"Их было семеро…" - читать интересную книгу автора (Таманцев Андрей)

V

После полумрака зрительного зала и странного действа, свидетелями которого мы были, Москва показалась яркой и полнокровной, как восточный базар. И если бы я не видел этого своими собственными глазами, трудно было бы поверить, что где-то в дебрях огромного мегаполиса, вздыбленного и поставленного на уши тем, что именуется демократическими преобразованиями, на голой сцене театрального зала в Кузьминках сидит человек в красном бархатном пиджаке и мучительно размышляет, как доказать, что Шекспир и его любимый герой принц Датский Гамлет были гомосексуалистами, и тем самым явить изумленному миру блеск своего гения. И тратит на это драгоценное время жизни.

У каждого свои заботы: у кого суп жидкий, у кого жемчуг мелкий. И неизвестно еще, что для самого человека мучительней: жидкий суп или мелкий жемчуг.

А у нас были свои заботы. И если бы этот непризнанный пока гений театрального авангарда узнал о них, он уставился бы на нас так же ошарашенно, как смотрели на него мы. И возможно, так же подумал бы: да на что же они тратят время своей жизни?! И был бы, наверное, по-своему прав. Как правы были и мы.

Тоже по-своему.

Между тем время жизни нас уже слегка поджимало. На Казанский вокзал мы приехали в начале пятого, оставили Валеру с его «патролом» на стоянке, прошли на перрон и принялись изучать расписание пригородных электричек. Шансов отловить бывшего лейтенанта Олега Мухина на одном из маршрутов было немного, но все-таки мы решили попробовать. Проще было, конечно, подъехать к нему попозже, когда он после работы вернется домой. А вдруг не сразу вернется? Вдруг отправится к какому-нибудь приятелю или к подружке, если успел ее завести? Можно было и пролететь. А он нужен был сегодня, и как можно раньше. Поэтому распределились:

Док взял на себя Шатуру, Боцман — Черусти, Артист — Виноградове и Фабричную, а мне достался Голутвин и «47-й километр». Договорились, где встретимся после обследования маршрутов, и разошлись по электричкам, поданным на посадку.

Я очень давно уже не был в Москве, в электричках вообще мало ездил, и меня сначала удивило, а потом искренне восхитило то, что в них творилось. Это был настоящий базар, но здесь не покупатели обходили продавцов, а наоборот. Чего только не предлагали бродячие офени, переходившие из вагона в вагон: фильтры для воды, кремы от укусов комаров и простуды, исторические романы, даже подтяжки, выдерживающие вес в сто килограммов. Вешаться на них, что ли? Продавали, понятно, и газеты. В основном дешевые: «Московский комсомолец», «Мир новостей», «Мегаполис-экспресс».

Немного отъехав от Москвы, я прошел весь состав из конца в конец, в Выхино вышел и дождался следующей электрички. В Раменском пересел еще на одну.

Продавцов газет мне попалось человек десять, но Мухи среди них не было. Уже на обратном пути, пройдя от первого до последнего вагона еще две электрички, я понял, что и на этот раз вряд ли мне повезет. Оставалось надеяться, что повезет Боцману, Доку или Артисту. Но повезло все-таки мне.

Где-то на перегоне между Отдыхом и Удельной я услышал сзади знакомый голос:

— Господа, газета популярной информации «Мир новостей» всегда с вами!

Программа телевидения и радио на будущую неделю. Объективный комментарий к сенсационному заявлению генерала Лебедя. Новые законы о налогах с физических лиц. Сенсационные документы о злоупотреблениях в Западной группе войск.

Неизвестное об известном. Лучшая газета для семейного чтения. Всего восемьсот рублей!..

И он пошел вдоль вагона, останавливаясь, чтобы дать газету и получить деньги. Он был в простеньком спортивном костюме, на голове — синяя кепка-бейсболка с сеткой на затылке, с длинным козырьком и надписью «Калифорния». Газеты он держал на сгибе левой руки, так официанты держат салфетки, а через плечо, как у автобусного кондуктора, висела небольшая сумка, куда он складывал деньги. Маленький, щуплый. Муха и Муха. Совсем пацан.

