"Место смерти изменить нельзя" - читать интересную книгу автора (Светлова Татьяна)

Глава 3

Ранние осенние сумерки обволокли шоссе легким белым туманом и сыростью.

Они ехали молча, думая каждый о своем. Золотые лучи фар вонзались в туманную плоть, и ее белые бородатые клочья бросались под колеса.

— Так смотри, не пей с Арно, — вдруг напомнил ему Вадим.

— Я уже понял, Вадим, мне повторять не надо.

— Извини. — Вадим помолчал и добавил:

— Сам понимаешь, если он сорвется… Вот я и боюсь.

— Ты алкоголизм имел в виду, когда сказал мне, что история в некотором роде из личной жизни дяди?

Вадим неопределенно покачал головой. — И алкоголизм тоже… И не только. Но это долго, так что давай отложим на потом.

В Париже было тепло, светло, шумно и тесно. Величественные дома вплывали тупыми носами в перекрестки, как корабли. Красные козырьки кафе простирались над столиками, выплеснувшимися, по случаю хорошей погоды, на тротуары вместе с потоками света, вкусными запахами и черно-белыми официантами в длинных фартуках. Максим крутил головой по сторонам, думая, что завтра утром первым делом он отправится гулять по городу.

Они затормозили возле четырехэтажного дома на тихой улочке без реклам и туристов. Максим открыл одним из ключей входную дверь и чуть было не вошел в зеркало, занимавшее всю стену от пола до потолка и создававшее иллюзию коридора. Вадим снисходительно улыбнулся.

Маленький лифт доставил их на третий этаж, куда выходили две двери.

Дядина пахнула на них дорогим мужским одеколоном и табаком. Квартира была просторной, по-мужски опрятной и неуютной, выдавая отсутствие женщины в доме.

Добротная мебель стояла непродуманно и казалась купленной случайно, в разных местах и в разное время. Вадим показал ему комнату для гостей.

— Располагайся, — сказал он. — Чувствуй себя как дома. У тебя все есть, не надо ли чего привезти?

— Не беспокойся.

— Ну хорошо… Арно должен быть скоро. Я, может, заскочу ненадолго, проведать вас. Но мешать не буду, твой дядя ангажировал тебя на весь вечер целиком.

«Боится, что Арно пить будет, — подумал Максим. — Проверить хочет, мне не доверяет. Похоже, я в Каннах тогда сильно поддержал мнение о склонности русских к водке!» Он усмехнулся:

— Давай заходи, контролер.

— Да ты что, я так просто!

— Разумеется. Все равно заходи. Вадим покачал с сомнением головой и ушел. Максим обошел квартиру. Две спальни — одна дядина, с мебелью из темного дерева и фиолетовым постельным бельем с мордами тигров на наволочках; другая для гостей — светлого дерева и простым бельем в зеленую полоску (спасибо, что не с тиграми!). Двойная гостиная, меньшая часть которой была превращена в библиотеку. Стеллажи с книгами поднимались по левой стене до потолка — все больше старинные переплеты неярких благородных тонов, тускло светившиеся золотым тиснением. Должно быть, достались от родителей. Максим разглядывал названия, вдыхая неповторимый запах старой бумаги…

Столик стоял у окна. Изящный, словно парящий на своих тонких гнутых ножках туалетный столик, инкрустированный разными породами дерева, с изображением двуглавого орла с короной в пышном цветочном орнаменте.

Наследство. Максим потрогал его гладкую поверхность…

…Дмитрий Ильич давно предчувствовал необходимость покинуть родину. Не хотелось, но угроза чувствовалась в воздухе. Ему не нравились, очень не нравились все эти рабочие волнения, все эти сходки и листовки, эта интеллигентская припадочная любовь к народу. Народ — это бедные, необразованные, грубые и ограниченные люди, а остальные, значит, не народ?

Странное представление о народе у российской интеллигенции, исключившей самое себя из этого понятия! Странное и опасное представление…

Он потихоньку готовился. Продал имение под Питером, кое-что из имущества. Наталья была против, плакала, перефразируя «Вишневый сад», — не хочу, чтобы по нашему парку гуляли топоры! — но он сумел настоять.

