисунке, а в живом виде.

Кудрявый синеглазый брюнет атлетического сложения, идеально правильные черты лица, нежная и чистая кожа, ровный золотистый загар. А в придачу ко всем этим совершенствам — какая-то особая сексуальная аура, тревожная и уютная одновременно. Н-да, хорош экземпляр. Девки должны ему на шею гроздьями вешаться.

Зато меня от таких всеобщих любимчиков всегда тошнило. Это не мужчины, а место общего пользования. Целовать губы, которые до тебя перемусолила половина города, если не больше? Ну уж нет. Противно.

Меня привлекает тихая и неявная красота, которая выражена больше в деле, чем в теле.

Поэтому и любовников у меня уже больше года нет. Да и до того было всего два романа — один в школе, в выпускном классе, с очкастым ботаном-зубрилой, который оказался парнем весёлым, добрым и остроумным, хотя и немного застенчивым. Любовь наша тихо и мирно растаяла, когда он вынужден был уехать вместе с родителями в Питер. Сначала мы переписывались и перезванивались, обещая друг другу обязательно встретиться следующим летом, но уже к зиме и письма, и звонки сами собой прекратились.

Вторым увлечением стал молодой учёный-микробиолог. Хороший парень, простой, весёлый и некапризный, но ему была нужна спокойная домашняя женщина, а не взбалмошная пацанка, помешанная на автомобилях и боевых искусствах. И если к моим сверхурочным в авторемонтной мастерской он относился с добродушной снисходительностью, а идею стать знаменитым тренером и создательницей собственного бойцовского стиля воспринял с пониманием и одобрением, то слова «чемпионат» и «соревнование» приводили его в ужас и истерику. Но, спрашивается, как я могу доказать преимущества своей школы, если не победами на боях? Причём в настоящих мастерских поединках, а не в той претенциозной глупости, какой стал в последние годы «Кубок Троеславия».

Так что и со второй моей любовью тоже пришлось расстаться, чтобы не трепать попусту нервы ни ему, ни мне.

Но больно было до сих пор.

— С вами всё в порядке? — осторожно спросил мой подобрашка. — У вас было такое лицо…

— Всё хорошо, — сказала я. — Это всего лишь внезапный приступ воспоминаний. Иногда они бывают слишком яркими.

— Когда их совсем нет, ещё хуже, — тоскливо сказал подобрашка. И вдруг улыбнулся: — А вы очень красивая. Странно, в газетах и по телевизору этого было незаметно. Наверное, из-за того, что вы одеваетесь как-то… Слишком по-мужски, что ли… Вам бы платьице какое-нибудь симпатичное. Или брюки, но женские, а не эти бесформенные джинсы.

— Ещё минуту назад мы были на «ты», — напомнила я. — Лишние церемонии ни к чему. А что кается платьица… Врать не буду, всякие гламурные штучки мне нравятся, и даже очень нравятся, но если я надену женский наряд, то сразу становлюсь похожей на парня гомосексуальной ориентации, который переоделся в девушку. Ко мне даже педики клеиться начинают.

— Что? — поразился парень.

— Ну да, я же тощая и почти плоская что спереди, что сзади.

— Ничего подобного! — возмутился парень. — У вас прекрасная грудь! Пусть и небольшая, зато очень соблазнительная. И попка не хуже. Извините.

Я засмеялась.

— К сожалению, это всё куда-то исчезает сразу же, как только я влезу в нормальную одежду вместо унисекса. Говорю же, я становлюсь пацан пацаном. Меня даже гомофобы дважды избить пытались. По их словам — за недостойное мужчины поведение.

Парень улыбнулся.

— Думаю, тут их ждало немало сюрпризов.

— В общем да, но… Уличная драка и спортивный бой — далеко не одно и то же. Оба раза победа доставалась мне недёшево.

«К счастью, первая драка была до встречи с Андреем, а вторая — после разрыва», — добавила я мысленно. — «Андрея бы инфаркт хватил, увидь он меня тогда».

— По-моему, — тихо, но твёрдо сказал подобрашка, — каждый имеет право жить так, как он хочет.

— При условии, что его желания не причиняют вреда другим людям, — уточнила я. — Те умники, которые едва не сделали меня калекой, тоже хотели жить так, как нравится им. В мире, где все будут только такие, как они. А всё несоответствующее их вкусам они хотели выбросить как грязь.

Подобрашка поёжился, опустил глаза. Странный он. Одет дорого и со вкусом, чувствуется привычка управлять и приказывать, а держится как заблудившийся ребёнок.

— Я тоже хотел заниматься единоборствами, — сказал вдруг подобрашка. — Пришёл в этот клуб. А меня не взяли. Хотя и говорили, что принимают всех.

— Хм… А вы в какую секцию приходили?

— Отделение восточных единоборств, секция кунг-фу.

— Тогда правильно сделали, что не взяли, — сказала я. — С таким крепким и крупным костяком надо выбирать самбо или систему Кадочникова. А кунг-фу, айкидо и прочие восточные изыски предназначены только для людей астенического телосложения. И не говорите, что вам не предлагали обратиться на отделение русских единоборств.

— Предлагали. Но…

Я усмехнулась.

— …но очарование гонконгских боевиков оказалось сильнее разума. Только дело в том, что все боевые системы на самом деле равноценны. Человеческая анатомия остаётся неизменной в любой точке земного шара, да и законы механики действуют везде одинаково. Поэтому надо выбирать ту систему, которая лучше всего подходит именно вам и совершенствовать навыки владения её приёмами.