Когда он поравнялся со скамейкой, на которой я сидел, я хотел было окликнуть его, но решил, что в людном вагоне это неудобно — сразу начнут на нас пялиться. Поэтому вышел в заднюю дверь, на ближайшей остановке пробежал два вагона по ходу поезда и заскочил в тамбур, рассчитывая перехватить Муху здесь. И как-то обстановка в этом тамбуре мне сразу очень не понравилась. Я даже не понял чем, но здесь была какая-то опасность. И исходила она от двух качков, которые стояли, привалившись к стенке, прихлебывали пиво из банок и время от времени поглядывали в окошко в дверях, разделяющих вагоны. Будто кого-то ждали. В это же окошко поглядывал и я, высматривая Муху. Минуты через три один из парней, повыше, сказал мне:

— Поди-ка, мужик, в вагон, не маячь тут.

— А в чем дело? — спросил я.

— Во козел! — лениво проговорил второй, плотный такой коротышка. — Сказано тебе, вали отсюда! Не понял? Нет? Объяснить?

Я мог бы, конечно, послушать их объяснения и сам им кое-что объяснить, но не хотелось портить настроение себе. И к тому же мне любопытно было, кого это они здесь поджидают. И зачем.

— Все понял, — заверил я их и вошел в вагон. Но одной из створок дверей не дал полностью закрыться, придержал ногой, чтобы не только видеть, но и слышать, что будет происходить в тамбуре.

Некоторое время там ничего не происходило. Качки беспрепятственно пропустили двух торговцев каким-то расхожим товаром, двух пассажиров, переходящих поближе к голове состава, но когда в оконце мелькнула синяя кепка с надписью «Калифорния», побросали банки и преградили Мухе дорогу.

Его, выходит, ждали? Странно, что им могло от него понадобиться?

— Попался, падла? — обратился к нему высокий. — Опять будешь дуру гнать, что бабки принесешь завтра?

— Обязательно, ребята! — заверил их Муха. — Прямо завтра с утра! Вы где будете? На обычном месте, у расписания?

— Гада! — взревел коротышка. — Ты сколько раз нам это уже говорил? Четыре?

— Пять, — признался Муха. — Но завтра, ребята, железно! Прямо с утра!

— Да он изгиляется над нами, сучонок!

— Боже сохрани! — запротестовал Муха. — Я — над вами? Да вы что?!

— Больше не будет, — проговорил высокий. Своими клешнями он разлепил створки входных дверей и стал в проеме, спиной отжимая одну створку, а ногой придерживая вторую. Кивнул коротышке:

— Делай!

Тот отшагнул к противоположной двери и пригнулся, изготовясь к броску.

Я придвинулся поближе к тамбуру.

— Не суйся туда! — предупредил меня какой-то мужик, стоявший рядом.

— Даже не собираюсь, — сказал я.

И я действительно не собирался. Что мне там было делать? Мне просто любопытно было, как все это будет происходить.

Но ничего особенного не произошло.

Коротышка спиной оттолкнулся от двери и бычком ринулся на Муху с очевидным намерением вышибить его из электрички, которая как раз летела по какому-то мосту или виадуку. Не выпуская из руки газет, а другой придерживая сумку с деньгами, Муха увернулся, в нырке упал на спину и словно бы выстрелил обеими ногами в задницу коротышке, придав ему такое ускорение, что тот сначала выбил, как кеглю, из дверного проема высокого, а следом вылетел сам.

Двери закрылись. В электричках они, как известно, закрываются автоматически.

Да, эти двое, похоже, уже никому ничего никогда не смогут объяснить.

Муха отряхнулся и вошел в вагон.

