Теккерей Уильям МейкписПризрак синей бороды

Уильям Мейкпис Теккерей

Призрак синей бороды

Перевод М. Виноградовой

После роковой случайности, лишившей ее мужа, миссис Синяя Борода, как легко вообразить, первое время пребывала в глубочайшем горе. Во всей стране не нашлось бы вдовы, более нее потратившейся на черный бомбазин. Она спрятала свои прелестные локоны под гофрированными чепцами, а ее креповая вуаль ниспадала до самых локтей. Разумеется, она никого не принимала и не виделась ни с кем, кроме своей сестрицы Анны (чье общество для вдовы можно было назвать каким угодно, но только не приятным); что же до братьев - то их возмутительное поведение за столом всегда вызывало в ней одно отвращение. Что было ей до их шуток о майоре или скандальной истории с шотландским полковым хирургом? Пили ли они вино из прозрачных бутылок или же из темных ей-то что была за печаль? Их рассказы о конюшне, параде или последних собачьих бегах казались ей совершенно омерзительными; и кроме того, она терпеть не могла их нахальные усики и гнусную привычку курить сигары.

Она всегда считала их в лучшем случае буйными и вульгарными молодыми людьми; но теперь, о! Теперь их присутствие было настоящим кошмаром для ее чувствительной души! Как могла она глядеть на них после случившегося? Она думала о лучшем из мужей, безжалостно поверженном ударами их жестоких и тяжелых кавалерийских сабель; о добром друге, щедром владетеле поместья, безупречном мировом судье, в чьи семейные размолвки осмелились вмешаться эти грубые драгунские корнеты, и чьи почтеннейшие синие власы они стянули в безвременную могилу!

Она воздвигла своему усопшему господину величественнейший монумент в семейном склепе Синих Бород. Ректор, доктор Лукавс, бывший тутором мистера Синяя Борода в колледже, начертал там эпитафию на самой что ни на есть напыщенной и патетической латыни: "Siste, viator! moerens conjux, heu! quanto minus est cum reliquis versari quam tui meminisse {Помедли, путник! Горестная супруга, увы! Насколько меньше значит для нее общение с оставшимися, нежели воспоминания о тебе (лат.).}"; - словом, все, что обыкновенно пишут в эпитафиях. Над оной надписью возвышался бюст усопшего праведника с рыдающей над ним Добродетелью, окруженный медальонами его жен, и на одном из этих медальонов имени еще не было, равно как (гласила эпитафия) вдова не могла обрести себе утешения прежде, чем имя ее будет выгравировано на нем. "Ибо тогда я пребуду с ним. In coelo quises {В небесах покой. (лат.).}", - говорила она, возводя свои прекрасные очи к небу и цитируя торжественные слова мемориальной доски, вывешенной в церкви и на замке Синей Бороды, где дворецкий, виночерпий, лакей, горничная и поварята облачены были в глубочайший траур. Даже лесничий выходил пострелять птиц с креповой повязкой; пугала в саду - и те велено было одеть в черное.

Единственной особой, отказавшейся носить черное, была сестрица Анна. Миссис Синяя Борода охотно рассталась бы с ослушницей, но у нее не было других родственниц. Отец ее, как, верно, помнят читатели первой части ее Мемуаров, женился во второй раз и, как то повелось искони, мачеха и миссис Синяя Борода ненавидели друг друга лютой ненавистью. Миссис Шакабак нанесла в замок визит с выражениями соболезнования, но на второй день вдова обошлась с ней столь неучтиво, что мачеха в ярости покинула сию негостеприимную обитель. Что до семейства Синей Бороды, то, разумеется, они-то вдову на дух не переносили. Разве мистер Синяя Борода не оставил ей все до последнего шиллинга? А поскольку детей от предыдущих браков у него не было, то состояние его, как вы сами легко можете себе представить, составляло весьма кругленькую сумму. Засим сестрица Анна оказалась единственной родственницей, которую могла содержать при себе миссис Синяя Борода, а как известно, женщина просто обязана иметь при себе какую-нибудь особу женского пола при любых обстоятельствах, будь то несчастье, радость или же соображения благопристойности - скажем, когда она замужем или в деликатном положении.

Но продолжим наш рассказ.

- Я никогда и ни за что не одену траур по этому возмутительному чудовищу, сестра! - восклицала Анна.

- Я бы попросила вас, мисс Анна, не употреблять при мне подобных выражений касательно лучшего из мужей или же немедленно покинуть эту комнату! - отвечала вдова.

- Вот уж и впрямь мало радости тут торчать. Просто не понимаю, сестрица, отчего это ты не выбрала для этой цели чулан, где хранятся прочие миссис Синяя Борода.

