"Тайна моего двойника" - читать интересную книгу автора (Гармаш-Роффе Татьяна Владимировна)Глава 2 ИГРА СО СМЕРТЬЮ 1: ОБОЗНАТУШКИДня через три Кати заглянула в мою палату. – Удивительно, как трудно во Франции найти людей, которые говорят по-английски… – сказала она. – А что, все должны?.. Кати окинула меня взглядом. – Я рада, что могу с вами общаться, – сказала она наконец. – Милости просим, – ответила я. – Вам нужно что-то перевести? – Я постепенно привожу в порядок вещи Шерил. И я нашла, что у нее еще пропало: документы. – Какие? – Все. У нее не оказалось никаких документов. Ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни диплома об окончании колледжа, ни прав. – Паспорт она носит в сумке, я сама видела. У нее всегда в сумке был еженедельник, паспорт и права. А вот свидетельство и диплом… Они должны были быть в ее вещах. Значит, надо сообщить в полицию? – Я хотела вас попросить это сделать… Я набрала номер, оставленный мне комиссаром Гренье, и объяснила суть дела. – Я проверю наш инвентарь обгоревших остатков вещей, находившихся в машине, возможно, там зафиксированы следы ее паспорта и других документов. Подождите у телефона. Кати внимательно прислушивалась к нашему разговору, стараясь уловить во французском языке знакомые ей слова. На слово «паспорт» она усиленно закивала. Трубка снова ожила: – Паспорт, водительские права, документы на машину… Портмоне… Это всё. Мы сделали опись и передали все в больницу. Документы сильно пострадали, но поменять их может только сама Шерил, я надеюсь, что она придет в себя… Ей помогут в американском посольстве. Сама сумка представляет собой жалкие обрывки кожи, но если мать Шерил хочет их забрать, то пожалуйста. Нам они больше не нужны. …Значит, в недостаче у нас свидетельство о рождении и диплом? А она хорошо их поискала? – Хорошо. Их нет. – Что же, спасибо за сигнал. Это интересная информация… – задумчиво произнес комиссар, явно не зная, куда эту интересную информацию поместить. У меня тоже не было никаких идей. Закончив говорить с комиссаром, я перевела Кати его ответ. – Можно, я вас еще попрошу? – спросила она. – Спросить про вещи, переданные в больницу? – догадалась я. – Да. Я могла бы заняться прямо сейчас восстановлением ее документов. Значит, Кати тоже верит, что Шерил выживет. Мне отчего-то стало легче. Медсестра открыла нам камеру, в которой хранились вещи Шерил. Там были снятые с нее в больнице драгоценности, часы с разбитым стеклом; там же лежал черный пластиковый пакет на «молнии». Кати перебирала вещи, и в ее глазах стояли слезы. – Документы и портмоне в черном пакете, – сообщила нам медсестра. Кати потянулась за пакетом и несколько мгновений держала его в побелевших пальцах, борясь с нахлынувшими рыданиями. Затем протянула пакет мне и полезла за платочком в свою сумку. Я открыла «молнию», сунула руку в пакет, вытащила портмоне и раскрыла его. Оно было пустым. – Послушайте, – обратилась к медсестре, – кто-то украл из ее портмоне все, что там было! Все деньги, банковскую карточку, проездной билет и даже фотографии! Она всегда носила с собой две маленькие фотографии… – Я ничего не знаю, – испугалась медсестра. – Должно быть, нам из полиции так передали, я туда даже не заглядывала! Мы говорили по-французски, что вполне естественно, и Кати не понимала нас, да, видимо, и не слушала, занятая своим платочком и поплывшей тушью, но на слово «фотографии» она вдруг встрепенулась и уставилась на меня. – Фотографии… – сказала она. – У нее пропали фотографии! Я хорошо помню, как она вынула из альбома несколько фотографий, чтобы взять их с собой в Европу. А у нее дома я не нашла ни одной! – Верно, она мне их показывала. Я помню: Шерил, совсем маленькая, с родителями, с вами, с собакой… Надо будет сказать об этом полиции. Я была озадачена. В самом деле, зачем кому-то понадобились ее фотографии? Не на доску же почета французской разведки? Я снова сунула руку в пакет и пошарила. Там больше ничего не было. Для верности я заглянула в него. – А где ее документы? Тут должны быть паспорт Шерил и ее права, из полиции все передали сюда. – Кому нужны ее документы? – стала защищаться медсестра. – Я все сложила, как мне передали, взяла и положила, и заперла дверцу. И больше не открывала! Я посмотрела на Кати. Она мне ответила каким-то болезненным взглядом. – Пошли, – сказала я ей. Вернувшись в палату, я снова набрала номер комиссара Гренье. Пока полицейские занимались дверцей камеры, мы с Кати пошли к Шерил. Кати молча гладила ее забинтованную руку, а я молча смотрела на них. Было очень невесело. Было очень страшно. Что-то происходило вокруг нас, и оттого, что я не понимала, что именно, – было еще страшней. Наконец я не выдержала и пошла в свою палату, к телефону. Игорь по-прежнему не отвечал. Мне сделалось совсем худо. Я набрала номер Джонатана. – Приезжай, – сказала я. – Мне очень плохо. – Выхожу, – ответил мне Джонатан без лишних вопросов. В мою палату сунулся полицейский. – Можно вас, мадемуазель? Мы вернулись к шкафчикам. Эксперт уже закончил работу и складывал свои причиндалы в чемоданчик. Комиссар Гренье хмуро следил за его сборами. Увидев нас, он кивнул: – Экспертиза должна еще подтвердить, но уже сейчас можно сказать, что дверца была открыта отмычкой. Кто-то испытывает довольно своеобразный интерес к вашей подруге… Переведите, пожалуйста: что мадам думает об этом? Есть ли у нее какие-то подозрения? Может быть, Шерил писала ей? – Она мало чем делилась со мной, – ответила Кати. – Не знаю… Вокруг Шерил всегда происходило что-то странное, всегда крутились какие-то сомнительные личности – экологисты эти… Но с тех пор, как она уехала во Францию, к нам больше никто не ходит. Вот разве что недавно ко мне приходил какой-то подозрительный тип, интересовался Шерил. – Поподробнее, пожалуйста! – Он представился одноклассником Шерил… Я вспомнила «Колю Зайцева». – Он вам назвал свое имя? – Джон Смит. – Не слишком богатое воображение, – заметила я. Комиссар Гренье кивнул. Кати посмотрела непонимающе. – «Джон Смит» – это все равно что «никто», – ответила я на ее взгляд. – Вы представляете, сколько в мире таких Джонов Смитов? – Вы хотите сказать, что это вымышленное имя? – Кати глянула на комиссара. – У нас действительно много Джонов Смитов, но почему бы ему не быть одним из них? – Все возможно. И что этот молодой человек спрашивал? – Сказал, что хотел бы увидеть Шерил. Узнав, что ее нет, спросил, когда ее можно застать. Я ответила, что она уехала надолго в Европу. Он настаивал, в какую страну, но я не сказала. Он мне не понравился… Когда я поинтересовалась, является ли он членом экологического общества, он помялся немного, а потом ответил: «да». Но если бы он им был, то он бы знал, где Шерил – ее все эти «зеленые» знают! Так что я сразу поняла, что он лжет. К тому же у Шерил есть фотография всего ее класса: там нет никого, похожего на этого парня. Он мог, конечно, измениться за это время, вырасти, превратиться из мальчика в мужчину… Но там нет никого по имени Джон Смит. Возможно, это кто-то из ее отвергнутых поклонников и ему не хотелось, чтобы я потом выслушивала комментарии Шерил… – Хорошенькое дельце… С вашей точки зрения, этот молодой человек – американец? – Почем мне знать? – Говорил без акцента? – Знаете, в Америке акцентом удивить трудно. У нас половина населения говорит с акцентом. – А он был, акцент? – Был. Но повторяю, это не значит, что он иностранец. – Уж не попали ли