"Точка возврата" - читать интересную книгу автора (Таманцев Андрей)

Штурм

Глухой ночью, да еще после дождя искать Дока и его группу было немыслимо. Тем более что рандеву было назначено на другом берегу Прута. Река разбухла от дождя, и перейти ее вброд не представлялось возможным. Ближайший пешеходный мост был далеко, а по железнодорожному пешее движение было запрещено, подходы к нему были огорожены, за ограждением торчали часовые. Связываться не хотелось. Мы спустились с шоссе на каменистый берег реки. Насобирали мокрого хвороста, развели костер и приступили к просушке личного состава.

Борода закурил и начал разговор. Он все куда-то клонил, но я вначале не мог понять куда.

— Пастух, то, что вы не десантники, это я давно понял.

— Кто же мы, по-твоему?

— Не знаю. Думаю, что вы, или что-то вроде «Альфы», или какая-то спецгруппа разведки.

— Ну, допустим, спецгруппа.

— Я так понимаю, вам по силам взять штурмом какой-нибудь охраняемый объект.

— Ты хочешь штурмовать мост, чтобы перебраться на тот берег?

— Тот берег от нас не убежит. Я знаю брод немного выше по течению. Если веревкой привязаться друг к другу, можно даже и сейчас, после дождя, перейти. Но только днем. Я вот о чем спрашиваю: какая должна быть максимальная охрана объекта, я имею в виду число людей, чтобы вы не могли его штурмовать.

— Тебе очень хочется посмотреть на штурм?

— Предпочел бы смотреть его по телевизору. Но боюсь, что мне и самому придется принимать участие.

— Какой же такой объект не дает тебе покоя?

— Ну, допустим, воинская часть.

— Если ты имеешь в виду наши веселые базы отдыха, то их как раз мы штурмовать не будем. Охрана-то там, скорее всего, небольшая, но в полминуты все бойцы могут стать под ружье. Их все-таки немножко больше, чем нас.

— Это я и сам понимаю. Нет, если в части всего полсотни человек. Все автоматы в оружейной комнате, на руках оружие только у караула.

— Смотря сколько постов.

— Думаю, что не больще трех-четырех.

— Откуда такие точные цифры?

— Три поста — это девять сменных караульных, если стоять сутки через двое. Плюс разводящий плюс начкар. Всего одиннадцать человек. Таким образом, взвод охраны может обеспечивать охрану не более чем трех постов. Если взвод усиленный, то четырех.

— И где несет службу этот взвод?

— Да здесь недалеко, часов за пятнадцать дойти можно.

— Ты имеешь в виду тот самый ракетный дивизион?

— Да, я имею в виду ракетный дивизион.

— Если ты рассчитываешь таким образом приобрести оружие, то должен тебя огорчить. Мы этого делать не будем. После налета на действующую воинскую часть на уши поднимутся все силы округа. И даже если мы уйдем, просочимся, то действовать в этих местах уже не сможем.

— Я не думаю, что после этого нам нужно будет еще действовать. Автоматы, конечно, оружие хорошее, но современная военно-техническая мысль шагнула намного дальше.

— Уж не хочешь ли ты украсть ракеты?

— Зачем украсть? Видите ли, господин капитан, фугасная боеголовка современной тактической ракеты покрывает осколками площадь в три гектара. Это круг радиусом сто метров. Как раз размеры средней базы отдыха. А кассетная боевая часть покрывает семь гектаров. Это кружок уже в полтораста метров радиусом.

— А ядерная боевая часть какую площадь покрывает?

— Смотря какая. Десятикилотонная не очень большую. А вот двухсоткилотонная...

— Я чувствую, если бы у тебя в руках была красная кнопка, на месте Карпатских гор была бы Карпатская котловина.

— Мощь ядерного оружия сильно преувеличена в представлении обывателя. Но не в этом дело. Ядерных боеголовок в части все равно не хранят. Там есть либо фугасные, либо кассетные, либо и те и другие. В зависимости от того, какая задача стоит перед дивизионом в случае возможного военного конфликта.

— И все же я предпочитаю рельсовую войну. Подождем, пока УНСО погрузится в эшелоны.

— Не думаю, что это будет так просто, — пустить эшелоны под откос. Раз эта мысль пришла в голову нам, значит, может прийти в голову и им. Они постараются обеспечить безопасность путей.

— А мы постараемся преодолеть их меры.

— Так-то оно так, но если вдруг сорвется, ну, например, взрывное устройство обнаружат, — другого шанса у нас не будет.

— Если мы промахнемся ракетой, у нас тоже не будет другого шанса.

— Не промахнемся.

— Откуда такая уверенность?

