Часть первая

Недалеко от Неаполя, в Капуе и ее окрестностях, было особенно много казарм, где гладиаторы — прежде всего военнопленные и рабы — по изощренной и испытанной системе, как спортсмены к состязаниям, готовились физически и психологически к кровавым показательным боям. Убить противника или умереть — так гласил закон, вынуждавший их выступать на арене друг против друга. Их страшная борьба не на жизнь, а на смерть служила одной-единственной варварской цели — пощекотать нервы жадной до развлечений толпе свободных римских граждан.

Иногда маленькой группе этих доведенных до отчаяния людей удавалось бежать из строго охраняемых школ. Но их надеждам на то, чтобы избежать жестокой смерти на арене, не суждено было сбыться. Их преследовали, как преступников, совершивших побег из своих тюрем; им не удавалось избежать злого рока. Смерть была неминуема — в схватке с преследователями, на кресте или же снова в амфитеатре.

Мечта о свободной жизни оставалась мечтой.

Казалось, такой же горький опыт выпал на долю и 200 гладиаторов, которые в 73 г. до н. э. решили бежать из знаменитой школы фехтовальщиков в Капуе, принадлежавшей Лентулу Батиату. В большинстве своем это были кельты и фракийцы. Они не были преступниками, которых, как это водилось до тех пор, приговаривали к гладиаторской службе, а тем самым и к смерти. Нет, они попали в плен или были проданы, после чего оказались в руках человека, который обычно сдавал их за хорошие деньги, как пойманных диких зверей, для участия в кровавых народных увеселениях. Он жил тем, что они убивали друг друга, — и жил неплохо!

Но еще до того, как 200 заговорщиков сумели осуществить побег, их планы были раскрыты, что имело роковые последствия для двух третей из них. Остальные вовремя узнали о том, что их замысел раскрыт, ворвались на кухню, завладели ножами и вертелами и убили охрану, вставшую на их пути. Бежало около 70 гладиаторов. Точное число их, пожалуй, нам никогда не узнать, так как сведения, переданные античными историками, разнятся.

Противоречивы и скудны и сообщения о том, как достали беглецы первое оружие. По описанию Аппиана,[1] они отбирали у попадавшихся им навстречу путников палки и кинжалы и бежали с ними на склоны Везувия. А Плутарх[2] пишет следующее: «По пути они встретили несколько повозок, везших в другой город гладиаторское снаряжение, расхитили груз и вооружились».

Походы рабов под предводительством Спартака против Рима (74–71 гг. до н. э.)

Но как бы то ни было — ясно одно: мужчины, рискнувшие своей жизнью ради свободы, а не на потеху толпе на арене, обладали теперь более эффективным оружием, чем кухонные ножи и вертелы.

Вскоре их ждала еще более крупная добыча!

Из Капуи за ними вдогонку выступило наспех собранное гражданское ополчение, усиленное солдатами. Но маленькая группа отважных гладиаторов, решившая до последнего защищать только что обретенную свободу, обратила преследователей в бегство. Захваченным снаряжением «они с радостью заменили гладиаторское оружие, которое выбросили, как позорное и варварское», — пишет Плутарх.

Эта победа укрепила их уверенность и волю и дальше противостоять с мужеством отчаяния всем нападениям, ибо то, что их и дальше будут преследовать, чтобы уничтожить, не вызывало у них ни малейшего сомнения.

Сначала бежавшие гладиаторы закрепились в непроходимых ущельях близлежащего Везувия, где они надеялись укрыться от дальнейших преследований. Уже по дороге туда к ним присоединилось много рабов из окружающих селений. Столь пестрое сборище людей, зачастую угнетавшихся в течение десятилетий и жаждавших мести, нелегко было сдержать. Чтобы не умереть с голоду, они были вынуждены силой добывать продукты, а то, что они в своих набегах на богатую Кампанию прихватывали и другое и даже не останавливались перед убийствами, никого не должно удивлять, если учесть позор и издевательства, которые им пришлось пережить.

После того как жители Кампании тщетно пытались защититься от грабежей и опустошений, они обратились за помощью к Риму. Уверенный в том, что с этой бандой ему удастся быстро расправиться, сенат[3] направил на юг трехтысячную карательную экспедицию под командованием претора[4] или, возможно, пропретора Клавдия Глабра. А так как при общей недооценке опасности никто при этом не думал о войне, а, наоборот, все говорили просто о ликвидации дерзкой группки разбойников, то сенат решил, что можно обойтись без регулярного войска, ограничившись наспех собранным отрядом, к которому отдельные подразделения присоединялись уже в пути.

Столь же легкомысленно повел себя и пропретор этой карательной экспедиции. Прибыв к Везувию и установив, что гладиаторы отошли на склоны, он осадил гору и перекрыл единственный спуск — узкую и труднопроходимую тропинку, ведущую с вершины Везувия, с тем чтобы взять рабов измором. Вместо того чтобы по правилам военного искусства соорудить укрепленный лагерь с валом, рвом и частоколом, он беспечно расположил свои войска на открытой местности, рассчитывая на то, что время само подарит ему победу над этими бандитами.

Но римский военачальник не учитывал находчивости бежавших гладиаторов. Они понимали, что едва ли могут прорвать плотное кольцо осады или могут сделать это лишь ценой тяжелых потерь, поэтому им надо было попытаться перехитрить противника и захватить его врасплох. Остальные склоны горы круто обрывались вниз, спуститься или подняться по ним казалось невозможным. И все же окруженные выбрали именно этот путь! Они нарезали множество лоз дикого винограда, росшего тогда на вершине Везувия, и сплели из них прочные канаты и лестницы, настолько длинные, что они доставали с вершины крутой скалы, где их закрепили, до ровной поверхности у подножия. Под покровом ночи они бесшумно спустились по этим канатам и лестницам. Наверху оставался один-единственный человек, который постепенно спустил все оружие и снаряжение и только после этого спустился сам.

