"Карьера Никодима Дызмы" - читать интересную книгу автора (Доленга-Мостович Тадеуш)

ГЛАВА 24

Весть пришла перед обедом и всех взволновала: кабинет подал в отставку, и отставка принята.

Уляницкий получил телеграмму из Варшавы, ему было велено немедленно ехать в столицу.

Отставка кабинета для большинства коборовских гостей была событием, которое задевало их лично.

Кое-кто мог лишиться своих должностей. Все говорили об одном и том же. Уляницкий ходил взад и вперед по вестибюлю и ругался. Яшунская уехала еще до обеда.

Воевода Шеймонт дал телеграмму в свою канцелярию и велел извещать его по мере того, как туда будут поступать известия обо всех подробностях министерского кризиса в Варшаве.

Вечером пришли газеты. Информация о событиях и слухи, противоречивые оценки ситуации, различного рода предположения — чего там только не было! На одном только они сходились: кабинет пал в связи с тем, что не сумел преодолеть экономический кризис, следовательно, ему на смену должен прийти другой кабинет, руководимый человеком с большим авторитетом.

В числе кандидатов на пост премьера промелькнула фамилия генерала Трочинского, который на посту управляющего больничными кассами, да и в качестве делегата на международный конгресс культуры и искусства, приобрел себе уже немалую популярность, упрочив ее окончательно с помощью брошюры «Стратегические ошибки Наполеона I, Александра Македонского и других». Предыдущая его работа, озаглавленная «Долой коммунизм!», завоевала ему еще раньше всеобщее признание. Знаменита была также приобретенная национальным музеем его картина, представляющая собой автопортрет генерала, выполненный масляными красками, изображающий его в ту минуту, когда оп молодецким ударом копья протыкает насквозь ягуара.

В Коборове широко обсуждали эту кандидатуру, которая, сказать по правде, ни у кого не вызывала серьезных возражений.

За ужином развернулась дискуссия по поводу сомнений барона насчет колорита упомянутой картины.

— Ник, — спросила Нина, — кто, по-твоему, должен стать премьером?

— Откуда мне знать…

— Но все-таки?..

— Гм… Если не Торчинский, то, может быть, Яшунский…

Захмелевший полковник Вареда стукнул кулаком по столу:

— Нет, Никодим, знаешь, кто должен стать премьером?

— Кто?

— Ты.

Воцарилось молчание. Взоры присутствующих обратились к Дызме. Тот наморщил лоб и, убежденный, что Вареда пошутил, нехотя пробурчал:

— Подвыпил ты, Вацек. Оставь, пожалуйста.

Нина встала, и, по знаку хозяйки, все перешли в гостиную. В гуле голосов потонули оправдания полковника.

— Предлагаю покататься по озеру, — воскликнула одна из дам. — Сегодня такая луна!

Все охотно согласились.

Действительно, прогулка оказалась на редкость приятной. Озеро было подобно огромному пласту агата. Его поверхность усеяли мелкие бриллианты звезд, среди них сняла луна, в которой, по подсчету воеводы Шеймонта, было по меньшей мере пятьсот каратов. Когда лодки с тихим плеском отплыли от берега, кто-то запел.

— Жаль, — вздохнул Никодим, — нет под рукой мандолины.

— Вы играете на мандолине? — удивилась одна из сестер Чарских.

— Играю. Особенно люблю играть в лунную ночь на лодке. Приходит вдохновение. Ночь, луна, пахнет горизонтом…

Все расхохотались, а староста Тишко воскликнул:

— Пан председатель и тут не упустил случая высмеять наши невинные песни.

Пшеленская пожала плечами.

Неужели вы полагаете, что пана председателя интересуют такие пустяки?

— Еще бы, я думаю, — подхватил староста, — ведь мне тоже известно, что хлебный банк решено закрыть. Такой банк! Обидно основателю этого дела смотреть на его конец… Не правда ли, пан председатель?

— А вы как считаете? Дызма.

— Подумать только, — не унимался староста, — всегда и всюду самое важное не то, что делается, а то, кто делает. Пока пан председатель стоял во главе банка, все шло хорошо.

— Может быть, дела поправятся, — вставил Дызма.

— Ну, — махнул рукой староста. — Нескольких месяцев оказалось достаточно, чтобы банк лопнул. Вся суть в личности, только в личности.

— Святая истина, — убежденно заявила Пшеленская.

— Хэлло, Никодим! — крикнул из ближайшей лодки Понимирский. — А не спеть ли нам оксфордскую песенку гребцов? А?

— Спойте, спойте! — попросили дамы.

— Да ведь у меня нет голоса, — с раздражением ответил Дызма.