вы в точку с вашей каскеткой, Джессика Флетчер? – без улыбки повернулся ко мне комиссар. – Как он был одет, этот молодой человек? – снова обратился он к Кати. – Одет-то он был нормально: костюм, галстук… – Блондин, брюнет? – Блондин. Комиссар глянул на меня. Его взгляд означал, что я попала мимо цели с моими предположениями об американском происхождении джинсового брюнета. – Что ж, дорогие дамы, придется вам проехать к нам в комиссариат, дать показания по поводу кражи документов и составить описание этого молодого человека. Хорошо, пусть я попала мимо с моим «джинсовым». Но зато к моей маме тоже приходил «бывший одноклассник»! И тоже спрашивал про меня! Это-то как понимать? Снова случайное совпадение? Всю дорогу я думала: сказать про моего «бывшего одноклассника» или нет? Если сказать, тогда надо объяснять про наше загадочное сходство, о котором в полиции до сих пор ничего не знают… Иначе при чем тут я с моими «одноклассниками»? Но тогда надо рассказывать и про странные звонки Игоря… Я решила подождать. Посмотрим, какой оборот примет дело. Джонатан парковал машину во дворе больницы, когда мы вышли вместе с полицейскими. Пришлось объяснить ему, что мы должны ехать в комиссариат. – Ничего страшного, я подожду тебя, – ответил он. В полиции, управившись с описью и показаниями по поводу кражи, я стала переводить описание одноклассника, интересовавшегося Шерил. «Худой… Высокий… Блондин… Волосы длинные… Ямочка на подбородке…» Чем дальше продвигалась Кати в описании, тем больше меня охватывала паника. Я знала человека, которого она описывала. По крайней мере, он был похож… Он был похож на Сережу. Да-да, на Сережу, на влюбленного в меня Сережу, самолюбивого помощника моего Игоря! – А никаких особых примет не заметили? Дефект какой-нибудь, родинка или что-то в этом роде? – спрашивал комиссар. А мне хотелось закричать: «У него должны быть огромные ноги! Ну же, Кати, ну, вспомни!» – Нет. – Кати пожала плечами. Если я сейчас спрошу про ноги, то комиссар поймет, что я этого человека знаю, и тогда уж он меня не отпустит до тех пор, пока я ему все не выложу! А я до сих пор не решила, надо ли говорить ему про Игоря и все остальное, из этого вытекающее. – Постарайтесь вспомнить. Вы видели только его лицо? Руку не пожимали? Может, у него на руках что-то особенное? Перстень, татуировка, родимое пятно? Дефект ногтей, кривизна, недостающий палец? – подсказывал комиссар. – Я не пожимала ему руку. Правда, когда он спросил адрес Шерил, то вытащил ручку и блокнотик и приготовился писать. Помню, я посмотрела на его руки… – Кати задумалась, вспоминая. – Нет, ничего особенного я не заметила. Обычные руки. Разве что большие, но это нормально для мужчины… Большие руки. Сережа? Вернувшись в больницу, я нашла на своем столике свежий букет коралловых роз и коробочку с шоколадными конфетами «Леонидас». Джонатан меня не дождался. У меня отчего-то навернулись слезы. Снова навалилось пугающее чувство одиночества, куда более сильное, чем то, которое мучило меня первый месяц в Париже. Тогда я оказалась физически разъединена с близкими мне людьми, но они были где-то вдали, эти люди, и мысль об их существовании меня поддерживала и помогала бороться с тоской: в Москве остался Игорь, в Париже предстояла встреча с Шерил… Теперь же Игорь исчез, Шерил скрылась в белом коконе бинтов – и я чувствовала себя совершенно потерянной. Был, правда, Джонатан… Но что мне было делать с его чувствами? С его любовью, которую я не могла – не имела права – разделить? И в которой я так нуждалась теперь… Я погладила душистые головки роз, заботливо поставленных в воду кем-то из персонала. От белой с золотой виньеткой коробочки несся соблазнительный шоколадный дух. Я дернула тонкую золотую ленточку. …Сказать Джонатану, чтобы пришел? Или не дразнить себя искушением? Сейчас, когда мои нервы на срыве, глаза на мокром месте, душевные силы на исходе, – именно теперь мне нужна была его поддержка. Но именно теперь я могла в него влюбиться!.. Я вполне отдавала себе отчет в том, что как раз в данный момент он мог въехать, как сказочный принц, в мою жизнь на белом коне – помочь мне, утешить, успокоить, окружить меня заботой, взять на свои мужественные плечи мои печали и недоумения… Мужественные плечи. Широкие, красиво развернутые плечи, достойно венчавшие узкий торс, белая гладкая кожа… Мне отчего-то представлялось, что на груди у Джонатана нет волос, и, хотя я люблю скорее мужчин волосатых, меня это почему-то волновало, будоражило, дразнило прыткое воображение, и оно улетало, подстегнутое тоской и печалью, в сладостные и томные грезы… Поток моих сумбурных мыслей был прерван приходом Кристин, дежурной медсестры, с ужином на подносе. – Как дела? – весело спросила она и, бросив взгляд на коробочку конфет, которую я до сих пор держала в руках, начисто забыв о ней, добавила: – Советую вам оставить сладкое на потом. Иначе перебьете аппетит. А вам необходимо кушать хорошо. – Вы как моя мама, – улыбнулась я ей. – Она у меня медсестра и тоже всю жизнь мне так говорит. – Вот видите, – улыбнулась Кристин в ответ, – маму надо слушаться. – Угощайтесь, – протянула я коробочку. – О, спасибо… Я… Сейчас начнутся церемонии типа «неприлично принимать от пациентов подарки…». – Угощайтесь, – требовательно повторила я. Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку и выложила в нее почти полностью верхний слой конфет. – Спасибо, вы очень добры, – сказала она. – Но мы с вами будем кушать сладкое после ужина, да? – Разумеется, – заверила я ее. Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?! Больше не могу. Пусть Джонатан придет, и пусть будет что будет. Одной мне не справиться – ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок. Было уже поздно, и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро. Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть… Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату. – Ваши конфеты! – крикнула она, задыхаясь. – Что мои конфеты? – Отравлены! Вызовите полицию! И она исчезла в коридоре. Отравленные конфеты. Предназначенные мне. От Джонатана. Вот это любовь, ничего не скажешь… А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни. Он просто взял и без всякого спросу поучаствовал. В моей жизни и смерти… Только вмешательством ангела-хранителя можно объяснить тот факт, что отравленные конфеты достались не мне… Бедная медсестра, буду молить Бога, чтобы она выжила. Я набрала номер комиссара Гренье – уже в который раз за этот день! – и заплакала – уже в который раз за этот день… Бог мой, но зачем? Зачем ему было это нужно? Для кого он работает? Я вспомнила, как профессионально разбирался он в прослушивающих устройствах. Кто же он такой, этот англичанин? И англичанин ли он? Что ему за дело до меня? Если он хотел меня отравить, то, значит, вся его любовь была лишь спектаклем? Видимо, так. «Я люблю тебя», – сказал он тогда, неделю назад, наклонившись над моей кроватью. И я поверила. И зря. Вот только… Это было сказано так, что нельзя было не поверить! Слова будто вырвались из глубины его сознания, помимо его воли, которая сопротивлялась… – Да, это от Джонатана. Нет, я не спрашивала, от кого, но вместе с ними у меня в палате оказался букет роз, такой же, какой он принес мне на прошлой неделе. Поэтому я решила… – отвечала я на вопросы. Комиссар посмотрел на часы. – Дневная смена уже закончилась. Придется побеспокоить персонал на дому. – Алло, – комиссар