— Ты занимаешься кунг-фу! И ты победила в «Кубке Троеславия»!

— Соперники меня недооценили. И очень сильно недооценили. Однако на следующий год они такими ушехлопами уже не будут. И победа достанется мне очень нелегко. Если вообще достанется. Ты главное пойми — важна не сила удара, и не способ его нанесения, а правильность выбора боевого приёма. Если я ударю тебя вот сюда, ты свалишься с болевым шоком и прочухаешься не раньше, чем через минуту. Но если ты даже по касательной ударишь меня в висок, то единственный медик, который мне понадобится, будет патологоанатомом.

Подобрашка с испугом посмотрел на свою мощную кисть, затем на меня.

— Тело тоже инструмент, — сказала я. — А каждый инструмент надо применять именно так, как это требуют его свойства. Ты же не будешь пытаться резать хлеб молотком, а гвозди забивать ножом? И не будешь рассуждать, что в хозяйстве полезнее — нож или молоток. У всего есть своё и только своё предназначение, и противоречить ему было бы нелепо. Наоборот, достичь желаемого результата можно только тогда, когда используешь инструмент правильно. Точно так же и с телом. У него тоже есть своё предназначение, и если ты попытаешься противоречить его истинной природе, то не получишь ничего, кроме боли.

Подобрашка вдруг застонал, попятился и рухнул на колени. Теперь это были даже не рыдания, а вой — рваный, тяжёлый и полный такого отчаяния, что мне стало жутко.

Я мгновение поразмыслила и влепила ему крепкую оплёуху «лодочкой». Клин выбивают клином, боль душевную обрывают болью телесной.

Парень рухнул на асфальт, вой прекратился. Я села рядом с ним, помогла подняться, обняла, погладила ему затылок, плечи.

— Рассказывай, — шепнула на ухо. — Всё рассказывай.

— Я убил человека, — сказал он тихо.

— Это случилось сегодня?

— Да, — кивнул парень. — Сегодня он умер. И виноват в его смерти я. Всё это только из-за меня.

Я сжала ему плечи.

— Ты так в этом уверен? Однозначности не бывает нигде. Зачастую всё оказывается не таким, как кажется на первый взгляд.

— Только не в этом случае…

Парень стряхнул мои руки, поднялся. Я встала, отступила на шаг. Мысленно усмехнулась, заметив, что моё тело заняло позу, из которой за сотую долю секунды можно перейти в боевую стойку, а там и в атаку.

Подобрашка спрятал лицо в ладонях, стиснул пальцы так, будто хотел содрать с себя кожу.

— Господи, — простонал он, — даже в нашем паршивом городишке и то восемьсот тысяч жителей. А на всей Земле людей больше шести миллиардов. Ну почему он запал именно на меня?! Почему ему не встретился тот, с кем он мог быть счастлив? Ведь он никогда и никому не сделал ничего плохого. За что ты так его наказал?! Почему ты так несправедлив к нему?

Парень опять заплакал, но на этот раз уже тихо, без рыданий или воя.

Я подошла к нему, прикоснулась к локтю.

— Рассказывай, — сказала я. — Всё рассказывай. С самого начала рассказывай. Как вы познакомились?

Парень убрал от лица ладони, посмотрел на меня.

— Зачем тебе всё это?

— Сама не знаю, — честно призналась я. — Сначала была случайность, а дальше… Наверное, я просто не могу пройти мимо чьих-то слёз так, как будто их нет.

— В таком случае ты самая законченная дура, какая только может быть. Зуб даю, что из неприятностей ты не вылезаешь.

— Ну… Бывает иногда. Но… Я такая, какая есть, и нравлюсь себе именно такой. А если так, то всё правильно. Пойдём.

Я взяла его за руку и потянула к машине. Парень сел на заднее сиденье, я с ногами забралась на переднее пассажирское, а спиной оперлась о приборную доску. Нет, я всё-таки молодец. Такой удобной машины ни у одного миллионера нет. Не говоря уже о скорости и маневренности.

Парню, судя по всему, те же мысли в голову пришли.

— Ты где учишься? — спросил он.

— На мехмате. В этом году диплом.

Подобрашка усмехнулся.

— Я тоже мехмат закончил. Филиппенков всё ещё преподаёт?

— Он мой дипломный руководитель.

— Ну ещё бы… Он таких ярких любит. А мне посоветовал сразу же после диплома подумать об альтернативной профессии. «Ибо для науки как в прикладной, так и в теоретической сфере вы не пригодны». Я покумекал и устроился менеджером по работе с поставщиками в крупный салон цифровой техники. Теперь я его совладелец и полновластный директор одного из филиалов.

Он откинулся на спинку сиденья, полузакрыл глаза.

— Когда я получил эту должность, то первое, что решил сделать — это расширить и перепланировать торговые помещения. В первоначальном виде они были не только неудобными, но и очень неуютными. Потому и покупатели там старались не задерживаться. Захар занимался дизайном интерьеров… Вольный художник. У него было что-то вроде фирмы, но реально единственным её сотрудником был он сам. Ну ещё секретарша, потому что надо было кому-то принимать звонки и ходить на почту, чтобы оплатить счета за газ и электричество. Офис у Захара совмещён с квартирой, а всей этой бытовой канцелярией ему заниматься было лень.

Подобрашка замолчал. Я тоже не решалась заговорить. Но было такое ощущение, что на самом деле его монолог продолжается. Просто, чтобы его расслышать, нужные более чуткие органы восприятия, нежели уши.