— Есть, есть! — кричал обрадованный своей шуткой Жорж. — Разве ты забыл, как мы горланили на Темзе? Лорд Келедин оф Ньюдон утверждал, что ты поешь как…

Он не кончил: Никодим взмахнул веслом и обрызгал Понимирского, а также всех, кто вместе с ним сидел в лодке.

— Простите, — заговорил Дызма, — ему только холодный душ помогает.

Вернулись обратно и через несколько минут очутились уже в парке.

У дома стоял чей-то запыленный автомобиль. Шофер копался в моторе.

Кто приехал? — опросил Дызма.

Пан директор Литвинек.

Литвинек? — Никодим поднял брови.

Действительно, на официальных приемах в Замке он познакомился с доктором Литвинеком, который занимал пост начальника канцелярии президента республики, но между ними не было таких отношений, чтобы Литвинек мог запросто приехать в Коборово.

Гости вошли в дом.

В вестибюле Кшепицкий беседовал о чем-то с высоким черноволосым, седеющим мужчиной. Дызма сразу направился к ним. Оба встали, поздоровались.

— Ну как там министерский кризис? — осведомился, между прочим, Никодим.

— Именно но этому делу я к вам и явился, — ответил с поклоном доктор Литвинек.

— По этому делу?

Все затаили дыхание.

Литвинек вынул из портфеля конверт, сделал паузу и торжественно провозгласил:

— Достопочтенный пан председатель! Я приехал сюда по поручению президента Жечи Посполитой, чтобы от его имени просить вас принять на себя миссию сформирования нового кабинета. Вот личное письмо президента.

И он протянул Никодиму конверт. Дызма побагровел, разинул рот.

— Что… Что?

Довольный произведенным эффектом, Литвинек едва заметно улыбнулся краешком губ.

— Президент республики надеется, что вы, пан председатель, пожелаете сформировать новый кабинет и стать во главе его.

Дызма неуверенным движением взял конверт, дрожащими руками вынул из него лист бумаги. Стал читать, но буквы прыгали у него перед глазами.

Действительно, в личном письме президента было то, о чем только что сказал Литвинек. Дызма медленно сложил письмо. Его лицо выразило озабоченность.

— Президент не сомневается, что вы, пан председатель, не откажете ему. Это особенно важно в момент тяжелых политических потрясений и хозяйственного кризиса, когда страна находится на грани катастрофы. Трудна эта задача. Но президент убежден, что именно вы — в силу доверия, которое питает к вам президент лично, да и все общество в целом, — сможете успешно справиться с этой задачей. Ваш высокий авторитет, знания и опыт дают гарантию в том, что вы сформируете правительство сильной рукой, поднимете благосостояние страны, которая с нетерпением ожидает сильного человека. Разрешите мне скромно выразить уверенность в том, что вы… только вы… в состоянии совершить это, пан премьер.

Он низко поклонился и умолк.

Впечатление было колоссальное.

Литвинек впервые в жизни выполнял такую миссию и не обманулся в своей надежде потрясти воображение собравшихся.

На всех лицах отразилось волнение. Шутка ли, в их присутствии кормило государственного корабля переходило в руки нового человека — сильного человека. Побледнев как полотно, Нина судорожно впилась пальцами в ручку кресла. У Вареды было такое лицо, точно он сейчас расплачется. Кшепицкий гордо поднял голову и обвел взглядом присутствующих. Из-за его спины смотрели на всех расширенные от изумления огромные голубые глаза Жоржа Поимирского.

Никто не решался сесть.

Первым сделал движение воевода Шеймонт. Он подошел к Никодиму и, низко поклонившись, пожал ему руку.

— Примите, пан премьер, мои самые сердечные пожелания… Но не поздравления, ибо поздравить в эту историческую минуту следует нас, граждан государства и его слуг.

Примеру воеводы последовали все гости. Никодим молча, с хмурым видом протягивал каждому руку.

Уж кто-кто, а он понял, какая честь выпала ему на долю. Он, Никодим Дызма, ничтожный чиновник из Лыскова, может взять теперь в свои руки судьбу большого государства, он будет ездить в собственном поезде, его имя будет на устах всей страны, какое там — на устах всего мира!

Но… но, в сущности… зачем ему это?

Снова нервная, полная угроз жизнь в Варшаве, опять думать по поводу каждого случайно оброненного слова.

Но власть, великая власть над тридцатью с лишним миллионами душ! Ведь есть тысячи таких людей, которые за один день этой власти и этого титула — титула председателя Совета Министров — отдали бы жизнь!.. Кабинет премьера Дызмы… Правительство Никодима Дызмы… Армия отдает честь, военные корабли салютуют из пушек… Что ни скажи — об этом напечатают газеты всего мира… Власть, слава…

— Жду вашего ответа, пан премьер, — напомнил о себе доктор Литвинек.