— Из полутора лет, что я служил на «точке», мой начальник расчета отсутствовал почти год. То есть обязанности начальника расчета исполнял я. И мой расчет — при том, что был недоукомплектован, — считался лучшим в части. Часть была по результатам проверки лучшей в Группе войск. А Группа советских войск в Германии была передовым отрядом и тому подобное... «Точка» была на вооружении только в Советской армии. Вывод: я был лучшим начальником расчета тактических ракет в мире.

— Ты никогда не слыхал о том, что скромность красит человека?

— Нет, не слыхал. И самому в голову как-то не приходило.

— Сколько пусковых в дивизионе?

— Четыре.

— Как ты собираешься обслуживать сразу четыре ракеты?

— Это уж мое дело.

— Ну хорошо, как ты собираешься прицеливаться? Ведь нужно знать хотя бы координаты цели.

— Не хотя бы, а именно координаты. По координатам ракеты и нацеливают.

— У нас на карте они пока не проставлены...

— У нас нет. А у Дока, надеюсь, уже проставлены.

— Не понял.

— Видите ли, господин капитан, я тут позволил себе отдать приказ от вашего имени...

— Ты поручил Доку нанести на карту координаты баз?

— Да, я поручил Доку нанести координаты. На всякий случай.

— То есть ты еще во Львове спланировал этот бред?

— Послушайте, Сергей Сергеевич, это не бред. Подготовка пусковой к пуску занимает двадцать минут. Ну, правда, если ракета загружена. С выносных пультов пускать можно одновременно четыре ракеты. А после этого можно смело сматываться. Малой группой мы затеряемся в горах, никто нас не найдет. Там же Горганы, места дикие, камень сплошной.

— А как мы выйдем из гор?

— А вот это вам лучше знать, вы же разведчик и все такое. Мое дело — ракеты пустить. А вы потом выводите...

— Мое дело еще войсковую часть штурмом взять.

— Ну подумай, командир, какой там штурм! Часовых и я могу снять, да они небось там в горах, где нет ни души, только и спят на посту. Остается оружейная комната — ее может блокировать один человек, ну и караульное помещение, где тоже все спят. Ну, может быть, еще у дежурного по части есть пистолет. Все.

— Как это у тебя просто получается.

— Не у меня, а у вас. И не получается, а должно получиться.

— Борода, ты втягиваешь всех нас в чудовищную авантюру. Боцман, ты что скажешь?

— Мне кажется, что это мысль. Только обмозговать нужно.

— Нет у нас времени обмозговывать.

— До утра можно думать. А утром встретимся с Доком и Артистом и обсудим все вместе.

Переправа через Прут, небольшую здесь горную реку, вспухшую после грозы, оказалась не таким уж простым делом. Борода уверял, что в месте, которое он знает, река раздается вширь и что там вода даже теперь стоит не выше колена. Но он просчитался — вода стояла, как бы это сказать, по нижний край кобуры, если она висит на поясе. Поток был желто-коричневый от смытого грунта, камней на дне не было видно. Первым пошел Боцман, как человек, служивший некогда в морской пехоте. Теперь ему пришлось поработать пехотой речной. Его сносило страшно, но он медленно, шаг за шагом преодолевал течение. Пару раз Боцман падал, его сносило на пару метров вниз, но он находил опору, вставал и шел дальше. Наконец он выбрался на берег и закрепил веревку за массивное бревно-топляк. Бороду я запустил вторым, ему переправа далась проще, поскольку теперь у нас натянутая от берега к берегу веревка. И последним переправился я. Боцман вытащил меня, когда меня все же снесло и потащило по камням.

Группа Дока явилась на место встречи без Дока. Зато у остальных членов группы были такие счастливые рожи, будто они уже провели всю операцию и получили высокие правительственные награды. Видимо, Артист, как и я в свое время, все же оценил достоинства Светы и даже предпринял соответствующие действия по проверке этих достоинств.

Док прикрывал нас на другом перевале. Это было правильное решение. Оно обеспечивало нам относительную свободу маневра. Но доклад Артиста о ночной схватке с альпинистами подтверждал идею Бороды. Неприятель знает, что против него в горах действует диверсионная группа. Это значит, что будут приняты максимальные меры предосторожности, особенно при погрузке в эшелоны и при следовании эшелонов по железной дороге. Я лихорадочно прорабатывал перспективы ракетного удара. Получалось, что нужно идти в Горганы, искать этот проклятый дивизион.