- Вздор! Они все забальзамированы монсеньером Ганналом. Как ты осмеливаешься повторять гнусные наветы на лучшего из мужей? Да возьми только фамильную Библию и прочитай, что говорит мой обожаемый святой о своих женах - прочти, что написано его же собственной рукой:

"Пятница, 20 июня. Сочетался браком с возлюбленной женою моей, Анной Марией Скроггинсиа.

Суббота, 1 августа. Осиротевший муж едва нашел в себе силы начертать в этой хронике, что дражайшая из жен, Анна Мария Скроггинсиа сегодня скончалась от боли в горле".

- Вот! Разве может быть что либо убедительней этого? Читай дальше:

"Среда, 1 сентября. Сегодня я повел к алтарю Гименея утешение души моей, Луизу Матильду Хопкинсон. Пусть этот ангел займет место той, которую я потерял!

Среда, 5 октября. О, небеса! Сжальтесь над обезумевшим от горя страдальцем, вынужденным отметить здесь крах драгоценнейших его надежд и чувств! Сегодня моя обожаемая Луиза Матильда Хопкинсон испустила дух! Недуг в области головы и плеч стал внезапной причиной события, кое оставило обездоленного нижеподписавшегося несчастнейшим из смертных.

Синяя Борода"

- И каждая, каждая жена отмечена в этой летописи подобными же благозвучными, патетическими, чистосердечными, добродетельными и нежнейшими словами. И вы полагаете, мисс, будто человек, написавший столь чувствительные строки, может быть убийцей?

- То есть ты хочешь сказать, будто он не убивал их? - переспросила Анна.

- Боже помилуй, Анна, убивал их! Да они все до единой умерли столь же естественной смертью, какая, надеюсь, суждена и тебе! Мой благословенный муж был по отношению к ним ангелом доброты и кротости. Его ли вина, что доктор не сумел излечить их недуги? Ну, разумеется, нет! А после их кончины безутешный муж велел забальзамировать их тела, чтобы никогда не расставаться с ними и по эту сторону могилы.

- А зачем тогда он привел тебя в башню, ответь-ка? И почему это ты в такой спешке послала меня взойти на крышу? И зачем это он острил свой длинный нож и рычал тебе _спускаться вниз_!

- Просто чтобы отчитать меня за излишнее любопытство - нежная, кристальная, добрейшая душа! - всхлипнула вдова, переполненная волной дорогих сердцу воспоминаний о знаках внимания, которыми дарил ее господин и повелитель.

- Вот уж хотелось бы мне, - надулась сестрица Анна, - чтобы я в тот день не так поспешила звать братьев.

- Ах! - душераздирающе возопила миссис Синяя Борода. - Не надо... не вспоминайте этот ужасный роковой день, мисс! Если бы вы не ввели в заблуждение ваших братьев, мой милый бедный Синяя Борода еще был бы жив, еще был бы... был бы отрадою души его осиротевшей Фатимы!

Все ли жены обожают своих мужей, когда последних нет уже на этом свете, или же версия Фатимы на самом деле правдива и всеобщее заблуждение относительно Синей Бороды является всего лишь чудовищным предубеждением и он не более убивал своих жен, чем, скажем, вы или я, остается еще доказать, да впрочем, это и не так важно для понимания остальной части приключений миссис С.Б.

И хотя люди скажут, будто завещание Синей Бороды, по которому все его состояние переходило его супруге, буде оная переживет его, было лишь издевательской мистификацией, если учесть, что он твердо вознамерился перерезать ей горло сразу же по истечении медового месяца, но все же лучшее доказательство истинных его намерений - это глубочайшее горе, кое выказывала вдова после его смерти и тот факт, что состояние он оставил ей весьма значительное.

Дражайший мой друг, если бы только кто-нибудь оставил вам или мне огромное состояние, разве стали бы мы докапываться, зачем да почему? Полноте! Мы бы взяли его за милую душу и не ломали бы себе голову, вот и миссис Синяя Борода поступила так же.

Правда, семья ее мужа пыталась оспорить это дело, говоря так: "Мадам, вы должны признать, что мистер Синяя Борода вовсе не предназначал вам все деньги, поскольку твердое его намерение состояло в том, чтобы снести вам голову с плеч! Совершенно очевидно, что он намеревался оставить деньги своим кровным родственникам, а посему вы должны незамедлительно передать их нам".

Однако вдова дала им резкий отпор, резонно возразив: "Быть может, ваши аргументы и очень хороши, но я, с вашего позволения, все же оставлю деньги себе".

