Громковская Л.

О романе «Молчание» и его авторе.

Роман «Молчание» имеет сегодня мировую известность. Уже два десятилетия его читают в переводах на английский, французский, испанский, норвежский, польский и другие языки. Автор романа Сюсаку Эндо (род. в 1923 г.) - лауреат многих литературных премий Японии - пользуется репутацией одного из самых блестящих прозаиков современности. Его называют «японским Грэмом Грином».

Русскоязычный писатель приобщился к знакомству с нашумевшим произведением с большим опозданием, однако имя Эндо стало известно у нас еще в 60-е годы, когда на русский язык был переведен его антивоенный роман «Море и яд». За ним последовали остросоциальные повести «Супружеская жизнь» и «Женщина, которую я бросил», рассказы «В больнице Журден» и «Младшая сестра». Все они были восприняты с интересом, имели успех. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что их перевели на многие языки народов нашей страны: «Супружеская жизнь» выходила на узбекском, литовском, казахском; «Женщина, которую я бросил» - на литовском и латышском, а роман «Море и яд» - на эстонском, армянском и грузинском языках.

И все же только публикацию «Молчание» правомерно назвать настоящим знакомством с прославленным писателем. Дело в том, что Сюсаку Эндо, пробовавший себя в разных литературных жанрах, отразивший широкий спектр проблем бытия, доминирующей темой своего творчества считает историю проникновения христианства в Японию. И именно в этом своем качестве Эндо до самого недавнего времени был неизвестен нашему читателю. Теме японского христианства посвящены, кроме «Молчания», роман «Самурай», драма «Золотая страна», рассказ «Ундзэн» и многие другие произведения.

Христианизация Японии - одна из самых драматических страниц в истории страны. Точкой отсчета, началом этого процесса считается 1549 год, когда в Японии прозвучала первая проповедь: ее произнес в Кагосиме (городе на южной оконечности острова Кюсю) иезуит Франциск Ксавье, глава португальской миссии, прибывшей в Страну восходящего солнца для насаждения в ней христианства. С первых же шагов христианство оказалось самым тесным образом связанным с островом Кюсю. Местные феодалы из прибрежных княжеств, понявшие выгоды заморской торговли, не только сами со рвением исповедовали новую веру, но и принуждали креститься свою самурайскую дружину и крестьян. Дело пошло споро, и вскоре почти все население острова Кюсю обратилось в христианство. Учение Христа распространилось и на главный остров - Хонсю, проникая во все слои общества. Влияние миссионеров на жизнь страны было огромным.

Спустя столетие, власти запретили, а затем и искоренили христианство, пройдя путь от восторженного преклонения до жесточайших гонений. Если вначале правители Японии даже выражали намерение обратить в христианскую веру все население страны, то впоследствии специально созданная секта пропускала через «врата очищения» всех подозреваемых в принадлежности к чужеземной религии, заставляя людей попирать ногами распятие или особые таблички с образом Христа и Девы Марии. Тех, кто упорствовал, сжигали на костре, распинали, подвергали мучительным пыткам. Кульминацией гонений явилось подавление крестьянского восстания в Симабаре (1637 г.), проходившего под христианскими лозунгами. Впрочем, углубляться в подробности значило бы лишить читателя радости первооткрывательства, ибо в романе Эндо с точностью, близкой к документальной, воспроизводятся эпизоды истории христианизации страны. Позиции и доводы противостоящих сторон ясно изложены в их теоретических диспутах. Добавим лишь, что за столетие, прошедшее с 1597 года, когда Япония содрогнулась, узнав о казни двадцати шести мучеников, распятых на холмах Нагасаки, и до 1697 года, отмеченного последней расправой над подвижниками веры в провинции Мино, в стране погибло около четырех тысяч христиан. Но и после этого христианство в Японии продолжало свое существование - в маленьких подпольных общинах, где религиозные обряды совершались в глубокой тайне. Запрет был снят только в 1865 году незадолго до Реставрации Мэйдзи1.

