"Шалости нечистой силы" - читать интересную книгу автора (Светлова Татьяна)

Во многом знании…

Счастливая новость почему-то ударила под дых. Ударила больно, по-настоящему, и Вера вслушивалась в телефон, согнувшись пополам.

— Повтори, пожалуйста, — сдавленно произнесла она. — Я не совсем расслышала.

Она расслышала. Просто не могла поверить.

— Я ухожу от Ирины. И я ей об этом сказал, — едва заметно усмехаясь, послушно повторил Анатолий. Он все прекрасно знал: и что расслышала, и что не верит своим ушам.

— То есть… Это правда?

— Конечно, Веронька. Такими вещами не шутят.

— И… И что Ирина?

— Какая тебе разница, малыш? Я с ней все улажу.

— Но… Как она приняла известие?

— У нее любовник. Уже несколько месяцев. Так что ей есть, чем заняться после развода.

— Бог мой, — Вера начала потихоньку приходить в себя, — любовник? У Ирины? Ты это точно знаешь?

— Молодой человек — на двадцать пять лет моложе Ирины, — по имени Роман.

— И, значит…

— Значит, это очень упрощает мою задачу.

— То есть, Ирина согласна?

— При некоторых условиях.

— Какого рода?

— Например, покупка квартиры для нее. И ряд других чисто материальных условий.

— И тогда она даст тебе развод?

— Ну да.

— Вот так просто, без боя? — в голосе Веры сквозило недоверие.

— Я же тебе сказал: у нее любовник. Развод ей развязывает руки.

— Я не о том… Ты извини, так, может, нехорошо говорить, но я думала, что она будет торговаться до последнего…

— Она и пыталась. Но ты же знаешь законы: если даже она и не даст согласия, нас все равно разведут. Ей куда выгоднее договориться со мной полюбовно. Мы с ней и сторговались: как только я куплю ей квартиру, она сразу даст согласие и подпишет. Это не займет и месяца.

— Анатолий…

— Что, радость моя?

— Я даже не знаю, что сказать… Я оглушена. Я… Я не могу поверить…

— Конечно, ты же у нас пессимистка. Потому и не веришь.

«Пессимистка». Так частенько называл ее Анатолий. Вера пессимисткой себя не считала, но что правда — то правда, в ее мироощущении было немало горечи.

Возможно, виной тому ее особое восприятие жизни? Сколько она себя помнила, у нее словно был дар — видеть жизнь как бы сразу в нескольких измерениях. Не только то, что происходит, но и то, что могло бы произойти. Люди обычно воспринимают поступки других как некую данность, к которой они затем, уже приняв эту данность, относятся так или иначе, одобряют или осуждают, восхищаются или отвергают…

Вера же воспринимала каждый малейший поступок не как данность, а как процесс выбора. Даже слово, предпочтенное из ряда возможных синонимов, уже было выбором: можно было сказать «трахаться», а можно — «заниматься любовью», можно было сказать «некрасивый», а можно — «урод», и так далее, — и за этим выбором всегда стояли определенные причины, связанные с личностью человека. Что уж говорить о поступках разного масштаба: смотрит человек в глаза или отводит взгляд; тихо говорит или кричит; лжет или говорит правду; оправдывается или отмалчивается, проводит вечер у телевизора или в дискотеке — бесконечное множество разных «или». У всех этих «или» были свои причины, за каждым выбором стояли отвергнутые, неиспользованные возможности поступить иначе, и выбранный из широчайшей амплитуды этих возможностей вариант многое говорил Вере о человеке. Жизнь для нее была без загадок, как художественный фильм для знатока: каждый ракурс, каждый кадр, проглатываемый без рефлексий большинством, — знатоку говорит многое о замысле режиссера, обнажает режиссерское мироощущение, его зашифрованное в фильме послание миру…

Это многомерное видение людей и их поступков было каким-то врожденным качеством, и Вера, пойдя на психфак и перелопатив гору специальной литературы, почти ничего нового там для себя не открыла, разве что поднабрала терминов, которыми можно было кратко обозначить давно известные ей вещи: она и так знала людей, она их чувствовала, она читала их лица, видела насквозь малейшие движения души и мысли и угадывала схему дальнейшей судьбы.