После октябрьского переворота Дмитрий Ильич решил: все, надо ехать. Но снова отложил отъезд, увлеченный надеждой, что власть большевиков долго не продержится. Началась Гражданская война, интервенция, Дмитрий Ильич чуть было сам не подался в ополчение, но пароходство переложить было не на кого…

Когда их бывшее поместье под Питером сожгли, когда не только по их саду, но и по всему их старинному дому гуляли топоры и народ писал и гадил в дорогие вазы, Наталья снова плакала и сжимала его руки: «Ты был прав, ты был прав!.. Как это страшно, что ты оказался прав!..» Ион, он тоже с трудом сдерживал слезы…

Максим очнулся и вздохнул. Диалог у него не складывался, слова не находились. Он жалел иногда, что не родился в эпоху немого кино. Бессловесного кино.

Максим умел чувствовать и передавать в своих фильмах молчание или бессвязную, бредовую, к себе самому обращенную речь, которая равна молчанию; он умел передавать паузы и позы, он умел вмещать в кадр состояния, настроения и смыслы. Но слова — это был ненужный ему в его работе инструмент. Особенно теперь, когда он задумал коснуться темы, на которую было сказано уже так много слов, что все они стерлись и поблекли. И он никогда бы не подумал приблизиться к теме революции, сталинизма, разбитых режимом судеб и жизней, если бы это впрямую не касалось его семьи. Если бы он не ощущал своего долга перед теми, чьи имена ушли в небытие, словно никогда не существовали; были вычеркнуты безжалостной рукой из метрики его отца и его собственной…

Однако ж без слов не обойтись, их нужно придумать. Причем простые слова, обычные, каждодневные. Оставив за плечами несколько нашумевших фильмов, которые критика называла то авангардом, то заумью — в зависимости от симпатий авторов статей, — Максим почувствовал, что богатство языка кино, как и любого другого языка, лежит в его классическом пласте. Никакой сленг, как бы ни был он оригинален, не способен дать те же выразительные возможности, что обыкновенный классический язык. И ему хотелось теперь говорить простым и доходчивым, классическим киноязыком, ему хотелось показать трагедию, убийственную в своей простоте. И именно эта простота была для Максима непростой задачей. Если в его прежних фильмах люди пили чай, то это было для того, чтобы показать — как это красиво — чай, как это красиво — пьют, как это красиво — в саду. Топазная струя, пронизанная солнцем, бьет в тонкое белое дно чашки… Но теперь ему хотелось не столько любоваться жизнью, сколько жить.

И кажется, еще никогда ему не были так нужны хорошие диалоги…

Максим снова вздохнул, похлопал дружески столик по изузоренной прохладной столешнице и занялся своим чемоданом. Он достал свои подарки — русские сувениры, разумеется, икру, провезенную тайком через таможню, водку, которую тут же с сожалением убрал, памятуя наказ Вадима. В шкафу нашлось полотенце, и. покидав одежду на кровать, он направился в ванную.

Ночь коротка, Спят облака, доносилось оттуда, перекрывая шум воды, — И лежит у меня на ладони Незнакомая ваша рука, па-па-па-па-па…

Кажется, звонил телефон. Максим закрутил краны. Нет, он не ошибся, это действительно звонил телефон. Подойти?

Ага, голос Арно! Должно быть, пришел уже.

— Арно? — позвал Максим. — Дядя, это ты? Не получив ответа, он снова прислушался. Нет, это был автоответчик: «…Начинайте говорить после бип-сонор…»

Однако звонивший говорить не стал, и по квартире разносились гудки отбоя. «Ну и ладно, — лениво подумал Максим. — Это, наверное, Арно звонят, не мне ведь?»

Но телефон снова настойчиво зазвонил, будто звонивший знал, что кто-то есть в квартире. Едва вытершись, он обмотался полотенцем и всунул мокрые ноги в тапочки. Может, это Вадим или Арно… Максим решился и снял трубку.

— Алло?

— Здравствуйте, — раздался женский голос. — Я говорю с Максимом?

— Да-да, — удивился Максим, — это я.

— Это Соня у телефона. Дочь Арно.

— Да-да, здравствуйте, очень рад.

— Максим, папа вам обещал приехать кужину, как я понимаю?

— Мы так договорились…

— К сожалению, он не сможет приехать. Мне неловко об этом говорить, но я не буду делать секрета: он выпил лишнего за обедом… Я не могу его отпустить. Он останется ночевать у меня. Сожалею, но вашу родственную встречу придется отложить до завтрашнего дня. Хорошо?

— Разумеется, конечно…

— Рада была с вами познакомиться. Надеюсь, скоро мы сможем встретиться и познакомиться поближе… Всего доброго!