И с тем она, как мы уже упоминали, заказала траур, погрузилась в скорбь и повсюду превозносила кристальный характер усопшего. Если бы хоть кто-нибудь оставил мне все свое состояние, уж какие бы похороны я ему устроил, и как бы превозносил его!

Как всем нам отлично известно, замок Синей Бороды расположен в краю весьма отдаленном и, хотя и являет собой отличную резиденцию, изрядно мрачен и уединен. После гибели обожаемого мужа место это сделалось невыносимым для впечатлительного сердца вдовы. Аллея, газон, фонтан, зеленые лужайки парка, где резвились пятнистые олени, все - все навевало воспоминания о погибшем возлюбленном. Еще только вчера, безмятежным летним вечером, бродя с ней рука об руку по парку, ее Синяя Борода указал егерю жирного оленя, которого собирался подстрелить.

- Ах! - промолвила вдова, отирая слезы с прелестных глазок, бедняжку-оленька застрелили, задние ноги отрезали и запекли, а из садовой смородины сварили желе, которое так любил мой муж, но милому моему Синей Бороде никогда уже не отведать оленины! Гляди, славная Анна, мы проходим по старинному дубовому залу; он увешан его охотничьими трофеями и портретами представителей благородного рода Синих Бород! Гляди! Вон над камином висит его хлыст, кнут и мотыга, которой он, бывало, любил выпалывать сорняки с главной аллеи. А в этом ящике хранятся его шпоры, свисток и визитки, где выгравировано его дорогое имя! А вот кусочки бечевки, которые он срезал с пакетов с письмами и хранил, потому что бечевка всегда пригодится; его крючок для застегивания пуговиц и колышек, на который он обычно вешал свою ш... ш... шляпу!

За этими нежными вдовьими воспоминаниями неизменно следовал поток безудержных слез, взрыв чувств - и долго ли, коротко ли, но в конце-концов она все же решила оставить Замок Синей Бороды и поселиться где-нибудь еще; ибо любовь к памяти мужа, говорила она, делала это место слишком уж печальным.

Разумеется, завистливый и глумливый мир сказал, будто вдовице надоела деревня и захотелось снова выйти замуж; но она не обращала внимания на подобные наветы, и Анна, не выносившая свою мачеху и не желающая оставаться дома, была вынуждена сопровождать сестру в город, где Синяя Борода издавна владел громадным и роскошным старинным особняком. Сестры обосновались в городском доме, где ссорились ничуть не реже, чем прежде. И хотя Анна частенько угрожала покинуть сестру и переехать в частный пансион, из тех, коих было немало в том краю, но все же гостить в доме сестры и выезжать в карете с лакеем и кучером в трауре и щитами на дверцах с изображенными на нем гербами Синей Бороды и Шакабаков было несравненно респектабельнее, а потому любящие сестры продолжали жить вместе.

Для леди в положении миссис Синей Бороды городской дом имел еще и дополнительные, причем немалые, преимущества. Помимо того, что он был неимоверно большим и унылым кирпичным строением с унылой железной оградою спереди и длинными, узкими унылыми окнами с маленькими квадратиками стекла, он еще и выходил окнами на кладбище при церкви, где, впору помянуть, между двумя тисовыми деревцами, одно из которых вырезано в форме павлина, тогда как другое являет собой подобие столика для закусок... так вот, говорю я, дом выходил окнами на кладбище при церкви, где над фамильным склепом возвышался монумент усопшего Синей Бороды. Его первого видела вдова по утрам из окошка своей спальни, и до чего же сладко было следить по вечерам из окна гостиной, как бледное лунное сияние мерцает на бюсте покойного и Добродетель отбрасывает поперек него длинные черные тени. Полиантусы, рододендроны, ранункулусы и прочие цветы с самыми благозвучными названиями и самыми упоительными ароматами были высажены за маленькую решетчатую оградку, окружавшую место последнего упокоения Синих Бород; и бидлу {Бидл - низшее должностное лицо в приходе. Первоначально был курьером приходских собраний и простым исполнителем распоряжений чиновника, ведающего призрением бедных, но вскоре стал фактически заменять этого чиновника.} было строго-настрого наказано драть как Сидорову козу всякого юного сорванца, кто будет застигнут срывающим эти благоуханные знаки привязанности жены усопшего.