Надо же, Кира Аберина собственной персоной. Главная легенда и знаменитость нашего города. Одна и без охраны.

Хотя, зачем ей охрана? Это её саму в охрану нанимать надо.

Странное у неё лицо. Вроде бы ничего хоть сколько-нибудь гармоничного и правильного, но каким-то непостижимым образом резкие и неровные черты складываются в чарующую, почти мистическую красоту.

Неудивительно, что газеты и телевидение бессильны передать её истинный облик. Чтобы выразить такое на рисунке или фотографии, надо быть не просто художником или фотографом, а настоящим мастером.

Господи, о чём я думаю?

Захара больше нет, а я сижу в машине случайной знакомой и вдохновенно размазываю сопли.

Хотя, что мне ещё делать?

Всё кончено…

Навсегда кончено.

Я не знаю, когда и с чего началась наша с Захаром дружба. Но мне всегда было легко с ним, и очень уютно. Я рассказывал Захару обо всех моих планах в бизнесе, о девчонках и ссорах с родителями.

Сам он редко говорил о себе. «В моей жизни практически ничего не происходит», — его обычная фраза.

Захар не был красавцем, но обладал очень своеобразным очарованием, так что на отсутствие поклонниц никогда не жаловался. Постоянной девушки у него не было, да и не стремился он к постоянству. Говорил, что ему нравится вечная новизна.

Так прошёл почти год. А вчера вечером…

Нет, сначала нужно уточнить, что вчера была пятница, и после работы я поехал ночевать к Захару, потому что в субботу с утра пораньше мы собирались на ипподром.

Обычное дело, мы часто там бывали. Захар очень любил верховую езду и меня пристрастил.

Я освободился раньше, чем рассчитывал, и Захара ещё не было дома. Секретарша очень обрадовалась моему приходу. Ведь это дало ей возможность свалить с работы пораньше.

Я прошёл в жилую часть квартиры, сел на диване в гостиной. На журнальном столике валялась груда дизайнерских эскизов, среди которых было несколько художественных набросков. Захар занимался иногда живописью, но ему никогда не хватало терпения довести до конца хотя бы одну картину. Я стал смотреть рисунки и увидел ЭТО.

Любовное письмо. Захар написал его на обратной стороне одного из набросков. Точнее, письмо тоже было наброском, всего лишь несколько фраз, но в них звучало столько чувства… Я подумал тогда, что это цитата из какой-то книги, потому что на самом деле так не бывает, ни один человек не сможет выдержать такого шквала боли и радости.

Только почему Захар среди множества цитат выбрал именно эту? Или он тоже считает свои чувства безответными? Но с чего он это взял? До сих пор ещё ни одна девчонка…

…Когда Захар выдернул у меня лист с запиской, я почувствовал себя так, как будто меня поймали на чём-то очень постыдном и… жестоком. Да, именно жестоком. Чудовищно, невообразимо, невозможно жестоком.

— Прости, — пробормотал я. — Мне сразу надо было понять, что это не для посторонних глаз.

Захар молчал. И смотрел на меня так, что сжималось и цепенело сердце.

— Прости, — повторил я.

Захар смял записку и отшвырнул в угол.

— Всё в порядке, — сказал он тихо. — Не думай об этом.

— Я… Это не моё дело, но… Захар, ты должен ей обо всём рассказать. Даже если она замужем… Ни одна женщина не устоит против таких слов. Она выберет тебя. И вы сможете пожениться. Ведь у тебя это серьёзно?

— Да, — всё так же тихо сказал Захар. — Очень серьёзно. И необратимо.

— Тогда тем более поговори с ней! Если эта женщина так тебе нравится…

— Это не женщина. Письмо адресовано мужчине. Точнее, я люблю мужчину и поэтому признаться могу только бумаге.

Сказать, что я обалдел, означает нагло приуменьшить истину.

— Но… — дальше я ничего внятного произнести не смог.

— Я бисексуал, — пояснил Захар. — Обычно предпочитаю женщин, но иногда мне требуется секс с мужчиной, причём в обоих вариантах. В принципе, сейчас найти таких универсалов не сложно, и проблем с элегантными краткосрочными романами у меня не было никогда.

Он замолчал, отвернулся.

— Я сразу понял, что он чистый натурал, — проговорил Захар. — Люди с нетрадиционной ориентацией, даже такой частичной как у меня, чувствуют друг друга на расстоянии. Но это не имело значения. Его лицо, улыбка, глаза… Его запах… Я был счастлив просто находиться рядом с ним. Я думал, что закончится проект, мы расстанемся, и я всё забуду. Но встреча затянулась. Ему понравилось моё общество. Не знаю чем, но понравилось. А я… Мне не хватило сил сказать «нет». Ну и… вляпался по самые уши. Он считает меня одним из самых близких своих приятелей, сидит рядом, разговаривает доверительно. А мне едва крышу не сносит от желания. Но я должен молчать и… демонстрировать полное, ничем не замутнённое, спокойствие, когда он ко мне прикасается.

Захар посмотрел на меня, подошёл к бару, открыл дверцу и опять захлопнул.

А я пытался осознать услышанное. Получалось с трудом.

Я встал, подобрал смятую бумагу с признанием, разгладил. На обратной стороне был нарисован цветок. Не знаю, как он называется, но такие последнее время часто стали появляться в дорогих офисах — длинная вьющаяся плеть с широкими тёмно-зелёными листьями и крупными белыми соцветиями. На рисунке Захара был только один цветок с листиком и бедно-золотистый фон стены. Самая обычная зарисовка, но меня поразила нежность и теплота, которыми был наполнен каждый штрих эскиза. Рисунок стал для Захара единственным способом ощутить близость с любимым человеком. И здесь было столько чувства! Даже в рисунке Захар отдавал тому человеку всю свою жизнь без остатка.