— Я тоже надеюсь… Всего доброго!

Максим растерянно положил трубку. Такого поворота он не ожидал. Значит, дядя не приедет сегодня. И Максим остается в одиночестве на этот вечер…

Досадно. И потом, Соня так быстро с ним попрощалась… Она, видимо, не разделяет их взаимного с Арно интереса к истории рода и родне. Особенно, может быть, к родне… Его это задело.

Впрочем, что ему до неведомой Сони? Он никому не собирается навязываться.

Сияние довольного Вадима потускнело, когда он узнал о звонке Сони.

— А если снова запьет? — мрачно вопрошал он. — Позвоню-ка Соне, что там у них происходит, как она могла допустить, чтобы Арно пил? Что же она, не понимает…

— Ты как наседка над цыпленком. Успокойся, подумаешь, выпил! Проспится.

Разве ты не видишь, как Арно рад работе? На запой не променяет, не паникуй.

Вадим с сомнением посмотрел на Максима.

— Ты только Соню поставишь в неловкое положение… — пожал плечами Максим. — Она и так, по-моему, смущена… Все равно ведь уже ничего не изменишь.

— Ладно, — вздохнул Вадим, — делать нечего. Подождем до завтра, надеюсь, что… Тогда, слушай, раз у тебя вечер освободился, я тебя приглашаю ужинать. Идет?

Максим хотел спать. Было около полуночи, для человека творческого время детское, но утром он еще находился в Москве, по московскому времени было уже два, и, кроме перелета, за этот день произошло слишком много событий, слишком много впечатлений. Он разморился в глубоком плюшевом кресле дяди.

— Я, признаться, устал… Извини. В другой раз с удовольствием.

— Ну смотри. Ты совсем падаешь? — спросил Вадим.

— Нет… Ничего, — соврал Максим. — А что?

— Тогда давай посмотрим план сценария?

— Хорошая мысль.

— А я пока жене позвоню.

Максим полез за сценарием в чемодан. Вадим заворковал в телефон.

— Слышишь, Максим, Сильви тебя тоже приглашает!

— Я с удовольствием. Завтра… или послезавтра… если вас устроит.

«Ну да, он устал, все-таки самолет и разница во времени…» — объяснял жене Вадим.

Максим достал бумаги, разложил, и Вадим погрузился в чтение, изредка задавая вопросы.

… Когда наконец они оба пришли к согласию, что ехать надо, Наталья уже была беременна — на третьем месяце. Они долго обсуждали эту новую ситуацию и снова решили подождать с отъездом. До родов. Что там, во Франции; какие условия их ждут (все нажитое ведь не вывезешь, придется забирать только самое необходимое), какие врачи — они ничего не знали. А тут — лучший врач города был их ближайшим другом… Решили списаться со своими французскими родственниками, расспросить, как и что, даже, может, попросить помощи: снять к их приезду жилье… Однако на успех надеялись слабо: во Францию письмо еще можно было отправить, были оказии, люди уезжали; а вот получить ответ…

«Ехать! — колотилось в сознании Дмитрия бессонными ночами. — Немедленно ехать!»

«Без истерик!» — строго приказывал он себе при свете дня.

Чем больше округлялся живот у Наташи, тем страшнее было ехать — и тем страшнее было оставаться.

Когда стало ясно, что интервенция не удалась и Белая армия отступает, Дмитрий Ильич понял: теперь или никогда. «Едем», — сказал он Наташе. Наталья Алексеевна была на восьмом месяце…

Телефон нарушил сосредоточенную тишину.

— Сними, — сказал Максим, — это все равно не меня. Вадим снял трубку:

— Алло… В каком смысле завтра?.. — вдруг растерянно переспросил Вадим. — Извините, я не понял… Соня! Это ты? Здравствуй, детка! Я думал, это Сильви… Да, Вадим… Не ожидала? Вот, решил заглянуть. Тебе Максима позвать?

Да, я в курсе. Ох, нехорошо это, да чего уж там, теперь поздно говорить…

Надеюсь, завтра он будет в порядке… С Максимом? Ну, я думаю, да, погоди, спрошу у него.

Вадим оторвался от трубки:

— Соня нас приглашает на обед завтра. Поедем? Максим кивнул.

— Да, спасибо за приглашение, — снова уткнулся в трубку Вадим. — В полдень, хорошо. Права? Наверное, погоди, сейчас спрошу.

