Сун-лин ПуФея лотоса

Пу Сун-лин

Фея лотоса

Цзун Сяо-жо из Хучжоу где-то служил. Однажды осенним днем он осматривал поля и заметил в густоте хлебов необыкновенно сильное движение и колыхание. Недоумевая, что бы это могло быть, он пошел поглядеть прямо через межи, оказывается, мужчина с женщиной совершают внебрачное сожитие. Он расхохотался и уже хотел идти назад, но, увидев, что мужчина, весь красный, завязал кушак и опрометью бросился бежать, а женщина тоже поднялась с земли, он стал ее пристально рассматривать и нашел, что она изящна, мила, очаровательна, понравилась ему очень... Захотелось тут же с нею слиться, но, по правде говоря, застыдился этой гнусной пакости и стал подлаживаться к женщине понемножку, смахивая с нее пыль.

- Ну что, - сказал он, - эта, как говорится, прогулка "Среди тутов" (название главы из классической книги древней поэзии, повествующей о тайных свиданиях влюбленных) ничего, приятна?

Дева смеялась и молчала. Цзун подошел к ней, стал расстегивать ей платье: тело у ней было жирное и гладкое, как помада. И давай гладить по телу вверх и вниз, - этак несколько раз.

- Ты, студент вонючий... Чего хочешь, так бери... А щупать меня, оголтелый, зачем?

Стал спрашивать, как ее зовут...

- Весенний ветерок раз дунет нам страстью, и ты направо, я налево, отвечала она. - Зачем давать себе труд допрашивать и доискиваться? Ты уж не собираешься ли сохранить мое имя, чтобы написать его на арке, которую ты построишь в честь моей добродетели?

- В пустом поле, среди трав и растений, это делают только деревенские пастухи и свиные подпаски, - возражал Цзун. - Я не имею подобной привычки. С такой красавицей, как ты, милая, я условлюсь просто с глазу на глаз - и это будет вполне серьезно. К чему бы мне быть таким, как ты говоришь, назойливым и мелочным?

Дева, услышав эти слова, с величайшим удовольствием согласилась и похвалила его. Цзун сказал, что его скромный кабинет отсюда недалеко и что он приглашает ее побывать у него.

- Я уже давно из дому, - сказала дева, - боюсь, как бы там не подумали чего. В полночь можно будет.

Спросила, где и как расположен дом Цзуна, какие приметы, и вообще все в высшей степени подробно. Затем пошла по косой тропинке, заторопилась и побежала.

В начале ночи она и в самом деле пришла в кабинет Цзуна, и вот полил, так сказать, изнемогающий дождь из набухших туч в их самой полной любовной близости. Прошло несколько месяцев, а все было в тайне, и никто ни о чем не знал.

Раз зашел и остановился в сельском храме какой-то иностранец, буддийский монах. Он поглядел на Цзуна и испугался.

- В вас сидит нечистый дух, - сказал он. - Что с вами сделалось?

Цзун отвечал, что ничего не произошло, но через несколько дней вдруг приуныл и захворал. А дева приходила каждый вечер и приносила ему чудесные фрукты, лаская его, заботясь усердно и сердечно, совершенно как жена, любящая своего мужа. Однако, улегшись в постель, она сейчас же требовала, чтобы он, хотя бы и через силу, с ней соединялся, а Цзун, совсем больной, совершенно не был в состоянии это выдержать. Он уже понимал, что она не человек, но не мог ничего придумать, чтобы отвязаться от нее и прогнать.

- На днях мне говорил наш монах, - сказал он ей, - что меня мутит злое наваждение. Вот я и захворал; его слова, значит, оправдались. Завтра пойду уломаю его, чтобы пришел ко мне, и буду просить сделать заговор и написать талисман.

Дева при этих словах сделала кислую гримасу и изменилась в лице, после чего Цзун еще сильнее стал подозревать в ней нечистую силу.

На следующий день он отправил человека к монаху и рассказал ему, как обстоят дела.

- Это - лисица, - сказал монах, - чары которой, однако, еще не сильны, и ее легко будет засадить в капкан.

Сказав это, написал две полосы талисманных фигур и передал их человеку Цзуна, дав при этом следующее наставление:

- Ты придешь домой, возьмешь чистый жбан из-под вина и поставишь его перед постелью больного. Затем тут же налепи один талисман вокруг отверстия жбана и жди, пока лисица туда не влезет. Тогда быстро накрой тазом и на него налепи второй талисман. Затем поставь в котел и кипяти: лисица сдохнет.