Если бы я сам это не увидел, то никогда бы не поверил, что такое может быть на самом деле.

Мне и раньше подобные рисунки попадались — цветы, птицы, бабочки, лошади… Краем сознания я всегда отмечал, что есть во всех этих набросках какая-то странность, но полностью смысл её уразумел только сейчас.

И тут мне стало страшно. Захар не мог позволить себе даже нарисовать настоящее лицо своего любимого, вынужден был довольствоваться иносказаниями. Ведь они близко знакомы, и если бы тот человек увидел рисунок, то сразу бы всё понял.

Я всегда не терпел пидоров, но сейчас готов был вырвать язык любому, кто назвал бы Захара таким словом.

— Ты должен во всём признаться, — сказал я вслух. — Это же невыносимо: чувствовать такое — и молчать.

Захар посмотрел на меня, улыбнулся печально.

— Олег, — проговорил он мягко. — Олежек… Ты представь, что к тебе вдруг подходит мужик и начинает признаваться в любви, лезет с объятиями и поцелуями. Что ты на это ответишь? Как ты на это ответишь? Не спеши, представь всё это подробно, в деталях. Представь, что я подошёл не к какому-то абстрактному парню, а к тебе. Ты позволишь мне себя поцеловать?

Меня передёрнуло. Захар прикусил губу, отвернулся. Я смотрел на его обвисшие плечи и не знал, что сказать. Если бы он запал на девчонку, пусть даже замужнюю, можно было бы хоть что-то придумать, но здесь никаких вариантов нет и быть не может.

— Тебе надо переключиться на кого-то другого, — дал я самый идиотский совет из всех возможных. — Вызови парня из эскорта и всади ему по самое дальше некуда. В таких конторах классный секс фирма гарантирует. Ночь качественного траха и…

Захар засмеялся горько и в тоже время как-то легко и светло. Я смотрел на него в полной растерянности.

— Олег-Олежек… Ты хоть когда-нибудь влюблялся? Нет, конечно, иначе бы не говорил такую… такую… даже не знаю, как сказать. Не чушь, а… Если бы ты хотя бы один раз, даже мимолётно влюбился, не полюбил, нет, а просто влюбился, ты никогда бы не сказал такой наивняк, как сейчас.

Я посмотрел на него с обидой.

— Что я, евнух, по-твоему?

Захар улыбнулся.

— Просто ещё ребёнок. Спящий ребёнок. Тело взрослое, а душа… Когда она проснётся и тоже повзрослеет, ты поймёшь.

— Что пойму?

— Разницу между влюблённостью и вожделением. Вожделение — сильное чувство, но поверхностное, мелочное и… всегда грязное. Как мусор, который плавает по поверхности. Его может быть много, он может быть очень ярким, но всё равно останется мусором.

— Я не понимаю. Ты мог бы говорить без метафор?

— Прости, — улыбка Захара сделалась смущённой и виноватой. Но мгновение спустя он стал так глубоко серьёзен, что у меня озноб по спине пробежал.

А Захар ответил:

— Вожделеющий думает только о собственном удовлетворении и на чувства объекта своих желаний ему наплевать. А влюбленный может получить наслаждение только через удовольствие объекта влюблённости. Если будет плохо тому или той, в кого ты влюбишься, тебе никогда не будет хорошо, как бы удачно ни складывались в тот момент твои собственные дела.

Я не ответил. То, что говорил Захар, повторялось тысячи раз до него — в книгах, фильмах, в афоризмах. Но только сейчас я понял, что всё это не пустые словесные красивости, а самая что ни на есть настоящая правда.

— Ты разграничиваешь любовь и влюблённость, — сказал я только для того, чтобы не молчать. Тишина для меня была страшнее любого кошмара.

Захар сел на диван, спрятал лицо в ладонях. Выпрямился, свесил руки между колен.

— Каждый влюблённый мечтает, чтобы на объект его чувств напала бы злая собака, а он бы отважно и доблестно защитил предмет своей влюблённости. Любящий хочет, чтобы на объект его любви ни одна собака никогда даже не тявкнула.

Я поёжился.

— Врагу такого не пожелаешь. Особенно, когда оказываешься несчастным в любви.

Захар улыбнулся.

— Быть несчастным в любви невозможно. Даже если твоя душа разрывается от боли, сознавая её безнадёжность, ты сам всё равно будешь чувствовать себя счастливым, потому что любовь становится счастьем сама по себе.

— Но тебе ведь плохо! Значит ты несчастлив!

— Нет, совсем нет. Я счастлив. И мне очень хорошо.

— Не понимаю…

Улыбка Захара стала сочувственной.

— Для этого надо полюбить самому. Когда у тебя есть любовь, всё в жизни наполняется смыслом, каждая мелочь и любая секунда обретают индивидуальность и неповторимость. Мир становится ярким и многогранным, а в душе постоянно звучит музыка — самая прекрасная, какая только есть на свете.

Я хмыкнул скептично.

— Похоже на откровения обожравшего ЛСД наркомана.

Но Захар не обиделся.

— Наркотик — это тщетная попытка заменить настоящую любовь синтетической. Но любовь не терпит ни малейшего обмана. И карает за попытку подмены полной утратой личности.