звонил из ординаторской, куда я потерянно приплелась вместе с ним. Я не могла сидеть одна в палате и думать о том, что меня все предали – Игорь, Джонатан… – Комиссар Гренье у телефона. Вы сегодня видели кого-нибудь, кто заходил в палату Ольги Самариной, номер 311? Видя, что ему разрешили курить, я тоже закурила сигарету. Комиссар покивал трубке: – Да, я знаю, о ком идет речь, с английским акцентом, да? Угу, – он снова покивал. – Да, с букетом роз. А конфеты у него в руках были? Да, очень важно. Ну, не заметили так не заметили. Может, кто-то другой приносил? Что ж, спасибо. Прошу вас завтра прийти в комиссариат к десяти часам, нам нужны ваши показания в письменном виде. Спокойной ночи. Следующий звонок повторился почти в точности, потом еще один. Комиссар положил трубку и повернулся к нам. – Пока никто не может с точностью сказать – не обратили внимания. Хотя это уже о чем-то говорит: были бы конфеты – заметили бы… Кому я еще могу позвонить? – спросил он старшую медсестру. Та раскрыла записную книжку и указала телефон. – Необходима ваша помощь… – снова вещал в трубку комиссар. – Высокий англичанин, который часто навещает Ольгу Самарину… Да, с букетом роз. А белой коробочки с конфетами у него не было в руках? Вот как? А почему вы так уверены? Понятно. А никого другого вы с такой коробочкой не видели? Ну а, допустим, если бы он держал коробочку под мышкой – вы могли бы заметить? Да, я представляю. Завтра зайдите в комиссариат для дачи показаний. Спасибо. Спокойной ночи. – Значит, – комиссар развернулся ко мне, – пока у нас есть вот что: одна из медсестер видела Джонатана ровно в тот момент, когда он открывал дверь твоей палаты. Она так и запомнила: одна рука с розами, а другая – на ручке двери. Конфет у него не было. Радость вспыхнула во мне. Не он! Он не хотел меня отравить! Спасибо, Джонатан, что это не ты… – Но, – продолжил комиссар Гренье, почему-то строго взглянув на меня, – ей не было видно, не держал ли он коробочку под мышкой или под локтем. Кроме того, никто не видел каких-либо посетителей с такой коробочкой. Впрочем, это пока опрос поверхностный. Завтра опросим весь персонал и больных как следует. И Джонатана, разумеется. В первую очередь. – Послушайте, господин комиссар, – заговорила я возбужденно, – если кто-то принес мне отравленную коробку конфет, то неужели этот кто-то не позаботился бы, чтобы его не увидели с ней в коридорах! – Ты права, Оля. Но это же относится и к Джонатану. Меня бросило в жар. Рано я обрадовалась. – Не расстраивайся, – комиссар был на удивление чуток. – Завтра, надеюсь, удастся все выяснить. – Что называется – удачи! – Кристин скептически покачала головой. – В часы приема все свободно разгуливают по больнице. Вы же знаете, у нас никакого контроля в дневное время нет. И никто ни на кого внимания не обращает… В ординаторскую вошла другая медсестра и, остановившись на пороге, тяжело привалилась плечом к дверной притолоке. – Селин умерла, – тускло сказала она. – Умерла. – Сожалею, – пробормотала я. Я чувствовала себя виноватой за то, что кто-то другой умер вместо меня. – Мы заберем тело на судебную экспертизу, – мрачно сообщил комиссар Гренье. – Я вам и без экспертизы скажу… – проговорила женщина, все еще стоявшая на пороге. – Дайте сигарету, – сказала она мне, – не могу больше… Она прошла к стулу и рухнула на него. Я протянула сигарету и зажигалку. Затянувшись, она шумно выпустила дым и сказала, ни на кого не глядя: – Синильная кислота. – Вы уверены? – Запах миндаля. – Да… Неоригинально, – покачал головой комиссар. – Зато надежно, – с горькой иронией ответила она и глянула искоса на меня. – Это кому же ты так насолила, детка? – Мне тоже хотелось бы это узнать, – прошептала я. И, откашлявшись, повторила: – Я сожалею, что так получилось… – Никому они не нужны, твои сожаления, – она резко загасила едва начатую сигарету, встала и направилась к дверям. Уже открывая их, она произнесла, не оборачиваясь: – Это была моя лучшая подруга. Если вы способны понять, что это такое. Дверь за женщиной закрылась. В ее голосе прозвучало обвинение. Мне, или нам всем, или судьбе – не знаю. Но я ее понимала. На ее месте я, наверное, тоже обвиняла бы весь мир в потере лучшей подруги. Впрочем, у меня не было лучшей подруги. У меня была только Шерил. Почти сестра. И Игорь. Почти муж. И Джонатан. Почти любовник. У меня все было «почти»… У меня все было в прошедшем времени. Я попыталась изменять глаголы по временам: Есть ли у меня Игорь? И будет ли Шерил? И вовсе без времени: кто он мне, Джонатан? Мой друг, тайно влюбленный в меня? Или мой убийца? – Я сначала подумала, что это ты оставил конфеты. Я решила вести себя как ни в чем не бывало, хотя напряжение не покидало меня. Джонатан сидел рядом со мной на диванчике в курительной комнате. – Это было логично, – ответил он суховато. – Да, логично. К тому же я обратила внимание, что ты очень хорошо разбираешься в прослушивающих устройствах… Я надеялась спровоцировать Джонатана на объяснения. Но он молчал. Это весьма странное ощущение – подозревать человека, который сидит рядом с тобой, в покушении на убийство, причем на твое собственное убийство. Странное до невозможности, до ирреальности, до тягостного сна, из которого никак не вынырнуть. Но страшно – не было. Уж не знаю почему. Явно не от моей повышенной храбрости. Скорее, от усталости… – Откуда у тебя такие знания? – решительно надавила я. Джонатан посмотрел на меня внимательно и как-то оценивающе. – Я полагаю, – заговорил он медленно, – что действительно, необходимо объясниться… То, что я тебе скажу сейчас, должно остаться тайной. Ты можешь обещать мне это? – Да, – я постаралась придать своему голосу вескость. Я действительно – могила, особенно когда я знаю, что сказанное мне – тайна. Не зная, могу и сболтнуть, не подумав; но если знаю – никогда. Тем не менее, глядя на мои светлые кудряшки и на мои синие глаза, на мою симпатичную девическую мордашку, мужчины думают обычно: куколка и дурочка. Впрочем, женщины тоже так думают. Мне-то все равно, их дело, что они думают обо мне, но вот потом, когда им неожиданно приходится столкнуться с моим «умом и сообразительностью», они начинают подозревать, что я притворялась, строила из себя дурочку, что я лицемерка и стерва… Но это тоже их проблемы. Разве я просила, чтобы меня держали за куклу Барби? – Мой… – заговорил Джонатан, понизив голос. – Один из моих родственников – офицер английской спецслужбы. Я не имею права сказать тебе, какой именно… – MI5? – спросила я невинно. От кого-то я уже слышала это название. – Тише ты! – прикрикнул на меня Джонатан и улыбнулся. – А ты, случаем, не из КГБ? – Я еще не решила. Может быть, чтобы сравнять наши позиции… – Но я не состою на этой службе. – А если бы состоял – сказал бы? – Нет. – Джонатан снова улыбнулся. – Но я говорю тебе правду. Это мой близкий родственник… Соответственно у меня была не одна возможность получить разнообразные знания, недоступные обычным людям. К тому же он хотел, чтобы я пошел по его стопам, и иногда давал мне уроки… – А ты? – Я ведь уже сказал, что нет. – Тебе не нравится подобная деятельность? – Она совершенно необходима и неизбежна в любом государстве. Но я не чувствую к ней склонности. Скажем, она меня интересует как область знаний, но не как сфера моего участия. Пожалуй, я могла бы ему поверить… Но моя настороженность не прошла до конца. – Однако голова твоя варит совсем неплохо – должно