— "Мир новостей"! — объявил он. — Самая полная и объективная информация обо всех важнейших событиях за неделю!..

— Дай-ка мне, парень, твою газету, — прервал его мужик, который остерег меня соваться в тамбур. — Сдается мне, это правильная газета.

— Но самой важной информации в ней нет, — заметил я.

— Какой? — не оглядываясь, спросил Муха. — он отсчитывал мужику сдачу.

— О том, что лейтенант Варпаховский жив. Он повернулся. И газеты, и сдача вывалились у него из рук.

— Нет, — сказал он. — Нет.

— Да, — сказал я. — Да!..

Оставался Трубач. Когда все собрались и мы отъехали от Казанского вокзала, был уже восьмой час вечера. Улицы забиты машинами, тротуары кишат людьми. Мы немного поспорили, куда ехать сначала — на Старый Арбат или на Пушкинскую площадь. Но рассудили, что Трубач сейчас, скорее всего, на Арбате — еще довольно светло, день хороший, на Арбате наверняка толпы гуляющих. Так и было. По обеим сторонам Старого Арбата теснились столики с тысячами деревянных матрешек, художники прохаживались возле своих картин, развешанных по заборам и просто разложенных на земле. Через каждые десять-пятнадцать метров стояли парни с гитарами, а то и маленькие оркестры, у Вахтанговского театра какая-то девушка играла на скрипке. Народ слушал, глазел, освежался пивом и чем покрепче.

Я бы тоже с удовольствием послушал и поглазел, но времени не было. Мы прошли Старый Арбат из конца в конец, однако Трубача не обнаружили. Пришлось ехать на Пушку. Валера приткнул «патрол» у «Макдональдса», мы спустились в переход под Тверской. Здесь Трубача тоже не было. Не было и в вестибюле метро. И только на повороте второго подземного перехода услышали саксофон — ни с каким другим не спутаешь. А потом увидели и самого Трубача.

Он стоял у стены между двумя длинными столами-прилавками, на одном из которых были книги, а на другом разные «Пентхаусы» и «Плейбои»: громоздкий, как шкаф, с крупной, рано начавшей лысеть головой, согнувшись над серебряным саксофоном, — будто свечечку защищал своим телом от ветра. Прикрыв глаза и отбивая такт ногой в кроссовке сорок шестого размера, он играл попурри из старых джазовых мелодий, уходя в импровизации, а затем возвращаясь к основной теме. У ног его лежал раскрытый футляр от инструмента, куда слушатели бросали свои «штуки» и пятисотки. Слушателей было немного, человек пять-шесть, одни уходили, их место занимали другие. Иногда кто-нибудь просил сыграть на заказ, он играл, а потом вновь заводил свое. Ему было словно бы все равно, есть слушатели или нет, платят они или не платят, он даже не видел их. Он играл для себя.

Я остановился у стола с «Плейбоями», разглядывая роскошные формы изображенных на обложках див, но больше прислушиваясь к сакс-баритону Трубача.

Заметив это, не слишком молоденькая продавщица, кутавшая плечи в ветровку из-за знобкой сырости, стоявшей в переходе, поинтересовалась:

— Нравится?

— Ничего, — ответил я и подумал, что соло на автомате Калашникова у него все-таки получается намного лучше.

— Он сегодня не в ударе, — объяснила она. — А когда в настроении — такая толпа собирается, что проход закрывают. Но что-то последнее время нечасто такое бывает.

Наметанным своим взглядом она поняла, что я не из тех, кто покупает ее товар, и ей просто хотелось поговорить.

— За место, наверное, приходится отстегивать? — спросил я, демонстрируя тонкое знание современной московской жизни.

Она пожала плечами:

— А что делать?

— А на него наезжали? — кивнул я на Трубача.

— Конечно, наезжали. На всех наезжают.

— И что?

Она как-то странно усмехнулась и ответила:

— Больше не наезжают.

Мы обступили Трубача, вдвое увеличив аудиторию его слушателей.