Но все же я решил для начала посовещаться с Боцманом и Артистом. Жаль, Дока и Мухи не было — их мнение меня тоже интересовало. Боцман в целом поддерживал идею Бороды. Артист выглядел рассеянным, отвечал односложно. При малейшем перерыве в беседе он переключался на Свету и активно ворковал ей на ушко что-то, по всей видимости, более важное, чем уничтожение бандформирований. Странно, но и Борода как будто утратил интерес ко всей операции. Он курил сигарету за сигаретой, жирно сплевывал в костер, все время вертел в руках то палочку, то веточку, то сосновую шишку; пальцы его не знали покоя, он соскабливал ногтем кору, изламывал деревяшку на мельчайшие кусочки, выкручивал из шишки чешуйки. Борода нервничал, и нервничал сильно. Скандал в благородном семействе. На дворе четверг, в пятницу эшелоны могут быть поданы, а боеспособных воинов у нас всего-то двое — Боцман да я. Муха пропадает невесть где, Док, ладно, Док нас прикрывает, отвлекает противника, а Артист с Бородой вздумали разыгрывать Шекспировы страсти. Уж Борода-то раньше нас всех приметил все прелести юной партизанки и, не подавая ни малейшего вида, строил свои мужские планы относительно ее будущего. И тут нате — какой-то заезжий гастролер портит ему всю живопись. Результат: один боец влюблен и обласкан, следовательно, уже не боец. Другой влюблен и отвергнут, следовательно, тоже не боец. Теперь я вынужден был для начала разбираться с любовным треугольником внутри группы, а потом уже думать о выполнении задания. Я отозвал Артиста в сторонку и устроил ему средней мощности нагоняй.

— Послушай, Семен, — обратился я к нему по имени для пущей строгости. — Я понимаю, что твоя артистическая натура не может долго обходиться без ласкового женского взгляда. Но я предпочел бы, чтобы ты, если тебе так трудно отложить амуры до выполнения задачи, вплотную занялся, ну, скажем, Ларисой. Ее, по крайней мере, никому в голову не придет ревновать, если человек, конечно, не полный идиот. А прелестей у нее, пожалуй, не меньше, чем у Светы, кроме разве что свежести и невинности, в которой, впрочем, глядя на ваши счастливые рожи, я начинаю сильно сомневаться.

— Послушай, Сергей, — ответил Артист в тон мне. — Поскольку ты мой лучший друг и командир, я готов закрыть глаза на то, что ты имел, м-м... неосторожность, я все еще надеюсь, что это только неосторожность, сравнить Светлану с Ларисой и неумно пошутить о предметах, которые в общем-то касаются только нас со Светой...

Это был бунт! Форменный бунт, едва ли не впервые за все время, что мы были вместе.

— Господи, да ты точно сдурел! Хорошо, говорю серьезно, Семен, я никак не ожидал, что ты заведешь серьезный роман на операции...

— Это не роман, — упрямо буркнул он.

— Ладно, ладно, называй это как хочешь, я, наконец, прошу у тебя прощения, если ты этого хочешь. Но я обращаю твое внимание на то, что ты абсолютно не готов к делу... Ты стал рассеян... Хрен тебя дери, да ты выключился из работы напрочь, абсолютно, ты раскис, как Ромео, а сейчас будет самое пекло. Мне такой солдат в команде не нужен, понял? Ты сам не работаешь, и Борода по твоей милости сдох, пропал, погиб, вырубился, как машинка заводная, посмотри, вон сидит, психует, партизан, мать его в перец!

— Пастух, прости, погорячился, был неправ. Все, включаюсь в работу, больше не повторится. Только Борода-то при чем?

— Ревнует Борода, ты ему самый малинник повытоптал.

— И что я должен делать?

— Вот что. Ты не мог бы хотя бы до конца операции не так любезничать с... со Светланой?

— Так если он уже и так все понял...

— Сеня, это приказ. Делай, что говорю. Или мы с тобой расстаемся прямо сейчас...

— Хорошо... — буркнул Артист и тут же поправился: — Слушаюсь!

Говорят, в экстремальной ситуации и палка стреляет, и кухарка работает министром. Мне пришлось работать психологом, что в данной конкретной ситуации было не шибко приятно. Теперь я оттащил в сторону Бороду.

— Вот что я хотел тебе сказать, Андрюха, — на этот раз я обратился к нему по имени для большей доверительности. — Я прекрасно понимаю все, что произошло. Нет, ты не перебивай, ты выслушай. Артист — приезжий, свежий человек. Такие всегда производят на девушек сильное впечатление. Она увлеклась, но это ее ошибка. Артист, он, понимаешь, тоже увлекся, Светлана ведь действительно очень милая. У него это мимолетный роман, у него такое бывает. Мы уедем отсюда через неделю, и все кончится. Вся ваша жизнь войдет в старую колею, все забудется. Вот увидишь, они расстанутся, как миленькие. Света сама к тебе прибежит просить прощения. Ну, ты же умный человек, у тебя широкие взгляды, ты ее простишь, и все будет в порядке...