быть, ты унаследовал от своего родственника способность быстро соображать и реагировать… Как ты тогда на ходу придумал всю эту комбинацию перед закрытыми дверьми Шерил! Не каждый нашелся бы. – Мне лестно услышать столь высокую оценку моих скромных возможностей. Ты меня все-таки подозреваешь в намерении тебя отравить? Я растерялась от прямого вопроса. Неужели это так заметно? Я-то думала, что я актриса неплохая… – Я сегодня с утра был в полиции, они сверяли отпечатки на коробочке с шоколадом. Моих там нет. – А если бы это был ты, ты бы их оставил? – спросила я, глядя ему в глаза. Джонатан хмыкнул. – Верно, не оставил бы. – «Бы»? – Оля, наверное, на твоем месте я тоже бы отнесся настороженно… Но я не пытался тебя отравить. Я смотрела на него, желая изо всех сил поверить этим словам. Поймав выражение моих глаз, он добавил еще тише: – У меня нет никаких причин, чтобы это сделать… У меня есть причины совсем другие… Он запнулся, смутился, тонкий румянец залил щеки, и Джонатан поморщился, явно недовольный своими неуклюжими словами. Мне стало стыдно. Да, Джонатан соображает хорошо и осведомлен на зависть в шпионских делах, но чтобы он играл роль, прикидываясь влюбленным… Не может этого быть! – Извини, – сказала я. – Просто ты человек необычный, я тебя знаю мало, и… – А сердце, – перебил он меня, – тебе ничего не подсказывает? Я удивленно посмотрела на него. Вот уж не ожидала, что такие «сердечные» категории водятся в его арсенале. Джонатан ожидал ответа, внимательно глядя на меня своими прозрачными серыми глазами, словно я должна была сказать что-то очень важное. – А ты считаешь… – начала я неуверенно, – что его надо слушать? – Обязательно. Только надо уметь слушать. И не иметь иллюзий, чтобы не принимать желаемое за голос сердца. Тогда сердце – лучший советчик. Я была удивлена этим рассуждением и, кажется, не совсем понимала тогда, что он имеет в виду. Однако я изо всех сил постаралась прислушаться к сердцу. Но оно мне в тот момент не подсказывало ничего, и я ничего не чувствовала, кроме смущения и растерянности. – Возможно, что я как раз принимаю свои желания за действительность, Джонатан, во всяком случае, ни мое сердце, ни моя интуиция не в состоянии сладить с желанием, чтобы ты был со мною рядом сейчас… – отважилась я, решив, что правда лучше всего. В хитростях мне все равно не преуспеть. – Мне нужна твоя поддержка, одной мне не справиться со всем этим… Джонатан явно обрадовался моим словам. А мне полегчало, и сомнения отпустили меня при виде его радости, которую он к тому же попытался скрыть. – Это преамбула к какой-то просьбе? – спросил он сдержанно, но глаза его лучились. – Твоя необыкновенная проницательность лишь подтверждает справедливость моей лестной оценки. Как ты догадался? – У тебя на лице написано нетерпение. – А-а… Это не просьба даже. Просто я хочу тебе рассказать кое-что, чего ты не знаешь, и… – Услышать мой анализ? – Именно. – Поскольку, в противоположность твоей обычной манере себя вести, ты обставляешь наш предстоящий разговор такими церемониями, я делаю вывод, что нам стоит уйти отсюда. – Почему? – Мы здесь не одни. – Действительно, в курительной комнате было еще несколько человек. – А то, что ты хочешь мне рассказать, явно не для посторонних ушей. Не шептаться же нам! Ты сейчас можешь уйти? Я посмотрела на часы. Через полчаса начинался обед, и я была голодна. Заметив мой жест, Джонатан добавил: – Я тебя приглашаю ко мне домой. Учитывая твои наклейки, вряд ли ты захочешь пойти в ресторан. И обещаю тебе обед. Небольшая квартирка из двух комнат была обставлена очень просто, без малейших претензий, хотя само по себе наличие двухкомнатной квартиры, да еще в районе площади Вогезов, говорило и о наличии финансов – за мою короткую жизнь в Париже я стала понемножку разбираться в таких вещах. Кроме самой необходимой мебели, в гостиной были книжные полки – не так уж часто встречающаяся здесь деталь интерьера. Читающий люд этой страны охотно пользуется услугами библиотек, экономя место в своих квартирах, – не так, как у нас в Москве, где, еще не опомнившись от книжного дефицита, каждый норовит притащить книги домой. Единственной роскошью в его гостиной была дорогая стереоустановка с коллекцией компакт-дисков. На низком столике в вазе стояли коралловые розы. Неужели он предвидел, что я к нему приду? С комода смотрели три фотографии: на первой, по всей видимости, были запечатлены родители Джонатана; на второй Джонатан, хорошенький мальчуган лет восьми, сидел верхом на лошади; на третьей Джонатан, лет шестнадцати, с загипсованными рукой и ногой, стоял возле какой-то шикарной машины с открытым верхом, капот которой был смят в лепешку. – А-а, фотографии смотришь? – сказал, входя с кухни, Джонатан. – Детские воспоминания. Для ума и для сердца. – Это твои родители? – Позвольте вам представить, мадемуазель: мои родители, моя лошадь, моя машина. – И какая из этих фотографий для ума? – Последняя, конечно. Чтобы не забывать, что почем в этой жизни. – Почем машина или почем здоровье? – уточнила я. – Почем глупость. И вытекающие из нее последствия. – В виде разбитой машины или сломанной ноги? – рискнула я снова уточнить. – О, Оля, ты пропустила несколько звеньев в этой цепочке! На этот раз я решила не пытаться угадать, а помолчать да послушать. – Первым делом из глупости вытекает самонадеянность. Из самонадеянности – желание слышать только себя и неумение слушать голос вещей. Из этого неумения… – Голос вещей? А ты не мог бы объяснить? – Ну, смотри. – Джонатан показал на фотографию с лошадью. – У меня никогда не было никаких, даже малейших, проблем с лошадью. Я никогда с нее не падал, я не сломал даже ногтя за все время, которое я занимался верховой ездой. Потому что я с самого начала знал: это животное. У него есть свой характер, и оно может этот характер показать. Я изначально из этого исходил и с лошадьми своими всегда считался. То есть я слушал их голос. Я чувствовал их желания, состояние, настроение и учитывал их… Когда появилась машина, я отнесся к ней, как к своей рабыне, которая может исполнять любые мои прихоти. У которой нет права своего голоса, понимаешь? В определенном смысле она была одновременно и моим идолом, которому я служил. – Погоди, идол и рабыня – это как-то вместе не вяжется… – Вяжется, Оля, еще как! Раб, если только ему представится возможность, всегда поступает со своим господином так – или еще более жестоко, – как господин поступал с ним. А идол – это всегда то, чем неимоверно хочется обладать, себе подчинить, поработить, иметь у себя в распоряжении. Посмотри на толпу, срывающую одежду со своих кумиров – хоть кусочек, но достанется в обладание… Про маньяков фильмы видела? Они выбирают девушек, которым поклоняются, и убивают их, чтобы они достались в полное, безграничное обладание… Идол не имеет права голоса. Никто не считается с тем, хочется ли идолу быть задушенным своими поклонниками – в прямом и переносном смысле. Так и я со своей машиной: я сделал из нее идола, я ее пытался себе подчинить – я не слушал ее голос и не считался с ней. И она не выдержала. Она вышла из подчинения, и я потерял управление… И он снова исчез на кухне. – Тебе помочь? – крикнула я ему вслед. – Ни в коем случае, – донесся ответ. – Можешь пока послушать музыку и посмотреть книги. Шекспир на английском, Гете на немецком, Марсель Пруст на французском, Данте на итальянском… – Ты по-немецки читаешь? – Да. На кухне