Воспользовавшись паузой, Док бросил в футляр пятитысячную бумажку и попросил:

— Маэстро, «Голубой блюз», если можно.

Трубач сначала рассеянно кивнул, потом быстро поднял голову и сразу нас всех узнал. И тут же как будто забыл о нас. Отбил кроссовкой такта четыре и неожиданно мощно, чисто, свободно вывел первую фразу. Ну, примерно так, как мы палили бы в небо из своих «калашей» в последний день чеченской войны, салютуя своей победе, — если бы этот день наступил, если бы возможна была победа, и если бы мы до нее дожили.

И пошел! И пошел! Словно бы подменили его инструмент. Или его самого.

Спешившие по переходу люди с размаху втыкались в толпу, сразу образовавшуюся вокруг Трубача, а те, кто успел проскочить вперед, останавливались и возвращались обратно. Купюры полетели в футляр, как хлопья апрельского снега. Не прекращая игры, Трубач ногой закрыл крышку футляра, но деньги продолжали сыпаться и скоро самого футляра под ними не стало видно.

Минуты через две я сказал себе: нет, с этой серебристой загогулиной он управляется не хуже, пожалуй, чем с «калашом». А еще через минуту поправился: лучше. Хотя, казалось бы, лучше просто не может быть. Может, оказывается. И намного.

Продавщица «Плейбоев» протиснулась сквозь толпу и сказала мне, сияя глазами:

— А что я вам говорила?

На последних тактах Трубач поднялся на такую высоту, что казалось: не хватит ему ни дыхания, на самого сердца. Но серебряный звук его саксофона уходил все выше и выше, как сверхзвуковой истребитель с вертикальным взлетом вонзается в чистое небо, оставляя за собой белый инверсионный след. И где-то там, в стратосфере, во владениях уже не человека, а самого Бога, этот след истончился и исчез.

Все.

Трубач положил саксофон на хлопья денег, перешагнул через него и обнял нас.

Всех пятерых сразу. А заодно — случайно, наверное, — и продавщицу «Плейбоев».

Только у него могло так получиться.

Вот теперь мы были все вместе.

Я попросил Валеру связаться с полковником Голубковым и сказать, что мы готовы встретиться с ним через час. Ехать в Гольяново было минут тридцать пять — сорок, но я взял небольшую фору, чтобы до встречи с Голубковым успеть поговорить с ребятами. Но уже у подъезда притормозил. Вдруг дошло: эта конспиративная квартира вполне могла прослушиваться. Черт. Как я раньше об этом не подумал! Я постарался вспомнить, не сказал ли чего лишнего. Но, кроме фразы «Ни одному его слову не верю!», ничего не вспомнил. Точно, прослушивалась. И Голубков это знал, поэтому так неопределенно реагировал на мои слова. Значит, Волков в курсе, что я о нем думаю. Да и черт с ним. Но о чем я буду говорить с ребятами — об этом ему знать было необязательно. Поэтому я сказал Валере, что мы перекурим на свежем воздухе. Он кивнул и отогнал машину в сторонку, чтобы не светиться перед подъездом, а мы расположились в глубине двора вокруг стола, на котором местные пенсионеры забивали «козла».

Мой рассказ выслушали не перебивая. Когда я закончил, Боцман спросил:

— Кто такой Назаров? Я объяснил. Артист:

— Что с ним сделают?

Я повторил то, что сказал мне Волков.

Муха:

— Ты в это веришь?

— Нет. В досье есть копии материалов уголовного дела, его завела Генеральная прокуратура. Приписки в объемах работ, расхищение стройматериалов.

Ущерб — около шести тысяч рублей. Квалифицировано: в особо крупных размерах. При миллионных оборотах — в ценах тех лет — вряд ли размеры эти такие уж крупные.

После взрыва яхты дело закрыли — в связи со смертью обвиняемого.

Трубач:

— Думаешь, теперь откроют?