Человек пришел домой и поступил, как велел монах. Была уже глубокая ночь, когда пришла дева. Она достала из рукава золотистые апельсины и только что хотела лечь в постель и спросить, хорошо ли больной себя чувствует, как вдруг послышался вой вихря в жбанном горле, и дева была туда втянута. Слуга быстро вскочил, покрыл жбан, налепил талисман и уже хотел ставить варить, как Цзун, увидев рассыпавшиеся по всему полу золотистые апельсины и вспомнив всю ее любовь и милое отношение к нему, в порыве сильного чувства и горького отчаяния велел отпустить ее, содрал талисманы и сбросил крышку. Дева вышла из жбана, шатаясь и в крайнем изнеможении, поклонилась ему до земли и сказала:

- Мое Великое Дао уже готово было завершиться, как вдруг в один день я чуть было не превратилась в пепел. Ты - милосердный человек. Клянусь, я непременно отблагодарю тебя.

И ушла. Через несколько дней Цзун еще более ослабел, и слуга побежал в лавку покупать доски для гроба. По дороге он встретил какую-то деву.

- Ты не слуга ли Цзун Сян-жо? - спросила она.

- Да,- отвечал тот.

- Господин Цзун - мой двоюродный брат. Я узнала, что он очень болен, и собралась уже идти навестить его, но как раз тут подоспели разные дела, и мне не удалось пойти. Будь добр, потрудись передать ему этот пакетик с лекарством, которое прямо-таки творит чудеса.

Слуга взял, принес домой. Цзун стал вспоминать, но никакой двоюродной сестры вспомнить не мог и понял, что это и есть ответная благодарность лисицы, о которой она говорила. Принял принесенное лекарство, и оно в самом деле сильно помогло, так что в какие-нибудь десять дней он совершенно поправился и почувствовал в душе благодарность и умиление к своей лисе, стал молиться ей, обращаясь в пространство и выражая свое желание увидеть ее раз или два.

Однажды ночью он запер двери, сидел и одиноко пил. Вдруг слышит: кто-то легонько стучит пальцем в окно. Отодвинул щеколду, вышел посмотреть оказывается, дева-лиса. Обрадовался страшно, схватил ее за руки и стал выражать свою благодарность. Пригласил ее остаться и вместе с ним пить.

- С тех пор как мы расстались, - говорила дева, - сердце у меня так и горело беспокойством: все казалось, что мне нечем отблагодарить тебя за твою высокую и добрую душу. А теперь я нашла тебе чудесную подругу. Может быть, этим мне и удастся вполне погасить свой долг. Как ты думаешь?

- Кто же это? - осведомился Цзун.

- Это не из твоих знакомых, - отвечала дева. - Завтра с раннего утра отправляйся к южному озеру, и как только увидишь девушку, рвущую водяные каштаны и одетую в прозрачную креповую накидку, то сейчас же нагоняй ее на лодке. Если потеряешь ее след, то посмотри у запруды: там увидишь лотос с коротким стеблем, укрывшийся под листком. Сейчас же сорви и поезжай домой. Возьми свечку и подпали стебелек - и получишь красавицу жену, а вместе с ней и продление своей жизни.

Цзун выслушал все это со вниманием и воспринял.

Вслед за тем дева стала прощаться. Цзун упорно удерживал ее и тащил к себе, но она не хотела и говорила:

- С тех пор как со мной приключилась та, помнишь, беда, я вдруг прозрела и поняла Великое Дао. Неужели же я стану теперь из-за любви под одеялом навлекать на себя злобу и ненависть человека?

Сказала это с серьезным, строгим видом, простилась и ушла.

Цзун поступил, как она ему указала. Пришел к южному озеру. Видит: среди лотосов толпами колышутся красивые женщины, а между ними девушка с челкой, одетая в креповую накидку, - красавица, на земле не встречаемая. Быстро погнал он лодку и стал уже ее вплотную настигать, как вдруг потерял всякий ее след. Сейчас же раздвинул гущу лотосов и в самом деле нашел красный цветок, у которого стебель был не выше фута. Сорвал и принес домой, где поставил на столе, а рядом с ним огарок свечи. Только что хотел поджечь, - оглянулся цветок уже стал красавицей. Цзун в крайнем изумлении и радости пал ниц и поклонился.