что-то шипело, и вкусный запах начал заполнять квартиру. – И по-итальянски? – Да. И надеюсь изучить русский с твоей помощью. Ты будешь мне давать уроки? Он мне нравился все больше и больше, этот полиглот. – Я умру от голода, пока ты приготовишь! – снова крикнула я. – И ты останешься без русского! – Я тебя спасу, – заверил Джонатан, входя в комнату. В руках у него были две подставки для горячего. – Я умею делать искусственное дыхание. Я не успела продумать, была ли какая-нибудь двусмысленность в «искусственном дыхании», как он распорядился: – Возьми там, – он указал на шкаф, – тарелки и прочее и накрой пока на стол. Я достала простые белые тарелки без рисунка, прозрачные рюмки, также без изысков, корзиночку для хлеба и расставила все это на столе. В следующий выход с кухни он принес дымящиеся отбивные из ягнятины с зеленой стручковой фасолью. Открыв бутылку красного вина, Джонатан разлил его по бокалам. – Я думала, ты вообще не употребляешь алкоголь, – заметила я не без ехидства. Он удивился: – Отчего же это? – Ты всегда пьешь только воду. – Я очень люблю хорошее вино. И люблю его пить, когда у меня есть для этого причины и настроение. – Сейчас есть? – Ведь ты у меня в гостях. Мне это приятно. Он посмотрел на меня каким-то глубоким, очень серьезным взглядом, и я подумала: он любит меня. Он не мог мне оставить отравленные конфеты. Джонатан поднял свой бокал: – Я знаю, что русские любят тосты. Давай с тобой по-русски выпьем за твое здоровье и за здоровье Шерил. Мы торжественно чокнулись. – Рассказывай, – сказал он, садясь. Я рассказала ему все: о странном звонке Игоря, который откуда-то знает про Шерил, о том, что Игорь непонятным образом исчез; о моем «однокласснике» Зайцеве, которого я так и не сумела вспомнить, и о странном «однокласснике» Шерил, так похожем на Сережу. Заодно пришлось упомянуть и о том, что мы на самом деле с Игорем не женаты, – на что Джонатан кинул на меня короткий радостный взгляд. Однако он быстро справился с собой и приступил к делу: – Ты не спросила у своей матери, как выглядел этот Зайцев? – Спросила. Он на Сережу не похож. – Это очень важно. Из всего того, что ты мне рассказала, может следовать несколько вариантов, первый: охотятся за Шерил, а ты попала по недоразумению; второй: охотятся за тобой… – Кто? – встряла я. – Не мешай. Охотятся, значит, наоборот, за тобой, а Шерил попала по недоразумению; третий: охотятся за вами обеими, но разные люди и по разным причинам, и ваша случайная встреча свела воедино усилия разных недоброжелателей; и последнее: охотятся за вами обеими одни и те же заинтересованные лица. Итого: четыре возможности. – И какая из них наиболее реальна? – спросила я тупо, обалдев от такого количества комбинаций. – Видишь ли, я могу исходить только из тех фактов, которые у нас есть… Ты можешь себе представить причины, по которым кто-нибудь хотел бы тебя устранить? – Господи, откуда?! Я никакой политической деятельностью не занимаюсь, и вообще я ничем не занимаюсь, училась на компьютерных курсах, а теперь вот – французский учу в Сорбонне… Сижу, не шалю, починяю примус… – Какой примус? – Это у Булгакова, кот Бегемот, ты не знаешь… Кому это может помешать? – В таком случае пока будем исходить из того, что у нас есть. А у нас есть слежка за Шерил. Причем интересует меня в первую очередь не мужик из ДСТ, а неопознанный субъект в джинсовом комплекте. – Почему не ДСТ? – Взрыв – не их почерк. Подобные организации такими методами не пользуются – раз; Шерил, как бы ее активность их ни доставала, вообще для них не фигура, чтобы пойти на крайние меры, – два; у Шерил пропали документы и даже фотографии – а у ДСТ уже давно есть про нее все и во всех ракурсах – три; у госбезопасности есть средства куда более простые и удобные для прослушивания: навеска на линиях, и им совершенно незачем торчать у ее дома с аппаратиком, может быть, даже самодельным, который прослушивает в таком маленьком радиусе, – четыре. – Это ты от своего родственника знаешь? Джонатан посмотрел на меня своими серыми глазами серьезно и хмуро. – Оля, тебе все время нужны будут подтверждения, что я не бандит? – тихо спросил он. Я смутилась и отвела глаза. Потеребив салфетку, я заставила себя посмотреть в глаза Джонатану и проговорила: – Извини… Джонатан кивнул, то ли принимая извинения, то ли закрывая тему. – А вот этот парень явно не из спецслужбы, – продолжил он. – И взрыв, скорее всего, дело его рук. – Может, совпадение? – Ты знаешь, в расследованиях первое дело – искать совпадения. Как правило, они не случайны. Вернее, скажем так: шансы на их случайность ничтожно малы. Имеется некий фрукт, который неделю следует за Шерил по пятам, а в конце недели происходит взрыв – логично предположить, что эти факты между собой связаны, не так ли? Вот мы и предполагаем. – А зачем он следил? Мог бы бомбу сразу в машину положить. – Не исключено, что пытался определиться: каким способом убрать Шерил. И решил, что поработать в стиле террористов будет самое лучшее… Не говоря уж о надежности: пять минут с момента завода двигателя – это почти стопроцентная гарантия, что владелец машины будет уже в ней. Вас спасло от смерти именно это «почти». При этих словах меня всю передернуло, и снова в глазах брызнул огненный сноп и, звеня, полетели стекла. – Ты хочешь сыру? – А? В моих глазах все еще летели брызги огня. – Если ты заметила, мы уже доели отбивные. Мне, знаешь, очень нравится этот французский обычай кушать сыр после обеда. – А? – Я говорю: сыру хочешь? – Сыру?.. А почему тогда мне принесли отравленные конфеты? Джонатан ушел с тарелками на кухню и спустя несколько минут появился с разными сортами сыра на блюде. Подлив мне красного вина, он сел. – Ты знаешь, что по телефону в больнице справок не дают, – заговорил он, отрезая себе кусочек рокфора, – особенно в криминальных случаях, когда полиция ведет следствие. Таким образом, у заинтересованного лица не было возможности анонимно узнать что-либо про состояние здоровья Шерил. Посему это лицо, не желая демонстрировать себя в справочной, которая потом будет допрошена полицией, отправилось по коридорам больницы, надеясь увидеть воочию искомую пациентку. Увидев тебя, оно, лицо то есть, могло принять тебя за Шерил! Тогда оно просто выследило номер палаты и, выждав удобный момент, положило тебе конфеты на столик. – Ты думаешь? Но тогда получается, что он вообще не знает о моем существовании! Иначе бы он засомневался, кого из нас он увидел в коридоре. – «Он»? Я не уверен, что в больнице был тот самый тип – возможно, конфеты принес кто-то другой по его поручению… Но ты, пожалуй, права: откуда ему было знать о тебе? Смотри: дважды он пытался найти тебя в кафе – и то только потому, что ты звонила Шерил, – и не нашел. В пятницу ты пришла к Шерил заранее, и тебя не засекли. В субботу, даже если он где-нибудь и прятался, чтобы удостовериться, что машина взорвалась, он мог видеть только Шерил! Ты ведь спустилась позже ее и была еще в подъезде, когда взрыв произошел… И даже если он видел, как «Скорая» увозила два тела, то он никак не мог догадаться о вашем сходстве. То есть получается, что о тебе вообще никто ничего не знает. Тебе подлить вина? – Подлить… – Ты почему не ешь? – Я ем… – Кроме Игоря твоего, разумеется, – добавил Джонатан, ставя на стол бутылку и не глядя на меня. – Что Игоря? При чем тут Игорь? – Никто о тебе и о том, что вы похожи, не знает, кроме него. Я промолчала. Что я могла