И никогда не ошибалась.

А во многом знании, как известно, есть многая печаль. Человек представлялся столь жалким и несовершенным, что Вера испытывала что-то вроде скорби. Нет, она любила людей, относясь к прозрачным для нее душам примерно так, как взрослые относятся к наивным хитростям детей: и видят, и умиляются, и прощают одновременно… Но все-таки это были не дети, это были взрослые люди, обремененные ответственностью своей взрослой жизни, и их хитрости были не детскими и не безобидными, их хитрости разрушали чужие жизни и судьбы, и Веру они не умиляли… В общем, «кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей»…

И Анатолий, любимый и родной человек, принадлежал, как это ни горько, к той слабой породе людей, у которой не было от Веры секретов. Она была уверена, что он никогда не решится развестись с Ириной — он, как все, жил в плену у множества конкретных житейских соображений и привычек, он жил в путах годами сложившейся психологической зависимости от жены, — зависимости, в которой он обрел определенный комфорт (что часто случается с мужчинами). И такие абстрактные вещи, как «любовь» не служили мотором для того, чтобы из этого плена вырваться, чтобы жизнь построить заново. Все и так было чудесно:

«любовь» была пикантной приправой к привычному остальному… Мотором обычно служат низменные страсти, всегда более активные и действенные: был бы, например, Толя дешевкой, решил бы он попросту сменить старую жену на молодую — он пошел бы до конца. Правда, и в этом случае Вера осталась бы в стороне от трассы, прокладываемой этим действенным мотором: тогда бы Толя нашел себе совсем юную девицу, как это сейчас многие делают… Впрочем, такой Толя ей был бы не нужен.

И теперь, после этого звонка, после этой новости, Вера с трудом сдерживала рыдания: они рвали горло от сознания, что она была не права. Она не сумела разглядеть в Толе мужества сделать выбор! И она — о, радость! — ошибалась в нем!

Конечно, надо признать, что судьба вмешалась и облегчила его задачу: у его жены оказался любовник… И где-то в мозгу крутилась мерзкая и привычно-циничная догадка, что Анатолий не только (и даже не столько) любовью к Вере руководствовался, сколько нежеланием быть посмешищем с ветвистыми рогами… Но так хотелось поверить в ничем не омраченное счастье!

И Вера охотно послала все эти подспудные гнусные мыслишки подальше.

«Пессимизм» был списан на издержки профессии и крепко припечатан словом «глупости».

В ней совершился переворот, словно тяжесть, душившая ее годами, упала с плеч, и она вдруг обрела легкую веселость и беспечность, которой у Веры и в молодости не было. Сугробы начали таять с неимоверной быстротой, в душе залились пением птички, и приход солнечной весны озарил ее лицо тем внутренним светом, который бывает у по-настоящему счастливых женщин.

И Анатолий, восхищенно глядя на нее, радовался, что сумел сделать этот трудный шаг.

Вера радостно кинулась в эйфорию проектов, планов, обсуждений устройства будущей жизни. Вот ей чего не хватало: планов на будущее! Только сейчас Вера поняла, до какой степени ее душило, угнетало отсутствие перспектив.

Зато теперь их целое море: и как свадьбу будут праздновать, и куда в отпуск поедут, и главное — Толя дал ей понять, что хотел бы ребенка! Вера уж было поставила крест на своем желании иметь дочку. В первом браке у нее случился выкидыш, а потом… Оказаться матерью-одиночкой она не хотела, а не-одиночкой все никак не получалось… Ну и что, что ей уже сорок один? На Западе и в сорок пять рожают, и ничего!

И Вера навестила гинеколога, избавилась от спирали. Чего тянуть!

Ребенок появится на свет, как известно, только через девять месяцев, а за это время они все устроят!