Никодим очнулся, обвел взглядом присутствующих. Все смотрели только на него. Он откашлялся, встал с кресла.

— Дайте мне полчаса на размышление, — сказал он глухим голосом. — Пан Кшепицкий, пойдемте.

Вместе с Кшепицким они проследовали в кабинет Никодима, заперли за собой дверь.

— Не знаю, как быть… — начал Дызма.

— Не знаете, как быть, пан председатель? Да ведь это ясно. Такая честь! Такая власть!

Разумеется, но это очень ответственный пост. Одно дело — банк, другое дело — государство.

— Ну и что же?

— Могу и не справиться.

— Справитесь, пан председатель.

Никодим чмокнул губами.

— Теперь столько всяких этих кризисов, становится все тяжелее…

— Что-нибудь придумаете, пан председатель, придет какая-нибудь идея в голову. Я об этом не беспокоюсь. Чего-чего, а удачных идей вам не занимать… Вы только представьте себе, пан председатель: вот вы берете в руки власть, население довольно, улучшается настроение общества, вы проводите несколько эффективных мероприятий… А если еще наступит хорошая конъюнктура!..

— А если не наступит?.. Оскандалюсь, и только.

— Не велика важность! Тогда все можно свалить на плохую конъюнктуру и на мировой кризис. Мало разве кабинетов подавало в отставку?

В дверь постучали. Это была Нина.

— Я не помешаю тебе? — робко спросила она.

— Нет, войди.

— Вообразите себе, — обратился к ней, заламывая руки, Кшепицкий, — пан председатель все еще колеблется.

— Видишь ли, Ниночка, это не так-то просто. А во-вторых, мне хорошо и здесь, в Коборове.

Нина просияла.

— Милый! Как ты добр ко мне! Но, Ник, я не такая эгоистка, чтобы во вред родине удерживать тебя в Коборове. Поступай по своему усмотрению, мне кажется — ты можешь спасти страну.

— Ты думаешь?

— Тебе лучше знать, в чем твой долг. Ради бога, не подозревай меня в снобизме, по я предпочитаю жить с тобой здесь, чем там, в Варшаве, называться супругой премьера. И все же… Мысль о том, что ты из любви ко мне лишишь государство своего руководства вызывает у меня беспокойство…

— Гм… — буркнул Дызма.

— Пан председатель, — заговорил снова Кшепицкий, поняв, что принципал склоняется к тому, чтобы принять предложение, — у меня возникла мысль: вскоре после того, как вы возьмете власть в свои руки, мы поедем в Лондон.

— Зачем? — с неудовольствием осведомился Дызма.

— Зачем? За займом. Кто другой не получит, а у вас там обширные связи. Наверно, не один из ваших оксфордских коллег занимает сейчас в Англии высокий государственный пост, играет важную роль в общественной жизни. А вдруг удастся получить заем?

Кшепицкий и не подозревал, что этими словами погубил все свои надежды.

Никодим нахмурил брови, сделал рукой знак, прося его замолчать.

«Да, — подумал он, — я совершенно забыл об этом… Как премьеру мне придется принимать разных там посланников… Может быть, даже ездить в Женеву. Правда, я могу взять переводчика, но тогда сразу обнаружится, что, кроме польского, я ни бум-бум… А тут еще этот паршивый Оксфорд!.. И, наконец, зачем мне все это?..»

Он поднялся со стула. Нина и Кшепицкий с беспокойством посмотрели на него.

— Так вот… я решил, — промолвил Дызма тоном непреклонной твердости, — я отказываюсь от поста премьера.

— Пан председатель, но…

— Никаких разговоров! Отказываюсь — и точка. Крышка!

Кшепицкий упал на стул. Нина, окаменев, замерла на месте.

Никодим поправил волосы, высоко поднял голову, открыл дверь.

В вестибюле тотчас воцарилась тишина, все вскочили с мест.

Не запирая дверей, Дызма подошел к доктору Литвинеку. Оглядев присутствующих, тихо сказал:

— Пан Литвинек, передайте пану президенту республики, что я благодарю за честь, но от поста премьера отказываюсь.

— Пан председатель!.. — воскликнул воевода Шеймонт и тут же смолк.

— Но почему же?! Почему?! — истерически закричала Пшеленская.

Дызма нахмурил брови.

— У меня есть основания, — ответил он деревянным голосом.

— Ваше решение бесповоротно? — спросил Литвинек.

— Всякое мое решение бесповоротно.

— Не соблаговолите ли вы, пан председатель, дать соответствующий письменный ответ главе государства?

— Могу написать.

Никодим кивнул и ушел в кабинет. Едва за ним затворилась дверь, как со всех сторон посыпались восклицания.