На стене столовой висел портрет мистера Синяя Борода в полный рост, работы Тиклегила Р.А., в военном мундире, хмуро взирающий на ножи, вилки и серебряные кольца для салфеток. Над камином он же был представлен в охотничьем костюме и верхом на любимом скакуне. В спальне вдовы хранился вырезанный из пластыря его силуэт, а в гостиной - миниатюра, на которой он был облачен в черное с золотом одеяние и в одной руке держал академическую шапочку с золотым шнуром, а другой указывал на диаграмму Pons Asinorium {Pons Asinorium - теорема Пифагора (лат.).}. Сие изображение было сделано во дни, когда он обучался в колледже святого Иоанна в Кембридже и еще не обзавелся знаменитой синей бородой, неотъемлемым атгрибутом его зрелых лет, часть которой ныне образовала прелестную синюю цепочку на шее у его осиротевшей жены.

Сестрица Анна заявила, что городской дом еще унылей загородного, потому что в Замке был хотя бы свежий воздух, и что любоваться парком куда как приятнее, чем кладбищем, как бы хорош ни был монумент. Однако вдова назвала ее легкомысленной кокеткой и настояла на соблюдении привычных ритуалов траура и скорби.

Единственным допускавшимся в дом мужчиной был приходской священник, который читал ей молитвы; и поскольку его преподобию было по меньшей мере семьдесят лет отроду, Анна, хоть, пожалуй, и готова была влюбиться при первом же случае, не имела возможности потворствовать своим склонностям; а горожане, как бы ни обожали они всяческие скандалы, не могли сказать ничего предосудительного о связи достопочтенного старца и убитой горем вдовы.

Всякое иное общество она решительно отвергала. Когда город посетил передвижной театр, злополучный импресарио, пришедший пригласить ее посетить комедию, был вышвырнут за дверь рослым лакеем. Хотя соседи часто устраивали балы, карточные вечера и ассамблеи, вдовствующая Синяя Борода не снисходила ни до одного из этих увеселений; и даже офицеры, эти всепобеждающие герои, которые наносят такой урон женским сердцам и перед которыми обыкновенно отворяются все двери, так и не получили доступа в дом вдовицы. Капитан Вискерфильд целых три недели кряду вышагивал вокруг да около ее дома, но так и не произвел на нее ни малейшего впечатления. Капитан О'Грэйди (из ирландского полка) предпринял попытку подкупить слуг и как-то ночью даже штурмовал садовую ограду, но все чего он добился - это угодил ногой в капкан, не говоря уже о страшных ранах от битого стекла поверху стены, так что кто-кто, а он никогда уже больше не влюблялся. И наконец капитан Черная Борода, чьи черные бакенбарды величиной могли бы бросить вызов прославленным бакенбардам самого покойного Синей Бороды, хотя и зачастил в церковь регулярно каждую неделю - он, который до того десять лет не ступал на церковный порог - даже капитан Черная Борода ничего не добился своей набожностью и вдова ни разу не оторвала глаз от книги, чтобы взглянуть на него.

Казармы пребывали в отчаянии, а портной капитана Вискерфильда, снабжавший его новыми нарядами, долженствующими покорить сердце вдовы, под конец упрятал его за решетку за неуплату.

Его преподобие пастор премного превозносил вдову за ее поведение с офицерами, но будучи сам нрава общительного и приверженного к застолью и бутылке, убеждал прелестную страдалицу, что ей должно попытаться развеять свое горе избранным почтенным обществом, и рекомендовал время от времени принимать у себя немногочисленный круг солидных и уважаемых людей, коих он ей представит. И поскольку доктор Лукавс приобрел неограниченное влияние на прекрасную плакальщицу, она уступила его желанию - и он, соответственно, ввел в ее дом несколько человек из числа самых зажиточных и почтенных своих знакомых - причем, всех семейных, так что у вдовы не было ни малейших оснований тревожиться.

Случилось так, что у доктора был племянник, служивший в Лондоне стряпчим, и вот, повинуясь чувству долга, сей джентльмен приехал на вакации навестить своего почтенного дядюшку.

- Он не какой-то там из этих ваших буйных и невоспитанных юнцов, уверял его преподобие, - он отрада своей матушки и сестер; он не пьет ничего крепче чая; за все двадцать лет он не пропускал воскресной службы в церкви три недели подряд; и надеюсь, моя дражайшая и прекраснейшая мадам, вы не станете возражать против того, чтобы принять у себя этого образцового юношу ради вашего преданнейшего друга, его дядюшки.

Вдова согласилась принять мистера Лукавса. Он определенно был далеко не красавчиком.

- Но так ли это важно? - вопрошал доктор. - Он так благонравен, а добродетель лучше, чем весь блеск всех драгунов на королевской службе вместе взятых.

Мистер Лукавс пришел на обед, пришел и к чаю. Он выезжал вместе со вдовой в карете с гербами, а в церкви нес ее сборник псалмов, словом оказывал ей все знаки внимания, какие только можно было ожидать от столь благовоспитанного молодого джентльмена.