— Спасибо, Сергей. Я все понял. Я действительно скис в самый неподходящий момент. Извини, я должен был держать себя в руках. Я понимаю, ты все это наговорил, чтобы меня успокоить. Я тебе правда очень благодарен. Конечно, все это бред, ты сам видишь, у них серьезно... Стой, стой, теперь ты не перебивай. Вот я сейчас покурю, и мы пойдем. Я вас поведу. Все будет в порядке. — Он грустно улыбнулся. — Увидишь, Борода умеет держать удар.

Через четверть часа мы уже топали по тропинке, восходя к подошве горы Явирнык. Тропинка то терялась в лесу, то выбиралась на прогалину, но с каждой сотней метров становилась круче и круче. Борода, все утро уродовавший себя никотином и приданными к нему смолами, шел красный, с глазами навыкате, пот с него не тек, а даже брызгал. Но он не сбавлял темп, рискуя надорвать свое инфарктное сердце. Еще бы, следом за ним шел Артист, разве можно было допустить, чтоб его хоть намеком упрекнули в недостаточно ной выносливости!. Труп мне не был нужен, и я стал искусственно умерять темп, отставать. Равняясь по мне, отставал и Артист, который шел передо мной. Но Борода упорствовал, ломил, как паровоз, оглядывался, да еще покрикивал, чтоб не отставали, дескать, идти далеко, надо поспеть до темноты. Я махнул рукой, пусть надрывается, его дело.

Когда к полудню мы вывалили на хребет, идти стало легче, и единственным человеком, который устал, оказалась Света. Она не подавала виду, но я несколько раз оглянулся на нее и понял, что девушке тяжело. В хорошеньких глазках уже стояли слезы. А Борода, все так же зверски хрипя и разбрызгивая пот, пер как ни в чем не бывало. Я дал команду сделать привал.

Борода хоть и свалился сразу после команды как подкошенный, а все же закурил.

— Борода, — сказал я ему, — ты бы поберег здоровье, тебе еще ракеты в небо запускать.

— Я без сигареты не человек, — ответил он, еле выговаривая слова сквозь задышку.

— Слушай, я же видел, как тебе дался этот подъем.

— А, не переживай. Я вхожу в ритм и держусь в нем, сколько надо. К тому же я иду правильно.

— Как это — правильно?

— Я подсмотрел, как гуцулы ходят по горам. Они не наклоняются вперед и не ломят, как через три ступеньки, а держатся ровненько и идут маленькими шажками. Я попробовал, так намного легче.

— Ну-ну.

Мы повалялись на траве, и когда я увидел, что Света в порядке, поднял группу и снова поставил в голову Бороду с его гуцульским способом передвижения. Наконец мы прошли седловину и поднялись на Явирнык.

— Вон там, — показал Борода. — Там они стоят, родимые. Но по прямой будет хуже, склон поганый. Мы сначала еще по хребту пройдем, на Круглый Явирнык поднимемся, спустимся еще в одну седловину и только тогда свернем в ущелье. Теперь того темпа у нас не будет, здесь Горганы начинаются.

И я увидел Горганы, а через полкилометра пути убедился, что это действительно поганое место. Хоть Борода и проинструктировал всех заранее, как здесь нужно ходить, я все же грохнулся на первой же сотне метров из-за своей самонадеянности. Ушибиться я, конечно, не ушибся, падать меня учили, но впредь стал осторожнее: прежде чем ступить, проверял каждый камень на устойчивость.

В ущелье спускались уже в сумерках, на крутых участках помогая себе и руками. Там, где склон резко обрывался вниз и где редкие сосны вклинивали между камней свои корни, Борода остановился и сказал:

— Пришли. Теперь ваша работа. Вон там внизу — дивизион. Дальше с рюкзаками спускаться нельзя: шумим.

Мы покачали для проверки камешки под собой, выбрали поустойчивей и сели. Хорошо было бы поесть-попить, но темнело, и я с ходу пошел на разведку, прихватив с собой Артиста. А то как бы в мое отсутствие не дошло дело до дуэли.

Военная часть стояла идеально. Ниоткуда ничего не видно. Все места, откуда был хоть какой-то обзор, были обнесены колючей проволокой, за которой мыкались часовые. К деревянной будочке КПП вела дорога, проложенная вдоль русла горного потока. Дорога обычная, горная, наезженные камни, и больше ничего. Мы поднялись на противоположный, более крутой склон, но и оттуда ничего не было видно. Все заслонял уступ. А сам уступ, как идеальная смотровая площадка, был уже за колючкой. Так что все, что мы выяснили, был тот факт, что в этом месте, бегущий по дну ущелья поток образует небольшую долину, метров пятьдесят на сто пятьдесят, а то и меньше. Нужно было как-то проникать на территорию. Несколько раз я видел сквозь стволы часовых. И вправду были они какие-то вареные. Срочники, заброшенные призывом в дикие камни, не имеющие увольнений или хотя бы таких развлечений, как учения. Походи годик в караулы через каждые двое суток — научишься спать на ходу. Пораскинув, я решил проникать в часть по ручью — там обязательно должна быть где-то дыра в проволоке.