Причины столь резкой перемены в отношении к христианству заключались в том, что иноземное присутствие и влияние в стране стало чрезмерным. Предприимчивость святых отцов, не знавшая предела, вела к фактической колонизации Японии. Однако правительство не желало подобной участи для своей страны. Меры были приняты самые радикальные: не ограничиваясь сведением счетов с католическими падре, японцы пошли дальше, провозгласив лозунг самоизоляции. Вплоть до середины XIX века смертная казнь грозила любому японцу, который пытался покинуть пределы страны, любому иностранцу, если он ступал на ее землю. В единственной фактории, которая была оставлена в Нагасаки для связей с внешним миром, голландские купцы жили фактически под домашним арестом, в атмосфере подозрительности и страха. Ничто, даже немалые выгоды, которые сулила зародившаяся международная торговля, не поколебало решимости правительства «закрыть» страну, чтобы уберечь ее от христианской заразы. Островное положение Японии способствовало успеху политики самоизоляции.

Искоренение христианства в Японии, происходившее жестоко и последовательно, стало одним из самых трагических эпизодов во всей многовековой истории этого вероучения. Гонители японских христиан не столько стремились наказать верующих, сколько вырвать у них отречение. Дело в том, что обычная казнь - обезглавливание, сожжение на костре, распятие на кресте - лишь приумножала славу мучеников, которые шли на смерть, как на праздник, распевая религиозные гимны, сопровождаемые людскими толпами. Чтобы вынудить еретиков к раскаянию, изобретались все новые и новые изощренные и мучительные истязания. Например, при сожжении дрова раскладывались на некотором отдалении от жертв, так, что страдальцы как бы поджаривались на медленном огне. Существовали и другие страшные пытки - «водяной крест», «яма»...

Обо всем этом вы узнаете из романа «Молчание».

Историческая драма завершилась, но интерес к этому периоду не угасает. Судьба христианства в Японии не только трагична, но и загадочна. Какова была бы его участь, не подвергнись оно гонениям? Над этим размышляют историки и богословы, философы и писатели, однако убедительного ответа пока не дано. Да и возможен ли он вообще? Проблема чрезвычайно сложна, слишком многое необходимо учитывать при ее решении. Но ясно одно, активная борьба с христианством нарушила естественный ход событий, а отсюда следует, что ответ может быть только предположительным.

Сам Эндо отвечает на вопрос о том, как могла сложиться при благоприятных условиях судьба японского христианства, однозначно: «Не гонения и казни уничтожили христианство. Оно умерло, потому что не может здесь выжить...» В подтверждение своей мысли Эндо находит впечатляющий образ: Япония - трясина, в ней не могут укорениться «саженцы» христианства.

Другими словами, декларируется невосприимчивость японцев к христианству. Речь идет о своего рода духовной аллергии, которую можно сопоставить с несовместимостью некоторых групп крови. Однако весь культурно - исторический опыт страны свидетельствует о необычайной способности японцев к усвоению инородного. Образно говоря, у японцев такая «группа крови», которая позволяет организму без всякого ущерба взаимодействовать с донорской кровью любой группы. Это подтверждается обилием заимствований в сфере духовной, не говоря уже о материальной. Достаточно вспомнить такие важнейшие моменты, как, например, освоение китайской иероглифической письменности, состоявшееся, кстати, вопреки системе японского языка, или мирное сосуществование буддизма с исконными японскими верованиями - религией синто.

Похоже, в истории страны не найти примера явного неприятия какого-либо феномена инокультурной традиции. Почему же предполагается, что христианство могло бы стать исключением?

Многое прояснится, если взглянуть на проблему с другой стороны: то есть надо искать причину не в «почве» Японии, не в самих «саженцах» (религиозном учении), но также и в тех методах, которыми пользовались «садовники».