сказать в ответ? Сама рассказала Джонатану, что Игорю известно про Шерил, что «одноклассник» Шерил напоминает по описанию Сережу… Я отрезала себе сыру и стала есть. Джонатан почувствовал, что со мной происходит. – Пойми, Оля, – мягко заговорил он, – у нас два возможных предположения: либо этот тип подослан кем-то из фирмачей, из мира большого бизнеса, что вполне возможно… Теоретически они вполне могли дойти до того, чтобы физически убрать Шерил, – в мире больших денег нравственные ценности смещаются, вернее, вовсе исчезают… Но, как я тебе уже сказал, совпадения меня настораживают. А осведомленность Игоря, его паника по поводу твоего контакта с Шерил – это уже более чем совпадение. – Ты что, хочешь сказать, что… что этот тип в джинсах был послан Игорем? И в этот момент я вдруг поняла, с отчетливой ясностью поняла, что этот парень – русский! Да, я была права, он иностранец, я верно почувствовала, что он не француз; но мне и в голову не пришло связать его с Россией! Но он русский, я это просто чувствую, и эта манера носить джинсовый костюм – он русский, русский! Мне стало так плохо от этой мысли, что я аж скрючилась на стуле. Джонатан внимательно глянул на меня, но ничего не спросил. А я была не в силах произнести то, что только что поняла: это был приговор Игорю, и это было слишком страшно. – Я ничего не хочу сказать, – как бы сожалея, проговорил Джонатан. – Я просто не люблю совпадений. Но Игорь твой как минимум о чем-то знал… Ты не можешь рассказать мне еще раз ваш телефонный разговор? – Какой? – проскрипела я с трудом, едва переводя дыхание от пронзившей меня мысли. – Где он впервые услышал от тебя про Шерил. – Сейчас вспомню… Я прекрасно помнила, но мне нужно было прийти в себя, расслабить сведенное судорогой горло. – Я… – начала я, откашливаясь, – я еще раньше ему говорила пару раз, что встретила девушку, похожую на меня. Но он не обратил внимания на мои слова, только подшучивал… до тех пор, пока я ему не сказала, что ее зовут Шерил Диксон. Вернее, сначала он спросил меня, француженка ли она. Я ответила: американка. У меня было ощущение, что он аж подпрыгнул на том конце провода. Я даже спросила его, что он имеет против американцев. Потом он спросил, как ее зовут, и тут же закричал, что меня не слышно. И что он перезвонит на следующий день. – Перезвонил? – Да. – И как прошел этот разговор? – Было очень плохо слышно. Он сказал, что звонит из автомата. И чтобы я не звонила домой, он будет сам звонить. Я еще подумала, что он завел себе другую женщину… – Можешь не беспокоиться, – хмуро сказал Джонатан. – Эта история далека от любовных интрижек. Что тебе еще сказал Игорь в том разговоре из автомата? – Спрашивал, получила ли я посылку от него… В это время как раз в Париже был Сережа. Он мне привез посылку от Игоря – помнишь наш «русский ужин»? – Ты с ним встречалась одна или с Шерил? – быстро спросил Джонатан. – Одна. – Долго он пробыл в Париже, не знаешь? – Он должен был быть в Париже всего один день, но потом еще задержался, только я с ним больше не виделась. Я его недолюбливаю… К тому же и незачем было: я в первый же день получила посылку от Игоря и передала свою. – Ты что-то передавала Игорю обратно? – Письмо. И фотографии! Игорь напомнил мне, что я ему обещала прислать наши с Шерил фото! – И как он отреагировал на них, когда получил? – Никак. Просто позвонил и стал кричать, что я в опасности и что я должна немедленно прекратить общаться с Шерил и переехать на новую квартиру. Велел никому адреса не давать, даже Шерил. Джонатан вдруг поднялся и сделал несколько шагов по комнате. – Ты не могла бы дать сигарету? – с деланной небрежностью спросил он. – Разумеется, – полезла я за сигаретами в сумку, – и сама с тобой покурю, раз можно… А то я думала, что у тебя нельзя… Поймав выражение моих глаз, он добавил: – Я курю только изредка, когда… – Нервничаешь? – догадалась я. Игорь, бывало, закуривал, когда нервничал. – Когда пью алкоголь. Кажется, Джонатану не понравилось мое предположение, что он способен нервничать. Наверное, это выходило за рамки образа невозмутимого англичанина, каковым он себя считал. Я кивнула, изображая, к удовлетворению Джонатана, согласие с предложенной мне версией. Он взял у меня сигарету, дал мне прикурить и затянулся сам. Курил он по-настоящему, это уж я вам точно могу сказать – должно быть, не так уж давно бросил. – Для Игоря сошлись кусочки какой-то информации, – задумчиво проговорил Джонатан. – Он уже что-то знал о Шерил и ею интересовался… Если твоя догадка верна и к Кати приходил действительно Сережа… Откуда он прилетел в Париж? Не из Штатов случайно? – Из Москвы. Во всяком случае, я так думала… Нет, конечно, из Москвы! Он ведь мне привез посылку от Игоря! – Что было в посылке? – Письмо от Игоря… – Письмо он мог и в Штаты с собой взять, этот Сережа. – Но там была еще квашеная капуста! И черный хлеб! Такое можно только в Москве найти! – И на Брайтон-Бич в Нью-Йорке. Там большая русская колония, русские магазины, русские кафе и даже меню на русском языке… – О Боже… – Боюсь, что ты права и твой знакомый Сережа, который работает у твоего дружка Игоря, действительно ездил в Америку и искал там Шерил… – добил меня Джонатан. – У тебя нет случайно его фотографии? Показать бы Кати! Я только покачала головой. Мне вдруг стало неимоверно холодно. – И послал его туда твой Игорь. Он зачем-то разыскивал Шерил. Именно Шерил, не зная, как она выглядит, и не имея представления, что вы похожи… И ему не пришло в голову беспокоиться о какой-то похожей на тебя девушке, о которой ты ему говорила вскользь, пока он был уверен, что искомая им Шерил Диксон живет в Штатах. Но они узнали от Кати, что она уехала в Европу. Когда ты в телефонном разговоре произнесла, что эта похожая девушка – американка, Игорь насторожился и спросил ее имя… Ты назвала – Шерил Диксон – и подтвердила его худшие опасения. Он, заботясь о твоей безопасности, потребовал, чтобы ты переехала. Но одновременно ты ему помогла. Ему уже не надо было искать Шерил по всей Европе – ты же сказала Игорю, что встретила ее в Париже… Меня трясло. Внимательно глянув на меня, Джонатан подошел к столу, заботливо подлил мне вина и заставил выпить. Зубы стучали о тонкое стекло, и вино потекло по моему подбородку. Джонатан встал, обошел стол и, наклонившись ко мне, вытер салфеткой мое лицо. Глаза его посмотрели на меня глубоко и нежно, но это выражение быстро сменилось серьезной сосредоточенностью. Он взял свой стул и поставил возле моего так, что его колени касались моих, постыдно трясущихся колен – точно так, как они тряслись у Шерил, когда я рассуждала о своей непоколебимой нормальности… Джонатан стал легонько растирать мои колени, пока моя дрожь из крупной не превратилась в мелкую. Тогда, заглянув мне в глаза, он взял мое лицо в руки и приблизился ко мне близко-близко, так, что у меня зрение расфокусировалось, – почти так же мы сидели на моем диване еще столь недавно с Шерил… – и прошептал: – Успокойся, Оля. Это очень важно – уметь быть спокойным. И помни, что ты не одна. Ты можешь на меня положиться. Он притянул меня к себе, прижался щекой к моим позорным коротким волосам, и мы некоторое время тихо сидели так, не шевелясь. Я согрелась и перестала дрожать, как бездомный пес. Спустя некоторое время Джонатан отодвинулся, посмотрел на меня: – Теперь все в порядке? Я кивнула. Если все это можно назвать «порядком» – то тогда, конечно, да… – Ты еще будешь