— Почему?! Не понимаю, почему!

— Но ведь это ужасно! Страна в отчаянном — да, да, в отчаянном положении! Право, я не знаю никого, кто бы мог занять это место.

Вареда кивнул.

— Обижен… Наверно, обижен тем, что, вопреки его предостережениям, погубили хлебный банк.

Внезапно в наступившей на какое-то мгновение тишине из-за двери кабинета послышался раздраженный голос Дызмы:

— Пишите, черт вас возьми, раз я говорю — пишите, и точка!

Защелкала пишущая машинка.

— Мне кажется, что на решение пана председателя повлияли главным образом его чувства, его любовь к моей племяннице, — начала пани Пшеленская. — Они обвенчались совсем недавно. А обязанности премьера поглощают едва ли не больше двадцати четырех часов в сутки. Пан Дызма — натура глубоко эмоциональная, хоть он и умеет скрывать это. Мы, женщины, понимаем в таких вещах.

— О да, — подтвердила графиня Чарская.

Рельф пожал плечами.

— По-моему, и дамы и полковник заблуждаются, притом глубоко заблуждаются. Насколько я могу судить по собственным наблюдениям за деятельностью председателя Дызмы, он не способен руководствоваться личной точкой зрения.

— Государственный муж с головы до пят! — воскликнул воевода Шеймонт. — Если он отказал, видимо, у него есть на это какие-то основания политического характера.

Но страна на грани катастрофы!

— Это нам так кажется, — улыбнулся воевода, — нам так кажется. Но, в сущности, дела не так уж плохи. Я уверен, что пан председатель, который в экономике разбирается лучше нас с вами, считает, что опасность еще не столь велика, чтобы лично спешить на помощь.

— Но ведь однажды он уже спас страну! Да еще с каким успехом!

— Это Цинциннат, — назидательно изрек воевода. — Он позволяет оторвать себя от плуга только в случае крайней опасности.

— Да, да! — воскликнула с экзальтацией одна из дам. — Он еще встанет у кормила и спасет отечество.

— Необыкновенный человек! — с ударением сказал воевода.

Вдруг из угла послышался протяжный, скрипучий смех, похожий на карканье вороны.

Никто до сих пор не обращал внимания на смолкнувшего Жоржа Понимирского, и потому никто не заметил его иронического отношения к событиям. Жорж слушал, слушал — и наконец не выдержал. Он смеялся, раскачиваясь на стуле.

— Над чем вы смеетесь? — с оскорбленным видом спросил его воевода.

Жорж внезапно, перестав смеяться, вскочил на ноги. Несколько раз пробовал было вставить в глаз монокль, но руки у него так тряслись, что это ему никак не удавалось. Его негодование достигло крайних пределов.

— Над чем? Не над чем, а над кем! Над вами смеюсь, над вами! Над всем обществом, над всеми моими дорогими соотечественниками!

— Пан Понимирский!

— Молчать! — гаркнул Понимирский, и бледное личико болезненного ребенка стало красным от бешенства. — Молчать! Sacristy! Над вами смеюсь! Над вами! Сливки общества!.. Ха-ха-ха… Так вот: ваш государственный муж, ваш Цинциннат, ваш великий человек, ваш Никодим Дызма — самый настоящий жулик, который водит вас за нос! Это негодяй, проныра, в то же время кретин! Идиот, не имеющий ни малейшего понятия не только об экономике, но и об орфографии. Хам без подобия элементарного воспитания. Присмотритесь к его мужичьей харе, к его плебейским манерам: остолоп, нуль! Клянусь честью, он не только в Оксфорде не был, но даже ни одним иностранным языком не владеет. Вульгарная, сомнительная личность с моралью карманного вора! Неужели вы не видите этого? Я неудачно выразился, что он водит вас за нос: нет, вы сами возвели эту скотину на пьедестал! Вы! Люди, лишенные всяких разумных критериев! Над вами смеюсь, дурачье! Чернь!..

Наконец ему удалось вставить в глаз монокль. Он окинул всех презрительным взглядом и вышел, хлопнув дверью.

Доктор Литвинек с испугом и изумлением переводил взгляд с одного лица на другое: у каждого на устах блуждала улыбка стыда и сострадания.

— Что это значит?! — спросил наконец доктор Литвинек. — Кто этот господин?

Ответила ему Пшеленская:

— Извините, пан директор, это мой племянник и шурин пана председателя. Обычно он бывает спокойным… В голове у него не все в порядке.

— Это сумасшедший, — пояснил воевода.

— Несчастный мальчик, — вздохнула графиня Чарская.

А-а, — улыбнулся Литвинек, — ну, разумеется, сумасшедший.