Эндо полагает, что миссионеры не учли в должной мере местные условия, в частности, не поняли того, что японскому религиозному сознанию ближе идея сострадания, идея всепрощающей материнской любви, тогда как идея некоей верховной силы, карающей за грехи, в душе японца отклика найти не может. А из этого вполне очевидно следует, что неудачи миссионеров были предопределены - не столько «аллергией» японцев, сколько тактическими просчетами европейцев. Но как же быть с триумфами веры на протяжении целого столетия? И тут все непросто. Эндо считает, что японцы просто сумели приспособить чуждое вероучение к своим нуждам, что они верили не в христианского Бога, а в собственное творение, расправившись с Богом, как «паук с попавшейся бабочкой, они высосали из него плоть и кровь, оставив безжизненный остов»...

Поступим «по-японски»: примем все суждения Эндо, хотя бы уже потому, что в каждом из них безусловно содержится зерно истины. Однако все же к истине, возможно, ближе японские теологи, которые утверждают, что христианство потерпело неудачу именно потому, что отрицало не только предшествующие религиозные системы, но и ценности культурно-исторического опыта японцев. Так, например, предавались огню буддийские святыни. Действительно, христианство внедрялось в нарушение свойственного для японской традиции принципа заимствования, универсального закона, действующего с поразительной неотвратимостью. Его суть - приращение на основе уже имеющегося, но никак не отрицание предшествующего ради замещения его новым.

Писатель - христианин, пишущий на религиозные темы, Сюсаку Эндо имеет предшественников в японской литературе. Особенно много христиан было среди того поколения японских писателей, что пришли в литературу в конце прошлого века. Сразу же после отмены запрета на христианство в 1865 г. началось его активное распространение в Японии. С христианством связывались достижения западной цивилизации, представление о свободе личности, о гуманизме. Японцы отдали предпочтение протестантству: его пуританская строгость больше соответствовала требованиям новой нравственности. Кроме того, протестантство издавна имело в Японии особенно прочные позиции. (Католические миссионеры - португальцы и испанцы - и голландские и английские купцы, представители протестантских держав, проникнув в Японию в XVI - XVII вв. вели себя по-разному. В отличие от католиков, протестанты ограничивались рамками торговли и не стремились обратить население страны в свою веру, поэтому между ними и японскими властями не возникало конфликтов на идеологической почве.)

Многие писатели - Токутоми Рока, Дадзай Осаму, Акутагава Рюноскэ и другие так или иначе касались религиозных проблем, однако путь Эндо отмечен редким своеобразием. Кстати, будь то аннотация к его произведениям, статья в литературном словаре или журнальная рецензия, везде в первую очередь сообщается, что Эндо - католик.

Феномен Эндо, безусловно, уникален: он профессионально знает литературу и культуру католицизма, долго жил вне Японии в католической среде, тесно общался с ее представителями. Но если мы хотим правильно понять его творчество, необходимо обратиться к истокам.

Когда Сюсаку был трехлетним ребенком, он вместе с семьей оказался в Дайрене, в Маньчжурии. Это было время массового переселения японцев на материк - они должны были осваивать новые территории, отошедшие к Японии в результате военной экспансии. Как ни мал был Сюсаку, многоликий и разноязычный город, где он прожил детские годы, не мог не оставить следа в его душе. Вскоре родители развелись, семья распалась, и мать, забрав двоих сыновей, вернулась в Японию. Здесь по примеру сестры, ревностной католички, она приняла крещение. В одиннадцатилетнем возрасте крестили и Сюсаку. Мальчик был слаб здоровьем, благодаря чему впоследствии избежал воинской службы. Свою юность и молодость, пришедшиеся на голодные военные и первые послевоенные годы, Эндо всегда вспоминает как время, омраченное почти постоянным недомоганием. И все же юноше удалось закончить Университет Кэйо, один из самых престижных в Японии, по отделению французской литературы. Уже на студенческой скамье он проявил интерес и способности к литературному труду, опубликовал несколько статей, испробовал свои силы на редакторской работе в издательствах.

В 1950 году Эндо посчастливилось получить стипендию для продолжения образования во Франции, и он занялся изучением французской католической литературы в Лионском университете.