Мы с Артистом спустились к воде выше по течению, медленно и бесшумно приблизились к проволочной ограде. И вдруг увидели: на берегу потока полулежал человек, который черпал пригоршней воду и пил. Сумерки сгустились, а в ущелье было уже почти темно. Это мог быть солдат, выбравшийся из расположения, чтобы провести время до вечерней поверки, наслаждаясь мнимой свободой, мог быть горный житель, следующий по своим горным делам. А мог быть боевик УНСО, а то и чеченский инструктор...

Я кивнул Артисту, и он начал обходить человека справа, заходя со спины. Я шел чуть позади Артиста, контролируя обстановку по сторонам. Когда до пьющего воду осталось всего с дюжину шагов, он вдруг оторвался от воды и устало произнес:

— Это я, Муха! Хорош прятаться, слоны несчастные.

— Врешь, Муха, — сказал Артист. — Ты не мог нас слышать, здесь ручей шумит.

— Я сутки вас здесь жду у ручья. Я его уже перестал слышать, слышу только посторонние звуки.

— Ты знал, что мы сюда придем? — спросил я.

— Надеялся. Про эту воинскую часть вы знали. Здесь есть оружие и техника. И почти никакой охраны. Лакомый кусочек.

— Ладно, Муха, — сказал я. — О твоем отсутствии поговорим после. Вставай, надо проникнуть на территорию, подготовиться к штурму.

— Во-первых, проникать не обязательно, я вам схему могу нарисовать. Я еще днем нашел точку, откуда почти все видно. А во-вторых, встать я не могу, рана сильно гноится.

— Ты ранен?

— Да, в ногу. Причем зверским образом в прямом смысле слова.

Мы отнесли Муху в наш так называемый лагерь, где на голых камнях, без палатки, без костра сидели остальные члены нашей экспедиции. Муха при свете фонарика набросал схему части и рассказал о составе караулов. Получалось, что дивизион охраняется всего двумя часовыми.

— Могут быть внутренние посты, — сомневался я. — Например, у знамени.

— Не думаю, — вставил Борода. — Знамя дивизиона вполне может храниться в дивизии, существует такая практика.

— Как же ты проводил разведку, — сочувствовал Мухе Боцман, делая перевязку, — если тебя сюда уже на руках несли?

— У меня целый день был. Эти часовые службы не знают, спят на ходу. Я вдоль забора ползком перебирался, а как часовой подходил, затаивался. Часть — времянка, ни одной капитальной постройки. Даже электричества у них нет. Дизель гоняют, он генератор крутит, вот тебе и свет. Кухня на дровах работает. Вот здесь, — Муха показывал по схеме, — на возвышении, у них жилые помещения. Живут они в кунгах и палатках. Кстати, транспортных машин у них маловато. Два кунга, две цистерны и один ГАЗ-66. Явный некомплект, водил не хватает. Вот здесь у них КПП, там дежурный по части сидит. По-моему, у них всего два офицера, топают в наряды через день. Палатка возле КПП — это у них караулка. В этой же палатке и пирамида с оружием. Я видел, как караул менялся. В караулке, насколько я понял, кроме отдыхающей и дежурной смен, по два человека в каждой, только сержант-начкар и разводящий. Один пост охраняет этот берег, где они живут и где у них бортовая техника. А другой ходит по тому берегу — там у них площадка, стоят восемь машин, пусковые.

— Нет, — поправил Борода, — скорее всего, четыре пусковые и четыре транспортно-заряжающие. Странно, что «крокодилов» нет. Это тягачи с прицепами, — пояснил он. — Транспорты ракеты возят. Обычно в дивизионе порядка дюжины «крокодилов».

— И куда они, по-твоему, могли деться?

— Хрен его знает.

Времени у нас было в обрез. Эшелоны могли подать уже завтра. Штурмовать дивизион нужно было прямо сейчас. Штурмовать втроем. Если Муха прав, а его данным я доверял полностью, это было делом не таким уж сложным. Раненые и женщины останутся в «лагере», а Борода подождет где-нибудь поблизости, пока мы с Артистом и Боцманом не сделаем свою работу.

Майор Турков отдежурил уже семь часов. За это время обычно исчерпывались его физические и моральные возможности по добросовестному несению службы. Он проверил посты и караулку, даже дал караулу вводную «пожар». Правда, очень скоро, минуты через две, дал и отбой этой вводной. Он покрутил ручку телефона, при этом шума и воя в трубке не убавилось, и доложил в дивизию, что на «Коленвале» за время его дежурства происшествий не случилось. И, будучи уверенным, что доклада его никто не услышал, хотя дежурный по дивизии, разумеется, этого доклада и не ждал, подозвал своего помощника-сержанта.