Тут по всему городку, как оно обычно и бывает в городках, поползли слухи.

"Доктор не подпускает к вдовушке ни единого холостяка", - твердили злые языки, - "чтобы предоставить поле действий единственно своему страшиле-племянничку".

Разумеется, речи эти достигли ушей сестрицы Анны, и маленькая плутовка куда как рада была воспользоваться ими, чтобы убедить сестру принимать у себя более веселое общество. Сказать правду, юная кокетка несравненно больше любила танцы или игру в карты, нежели унылые степенные беседы за чайным столом. И вот она день и ночь изводила сестру намеками и уговорами открыть двери дома для более широкого круга гостей и чуть порастрясти унаследованные денежки.

С этим вдова наконец, хотя и с бесчисленными вздохами и многословными сожалениями, согласилась и зашла даже так далеко, что заказала себе самый очаровательный полутраур, в котором, по мнению всего света, выглядела просто изумительно.

- Образ моего милого Синей Бороды, - заявила она, - я вечно храню в своем сердце - вот что самый глубочайший траур по нему. А когда сердце горюет по-настоящему, нет нужды выказывать свою печаль внешне.

Засим она разослала приглашения на скромный чай и ужин, и несколько лучших семейств города и его окрестностей сошлись к ней на прием. За первым приемом последовал второй, и еще, и еще - и наконец даже капитан Черная Борода получил приглашение, хотя, разумеется, явился в штатском платье.

Доктор Лукавс и его племянник терпеть не могли капитана.

Они слышали (сказали они) некие весьма скверные рассказы про то, что творится в казармах. Кто это выпивает три бутылки вина за один присест? Чья кобыла участвовала в бегах? И почему это Долли Коддлинс так внезапно покинула город?

Слушая, как дядя его задает все эти вопросы, мистер Лукавс закатил белки глаз и вздохнул о греховности этого мира. Но что его порадовало, так это гнев, который выказала вдова, едва речь зашла о Долли Коддлинс. Она пришла в настоящую ярость и поклялась, что больше ни разу не примет у себя этого негодяя. Адвокат и его дядюшка были вне себя от восторга. О недальновидные стряпчий и пастор, неужели вы думаете, что миссис Синяя Борода рассердилась бы так, если бы не ревновала? И неужели вы думаете, что она стала бы ревновать, когда бы - когда бы не что? Она объявила, что до капитана ей дела не больше, чем до последнего из ее лакеев, но в следующий же раз, как он нанес ей визит, не удостоила его ни единым словом.

- Дражайшая моя мисс Анна, - сказал капитан, встретившись с этой девицей в сэре Роджере де Коверли {Роджер де Коверли - название танца, данное в честь образа доброжелательного провинциального джентльмена, который впервые был создан на страницах журнала "Зритель".} (она танцевала в паре с прапорщиком Триплетом), - в чем дело? Что с вашей прелестной сестрой?

- Дело в Долли Коддлинс, - ответила мисс Анна. - Мистер Лукавс все рассказал.

И она унеслась в вихре нового па.

При этом чудовищном обвинении капитан так покраснел, что всякий бы мог убедиться, как оно несправедливо. Он совершил столько нелепейших промахов в танце и всю дорогу бросал такие свирепые взоры на мистера Лукавса (который не танцевал, но сидел подле вдовы и поедал мороженое), что его партнерша решила, будто он рехнулся, а мистеру Лукавсу сделалось очень не по себе.

По окончании танца капитан подошел засвидетельствовать свое почтение вдовушке и при этом так зверски отдавил мистеру Лукавсу ногу, что сей джентльмен завопил от боли и тотчас же отправился домой. Но хотя он ушел, вдова не стала нисколько любезнее с капитаном Черная Борода. Она попросила мистера Триплета кликнуть ее карету и уехала, не обменявшись с капитаном ни единым словом.

На следующее утро вдову посетил преподобный доктор Лукавс.

Лицо у него вытянулось до размеров поистине сверхъестественных.

- Злоба и кровожадность этого мира, - поведал он, - растут с каждым днем. О, драгоценейшая моя мадам, каких чудовищ встречаем мы в нем - каким мерзавцам, каким убийцам позволено безнаказанно гулять на свободе! Верите ли, этим самым утром, когда племянник мой вкушал мирную утреннюю трапезу, к нему ворвался какой-то негодяй из казарм с вызовом от капитана Черная Борода!

- Он ранен? - возопила вдова.

- Нет, дорогой мой друг, мой милый Фредерик не ранен. И, о! Как рад он будет узнать, что вы проявили такое нежное участие к его благополучию!

