"Карьера Никодима Дызмы" - читать интересную книгу автора (Доленга-Мостович Тадеуш)

ГЛАВА 13

Крохмальная улица в эту пору всегда пустынна. И неудивительно: уже за полночь, а здешние жители встают в шесть утра, чтобы идти на работу. В тусклом свете газовых фонарей спят кирпичные дома. Изредка доносятся торопливые шаги запоздалого пешехода.

Под одной из арок молча ждут, прислонясь к стене, трое мужчин. Можно подумать, что они уснули, но нет — время от времени вспыхивают огоньки трех папирос.

Со стороны Желязной улицы слышатся чьи-то тяжелые шаги. Один из ожидающих приседает на корточки, вытягивает шею, отползает назад и шепчет:

— Он.

Шаги все ближе, и через минуту люди под аркой видят приземистого толстяка в черном осеннем пальто.

Почувствовав, что кто-то идет за ним следом, прохожий оглянулся.

— Нет ли у вас спичек? — спрашивает у него худощавый блондин.

— Есть, — отвечает тот, останавливается и начинает рыться в карманах.

— Ваша фамилия Бочек? — спрашивает вдруг блондин.

Толстяк удивленно на него смотрит.

— Откуда вы знаете?

— Откуда? Оттуда, сволочь, что ты язык на привязи не держишь.

— Почему?..

Кончить он не успел. Удар тяжелого кулака разбил ему нос и верхнюю губу; в тот же миг кто-то треснул его по затылку, кто-то изо всей силы пнул в живот.

— Господи боже мой! — вскрикнул толстяк и покатился в канаву. В голове у него зашумело, во рту появился соленый вкус крови.

Нападавшие, однако, не сочли, что работа кончена. Один из них наклонился над лежащим и принялся бить его кулаками в живот и в грудь, а другой перепрыгнул с тротуара на мостовую и нанес два страшных удара каблуком в лицо.

Невыносимая боль придала сил лежащему. С невероятным при его полноте проворством он вскочил на ноги и диким голосом завопил:

— Караул! Караул!

— Заткни ему глотку! — срывающимся шепотом приказал блондин.

Его товарищ схватил лежащую на тротуаре шляпу жертвы и прижал ее к изуродованному лицу.

— Караул… Караул! — надрывался тот. Далеко на перекрестке появилась чья-то фигура.

— Тихо! Франек, кто-то идет.

— Караул! Караул!

— Ничего не поделаешь, придется его ножиком погладить.

Щелкнула пружина складного ножа, и широкое длинное лезвие бесшумно вошло в тело по рукоятку. Раз, другой, третий…

— Готово.

Молодой человек вытер нож о пальто убитого. Двое других быстро обыскали карманы. Часы, паспорт, бумажник…

Мгновение спустя Крохмальная снова была безлюдна.

Небо начало светлеть, когда в улицу свернули двое полицейских на велосипедах — ночной патруль.

— Гляди-ка, — воскликнул один, — кто-то лежит!

— Наверно, пьяный.

Они соскочили с велосипедов и, увидев лужу крови, поняли, в чем дело.

— Разделали как свинью!

— Пощупай-ка пульс.

— Он уже холодный.

— Вот народ, сукины дети! Надо ехать в комиссариат.

— Третий за эту неделю.

Стал накрапывать дождь. Мелкий, холодный, осенний.

«Сегодня ночью патруль VIII комиссариата обнаружил на Крохмальной улице труп мужчины лет пятидесяти.

Врач скорой помощи констатировал смерть, происшедшую вследствие разрыва сердечной сумки острым орудием, потери крови и травмы черепа. Поскольку лицо сильно изуродовано, личность жертвы установить трудно. Документов при убитом не обнаружено. Труп отправлен для вскрытия в морг. Существует предположение, что убитый стал жертвой внутрипартийных раздоров».

Дызма сложил газету и забарабанил пальцами по столу.

— Что я тут могу сделать? — Никодим пожал плечами.

Сначала смерть Бочека его устрашила. Он подумал, что полиция неминуемо доберется до него. И еще одно — а ну, как убитый будет являться по ночам?

С другой стороны, сознание того, что больше не существует этот опасный для него человек, что вместе с ним исчезла висевшая над его головой угроза, постепенно притупило страх, который со временем улетучился окончательно.

Кто может его, председателя правления банка, подозревать в подстрекательстве к убийству!

Наконец разве он, Дызма, виноват в смерти Бочека? Тот сам лез на рожон.

«Сам и виноват. Глупая башка… Доигрался…»

В кабинет вошел Кшепицкий, закрыл за собой дверь, с таинственной улыбкой сообщил:

— Пан председатель, не пожелаете ли принять одного клиента? Любопытный человек.

— Кто?

— Ваш хороший знакомый.

Дызма побледнел как полотно; он вскочил с места и, Дрожа всем телом, спросил срывающимся голосом:

— Кто?!

Его охватил нечеловеческий страх. Он представил себе, что там, за дверью, дожидается Бочек. Окровавленный, с изуродованным лицом.

— Что с вами, пан председатель? — спросил с беспокойством Кшепицкий.