— Боец, — сказал ему Турков, — вот что, боец! Я сейчас дам тебе приказ, о ходе выполнения которого не должен будет узнать ни один враг, включая тебя самого.

— Слушаю, пан майор!

— Отвечай, замудонец, я что, по-твоему, похож на пана?

— Никак нет, господин майор!

— То-то. Давай, что ли, беги в кунг.

— Виноват, господин майор, в кунге не осталось.

— А ты поищи.

— Я-то поищу, Вячеслав Аркадьевич, но только там точно нет.

— Х...ево, сержант. Придется пусковую вскрывать.

— Я-то вскрою, да только вам же влетит, Вячеслав Аркадьевич.

— Ты что, солдат, жаждешь смерти своего командира?

— Никак нет, пан майор!

— Я т-те щас устрою «пана»! Давай вскрывай бегом... Вторую. Вторую вскрывай.

— Есть!

Боец умчался спасать погибающего командира. Через некоторое время он вернулся и выставил на кривоногий стол цилиндрическую алюминиевую банку, выкрашенную в защитный цвет. Турков отвинтил крышку и с наслаждением понюхал содержимое банки.

— Заметят, Вячеслав Аркадьевич...

— Говна они заметят. Воды принеси.

Пока сержант ходил за водой, Турков достал из ящика стола флягу и маленькую жестяную воронку, аккуратно перелил спирт во флягу, оставив на донышке банки граммов пятьдесят. Когда появилась и вода, он решительно наполнил ею банку. Закрыл, поболтал. Открыл, показал сержанту.

— Нюхай.

— Спирт.

— Смотри — мути нет. Если не пить, то и незаметно. Неси обратно.

Сержант умчался возвращать банку на пусковую. Майор извлек из своего универсального стола тарелку, наполнил ее спиртом и поджег. На поверхности заплясали зеленые язычки — это выгорал ацетон. Но едва пламя сделалось синим, он быстро, неаккуратно накрыл тарелку журналом дежурства. Потом он развел спирт водой в стакане и погрузился в томительное ожидание, постукивая по граненому стеклу ребром ножа. Наконец глуховатый звук сменился кристально звонким. Турков довольно улыбнулся, поглаживая себя левой рукой по животу, выпил полстакана, отставил его, сладко вздохнул и полез за сигаретой.

Сержант не возвращался, но Туркова это уже не слишком волновало. Сержант славный парень. С ним интересно бывает поговорить. Ближе к утру можно будет и ему налить полстакана. Нет, четверть, хватит с него. Майор проспит до развода, на разводе ему будет плохо, хуже некуда, но помощник дежурного как раз в это время ложится на четыре часа, да и все равно развод проводить некому, кроме него, майора Туркова. Он командир дивизиона тактических ракет. Командир несуществующего дивизиона. Или полунесуществующего? Дьявол его знает! Надо еще выпить!

И майор выпил еще.

В его голове пробегали каруселью обычные злые мысли о его, майора Туркова, жизни. Эти мысли добирались до него всегда, даже во сне. Только теперь они немного подобрели, не так мучили, не так издевались.

Когда после училища лейтенант Турков получил должность начальника расчета, ему виделась впереди заманчивая военная карьера. Без всяких знакомств, только за счет красного диплома, реального знания техники и хороших офицерских качеств он попал на службу в Группу советских войск в Германии. Там можно было не только продвинуться по службе, но и прибарахлиться, что для молодого человека, ищущего верную спутницу жизни, было достаточно значимо. Верная подруга нашлась из числа вольнонаемных работников, обслуживающих Группу войск. Глядя на аппетитную хохлушку Галю, женатые офицеры глотали горькую слюну, а холостые только и стреляли глазами, надеясь наградить Туркова комплектом мощных боевых рогов. Но Галина была специалистом другого рода. Она осуществила свою мечту, став офицерской женой, и вся ее дальнейшая деятельность была направлена только на укрепление отхваченного счастья. Еще в Германии она родила Туркову сына и дочь и приступила к выполнению программы по обеспечению детей материальными благами на всю оставшуюся жизнь.

Спустя два года дивизион перевооружали. Вместо старого комплекса «луна» на вооружение ставили «точку». Турков, который учился в училище уже на новом комплексе, знал его в совершенстве. Боевая работа на «точке» была проще, чем на «луне», но требовала серьезных инженерных знаний. И Турков, только-только получив третью звездочку на погоны, стал командиром батареи. Хорошему офицеру, прекрасно переучившему личный состав на новую технику, вскоре присвоили внеочередное звание, соответствующее занимаемой должности. Капитаном он и покинул Германию вместе с войсками, сдававшими наши западные рубежи. У него был выбор. Он мог попроситься чуть не в любую дивизию, в любой округ. Галина хотела жить на родине, и он выбрал Украину, Прикарпатский военный округ.