- Вы же знаете, я всегда в высшей степени уважала его, - отвечала вдова, которая, на самом деле, вскрикнула, подумав о ком-то другом. Но доктору не пришло в голову истолковывать ее мысли таким образом и он отнес все ее переживания исключительно на счет своего племянника.

- Подобная забота, дражайшая мадам, кою вы выразили о моем племяннике, ободряет меня, поощряет меня, скажу больше - побуждает меня перейти к делу, о сути которого, по моему разумению, вы давно уже догадались. Милый юноша, к которому вы проявили сейчас такое участие, живет лишь ради вас! Да, благороднейшая госпожа, не пугайтесь, услышав, что весь пыл его души принадлежит исключительно вам - и о! С какой гордостью понесу я к нему сейчас весть, что он вам не безразличен!

- Они собираются сражаться? - продолжала леди в полубеспамятстве от тревоги. - Ради всего святого, дражайший доктор, предотвратите этот ужасный, ужасный поединок. Пошлите же за ордерами на арест, сделайте же что-нибудь, но не допустите, чтобы эти заблудшие юноши перерезали друг другу горло!

- Прекраснейшая госпожа моя, я лечу! - заверил доктор и ушел завтракать, донельзя довольный столь очевидной склонностью, которую выказала миссис Синяя Борода к его племяннику. А миссис Синяя Борода, не удовольствовавшись тем, что послала его предотвратить дуэль, помчалась к мистеру Паунду, мировому судье, осведомила его о случившемся, заставила написать ордера на арест как мистера Лукавса, так и капитана, и оба они непременно угодили бы за решетку, когда бы не выяснилось вдруг, что первый из помянутых джентльменов в одночасье покинул город, так что констеблю не удалось задержать его.

Тем не менее в самом скором времени вся округа каким-то образом узнала, что вдова Синей Бороды объявила о своей благосклонности к мистеру Лукавсу, стряпчему; что она лишилась чувств, услышав, будто ее возлюбленному предстоит драться на дуэли; и наконец, что она приняла его предложение и выйдет за него замуж, едва будет улажена ссора между ним и капитаном. Доктор Лукавс, ежели его расспрашивали об этом, мялся и бормотал что-то неразборчивое, уклоняясь от прямого ответа, но ничего не отрицал и выглядел при том столь многозначительно, что весь мир убедился в правдивости слухов и в местной газете на следующей же неделе появилась такая заметка:

"Насколько нам известно, очаровательная и состоятельная миссис С-я Б-а собирается снова связать себя узами брака с нашим выдающимся соотечественником, Фредериком Лук-сом из Миддл Темпла, Лондон. Многоученый джентльмен покинул город вследствие размолвки с галантным сыном Марса, каковая могла бы привести к кровопролитному исходу, если бы не вмешательство мирового судьи, заключившего капитана под стражу".

Строго говоря, немедленно после ареста капитана мистер Лукавс вернулся в город, заявляя во всеуслышание, что уезжал не ради того, чтобы избежать дуэли, а напротив, чтобы не попасться в руки служителей закона и таким образом иметь возможность дать капитану любое удовлетворение. Уж он-то не получал никакого предписания, он-то готов был встретиться с капитаном, а если тот не оказался столь же предусмотрителен, его ли, мистера Лукавса ли, тут вина? Засим он гордо задирал голову вверх и воинственно заламывал шляпу с самым решительным видом - и все клерки города гордились своим героем.

Что до капитана Черная Борода, нетрудно представить себе его негодование и ярость - у него похитили жену и вдобавок какой-то жалкий, тщедушный и косоглазый адвокатишка осмелился поставить под сомнение его честь! У него поднялся жар и хирургу пришлось выпустить из него немало крови; капитан же клялся и божился выпустить вдесятеро больше из жил ненавистного Лукавса.

Однако объявление в "Меркурии" ввергло вдову в почти столь же сильное негодование.

- Чтобы вдова благородного Синей Бороды, - заявила она, - вышла замуж за какого-то жалкого проходимца из грязного Миддл Темпла! Послать за доктором Лукавсом.

Доктор явился, и она звучно отчитала его, вопрошая, как осмелился он распускать про нее такие гнусные сплетни, веля немедленно отослать племянника обратно в Лондон и, ежели он ценит ее уважение, равно как и перспективу получить богатый приход, находящийся в ее ведении, то повсюду и в самых решительных выражениях оспаривать эти безбожные выдумки на ее счет.