— Захар, ты должен ему во всём признаться! — сказал я.

— Это невозможно.

— Это неизбежно, — возразил я. — Такие чувства нельзя скрывать вечно. Рано или поздно они прорвутся, и плохо тогда будет всем — и тебе, и ему. И мне, потому что я твой друг. Захар, если ты признаешься сам, то сделаешь это спокойно и тактично. Твой избранник либо примет признание, либо отвергнет, но в любом случае напряжение получит полную разрядку. Управляемую разрядку, Захар. А вот если чувство прорвётся само по себе… Это будет как стихийное бедствие. Оно принесёт боль всем.

Захар запрокинул голову, закрыл глаза.

— Я скорее убью себя самого, чем причиню малейший вред ему.

— Ты, Захар. Вот именно, что ты. А в случае прорыва тебя не будет. Останется только аффект. Когда переизбыток напряжения вырвется наружу, он сметёт твою личность, как цунами сметает газетный ларёк. Ты что, телевизор никогда не смотришь? Там в новостях иногда показывают, что бывает после цунами. Так вот с тобой будет то же самое — ни мыслей, ни самоконтроля, одни только ошалелые от спермотоксикоза инстинкты.

— Да при чём здесь спермотоксикоз? — обиделся Захар.

Я криво усмехнулся.

— Если с любовью всё обстоит так, как ты говоришь, то тебе просто не захочется трахаться ни с кем, кроме твоего парня.

— Он не мой парень! — в голосе Захара прозвучала такая боль, что мне стало жутко.

— Он не мой парень, — безнадёжно повторил Захар. — И никогда не будет моим.

Я вздохнул. То, что я собирался сказать, было жестоким и обидным, но обойтись без этого было никак нельзя.

— Чувства чувствами, Захар, но и потребности тела ты никуда не денешь. А телу молодого здорового мужика нужен постоянный и обильный секс. И если реализовать эту потребность со своим избранником ты не можешь, а с другими партнёрами не хочешь, то физиология рано или поздно возьмёт своё, просто отключив тебе сознание и заставив действовать только под влиянием инстинктов. Ты ведь по девкам отправляешься только тогда, когда уже совсем невмоготу станет, так? Но телу этого мало. Ничтожно мало! Поэтому, когда напряжение всё-таки прорвётся…

— Я никогда не причиню ему вреда! — перебил меня Захар. — Никогда. Скорее убью себя, чем причиню ему малейшую боль. Это невозможно!

— Невозможно для тебя, — повторил я. — Но не для твоего аффекта. Поэтому поговори с тем парнем. Ведь ты всё равно ничего от этого не теряешь. Ну скажет он тебе «Нет!», и что от этого изменится? У тебя и так с ним ничего нет и не будет. Зато напряжение разрядится, и ты сможешь переключиться на кого-то другого.

— В каком это смысле? — нахмурился Захар.

— А если вместо любви образовалось пустое место, значит на это место надо поселить новую любовь.

— Ребёнок, — улыбнулся Захар с неожиданной для меня мягкостью. — Так уверенно рассуждаешь о том, о чём ни малейшего понятия не имеешь. Любовь не может быть пустым местом. Любовь к нему — единственное, что по-настоящему есть у меня в жизни.

— Как это? — не понял я.

— А что мне остаётся, как не любить его? Ничего другого у меня больше нет. Работа? Интересная, приятная, но её слишком мало, чтобы заполнить жизнь. Друзья… У каждого из них свои дела, свои интересны, в которых я всего лишь одна из составляющих. Так что единственное, что придаёт моей жизни смысл — это любовь. Без неё опять всё станет пусто, серо и однообразно.

— Понятно, — процедил я. — Скука тебя заела, и потому ты решил развлечься, сочинив себе великую страсть. Тут парнишка с прельстительной попкой очень кстати подвернулся, и ты воспылал к нему безответной и вечной любовью. Захар, а вот если бы в ту минуту рядом с тобой вместо симпатичного парня оказалась девчонка с роскошными сиськами? Какую причину для несчастности и безответности своих чувств ты придумал бы тогда? Сказал бы, что слишком зауряден, и потому недостоин такого абсолютного совершенства во всех отношениях, как она, а значит не можешь ей признаться?

Захар побледнел, сжался так, как будто прикрывался от удара.

— Ты не веришь в искренность мой любви? Ты мне не веришь?! Но почему? Разве я хотя бы один раз тебе солгал?

— Спятить с тобой можно! Причём тут я? Бой-френду своему в искренности чувств клянись. Вдруг да поверит и сексуальную ориентацию ради такого случая поменяет.

— Олег, — тихо попросил Захар, — не надо так шутить.

— А я и не шучу. Вдруг во время объяснения ты ему понравишься?

— Это невозможно, — твёрдо сказал Захар. — Никогда. Моя любовь никогда не получит отклика. Но это не значит, что не должно быть и самой любви.

— Если это действительно так… Если всё и впрямь так безответно и безнадёжно… То это всего лишь означает, что ты отдаёшь любовь не тому, кому она предназначена на самом деле, а совершенно постороннему и случайному человеку. И не замечаешь того, кто может стать твоей настоящей судьбой. Того, кто будет любить тебя точно так же, как и ты любишь его. Безответной любви не бывает, есть любовь заблудившаяся. Адресованная не тому, кому надо. Это как письмо, которое по случайности попало не в тот ящик. Ошибочный респондент не понимает ни языка, ни смысла полученного сообщения, а потому отвергает его. Но ведь где-то есть кто-то, кто ждёт твоего письма. Ждёт твоей и только твоей любви, чтобы отдать взамен свою. И если ты потратишь всю свою жизнь на ошибочного адресата, то обделишь этим не только себя, но и того или ту, кому на самом деле предназначена твоя любовь. Своим пустым и бесплодным упрямством ты делаешь несчастным ни в чём не повинного человека, вся беда которого в том, что он или она ждёт тебя и никак не может дождаться. Из-за твоей глупости не может!