Дызма тяжело оперся о письменный стол.

— Вам нездоровится?

— Нет, нет… Так кто же там?

— Куницкий.

— Ах, Куницкий… Хорошо…

— Примете его? — Да.

В кабинет вбежал Куницкий, все такой же вертлявый и такой же румяный. Еще в дверях поздоровавшись с Дызмой, он с невообразимой быстротой что-то затараторил.

Никодим смотрел на него с минуту, не в силах сосредоточиться, понять, о чем речь.

— Да, дорогой пан Никодим, года у меня прибавляются, но я не старею. Вот и у вас тоже чудесный вид. Что нового в политике? Как дела? Все жалуются на застой, на налоги, мой драгоценный: ведь этот налог с оборота режет человека без ножа. А всякие там поборы на общественные нужды! Прекрасный у вас кабинет, вкус, стиль… Может быть, сделаете мне одолжение, дорогой пан Никодим, откушаете со мной завтрак? С утра во рту ничего не было. Прекрасный кабинет! Не выберетесь ли со мной в Коборово? Погода, правда, собачья, зато тишина, покой. Нервы отдохнут, да и Нина, бедняжка, обрадуется — она так одинока. Прикатили бы на пару деньков, а?

— На следующей неделе, пожалуй.

— Золотой мой, благодарю вас, благодарю. Ну, так идем завтракать. Может, к «Бахусу», а?

— Спасибо, не могу. Сегодня завтракаю у князя Ростоцкого.

Эта ложь произвела, как и следовало ожидать, сильное впечатление. Расплывшись в улыбке, Куницкий стал говорить о том, какие возможности открываются перед Никодимом благодаря его связям.

Затем всплыла и подлинная причина визита: железнодорожные шпалы. Старик юлил, заискивал, говорил о барыше, который их ждет от этих поставок, убеждал Дызму, что если ему, Леону Куницкому, не захотят дать заказ из-за его процесса, то ведь все можно оформить на имя Нины Куницкой.

— Трудное дело, — отозвался Дызма.

— Хе-хе-хе, а я знаю, стоит дорогому пану Никодиму пальчиком шевельнуть… Ну, золотой мой, поговорите с министром путей сообщения.

И он пилил Никодима до тех пор, пока тот не согласился.

— Только не уезжайте, пока не обсудим договор; имейте в виду, что я в этом невежда.

Куницкий обрадовался и заверил пана председателя, что останется в Варшаве и в случае необходимости даст нужные сведения, хоть он и уверен, что для такого гения, как Дызма, этого не потребуется.

Приход Кшепицкого прервал поток его красноречия. Пообещав прийти на следующий день, Куницкий распрощался с Дызмой.

— Известный ловкач, — заметил Кшепицкий.

— Еще бы! — подтвердил Никодим. — Такого опутать не легко.

Длинная физиономия Кшепицкого скорчилась в презрительной улыбке.

— По-моему, пан председатель, нет такого ловкача, которого не провел бы другой ловкач.

Дызма от души рассмеялся. Он сам себя считал именно таким ловкачом. Ему даже показалось, что именно так считает Кшепицкий, — об этом по крайней мере говорила его фамильярная улыбка.

— О чем вы думаете? — поинтересовался Дызма.

— Думаю о том, — опустив глаза, ответил Кшепицкий, — что наше время принадлежит человеку, который умеет ловить случай.

— Какой случай?

Кшепицкий запрокинул голову, провел рукой по острому кадыку и как бы невзначай заметил:

— Коборово — лакомый кусочек.

— Еще бы!..

— Не каждому представится случай… Дызма кивнул:

— А вот Куницкому досталось.

— А может, достанется… и вам?

Никодим недоверчиво глянул на секретаря.

— Мне?

— Мир принадлежит тем, кто не считается с условностями.

— Вы хотите сказать, что совестливость — помеха?

Кшепицкий ответил не сразу, он внимательно следил за Дызмой.

— Пан председатель, — начал он, взвешивая каждое слово, — вы, наверно, знаете, что я для вас больше чем простой доброжелатель?

— Знаю.

— Так вот, я хочу быть искренним… Для вашего блага. Но не отрицаю, что и для своего. В наше время проигрывает тот, кто глуп.

Кшепицкий задумался. Теряя терпение, Дызма стал его подгонять:

— Да говорите же, черт вас возьми!

— А не рассердитесь на меня, пан председатель?

— Вы что же, за дурака меня принимаете?

— Боже сохрани. Я потому и говорю…

Кшепицкий придвинул стул, лицо его выражало сосредоточенность.

— Пан председатель, жена Куницкого по-прежнему вас любит?

— Еще как! Ежедневно вот такие письма пишет.

— Очень хорошо.

Кшепицкий наклонился к уху Никодима и зашептал…

Был уже четвертый час, когда оба вышли из банка и сели в автомобиль.

— В «Оазис»! — крикнул Дызма шоферу и хлопнул своего секретаря по колену. — А у вас голова на плечах. Только бы удалось.

— Почему ж не удастся? Значит, мы заодно? — протянул Дызме руку Кшепицкий.

— Еще бы! — И Дызма обменялся с ним крепким рукопожатием.