- Дражайшая моя мадам, - промолвил доктор Лукавс с вытянувшимся лицом, - слушаю и повинуюсь. Я ознакомлю моего бедного мальчика со столь роковой переменой в ваших чувствах.

- Переменой в моих чувствах, доктор Лукавс!

- С крушением всех его надежд, скорее следовало мне сказать. И да даруют Небеса милому юноше силы вынести столь внезапный удар судьбы!

На следующий день к миссис Синяя Борода влетела озабоченная сестрица Анна.

- Ох, этот твой несчастный возлюбленный! - воскликнула она.

- С капитаном плохо? - вскричала вдова.

- Да нет, с другим, - отвечала Анна. - Бедный, бедный мистер Лукавс! Он написал завещание, оставив тебе все, кроме пяти фунтов в год его прачке: он написал завещание, запер дверь, трогательно простился с дядюшкой на сон грядущий, а сегодня утром, когда Самбо, его чернокожий слуга, принес ему воду для бритья, то нашел его повесившимся на столбике кровати. "Пусть меня похоронят", - просил он, - "с подушечкой для булавок, что она мне подарила и с медальоном с прядью ее волос". Ты и вправду дарила ему подушечку для булавок, сестрица? Вправду дарила ему медальон с прядью своих волос?

- Это было всего-навсего позолоченное серебро, - всхлипнула вдовушка, а теперь, о Небо! Я убила его!

Можно представить себе, какими душераздирающими были ее рыдания, но при следующих словах сестры они резко оборвались.

- Убила его? Да ничего подобного! Самбо успел перерезать веревку, когда лицо у него уже почернело не хуже, чем у самого славного негра. Он спустился к завтраку и можешь вообразить, какой чувствительной вышла встреча дядюшки и племянника.

"Вот это любовь!" - думала вдова. - "Какая жалость, что он так косит! Если бы он глядел хоть чуточку попрямее, быть может, я могла бы..."

Она не докончила фразы. Леди часто оставляют подобные фразы в приятной незавершенности.

Однако после того, как она услышала кое-какие новости о капитане Черная Борода, чей недуг и страдания от потери крови самым патетическим образом в красках описал ей шотландский полковой хирург, ее сострадание к стряпчему сильно поутихло и, когда доктор Лукавс явился узнать, не удостоит ли она несчастного юношу встречей, она весьма рассеянно молвила, что желает ему всяческого счастья, что в высшей степени уважает и почитает его, что умоляет его более не помышлять о том страшном преступлении, которое оставило бы ее несчастной навеки, но что твердо уверена - ради дальнейшего благополучия обоих заинтересованных лиц, лучше ей не встречаться с мистером Лукавсом, покуда чувства его не поуспокоятся.

- Бедняжка! Бедняжка! - сказал доктор, - хоть бы он сумел вынести постигшее его тягчайшее бедствие! Пожалуй, спрячу-ка от него бритвы, и велю Самбо, моему слуге, ни на минуту не выпускать его из виду.

Назавтра миссис Синяя Борода подумала было о том, чтобы послать к доктору Лукавсу слугу и справиться о здоровье его племянника, но как раз в тот миг, как она давала соответствующие распоряжения Джону Томасу, лакею, капитан зашел в гости и посему Томас был отослан вниз. А капитан выглядел таким восхитительно интересным с перевязанной рукой, а черные бакенбарды так чудно обрамляли более бледное, чем обычно, лицо, что на исходе второго часа вдова напрочь позабыла о послании и, думается мне, даже спросила капитана, не останется ли он пообедать. Зашел также и прапорщик Триппет, и вечеринка вышла очень приятной, и военные джентльмены так живо высмеивали саму идею о том, что стряпчего снял со столбика кровати чернокожий слуга, и были так остроумны, что в конце-концов вдова и сама почти поверила, будто и столбик и повешение было всего лишь уловкой со стороны мистера Лукавса - хитростью, предназначенной завоевать ее сердце. Хотя, будьте уверены, леди согласилась с этим не без легкого сожалений, ибо, entre nous {entre nous - между нами (фр.).}, повеситься ради дамы - значит немало польстить ее чарам и, должно быть, миссис Синяя Борода была несколько разочарована тем, что повешение не оказалось удушением bona fide {bona fide - настоящий, подлинный (лат.).}.

Тем не менее, вскоре ее нервы вновь пришли в волнение и она была утешена или же устрашена (читатель волен выбрать одно из двух по своему усмотрению согласно своим идеалам и знанию женщин) - как бы то ни было, она была ужасно взволнована, получив записку, начертанную знакомым и разборчивым, как у всякого клерка, почерком мистера Лукавса. Она гласила:

"Я видел вас сквозь окна вашей столовой. Вы весело болтали с капитаном Черная Борода. Вы казались румяной и здоровой. Вы улыбались. Вы выпили шампанское одним глотком.