— Не исключено — И посадят?

— Постараются.

Док:

— У него будут хорошие адвокаты.

— А у них — хорошие прокуроры.

— Грязное дело, — сказал Муха.

Я кивнул:

— Да. Но они выкупили Тимоху.

— Выходит, у нас нет выбора? — спросил Артист.

— Почему? Выбор всегда есть. Сам знаешь: быть иль не быть.

— Значит, закрыли тему, — заключил Док.

Мне было интересно, как они отреагируют на сообщение о пятидесяти тысячах баксов, которые я выжал из Волкова за эту работу. Вяловато отреагировали. Лишь Трубач с усмешкой сказал:

— С этого надо было начинать!

— Эти бабки можно заработать более простым способом, — заметил Боцман.

— Каким? — заинтересовался Муха.

— Банк ограбить.

— Это, конечно, намного проще, — согласился Муха.

Вот так они и отреагировали. И я понимал почему. Эти пятьдесят тысяч были как орден, который любят обещать генералы, ставя трудную боевую задачу. А какой нормальный солдат думает об ордене перед боем? Между каждым из нас и этими деньгами стояло дело, поэтому они и ощущались как некая эфемерность. Они словно бы еще не существовали.

Подошел Валера, напомнил:

— Время.

Мы поднялись на восьмой этаж. Валера впустил нас в квартиру, сам остался на лестничной клетке и запер за нами дверь. Я успел предупредить ребят о прослушке, поэтому осматривались они молча. В комнатах никого не было, а на кухне, как и накануне, сидел тот же молодой парень в штатском с тем же кейсом, прикованным к руке, и читал те же «Известия». Он никак не прореагировал на наше появление, даже мельком не глянул, и у меня создалось впечатление, что он — часть стандартного кухонного набора. Как газовая плита. Или как холодильник.

Минуты через три стукнула тяжелая входная дверь, и в спальне, где мы расположились, потому что в других комнатах для шестерых было тесно, появился полковник Голубков, а с ним — какой-то штатский, лет пятидесяти, довольно высокий, в хорошо сидящем на нем темном костюме, с уверенным лицом. Он был явно той же породы, что и Волков, разве что калибром поменьше.

— Александр Николаевич, — представил его Голубков. — Он руководит операцией.

«Нифонтов, — вспомнил я. — Генерал-майор».

Он быстрым внимательным взглядом оглядел нас. Показал на часы на моей руке:

— "Командирские". Сменить.

Боцману — на его спецназовские ботинки:

— Сменить.

Мухе — под курткой у него была офицерская рубашка «хаки»:

— Сменить.

Еще раз окинул нас общим оценивающим взглядом и недовольно покачал головой.

— Туристы, значит… — По легенде — да, — подтвердил Голубков. — Кто откуда: из Калуги, из Москвы, из Подольска. Случайно оказались в одной группе.

— Туристы — допустим. А насчет случайно… Нет. Они же — как горошины из одного стручка. Взвод. Посмотрите внимательно.

— Вы правы. Команда, — согласился Голубков. — Может, пусть так и будет — команда? Спортсмены, допустим. Вторая сборная Московской области. Легкая атлетика. Или биатлон.

— Стрельба, — поправил Нифонтов. — Это им ближе. Как они оказались на Кипре?

— В порядке поощрения. Награждены бесплатными путевками за третье место на первенство области.

— А почему не за первое? — спросил я.

— Проверяется, — объяснил Голубков.

— Кто дал путевки? — уточнил Нифонтов.

— Национальный фонд спорта. Это в их компетенции.

— Согласен. Позаботьтесь, чтобы в фонде были их данные.

— Будет сделано.

— Здравствуйте, товарищи спортсмены! — обратился к нам Нифонтов.

— Здорово, тренер, — ответил за всех Трубач. Нифонтов усмехнулся и кивнул:

— Давайте работать.