Захар смотрел на меня, улыбался. Я уже хотел высказаться о его тупоумии гораздо конкретнее и доходчивее, но он заговорил первым:

— Ты добрый. Ты всё понимаешь. Ты лучший друг, какой только может быть. Самый лучший. Единственный.

— Да ладно тебе в комплиментах изощряться!

— Это не комплименты. Это мои мысли. И чувства…

— Захар, прекрати. Я действительно твой друг, и мне не нужны все эти словесные кружева, чтобы помочь тебе. Просто скажи, что надо делать, и я сделаю.

Захар опустил взгляд.

— Ты думаешь, я могу нравиться? Я способен вызывать желание?

— Ещё как! Если на тебя вешаются девчонки, ты точно так же можешь понравиться и своему парню.

Захар глянул на меня, улыбнулся и стал внимательно рассматривать свои руки.

— Так ты говоришь, — произнёс он тихо, — что мужчине я тоже могу понравиться?

— Ещё как! — заверил я.

Он опустил голову, отвернулся.

— Хотелось бы верить, что ты говоришь это не из жалости. И что в твоих словах есть хотя бы крупица искренности.

Я подошёл к Захару, пожал ему плечо.

— Не сомневайся, — сказал я тихо. — Всё будет хорошо. И ты всегда, что ни случилось бы, можешь рассчитывать на меня.

— Нет! — отшатнулся он, вскочил с дивана. — Не сейчас. Я… Мне сейчас обязательно надо побыть одному. Прости, Олег. И не сердись. Очень тебя прошу, не сердись на меня!

Захар ушёл в свою комнату, заперся на ключ. Я посидел в гостиной ещё несколько минут, затем налил себе коньяка, выпил. Но спиртное не расслабило. Я матерно обругал Захара с его любовными заморочками, затем помянул родословную этого тупоголового осла, его бой-френда. Каким дубарём надо быть, чтобы не замечать таких чувств? Или он только вид делает, что ни о чём не догадывается, а на самом деле играет Захаром как куклой, использует по своей прихоти? Ведь Захар сделает ради него всё, что угодно, да ещё и благодарить будет, что тот на него хотя бы такое внимание обратил.

Глупо всё и несправедливо! Захар — отличный парень и больше, чем кто-либо из нас, заслуживает счастья. Я выпил ещё коньяку и ушёл в гостевую спальню. На душе было тяжело и зябко.

Я понимал, что Захар не захотел услышать почти ничего из того, что я говорил ему. Он так упрямо цепляется за свои иллюзии. А вместе с ними и за свою напрасную боль.

И я не знаю, как помочь ему опомниться.

Подобрашка очнулся от своих мыслей, вздохнул.

— Всё так глупо, — сказал он. — Безнадёжно глупо.

— А конкретнее? — потребовала я уточнения. — Какое именно всё оказалось глупым?

— Он застрелился, — ответил подобрашка. — Я знал, что у Захара в комнате есть пистолет, но ничего не сделал, чтобы его остановить. Наоборот, только из-за моей глупости всё и случилось. Я должен был быть сдержанным и терпеливым. Но я не смог… Трус истеричный! Нужны были всего лишь спокойствие и такт. Захар смог бы принять отказ, он сумел бы смириться с ним, но я оттолкнул его так, как будто он был грязью. Это мерзко! И подло.

— Отказ? — переспросила я.

Парень кивнул.

— Сначала всё шло как обычно. Мы побывали на ипподроме, после посидели в баре. Он выпил немного лишнего, и на обратном пути за руль сел я. А Захар… Он сидел рядом и смотрел на меня. Я пожал ему руку. Он вдруг побледнел и как-то напружинился весь, закаменел. Я удивился, но ничего не сказал. — Парень немного помолчал и продолжил: — В квартире он сразу прошёл к бару и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я сказал, что хватит уже. Он ответил «Хватит, так хватит». Подошёл ко мне, заглянул в лицо так, как будто искал или ждал чего-то. Я улыбнулся. Тогда он… поцеловал меня. Я настолько растерялся, что на несколько мгновений оцепенел. Мне и в голову не могло придти, что все слова, которые он говорил, рассказывая о свой любви, на самом деле адресованы мне. Захар стиснул меня в объятиях, стал целовать лицо, шею, плечи… Я и представить не мог, что в поцелуях может быть столько страсти. И в то же время нежности. Тут до моих обалделых мозгов дошло-таки, что обнимаюсь я не с девчонкой. Я… оттолкнул его. Не знаю, ударил или нет, но обругал такими словами, что повторить сейчас тошнотворно. Очень плохие слова были, злые и несправедливые. А Захар… Он сказал только одно слово. Всего одно…

Парень замолчал.

— Что он сказал? — спросила я.

— «Прости». Он сказал мне «Прости» и ушёл к себе в комнату. Я услышал, как щёлкнул замок. А спустя пару минут раздался выстрел. Захар говорил, что скорее убьёт себя, нежели причинит хоть малейший вред своему любимому. И он сдержал слово.

Парень спрятал лицо в ладонях, застонал. Убрал руки, посмотрел на меня.