Три года жизни за границей стали для Эндо серьезным испытанием. Осложнилось давнее заболевание легких, что надолго уложило его на больничную койку. Болезнь препятствовала занятиям. Угнетало безденежье. Испытанию подверглось не только тело, но и душа. Живя в Европе, Эндо впервые в жизни осознал, что принадлежит к нации-агрессору, которая принесла людям мира неисчислимые страдания.

Одиночество, особенно тягостное на чужбине, постоянное нездоровье, и, наконец, чувство вины только за то, что ты японец, да к тому же еще погруженность в творчество таких писателей, как Франсуа Мориак, Ж. Бернанос, П. Клодель, отличавшееся крайней остротой нравственных проблем, трагической окрашенностью повествования... Надо признать, перед молодым Эндо стояли непростые задачи. Однако несомненно, что именно общение с произведениями этих писателей сыграло особую роль в его жизни: он осознал свое призвание, нашел тему, получил мощный творческий импульс. В то же время Эндо понял, насколько он, японец, отличается от тех, кто существует «внутри» христианской европейской культуры.

Размышляя над собственной принадлежностью к католицизму, Эндо нашел точную метафору, которую часто использует в выступлениях, статьях, интервью. Он называет свою веру «плохо пригнанным костюмом западного покроя», в который его обрядила в детстве мать. Ощущая христианство как нечто заимствованное, несвойственное японскому религиозному сознанию, Эндо, по его собственному признанию, не раз делал попытки отринуть веру, но всякий раз терпел неудачу: католичество, ощущаемое им как нечто чуждое, тем не менее, стало неотъемлемой частью его самого.

Наконец, осознав бесплодность этих попыток, Эндо решил «своими руками переделать плохо сидевший европейский костюм в японское кимоно». Запомним эти слова, они, в сущности, ключ ко многому в творчестве писателя. Если попытаться открыть этим ключом роман «Молчание», то станет очевидно: да, миссионеры облекли японцев в неудобное европейское платье, не умея перекроить его в привычное кимоно. Существовал и еще один серьезный просчет - в осуществлении своих замыслов они были чрезмерно настойчивы. «Когда человеку навязывают то, что ему совершенно не нужно, это горе-благодеяние. Христианская вера - такой же подарок. У нас есть собственная религия. И мы не нуждаемся в чужеземном учении. Я тоже изучал в семинарии догматы веры. И по правде сказать, не нашел в них ничего, что могло бы пригодиться японцам». Слова эти произносит один из тех, кто лишь промелькнул на страницах «Молчания», но чей голос важнее многих других, ибо это - голос человека из толпы. Надо заметить, что Эндо предоставляет суждениям вероотступников немало места в романе. Видимо, он и сам тяготеет к их позиции, потому что апостольский подвиг главного героя - Родригеса - оказывается оплаченным чужой кровью: «Он приехал сюда посвятить свою жизнь японцам, однако на деле все выходило наоборот: это они принимали смерть ради него».

Исторические факты, лежащие в основе «Молчания», таковы, что если бы Эндо просто последовательно изложил их, слегка стилизуя под документ, либо просто приводя подлинные документы эпохи, - книга все равно держала бы читателя в постоянном напряжении. Воистину прав Гофман: «Все, что на самом деле случается, это и есть самое невероятное. Нет ничего поразительней и безумней, нежели действительная жизнь».

Но Сюсаку Эндо не историк и не летописец, а писатель, беллетрист, и роман, несмотря на тесную привязку к историческим событиям и фактам, является художественным произведением. Его реалистичность не подлежит сомнению, но ткань текста буквально пронизана иносказаниями, аллегориями, метафорами.

Самая яркая и трагическая метафора - «крестный путь» Себастьяна Родригеса - вызывает в памяти восхождение на Голгофу. Множество легко угадываемых аллюзий и прямых отсылок не позволяют забыть об этом сходстве. Но финал пути Родригеса иной: он страшен своей безысходностью. Родригес проводит оставшиеся годы жизни в безвестности, утратив все, даже имя. Его удел - вечная мука; то, что привело его на землю Японии, кажется теперь бывшему священнику не только бессмысленным, но и фальшивым. И в этом - пафос романа...