Голубков принес из кухни планшет, извлек из него три крупномасштабные карты и десятка полтора цветных снимков и разложил их на кроватях. На снимках был курортный городок или поселок, чем-то напоминающий Ялту, снятый в нескольких ракурсах белый двухэтажный дом, полускрытый высокой каменной оградой и ветвями каких-то деревьев, и два человека — за столиком уличного кафе, на набережной, возле ворот дома. Один — высокий, плотный, немного болезненного вида, с редкими русыми волосами. Другой — на голову ниже, круглый, с лысиной, с сигарой во рту.

Оба в летних костюмах, в рубашках с короткими рукавами. Низенький — в шортах, из которых довольно нелепо торчали загорелые кривоватые ноги.

— Высокий — это Назаров, — объяснил Голубков. — Тот, что с лысиной, — Борис Розовский, его компаньон и друг… Это — вилла, Розовский арендовал ее на чужое имя. Сигнализация, видеокамеры, шесть человек вооруженной охраны — местные секьюрити, турки.

На плане Ларнаки он показал квадратик виллы и почти рядом — пансионат «Три оливы». Там нам предстояло жить.

На второй карте был остров Кипр, на третьей — выкопировка топографического плана участка польско-белорусской границы в стороне от трассы Белосток — Гродно.

Название поселка или городка Нови Двор было обведено красным фломастером.

— От Нови Двора до границы — пять километров, — продолжал объяснения Голубков. — Дорога местная, пограничного пункта нет. В двух километрах южнее — сосновый бор с густым подлеском, подходит прямо к границе. За контрольно-следовой полосой — тоже лес. Граница охраняется из рук вон плохо. Из Нови Двора позвоните по этому телефону… — Он написал номер, показал всем. — Запомнили? — Тут же сжег бумажку в пепельнице. — Ответит диспетчер. Скажете только одну фразу: «Посылка готова, встречайте ночью». И назовете точное время. Этой же ночью перейдете границу. На нашей стороне вас встретит майор Васильев. Ровно в двух километрах к югу от дороги, не перепутайте. Пароль и отзыв вам тоже скажет диспетчер.

Я с сомнением всмотрелся в точку этого Нови Двора.

— Почему выбрано это место? Там же наверняка каждый новый человек на виду.

— Наоборот, — возразил Голубков. — Там сейчас огромная автомобильная барахолка. На территории бывшего военного городка. Со всей Европы старую рухлядь свозят. Проходной двор. Туда полк веди — никто внимания не обратит.

— Как мы доберемся до Нови Двора? — спросил Док, когда полковник закончил объяснения.

— Ваши проблемы. С Кипра — паром, теплоход, самолет. Можете — через Турцию.

Или через Грецию, Болгарию и Румынию. Транзитные визы у вас будут. С транспортом — тоже на месте определитесь. Купите подержанный микроавтобус. Или две легковые машины. На заключительном этапе без своего транспорта вам не обойтись. Деньги на это предусмотрены. Машины бросите у границы.

— Возможны и другие варианты пересечения границы, — заметил я. — Через Брест, Чоп. Или морем до Одессы или Новороссийска. Вполне легальные. Особенно если нам удастся убедить Назарова добровольно уехать с нами.

— Абсолютно исключено, — вмешался Нифонтов. — Могут быть попытки перехватить объект. Оперативное наблюдение ведут наши коллеги из смежных, так скажем, организаций. Нет гарантий, что эта информация не поступает и к другим заинтересованным лицам. Ваша задача: доставить объект на белорусскую сторону границы. Живым. После этого ваш контракт будет считаться полностью выполненным.

Еще минут двадцать уточняли детали. Но, в общем, все было ясно. Ясно, что ничего не ясно. Но я не стал делиться с нашими работодателями своими соображениями.

То ли Нифонтов что-то почувствовал, то ли спросил просто так, на всякий случай:

— У вас есть сомнения? В частностях или в сути?