В девяносто первом он был майором, комбатом, и метил в командиры части. После путча он дернулся было перевестись в Россию, но Галина натянула поводья, он фыркнул, ударил копытом, но остался. У них была квартира в Ужгороде, у отца Галины — дом в пригороде Тернополя. Из всего этого получился особняк во Львове. Галина хозяйничала в особняке, быстро перестроившись, включилась в активную коммерческую деятельность, а Турков прозябал в Виноградове, в разрушающейся казарме. Престижный некогда майорский оклад стал ничтожным медяком рядом с прибылями Галины. Турков был Турков, а не Турченко или Турчук, поэтому его карьера сделала резкую и полную остановку в армии, которая переживала тяжелую украинизацию. Галина воспитывала детей на украинском языке, отец, и до этого больше проводивший свое время в казарме, штабе или возле пусковых, чем дома, стал им совершенно чужим. Жена раздалась вширь, окаменел подбородок — примета удачливых и непреклонных торговцев, голос... голос стал чужим — требовательным, с брезгливыми нотками, совсем не тот, которым Галина десять лет назад называла час и место, назначая свидание.

Турков и раньше-то не брезговал ни немецкой водкой «Кристалл» (синяя этикетка со снежинкой), ни русской «Пшеничной», ни украинским «Спотыкачем», ни армейским спиртом, из которого нужно было выжигать ацетон и другие примеси. А тут пустился во все тяжкие без особых угрызений совести: он себя похоронил.

И вот год назад он стал командиром части. Он давно остался единственным офицером, знающим технику комплекса и боевую работу на ней. Пехотинцы, которые распределялись в дивизион, годились только на должность командиров взвода охраны. Впрочем, от Туркова давно уже не требовали никакой боевой работы, никаких учебных и тем более боевых пусков. Да на Украине и не было полигона для последних. Пока жив был Союз, пускать боевые ракеты ездили в Капустин Яр. Теперь требовали от командира части только, чтобы технику не разворовывали и чтобы солдаты не бегали. Технику, впрочем, из дивизиона все время куда-то переводили, откомандировывали, Турков остался даже без командирского «уазика». Наконец, дивизион подпал под расформирование. Так что Турков стал командиром расформированной части. Специальная комиссия приняла у него и угнала куда-то все «крокодилы», стоявшие под ракетами. Остались только боевые машины и пара транспортных. Солдатами комплектовали только взвод охраны и взвод механиков-водителей, чтобы хоть кто-то мог выводить технику из боксов. Пусковые остались без расчетов.

Но часть, формально расформированная и несуществующая, продолжала существовать. Приказа о сдаче всего имущества и передаче личного состава другому командиру не было. Более того, дивизион забросили в горы, так что Турков лишился даже комнаты в казарме и поселился в кунге, в машине-мастерской. У него в подчинении остался всего один офицер и полсотни солдат. Время от времени пусковые заводились, загружались учебными ракетами, лишенными заряда и маршевого топлива, проводились дивизионные учения. Но Турков был отстранен от них. Парней из УНСО дрессировали сухощавые дядьки в камуфляже, говорившие с сильным акцентом. Где и когда иностранцы обучились работе на «точке», для Туркова не было загадкой. Когда-то в ГСВГ было четыре отдельных ракетных дивизиона, по одному в каждой танковой дивизии. Во всех дивизионах служили бывшие однокашники Туркова. Так что судьбу трех дивизионов он знал. Они были выведены из Германии и теперь стояли в России. Первый, родной дивизион Туркова побывал даже в Чечне, но о том, как он там воевал, если вообще воевал, Туркову известно не было. Участь третьей ракетной части была загадочна. Она не появилась нигде. Скорее всего, вся еще недавно секретная техника была сторгована другом Горби другу Бушу.

И вот Турков — майор в сорок лет. Вечный майор. Он командир части. Формально командир. На самом деле он, кадровый офицер, специалист высокого класса, приставлен всего лишь сторожем к остаткам дивизиона. Он сторожит, а неулыбчивые недавние наиболее вероятные противники уверенно объясняют таким же хмурым недавним братьям по Союзу устройство гироинтегратора. Ну, у таких не грех и спирт из пусковой стырить.

Турков развел второй стакан и, отвлекшись от своих мыслей, оглянулся. Сержант, если даже он заглянул по дороге в караулку, что-то задерживался. Но вместо сержанта или подгнившей бревенчатой стены КПП он увидел дульное отверстие большого калибра, направленное ему в голову. Турков отвернулся, поднес стакан уже приготовленного спирта к губам и отпил свою обычную дозу — половину. Спокойно поставил стакан на стол и сказал, не оборачиваясь:

— Можешь стрелять.