есть сыр? – Спасибо. Что-то аппетита нет. Джонатан понимающе кивнул и пошел на свое место, напротив меня. – Как ты думаешь, зачем Игорю могла понадобиться Шерил? – спросила я. – Она тебе никогда не говорила, действует ли ее организация на территории России? Может быть, они проводили какие-либо акции, которые могли помешать интересам новых русских воротил? Я помотала головой. Шерил всегда скрывала от меня подробности. Да я и не интересовалась ими… – А в ваших последующих разговорах Игорь ничего интересного не обронил? – Да разговоров-то было раз-два и обчелся. Он звонил, чтобы спросить, когда я переезжаю. Я еще хотела ему дать свой новый адрес и не смогла – документы остались у Шерил, она их заполняла. – Он больше не говорил, что тебя не слышно? – Нет… Вернее, говорил, но в другой раз. Я звонила маме, как раз в тот день, когда меня искал некий Зайцев, якобы мой однокашник. Игорь приехал к маме в тот момент, когда я была на линии, схватил трубку и закричал, что меня не слышно. Я снова подумала, что он подозрительно не хочет со мной разговаривать и что он, возможно, мне изменяет… К тому же с тех пор я никак не могу застать его дома. – Я тебе уже сказал, что на этот счет ты можешь расслабиться, – несколько грубо произнес Джонатан. – Впрочем, – он склонил голову набок и искоса посмотрел на меня, – может, он тебе и изменяет. Но к телефону это отношения не имеет. – Откуда ты знаешь? – Оля, это элементарно. Старая, как сам телефон, уловка: когда не хочешь говорить по каким-либо причинам, начинаешь делать вид, что связь плохая. – Это по каким же причинам он не хотел… – Угомонись. Причина, скорее всего, весьма далека от твоих подозрений в неверности: он боялся, что ваш домашний телефон прослушивается. Именно поэтому он звонил из автомата и просил тебя не звонить домой. – Тогда и мамин телефон тоже? – Видимо. – Но зачем? Джонатан вместо ответа пожал плечами. Я задумалась. Теперь мама, как и Игорь, звонит мне из автомата! Только кому нужен мамин телефон? Я еще понимаю, телефон Игоря… Впрочем, ничего я не понимаю: кому понадобилось прослушивать наш домашний телефон? Это какой-то бред! – Что ты хочешь: кофе или чай? – спросил Джонатан, поднимаясь. – Погоди… Объясни мне, зачем кому-то понадобилось прослушивать наши телефоны? – Я не знаю, Оля! – Ну предположи. – Ты действительно хочешь услышать мою версию? – Раз я спрашиваю! – Я думаю, что Игорь самым непосредственным образом причастен к покушению на Шерил. Он ее искал, он ее нашел и послал убийцу… Я дернулась протестующе, и Джонатан сделал паузу, вопросительно глядя на меня. Я сдержалась: сама ведь просила, чтобы он высказал свою версию. – Продолжай, пожалуйста, – вежливо выговорила я. – Ты совершенно случайно, неожиданно для него вклинилась в эту задачу: ваше знакомство, ваше необыкновенное сходство. Он испугался за тебя – ведь вас могли перепутать. Поэтому он просил тебя не общаться с Шерил и переехать немедленно, на случай если кто-то засек, не разобравшись, твой адрес. И поэтому он боялся, чтобы кто-нибудь не подслушал ваших с ним разговоров – вдруг ты снова заговоришь про Шерил Диксон! В вашей стране прослушивание телефонов применяется столь широко, что не удивительно, что он об этом подумал, тем более что он занимается политикой… К тому же информация о покушении на лидера «Чистой планеты» могла пройти достаточно широко, и записанные на магнитофон его телефонные разговоры, в которых упоминается ее имя, могли его скомпрометировать. Но ты ослушалась и попала вместе с Шерил во взрывную волну. Это для Игоря означает, что теперь ты догадалась – или могла догадаться – о его причастности к покушению. И именно с этих пор ты не можешь связаться со своим Игорем… Джонатан посмотрел на меня. Видимо, я должна была что-то понять… Но я не поняла. – Почему? Джонатан помедлил, прежде чем ответить. Вскинув на меня глаза, он тут же снова отвел взгляд и проговорил тихо: – Ты для него стала опасна, Оля. И вряд ли он сможет болтать по телефону как ни в чем не бывало с человеком, с женщиной, которую он собирается… Он запнулся и снова посмотрел на меня, причесав пятерней спустившийся на лицо прямой каштановый чуб. Не в силах ответить на его взгляд, я ждала продолжения, больше всего на свете не желая его услышать. По телу, в предчувствии его слов, пополз парализующий ужас. – Теперь я начинаю думать, что коробка отравленных конфет предназначалась действительно тебе. Я вскочила. Стул опрокинулся, стол шатнулся, я больно ударила бедро, мой бокал звякнул, падая на тарелку, и разбился. Скатерть расцвела розовым пятном пролившегося вина. – То, что ты говоришь, – это чудовищно! – кричала я. – Игорь любит меня! Он заботится обо мне! Он мне как муж, даже больше! – заорала я с вызовом. Джонатан смотрел на расползающееся на скатерти пятно. – Это просто невозможно… – добавила я, чувствуя, что слезы уже подобрались. – У меня ощущение, будто я смотрю кошмарный триллер… – Ты забываешь, Оля, – перевел он на меня спокойный взгляд, – что твой Игорь увяз в политике с головой. По твоим же словам, кстати. А политика – это самая страшная вещь, самый чудовищный триллер. Только, к сожалению, не в кино. А в реальной жизни. Да еще и в России. – Чем тебе Россия не угодила?! – Не обижайся. То, что там происходит ежедневно, превосходит самую изощренную фантазию голливудских сценаристов. – Но при чем тут Игорь? Он ко всему этому не имеет никакого отношения! Я его все-таки знаю! – Правда? – Джонатан с едва заметной иронией приподнял брови. – Тогда расскажи мне поподробнее, чем он занимается и зачем он искал Шерил… Я ему не ответила. Слезы душили меня. Я закрыла лицо руками – успела подумать о покрасневшем носе на фоне моих, и без того уродливых, пластырей… – И потом, – отвернулась я к окну, пряча лицо, – ты забыл, что кто-то украл у Шерил фотографии и документы! Даже проездной билет! Зачем, по-твоему, Игорю ее проездной билет? – Возможно, потому, что там тоже фотография есть… – А зачем Игорю ее фотографии? Я ведь ему послала несколько отличных снимков! Так что сам видишь: все, что ты тут придумал, никуда не годится! Джонатан встал, подошел ко мне и легонько взял за плечи. Я хлюпнула носом. – Что ты молчишь? – спросила я его. – Я ведь права? Джонатан лишь развел руками: – Не знаю. Пока не знаю. – У тебя нет какой-нибудь другой версии в запасе, не такой ужасной? – спросила я хрипло. Джонатан лишь осторожно провел рукой по моим волосам и предложил отвезти меня обратно в больницу. Я почувствовала разочарование. Не потому, что я хотела остаться у Джонатана, нет; но я была отчего-то уверена, что он сам предложит или хотя бы намекнет… Но на самом деле это только к лучшему. В больнице меня поджидал разъяренный комиссар Гренье. Красный от негодования, он на весь коридор отчитал меня за уход из больницы без предупреждения. Мне было велено зарубить на носу, что он не отвечает за мою жизнь, если я буду и впредь вытворять подобное; что я не имею права без разрешения и ведома самого комиссара сделать шаг за ворота; что в больнице за мной будет следовать по пятам приставленный им человек; что у него свинская работа, из-за которой он вынужден нести ответственность за сохранность такого несознательного населения, как я; что он не доживет до пенсии… Я покивала послушно в ответ, извинилась ангельским голоском, пообещала вести себя впредь хорошо и сознательно и проскользнула в палату. Две минуты спустя без стука вошел комиссар, широко