Римляне не заметили этого отважного спуска, не видели и не слышали, как группа гладиаторов и рабы обошли их неукрепленный лагерь. И тем сильнее они были ошеломлены, когда маленькая группа отважных людей появилась у них в тылу и напала на охрану. Внезапное нападение настолько перепугало римлян, в большинстве своем неопытных и не испытанных в сражениях, что они предпочли бегство обороне. Заняв лагерь, победители захватили множество столь необходимого им оружия.

Первый крупный успех против регулярных войск не только укрепил дух гладиаторов, их уверенность в себе и волю к дальнейшей борьбе. Как сообщает Плутарх, «тогда к ним присоединились многие из местных волопасов и овчаров — народ все крепкий и проворный. Одни из этих пастухов стали тяжеловооруженными воинами, из других гладиаторы составили отряды лазутчиков и легковооруженных».

Рим потерпел первое поражение, не делавшее чести его войску, — еще один стимул для того, чтобы по-настоящему расквитаться с этой опасной шайкой!

Были ли они действительно лишь жадными до добычи бандитами, которые бесчинствовали всегда и повсюду? Были ли они необузданными головорезами и поджигателями, расправиться с которыми легко могли испытанные в боях войска? Было ли это неожиданное для сената постыдное поражение всего лишь результатом внезапного нападения, позорным пятном, которое нужно быстрее смыть? Или, может быть, за этим тактическим ходом и продуманными действиями стоял холодный, расчетливый стратег, который далеко превосходил обычных разбойников по уму и развитию и был способен организованно повести сборище лихих парней в сражение против регулярной армии?

Большинство в Риме все еще не хотело и думать об этом, но, возможно, были и такие, которые, казалось, уже после этого поражения предчувствовали надвигающуюся грозу.

Но кто же стоял во главе повстанцев? Гладиаторы выдвинули в предводители сразу трех своих товарищей по несчастью: фракийца Спартака, а также кельтов Крикса и Эномая как его помощников и заместителей и сокомандующих. Но поскольку Эномай пал, вероятно, уже в одном из первых боев, то двое других разделили между собой командование, однако стратегом и, следовательно, собственно предводителем был Спартак, душа всего восстания.

Кто же такой был Спартак?

До нас дошли скудные сведения о нем, так что многое остается неясным и загадочным. Все сходятся во мнении о его фракийском происхождении; Плутарх сообщает, что Спартак происходил из племени медов, т. е. одного из могущественных фракийских племен, обитавших по среднему течению Стрымона (Струма). О его жизни до того, как он был осужден в гладиаторы, мы с уверенностью можем сказать только то, что прежде он нес военную службу.

Имя это было известно и гораздо раньше, и, по словам греческого историка Диодора,[5] на Боспоре даже правил царь по имени Спартак (V в. до н. э.).[6] Поэтому вполне вероятно, что и в более позднее время гладиатор и предводитель рабов, носивший это же имя, был выходцем из царского рода.

Не ясным остается, у кого мог Спартак нести военную службу. Сражался ли он во время Митридатовых войн[7] в рядах союзников понтийского царя или служил в частях римского войска, набранных во Фракии? Во всяком случае античный историк Флор[8] уверяет, что Спартак бежал с римской военной службы, затем разбойничал до тех пор, пока снова не был схвачен римлянами и в конце концов продан как пленный в фехтовальную школу Лентула Батиата в Капуе.

С точки зрения обычного фракийца, разбой вовсе не был позором, да и жестокая нужда и обстоятельства не оставляли беглецу другого выбора. Но для знатных римлян бандиты были преступниками, и, возможно, утверждение о том, что Спартак после своего дезертирства занимался разбоем, представляет собой просто клевету, с тем чтобы унизить его.

Если учесть скудость и неопределенность сведений о раннем периоде жизни Спартака, то предположение немецкого историка Теодора Моммзена (1817–1903) представляется столь же вероятным, как и недоказуемым: «Происходя, возможно, из знатного рода Спартокидов, достигшего даже царских почестей как на своей фракийской родине, так и в Пантикапее, он служил во фракийских вспомогательных частях римского войска, дезертировал, разбойничал в горах, там был вновь схвачен и определен для боевых игр».

Некоторые данные о его физическом облике, чертах характера и привычках сохранили многие античные историки. Как пишет Плутарх, это был «человек, не только отличавшийся выдающейся отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера стоявший выше своего положения и вообще более походивший на эллина, чем можно было ожидать от человека его племени». И вслед за этим Плутарх сразу же упоминает о типичном предзнаменовании со змеей: «Рассказывают, что однажды, когда Спартак впервые был приведен в Рим на продажу, увидели, в то время как он спал, обвившуюся вокруг его лица змею. Жена Спартака, его соплеменница, одаренная, однако же, даром пророчества и причастная к Дионисовым таинствам, объявила, что это знак предуготованной ему великой и грозной власти, которая приведет его к злополучному концу. Жена и теперь была с ним, сопровождая его в бегстве».

Когда возникла эта легенда — определенно речь не идет о действительном происшествии, — установить, пожалуй, не удастся, но, вероятно, лишь значительно позже. Ее следует отнести к разряду слухов о его прошлом, которые стали быстро распространяться после внезапного появления Спартака, и уже тогда едва ли можно было установить их обоснованность и достоверность.

Но попробуем сегодня, спустя более 2000 лет, отнестись серьезно к этому легендарному предсказанию, и мы увидим: здесь в нескольких словах отражена вся судьба восстания гладиаторов под предводительством Спартака.