— В частностях — ничего, кроме сомнений. Насчет сути… — Я пожал плечами. — Вы — заказчик. А мы — ну, как портной. Хотите двубортный костюм — сошьем двубортный.

Однобортный — будет однобортный. Я только одно могу уточнить: кепочку с пуговкой?

— Значит, вопросов нет, — заключил Нифонтов.

Голубков уложил карты и снимки в планшет, собрал у нас паспорта и прошел на кухню. Вернувшись, раздал увесистые пакеты в плотной оберточной бумаге.

— Ваш гонорар. Можете не пересчитывать — банковская упаковка.

Мы и не стали пересчитывать. Только Боцман разорвал на одной из пачек бандероль и начал изучать стодолларовую купюру: смотрел на свет, щупал, разглядывал под разными углами крупный портрет Бенджамина Франклина.

— Боишься, что фальшивка? — удивился Голубков.

— Знали бы вы, сколько сейчас фальшивых баксов ходит! — ответил Боцман. — У моей кассирши однажды детектор забарахлил, так за один день налетела на две сотни!.. Похоже, настоящие, — закончив осмотр, сказал он.

— Я передам нашим специалистам, что вы одобрили их работу, — пообещал Нифонтов.

— Самолет завтра в восемнадцать тридцать, — напомнил Голубков. — Сбор в шестнадцать ноль-ноль в Шереметьеве-два. Получите документы, билеты, деньги на расходы. Летите по путевкам турагентства «Эр-вояж», в Никосии вас встретит симпатичная девушка — их гид. Никаких записных книжек, писем, телефонов, только паспорта и водительские удостоверения. Никаких самостоятельных передвижений по Москве, машины для вас будут завтра в девять утра. Место сбора водители знают.

Сегодня переночуете здесь.

— В режиме гауптвахты? — спросил я.

— Это просто мера предосторожности. Мы хотим быть уверенными, что кого-нибудь из вас не потянет искать приключений. Их у вас и без того будет достаточно. До завтра!..

Нифонтов и Голубков ушли. Я выглянул на кухню — малого с кейсом тоже уже не было. Когда я вернулся в спальню, ребята сидели на кроватях и тупо молчали.

Поговорить было о чем, но говорить было нельзя.

— Я чувствую себя проституткой, — заметил Муха. Повертел в руках пакет с баксами и добавил:

— Валютной.

— Прогресс, — успокоил его Трубач. — Раньше ты был просто шлюхой, которую имели практически за бесплатно.

— Мы теперь, выходит, наемники, — подытожил Артист.

А Док поправил:

— Солдаты удачи…

На следующий день в восемнадцать тридцать мы вылетели на Кипр чартерным рейсом Москва — Афины — Никосия. Но до этого Боцман успел смотаться в Калугу на выделенной для него «Волге», а я с Валерой на его «патроле» — в Затопино. Я понимал, что, если отдам Ольге баксы, она с ума от беспокойства сойдет. Поэтому спрятал деньги в чулане и показал Тимохе место. Объяснил:

— Здесь сорок пять штук моих и тридцать тысяч зеленых твоих. Не спорь, так решили. Считай, что это твои комиссионные за наш контракт. И если что… Понял?

— Никаких «если что», — ответил он. — Понял?..

И когда джип перевалил через кювет, отделявший деревенский проулок от грунтовки, я почему-то велел Валере свернуть к Спас-Заулку и через четверть часа стоял один в полутемном храме.

"Это я, это я, Господи!

Имя мое — Сергей Пастухов.

Чин мой на земле — раб Твой.

Дело мое — воин.

Твой ли я воин, Господи? Или князя Тьмы?..

Отец мой небесный, всемилостивый, всеведущий и всемогущий, снизойди к бедным детям твоим, вразуми их и наставь на путь истинный, очисти помыслы их и благослови дела их. И да не будут обделены милостями Твоими и справедливостью Твоей близкие, любимые и любящие их…"