В тот же вечер Никодим Дызма нанес визит инженеру Роману Пильхену, министру путей сообщения.

Это был щуплый брюнет, человек уравновешенный, вечно улыбающийся, известный своей склонностью к уменьшительным словечкам. Министр со своей рыжеватой женой, по-видимому еврейкой, встретил Дызму восторженно.

— Председательчик, миленький! — воскликнул при виде Никодима Пильхен. — Ну и словечко вы отмочили в цирке! Чтоб вас комарик забодал! Я думал, удар хватит меня от смеха! Вот это называется формулировочка!

— Может быть, не слишком салонная, — растягивая слова, подтвердила жена, — зато по-мужски.

— Ты права. В нашей стране чересчур много шаркунов и слюнтяев. Мы любим все посахарить. Крепенькое словечко действует, как ушатик холодненькой водички.

Никодим рассмеялся и стал объяснять, что ему было просто необходимо излить ту ужасную злобу, которая им овладела.

После ужина приступили к делу.

Никодим и не думал, что все пойдет так гладко. Правда, Пильхен предупредил, что окончательного решения принять не может, пока не согласует вопроса с соответствующим департаментом в своем министерстве, но в принципе для миленького председательчика готов на все. Шпалы так или иначе пригодятся.

— Даю вам слово, мы покончим с этим скорехонько. Как бы там ни было, самое главное — не откладывать, такое уж у меня правило.

Дызма почесал в затылке.

— Собственно говоря, мне важно решение по этому делу оттянуть…

— Оттянуть, братец? — удивился министр.

— Мне это не к спеху.

Пильхен рассмеялся и заметил, что в таком случае придется считать Дызму «необычным клиентиком».

Осведомившись, можно ли завтра прийти в министерство, Никодим стал прощаться.

— Светленькая головочка, — заметил министр, когда дверь за Дызмой закрылась. — Поверь, моя малюсенькая, каждая оказанная ему услуга — хорошо помещенный капиталец.

— Ах, не знаю, — отвечала пани Пильхен, — не понимаю я этих ваших политических комбинаций, знаю только одно: Дызма производит очень хорошее впечатление. Вот что значит английское воспитание!

Никодим вернулся домой и сразу позвонил Кшепицкому, сообщив ему, что дело на верном пути.

Затем принялся читать невскрытые письма Нины. В них он искал подтверждения прочности ее чувств.

Слова и тон писем не оставляли ни малейшего сомнения. Там только и было, что рассуждения о любви, жалобы на тоску, воспоминания о проведенных вместе минутах и мечты о будущем счастье вдвоем.

В одном из писем говорилось, как горько ей будет расстаться с Коборовом, где она родилась и где все напоминает ей безмятежное детство.

Дызма улыбнулся и открыл ящик стола. Из пачки бумаг вынул доверенность, на основании которой он мог от имени Нины Куницкой вести все ее дела. Эту доверенность вручил ему Леон Куницкий вскоре после приезда Никодима в Коборово. Он старательно сложил доверенность, спрятал ее в бумажник.

Весело насвистывая, разделся и с размаху бросился в постель. Его мысли занимала большая игра, которую он начал. Это были радостные и волнующие мысли.

Вдруг, без всякого повода, в тот самый момент, когда он выключил стоявшую на ночном столике лампу и комната погрузилась в темноту, все его существо пронзил дикий страх.

«Убили Бочека!»

Дызма оцепенел.

«Убили по моему приказу… За мои деньги… Я убил Бочека… Черт!»

Упрямая мысль все настойчивей лезла в голову. А вдруг существует загробная жизнь? Правда ли то, что говорят о духах?..

У противоположной стены что-то зашевелилось в темноте… Выступил чей-то силуэт.

Волосы у Никодима стали дыбом, трясущейся рукой потянулся он к выключателю, но рукавом пижамы задел за абажур, и лампа с грохотом опрокинулась на пол.

Никодим остолбенел. А тень двигалась к постели. Кровь прилила к сердцу, из горла вырвался пронзительный, протяжный крик. Один, другой, третий…

Секунды казались часами.

Вдруг до него донеслось шлепанье туфель. Через щель в дверях в комнату упала полоса света, на пороге спальни показался Игнатий с револьвером в руках.

— Что случилось?

— Зажги скорей свет.

Слышно было, как Игнатий шарит по стене. Щелкнул выключатель. Комнату залил свет — ослепляющий, чудесный, спасительный свет.

— Что случилось, пан председатель? Дызма сел на кровати.

— Ничего. Во сне померещилось… что этот… что вор…

— А я напугался. Ну, слава богу.

— Нервы у меня расшатались. Знаешь, Игнатий, возьми свою постель и ляг тут на оттоманке.

— Как прикажете.

— Да! И пойди в буфетную, налей рюмку водки, принеси сюда. Это меня успокоит.

Осушив двумя глотками рюмку, закусив водку каким-то черствым пирожком, Никодим почувствовал облегчение. Игнатий улегся на оттоманке.

«Тьфу! Какая же я баба!» — сам себе сказал Дызма, повернулся к стене и заснул мертвым сном.