— В гостиной на одной из стен есть зеркало. Когда я шагнул к двери в комнату Захара, то увидел своё отражение и сразу понял, что оно какое-то не такое. Но вот в чём именно была неправильность, уразумел не сразу. Я, наверное, не меньше минуты пялился на себя, пока не осознал, что на шее у меня нет ни засосов, ни укусов. И это после таких поцелуев! Как надо любить, чтобы даже в самом безумном порыве страсти не причинить объекту этой любви ни малейшего вреда. — Парень замолчал, поёжился. Криво усмехнулся и сказал: — Знаешь, я всегда презирал все эти высокопарные выражения, считал их пустым и глупым пустозвонством. А теперь вдруг выяснилось, что бывают вещи и ситуации, рассказать о которых иными словами просто невозможно. И тем более невозможно говорить иными словами, кроме самых высоких, о людях, которые даже в таких условиях остаются людьми.

— Надо вернуться туда, — ответила я.

— Зачем?

— Хочешь, чтобы твой друг так и остался там лежать, пока секретарша не придёт? Представляешь, в каком виде его найдут в понедельник? К тому же любой и каждый поймёт, что в квартире был ещё кто-то, кроме него. Начнутся поиски, лишний шум. Гораздо лучше разобраться со всем сразу. К тому же было бы нечестно бросить твоего друга одного, как считаешь? Даже сейчас это было бы нечестно. Вернее, особенно сейчас.

— Да, — кивнул парень. — Это было бы подло.

— Где он живёт? Жил…

Парень назвал адрес. Оказалось, Захар жил в полуквартале от того места, где я нашла своего подобрашку.

В подъезде парня начала бить дрожь.

— Подожди, — сказал он. — Извини…

— Всё нормально, — ответила я, обняла его. — Мы справимся, братишка.

— Сестрёнка, — проговорил он. — У меня и в самом деле такое чувство, что ты моя сестра. А настоящие у тебя есть братья или сёстры?

— Нет. А у тебя?

— Тоже нет. И от этого нередко бывает грустно.

Я обняла его покрепче.

— Всё будет хорошо, брат.

Он погладил мне волосы.

— Да, — сказал шёпотом. — Да.

— Если ты всё же решил попробовать однополый секс, — сказал кто-то с верхней лестницы, — и если ты предпочитаешь сделать это в чьих угодно объятиях, только не в моих, то прояви хотя бы крупицу милосердия и развлекайся не у меня в подъезде.

Я с изумлением посмотрела на говорившего. Обращается вроде бы к нам. Только о чём это он?

— Захар… — растерянно и неверяще проговорил братишка. — Захар!

— Или ты решил предложить мне этого сопляка в качестве утешительного приза? — ядовито поинтересовался названный Захаром. — Но я не трахаюсь с малолетками. И тебе не советую. От них проблем вдвое больше, чем удовольствия.

— Захар, ты ошибаешься! — закричал братишка. — Всё не так!

— А как?! Сначала ты исчезаешь ни слова не говоря и не пожелав выслушать меня, теперь возвращаешься в обнимку с каким-то малолеткой! Какого чёрта ты притащил сюда пацана? И где ты его вообще подцепил?

Я почувствовала, как меня захлёстывает злость. До каких пор меня будут оскорблять, сравнивая с мужиком?!

Стряхнула руки брата и заорала с яростью:

— Если ещё один придурок слепошарый скажет, что я хоть чем-то похожа на мужчину, зубы ему выбью на хрен!

Захар растерянно посмотрел на меня и проговорил:

— Кто вы?

Моя злость униматься не желала, а обида с возмущением — тем более.

— У тебя что, глаза в заднице, если девушку от пацана отличить не можешь?!

— Кира, — взмолился брат. — Кира, пожалуйста, не кричи на него. Стой, Кира! Не надо, умоляю… Не трогай его.

Я посмотрела на брата с удивлением и обидой.

— Ты что, и правда думаешь, будто я могу ударить того, кто не способен мне сопротивляться?

— Кто это, Олег?! — закричал окончательно заморочившийся Захар. — Кого ты привёл?

Так вот как зовут моего брата — Олег.

— Кто она такая? — повторил Захар.

— Это моя сестра, — сказал Олег. И торопливо уточнил: — Двоюродная. Наши семьи почти не общаются, поэтому я тебе ничего о них и не рассказывал.

— И что здесь понадобилось твоей сестре?

— Портрет.

— Как ещё портрет? — оторопела я. Тот же самый вопрос одновременно со мной задал и Захар.

— Поясной, насколько я понял, — проговорил Олег. — Сестра всегда хотела заказать свой портрет, но эскизы, которые делали студенты из Академии Искусств, ей не понравились. «Творения» уличных рисовальщиков — тем более. Может, ты возьмёшься?

— Да, — опомнилась я и подхватила игру. — Олежка говорил, что вы очень хороший дизайнер и художник.

— Я не занимаюсь портретной живописью, — ровно проговорил Захар. — Ваш брат ошибся.

— Но попробовать-то можно, — сказал Олег. — Сделать эскиз. Не получится, значит не получится. Но просто попробовать. Ведь делать всё равно больше нечего. Или… у тебя какие-то срочные дела?

— Нет, — качнул головой Захар. — Ничего срочного. Идёмте.

— Захар, — окликнул Олег, — у тебя ничего плохого не случилось? С тобой всё в порядке? Никаких происшествий не было?

— Если не считать отвалившуюся дверцу секретера, то нет.

— Дверца секретера?