улыбаясь: – Напугал я тебя? – Да не очень, – пожала я плечами. – А я вас? – Прилично-таки… Ты больше никуда не уходи без разрешения. Но я на тебя наорал не поэтому. – А почему? – невинно поинтересовалась я. – На всякий случай. Если в больнице присутствуют заинтересованные личности, надеюсь, что они услышали, что ты под охраной. Я, во всяком случае, старался. – Не лучше было бы скрыть охрану и попробовать поймать злодея на месте преступления? – Тебе что, жизнь не дорога? Или боевиков насмотрелась? – Да нет… Это было бы логично. – Логично! Тебя ночью удушат подушкой, а я отвечай! – Ну, если ваша охрана ничего не стоит… – Кончай героиню строить. Если после моего громогласного сообщения к тебе все-таки кто-то попытается пролезть, то, значит, мы имеем дело с профессионалом… И это, в свою очередь, значит, что ты кому-то очень серьезно мешаешь. Хотел бы я знать кому… И чем. Ты не знаешь? – Теряюсь в догадках. Может, я забыла вернуть кому-нибудь пять рублей? – Шутишь. А тебя, между прочим, убить пытались. Это не шуточки. Я тебя не из-за пяти рублей охранять собираюсь! – Тогда надо и Шерил охранять. Ведь они могли меня принять за Шерил… – сказала я и осеклась. Ведь до сих пор комиссар не знал, что мы похожи. – То есть? – насторожился комиссар. Я молчала, пытаясь решить, надо ли мне рассказывать о нашем сходстве, и если нет, то как мне выкрутиться из неосторожно ляпнутой фразы. Комиссар уселся на стул, всем своим видом давая мне понять, что он ни за что не уйдет, не узнав продолжения. Видя, что я молчу, он смешно пошевелил толстыми пальцами, словно разминаясь для игры на пианино, и сказал: – Отступать некуда, Оля. Давай, вперед. Делать было нечего. Я рассказывала ему о нашем сходстве, о том, как я ее искала и нашла, как мы познакомились, и мучительно решала вопрос: говорить ему про Игоря? Про все то, что мы днем обсуждали с Джонатаном? Пока нет… Или все же да? Я так и не решила. То, что вывел из всех наших разговоров Джонатан, было слишком тяжело. Игорь, мой Игорь, оказывался, следуя его логике, замешан в поисках Шерил и, что вытекало само по себе, был причастен ко взрыву… И даже к коробке отравленных конфет… Но не мог же Игорь хотеть убить меня? Ведь это невозможно?! А убить Шерил – возможно? Боже, я сошла с ума! Я подозреваю Игоря в намерении убить! Меня, не меня – какая, в сущности, разница? Никакой! По крайней мере до тех пор, пока мы говорим о намерении… Важно то, что Игорь не убийца, он просто не может оказаться убийцей, нет! – Интересно, – проговорил комиссар, внимательно глядя на меня. – И что ты сама об этом думаешь? Взгляд его был прозрачным. Он следил за моим лицом, пока я говорила, и догадался, что ход моей мысли далеко не полностью соответствовал ходу речи. – Вы же знаете, за Шерил охотились из ДСТ (или: охотилось ДСТ)… – сказала я, чтобы как-то ответить. – ДСТ тут ни при чем. Они к взрыву не причастны. Их агент следил действительно за Шерил, но это были меры для ее охраны. Ты знаешь, что в Париже было несколько взрывов… – Знаю, исламисты. – ДСТ вместе с полицией приняло меры по охране заметных в политическом плане фигур. – Шерил – из их числа? – В принципе, скажем так, это не их профиль. Но у «Чистой планеты» намечалось важное программное международное собрание, и имело смысл удостовериться, что с ней все в порядке. Следили за ней пару последних месяцев, но нерегулярно – не хватает рук. Вернее, ног. В основном ею занимались действительно двое, один постоянно, другой на подмене. Одного из них вы засекли, и ты мне его верно описала: средних лет, лысоватый. Второго ты не видела, он в эту неделю не дежурил. Тот молодой, в каскетке, не из их службы и не из нашей. Это был очень подходящий момент, чтобы сообщить комиссару, что парень этот наверняка русский. Но говорить тогда про Игоря? Вместо этого я спросила: – И что, этот профессионал слежки его не засек? – Засек однажды. Но не придал значения: его интересовали люди весьма конкретного типа. Ты понимаешь, о чем я говорю: арабского типа. А этот парень явно европеец. Он его нам описал – так же, как и ты. К сожалению, в выходные они Шерил не охраняли и ничего про взрыв сказать не могут… – А что, европеец не может работать на исламистов? – Чисто теоретически – может, наверное. Но мы с такими случаями пока не сталкивались. Кроме того, анализ осколков бомбы говорит о том, что это не их почерк. Исламисты пользуются самоделками, а эта – профессиональная, китайская. – Ну уж он, во всяком случае, не китаец, – пробурчала я. Комиссар снова бросил на меня настороженно-вопрошающий взгляд. – Ты мне все рассказала? – Да… – Я постаралась ответить как можно убедительней. – Послушай, дитя мое, ты должна мне рассказать все, абсолютно все, до малейшей детали, которая даже тебе покажется несущественной. Я веду следствие, понимаешь ты это? И для следствия может оказаться важной самая неожиданная мелочь. Это в твоих интересах, в конце концов! Ты ведь хочешь, чтобы мы нашли тех, кто пытался убить вас с Шерил? Тех, кто заминировал машину, кто прислал тебе отравленные конфеты? Или ты пытаешься кого-то покрыть? Он пронзительно посмотрел в мои глаза. Я растерянно молчала. Комиссар был прав, но рассказывать ему про Игоря… – Пойдем выпьем кофе, – сказал комиссар. – И покурим, тут ведь есть курилка? – Пошли, – сказала я со вздохом. – Ну! – сказал комиссар, давая мне прикурить. – Говори. Я затянулась, все еще решая, говорить ли про Игоря. – Я все равно не уйду, пока не услышу. Или вызову тебя завтра в полицию на допрос, если тебе это больше понравится, – пригрозил он мне. – Ну, хорошо… Дело в том, – начала я неохотно, – что у меня есть в Москве друг… Который знает откуда-то про Шерил. И потом, у него работает помощник, похожий на того человека, которого описала Кати… Комиссар строчил в блокноте. Имя? Фамилия? Чем занимается? Повтори дословно, что сказал… Какого числа… Я чувствовала себя опустошенной. Жизнь перевернулась, и жить не хотелось. Хотелось, как Шерил, завернуться в белый кокон и уснуть… Наконец с меня полностью сняли наклейки. Если не считать, что лицо мое все еще было красноватым и опухшим, то моя внешность не пострадала. Спасибо докторам: едва заметные шовчики должны были полностью исчезнуть еще через месяц, не оставив ни малейшего следа. Без наклеек на голове я наконец перестала напоминать шелудивого пса. Мой светлый ежик распрямился и встал легким ореолом вокруг головы. Короче, если меня еще нельзя было назвать красавицей, то уже хотя бы не страшилой, предназначенной распугивать прохожих. Это немного улучшило мое подавленное состояние. – Придете через две недели, – наставлял меня врач. – И вот вам рецепты для кремов и лосьонов, купите их в аптеке – и никаких других косметических средств из магазина! И никакого макияжа, потерпите еще месяц… Одарив цветами и обцеловав от души всех, кто меня лечил и за мной ухаживал, заплатив по счету, я зашла к Шерил. Посидев и поговорив с нею, я обещала ей приходить ежедневно. Веки Шерил дрожали. Но сознание не возвращалось к ней. – Это не страшно, – сказала я ей. – Ты можешь не торопиться. Ты, наверное, права: пережди эту страшную историю, этот кошмарный сон. Когда все утрясется, тогда и возвращайся. А когда все утрясется? И как? Справится ли комиссар и вообще французская полиция с поисками преступника или преступников, если следы уходят в Россию? Русская милиция? Слабо верится… Я встала. Этими соображениями я с Шерил делиться не буду. |
||
|