- Ты, глупый студент, - говорила девушка, - я ведь оборотень лисы и буду твоим мучением!

Но Цзун не хотел и слушать.

- Кто тебя научил? - допытывалась лиса.

- Я сам, твой ничтожный студент, сам сумел тебя узнать, милая, - отвечал тот. - К чему было бы меня учить?

Схватил ее за руку и потащил... И вдруг она упала вслед за движением его руки, упала и превратилась в причудливый камень высотой приблизительно с фут, весь фигурный, резной, с какой стороны ни глянь. Цзун взял его, положил с почетом и вниманием на стол, возжег курения, поклонился ему и раз и другой, произнося молитвы. Наступила ночь. Он запер все двери, заложил все отверстия все боялся, что камень уйдет. Утром стал его рассматривать - глядь: опять уж не камень, а креповая накидка, от которой веяло духами. Раскрыл накидку и видит, что на воротничке и на груди еще сохранились следы тела. Цзун накрыл накидку одеялом, обнял ее и лег с ней. Вечером он встал, чтобы зажечь свечу; когда же вернулся в постель - на подушке уже лежала девушка с челкой. В безмерной радости, боясь, что она снова изменит свой образ, он сначала умолял ее сжалиться и тогда только приник к ней.

- Что за несчастье! - смеялась девушка. - Кто это в самом деле дал волю своему языку и наболтал этому сумасшедшему, который насмерть измолол меня...

И больше уже не сопротивлялась. Однако в самые любовные моменты она делала вид, что больше не может, и все время просила перестать, но Цзун не обращал внимания...

- Если ты так, то я сейчас же изменю свой вид, - грозила дева.

Цзун пугался и переставал.

С этих пор у обоих чувства пришли к полному единению. А между тем серебро и всякая одежда наполняли сундуки, причем неизвестно было, откуда все это бралось. Дева в обращении с людьми говорила только "да-да", словно ее рот не мог выговорить ни слова. Студент тоже избегал говорить о ее чудесных похождениях.

Она была беременна более десяти месяцев. Сосчитала, когда должна была родить, вошла в комнату, велела Цзуну запереть двери, чтобы никто не постучался. Затем сама взяла нож, отрезала себе пуповину, вынула ребенка и велела Цзуну нарвать тряпок и завернуть его. Прошла ночь - и она уже поправилась.

Прошло еще шесть-семь лет. Как-то раз она говорит Цзуну:

- Мои прежние грехи я искупила полностью, - позволь с тобой проститься!

Цзун, услыша это, заплакал:

- Милая, когда ты ко мне пришла, я был беден и без положения. Теперь благодаря тебе я понемногу богатею. Могу ли я вынести, чтобы ты так скоро уже заговорила о разлуке и об уходе куда-то далеко? Кроме того, у тебя ведь нет ни дома, ни родных. В дальнейшем сын не будет знать своей матери, а это тоже вещь неприятная, вечная досада.

Дева грустно задумалась.

- Соединение, - сказала она, - влечет разлуку. Это уж непременно и всегда так. Счастье нашего сына обеспечено. Ты тоже будешь долго жить. Чего же вам еще? Моя фамилия Хэ. Если соблаговолишь когда-нибудь вспомнить обо мне, возьми в руки любую из моих прежних вещей и крикни: "Третья Хэ!" - и я появлюсь! Сказала и добавила, как бы освобождаясь от земли:

- Я ухожу.

На глазах у изумленного Цзуна она уже летела вверх над его головой. Цзун подпрыгнул, быстро схватился за нее, но поймал только башмачок, который вырвался из рук, упал на пол и стал каменной ласточкой, красною-красною, ярче киновари, которая снаружи и изнутри сияла и переливалась, словно хрусталь. Цзун подобрал ее и спрятал. Пересмотрел вещи в сундуке. Нашел там креповую накидку, в которую она была одета, когда появилась впервые.

Каждый раз, как вспоминал о деве, он брал в руки накидку и кричал:

- Третья!

И перед ним являлось полное подобие девы с радостным лицом и смеющимися бровями. Совершенно, как живая. Только вот что - не говорит! Друг рассказчика добавил бы:

"Если б цветы нашу речь понимали - много бы было хлопот нам. Камень - тот говорить не умеет: нравится сильно он мне". Это прекрасное двустишие Лу Фан-вэна можно было бы сюда приписать: как раз подошло бы.