— Ну да. Там надо было давно петли поменять, а я всё тянул и тянул. Вот и дотянулся, что от случайного толчка она отвалилась, да ещё и документы по всей комнате разлетелись и перепутались. Теперь замучаешься их сортировать.

— Тебе помочь?

Захар улыбнулся. Улыбка у него оказалась на диво мягкой, лучистой и милой. Ни у кого ещё таких улыбок не видела.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Я уже вызвал секретаршу. У неё это получится гораздо лучше, чем у меня. А вот и она.

Секретаршей оказалась элегантная женщина средних лет — такой, каких нанимают только для настоящей работы, а не для украшения кабинетного интерьера.

Захар галантно поцеловал ей руку, проговорил извинения.

— Какие пустяки, Захар Степанович, нисколько вы мне не помешали, — ответила женщина. — Конечно, я помогу вам разобраться с бумагами. Ведь это мои прямые обязанности.

— Только не в субботу.

— Пустяки, — повторила женщина и поднялась на второй этаж. Негромко хлопнула входная дверь.

— Захар, быть может, предложишь моей сестре чаю? — спросил Олег.

— А тебе чай не нужен? — тихо сказал Захар.

— Не оставлю же я сестру наедине с незнакомым мужчиной. И… Захар, Кира знает о том, что недавно произошло, поэтому нам с тобой лучше какое-то время встречаться только в её присутствии. Или разойтись прямо сейчас. Навсегда.

Захар сглотнул.

— Думаю, — сказал он, — общество твоей сестры — это именно то, что надо нам обоим. — Захар посмотрел на меня: — Кира, вы слышали легенду об Унгуд?

— Да. Это австралийское божество в образе змеи. Творец небес и земной тверди, тьмы и света, растений и животных. А заодно — первопредок людей. Принимая человеческий облик, Унгуд могло по своему желанию становиться как красивым мужчиной, так и прекрасной женщиной. В мифологии североамериканских индейцев есть похожий персонаж — ворон Йель.

Олег смотрел на меня с изумлением, даже рот приоткрыл.

Я позлорадствовала. Так тебе. В следующий раз не будешь считать спортсменов идиотами.

— Кира, — спросил Захар, — вы не против, если я напишу ваш портрет в образе Унгуд? У вас очень нестандартная внешность и без мифологической поддержки мне, боюсь, не справиться.

— Тогда уж лучше Йель. Унгуд — чернокожее божество, а индейцы от европейцев хоть и отличаются, но не так сильно, как негры.

— Думаю, для Унгуд не составило бы труда воплотиться и в чисто европейском облике. Но попробуем и Йель. Там видно будет, какой образ окажется лучше.

— Идея интересная, — одобрила я. — Почему бы и нет? Давайте попробуем.

— Тогда приглашаю вас на чашку чая, — улыбнулся Захар.

— Спасибо, — сказала я и тоже улыбнулась. Не ответить улыбкой на улыбку Захара было невозможно.

Очень обаятельный и приятный мужчина. К тому же не зациклен на спортивных и светских сплетнях, как большинство моих знакомых. Меня не узнал, что неожиданно оказалось очень приятно. Жаль, что он гей. Если бы не это, в него можно было бы влюбиться. А так только и остаётся, что пожалеть о том, чему никогда не сбыться.

Но к чёрту грустные мысли!

Ненавижу печаль.

Я улыбнулась ещё раз и вошла в квартиру Захара.

На улице опять зарядил густой проливной дождь, и освещение для живописи стало категорически непригодным, даже если включить все потолочные лампы.

Я убрал иллюминацию и стал просто рассматривать эскизы. Уже неделю пытаюсь сделать хотя бы предварительный набросок портрета Киры, но ничего не получается. Ведь я всего лишь дизайнер, пусть успешный и небесталантный, однако для настоящей портретной живописи моих дарований ничтожно мало.

Кира. Невозможная, невероятная красота. Мистическая, как говорит Олег. Лучезарное божество, небесная гостья, в облике которой мужское и женское начало стали единым целым, бесконечно прекрасным и гармоничным. Унгуд. Йель.

Кира.

Я убрал эскизы и достал фотографии. Какая чудесная у неё улыбка! А смех похож на песню. Иногда мне кажется, что я нравлюсь Кире. Но это невозможно. Учитывая всё, что она обо мне знает… Невозможно.

И всё же никто не помешает мне ещё раз услышать голос Киры — такой же невероятный и чарующий, как и её облик. Я с ума схожу от желания, когда вижу Киру воочию. К счастью, хотя бы фотографии и рисунки не сохраняют этого эффекта. И на сеансах, если полностью сосредоточится на письме, то можно отвлечься от опасных фантазий.

Встречаться с ней мне и приятно, и неловко. Такое ощущение, будто я изменяю Олегу. Но ведь у нас с ним ничего нет и быть не может! Я очень люблю его, однако в последнее время эта любовь всё больше становится братской, нежели любовной.

Вспомнились слова Олега об ошибочном адресате любви. Похоже, я опять заблудился в лабиринте чувств.

Ну и пусть! Каждый согревает себе душу как умеет: одни — банковскими накоплениями, другие — именами тех, кому отдают своё сердце.

И ещё неизвестно, чьё богатство окажется ценнее.

Я набрал номер Киры.

— Сегодня очень скучный и серый день, — сказал я ей. — Быть может, попробуем его раскрасить? Например, сходим в кино или на вернисаж?

— Да, — услышал я в ответ. — Раскрасить скучный и серый день — это отличная идея.