Но никто не выстрелил. Чья-то ловкая рука, протянувшись у Туркова под мышкой, расстегнула кобуру и вынула «Макаров».

— Если хочешь выпить, пей сейчас, — сказали Туркову. — Я тебя сейчас свяжу.

Трусом Турков не был никогда, а тут еще и выпил. Он нагло вступил в переговоры:

— А когда развяжешь? Если скоро, то я подожду, тогда и выпью.

— Не скоро.

— Все равно. Выпью потом, сейчас не хочу. Туркова прочно, но гуманно, без перетяжки, привязали к стулу.

Штурм дивизиона прошел мягко, без жертв с обеих сторон. Боцман обошел часть с той стороны, где стояли пусковые и где был соответствующий пост. Артист пошел снимать другого часового. Я вплотную подошел к КПП. КПП — дежурку и караульное помещение — нужно было брать одновременно: слишком близко друг от друга они стояли. Сначала я увидел Артиста. Он высунулся из-за соснового ствола, дал мне знак, получил мой ответ и спрятался снова. Боцмана пришлось подождать. И все это время я наблюдал в окно за одиночным банкетом дежурного офицера. Я видел, как помощник офицера удалился к пусковым относить банку из-под спирта. Там он, очевидно, встретился с Боцманом и был обезврежен. Действительно, Боцман, появившись в моем поле зрения, поднял два пальца: двое связаны. Я показал ему на дерево, скрывавшее Артиста. Боцман пробрался к нему, и уже вдвоем они подступили к караулке.

Я в это время проник на территорию части и беспрепятственно вошел в дежурку через распахнутую дверь. Дежурный меня не видел. Он был занят приготовлением очередной дозы спиртного. Боцман с Артистом ворвались в палатку караула, где бодрствовал только один разводящий, наверное из салаг. Караул безболезненно лишился оружия и безропотно дал Боцману себя связать, пока Артист угрожающе водил помповиком на уровне глаз пленных.

Втроем мы мирно вошли в одну из палаток-кубриков и устроили подъем. Бедных солдатиков пришлось запереть в кунге. Там им будет тесно и душно, зато не возникнет соблазна оказать сопротивление и получить пулю. Таким же образом мы заключили в импровизированную тюрьму и население второй палатки. Второй офицер и без того уже спал в кунге. Оружия при нем не было, его оставалось только запереть.

Я вернулся на КПП и дал знак Бороде. Он вышел из-за деревьев и первым делом спросил у связанного майора:

— Когда следующий доклад в дивизию? Связанный поднял мутные глаза и усмехнулся:

— Хотите доложить о происшествии?

Борода пристально посмотрел на него и ответил как-то неуверенно:

— Нет, я хочу, чтобы вы сами доложили, что происшествий нет.

Я поднял ствол к лицу майора, чтобы он говорил : правду и только правду, но, кажется, алкоголь полностью примирил его с действительностью, потому что он, не задумываясь, ответил:

— В шесть двадцать утра.

Борода словно не слышал ответа. Он уставился в осоловевшее лицо ракетного майора и даже рот приоткрыл от напряженной работы мозга.

— Товарищ стар... Товарищ майор! — произнес он медленно обалдевшим голосом. — Вячеслав Аркадьевич! Эт-то ж надо!

— К вашим услугам. — Пьяный поднял на него глаза.

— Не думал, вот никак не думал, что вы присягнете Украине...

— А я не присягал. Я присягал служить советскому народу. Вот дайте мне советский народ, и я ему буду служить. Двух присяг не бывает.

— Но вы же служите...

— Мне печать в удостоверении личности поставили, вот я и служу. Слушай, сержант, мне не с руки, поднеси стакан ко рту...

— Виноват, товарищ майор, я старшина.

— Ах, да. Я тебя старшиной увольнял. Дай выпить, Кулик...

Борода вопросительно посмотрел на меня. Я отставил помпу и развязал майора. Он был не опасен.

Майор выпил и обреченно сказал:

— Пиз...ец дивизиону. Вы хотите уничтожить ракеты, если я правильно понял?

— Нет.

— Кулик, — продолжал майор несколько бессвязно. — Ты не бандит. Ты остался в русской армии, вон у тебя какой командир. Я для вас предатель. Вы имеете полное моральное право расстрелять меня как врага народа. Здесь на моих пусковых обучают фашистов, чтобы они воевали в Чечне. Я должен был сам... Я прошу у вас прощения, что не застрелился сам, как русский офицер. Вы должны уничтожить пусковые и ракеты, а меня расстрелять.

— Нет.

— Хорошо. Я сам все на хер уничтожу.

Майор поднялся.

— Нет.

— Так какого хрена!

— Нам нужно сделать пять пусков, товарищ майор. А лучше — два залпа.

— Пошли.