Вадим снова повернулся к Максиму:

— У тебя есть водительские права, ты водишь?

— Да…А что?

— Есть у него права… А ты не позволяй ему пить! — воззвал он в трубку. — Да, понимаю, конечно, у меня он тоже разрешения не спрашивает. Ладно, завтра вместе будем стоять на страже… Так, до завтра, моя дорогая, рад буду тебя повидать. Ты тоже у нас давно не была… Нет, спасибо, но Сильви завтра с детьми к бабушке едет… Да-да, к двенадцати. Целую тебя.

Он положил трубку.

— Соня рассчитывает на тебя в случае, если Арно завтра опять выпьет…

Чтобы ты сел за руль его машины. Ох, не нравится мне это! Ну ничего, завтра я ему пить не дам.

…Его сухая, аристократическая рука гладит прохладные, шелковистые волосы Наташи, наматывая легонько каштановые пряди на пальцы и распрямляя колечки, которые тут же свиваются вновь…

…Ее белая кожа, похудевшее, осунувшееся лицо с очертившимися скулами; легкие, едва заметные веснушки, тревожные карие глаза, прозрачные руки с синими тонкими ручейками вен, торчащий немного кверху живот…

… Тонкий батист, кремовые рукодельные кружева — ее нижнее белье, которое она складывает в громоздкий чемодан при пляшущем свете свечи, рыже путающемся в батисте: электричества давно уж нет…

…Как она поднимает глаза от чемодана, глядя на Дмитрия, который расхаживает по комнате, бросив свой чемодан недосложенным, и, размахивая руками, рассуждает об их жизни в эмиграции, пытаясь убедить жену и самого себя в том, что все будет хорошо… хорошо… хорошо… В ее глазах — снисходительное согласие: она ему не верит, она прячет страх на дне светло-карих глаз, в которых дрожит свеча, она прячет этот страх от него — и от себя… Она говорит ему…

«Хотел бы я знать, что она говорит ему, черт!»

…Наташа в очереди у тюрьмы, чтобы узнать хоть что-то о судьбе мужа, передать передачу… Из тех очередей, что описала Ахматова…

…Наташа в лагере, поседевшая и исхудавшая. Мысли о сыне. Глаза.

Бесцветные губы. Корявые, натруженные, старческие руки.

Нет, не могу, я через это не пройду, слишком больно — «по живому».

— …Что-что? Извини, Вадим, я задумался.

— Я понимаю, что это твоя семья и тебе каждая деталь близка и дорога, но для сценария здесь не хватает интриги, не хватает авантюризма, приключения… Я хочу сказать, что это драматическая история, задевающая сердце русских, но для французов нужно еще что-то, какая-то зацепка, понимаешь? Он слишком серьезен, твой план, в нем воздуха не хватает… Что-нибудь занятное бы найти, какой-то исторический анекдот(Во Франции слово «анекдот» употребляется в том же значении, в каком употреблялось в России в XIX веке; забавный случай из истории, занимательные истории.), изюминку… Как царица столик подарила твоей прабабушке, например. Не знаю, подумай. Воздух нужен…

— Мне не хватает конкретности того времени. Плоти и крови. Я рассчитываю тут у вас в библиотеках пошарить, мемуары поискать — у нас ведь ничего из белоэмигрантской литературы не печатали… Арно мне советовал одну, «Воспоминания графини З.» называется, но я ее в Москве не нашел. Там, по его словам, очень точно описана эпоха русской эмиграции… А по французской части сценария мне понадобится твоя помощь — у меня пока только самые общие наброски характеров…

— Это я заметил.

— Да?

— А ты думаешь, нет?

— Сдается, мне будет интересно с тобой работать, — усмехнулся Максим.

— Ты почему финал не сделал? — спросил Вадим.

— Потому что у меня нет финала.

— Не усложняй, Максим!

— Да нет, я его просто не нашел. Никак не могу остановиться в этой истории, готов даже наш сегодняшний разговор включить в сценарий, твои съемки с дядей…

— Я тебя понимаю… Знаешь, с той недели сядем вместе. Вечерами…

Сейчас фильм у меня должен хорошо пойти, я чувствую, хорошо и без нервотрепки.

Для меня эта сцена сегодня была решающей…

— Я это понял.

— Да?

— А ты думаешь, нет?

— Сдается, Максим, что мне будет интересно с тобой работать.

Оба рассмеялись.