Я больше не в силах этого выносить. Живите, улыбайтесь и будьте счастливы. Мой призрак, верно, будет скорбеть, узрев ваше счастье с другим но в жизни я бы сошел с ума, став тому свидетелем.

Это лучшее, что могу я сделать.

Когда вы получите это письмо, велите моему дяде обыскать рыбный садок на конце Холостяцкой Аллеи. Да, его черный слуга Самбо сопровождает меня. Но Самбо погибнет со мною вместе, если дерзко посмеет помешать моему замыслу. Я знаю, что бедняга честный малый, но знаю также силу своего отчаяния.

После Самбо останется жена и семеро ребятишек. Будьте добры к этим осиротевшим мулатикам ради

Фредерика"

Вдова издала пронзительный вопль, помешав тем самым двум военным, каждый из которых только-только поднес стакан с кларетом ко рту.

- Бегите... летите... спасите его, - визжала она, - спасите его, чудовища, пока еще не поздно! Утонул!.. Фредерик!... Холостяцкая Ал...

Тут с нею приключился обморок и фраза осталась незавершенной.

Чертовски разочарованные необходимостью расстаться с вином, оба героя схватили свои треуголки и направились к месту, которое успела указать им вдова среди прочих отчаянных и бессвязных возгласов.

Сперва Триппет пустился к рыбному садку бегом со скоростью десять миль в час.

- Умерь прыть, старина, - посоветовал ему капитан Черная Борода, - бег после обеда вредит здоровью. А если этот косоглазый мерзавец-адвокатишка и утопнет, я от этого хуже спать не стану.

Засим оба джентльмена неспешно побрели к Холостяцкой Аллее и, заметив по пути майора Масабау, выглядывающего в окошко квартиры и покуривающего сигару, поднялись к нему посоветоваться с майором, а заодно и бутылочкой Голландского джина, что имелась у него в запасе.

- Они все не идут! - простонала вдова, приходя в себя. - О небеса! Спасите Фредерика! Сестрица Анна, умоляю, взойди на крышу и погляди-ка, не идет ли кто.

И сестрица Анна взошла в мансарду.

- Кого ты видишь, сестрица Анна?

- Я вижу мальчишку доктора Дренча, - отвечала сестрица Анна. - Он принес пилюли и микстуры для мисс Молли Грабе.

- Милая сестрица Анна, погляди, не идет ли кто? - снова возопила вдова.

- Я вижу стадо пыли... ах нет, тучу овец. О! Я вижу дилижанс из Лондона. В нем три наружных пассажира, а кучер скидывает посылку горничной миссис Дженкинс.

- Нет, не то! Взгляни еще раз, сестрица Анна!

- Я вижу толпу... ставень... да, ставень, а на нем кто-то лежит... бидл... сорок маленьких мальчиков... Силы небесные! Чтобы это могло быть? и сестрица Анна слетела вниз и вместе с сестрой прильнула к переднему окошку, глядя на приблизившуюся процессию, которую углядела с мансарды.

Во главе шествовал бидл, хлеща тростью мальчишек.

А они, числом сорок, толпились вокруг, окружая _ставень_, который несли на плечах четыре человека.

На ставне возлежал Фредерик.

Он был смертельно бледен; волосы застилали его лицо; одежда плотно прилипла к телу, ибо была мокра насквозь; со ставня на мостовую лились потоки воды. Но он был жив! Он скосил один глаз к окну, у которого сидела миссис Синяя Борода, и подарил ей взгляд, который она не забыла до самой смерти.

Замыкал шествие Самбо. Он тоже промок до нитки и если бы хоть что-то могло распрямить его курчавые волосы, то они непременно распрямились бы от недавнего нырянья. Но поскольку он был не джентльмен, то ему предоставили возвращаться домой на своих двоих, и, проходя мимо окошка вдовы, он бросил на нее жуткий взгляд вытаращенных черных глаз и двинулся дальше, простирая руки к ставню.

Джон Томас, лакей, был сию же минуту отряжен к доктору Лукавсу за новостями о пациенте, и на сей раз без всяких отлагательств. Вернулся он через полчаса с рассказом, что мистер Фредерик бросился в рыбий садок на Холостяцкой Аллее вместе с Самбо, был не без труда выужен оттуда, уложен в постель, получил пинту разогретого белого вина и теперь чувствует себя вполне недурно.

- Благодарение Небесам, - вздохнула вдова, дала Джону Томасу монету в семь шиллингов и с легким сердцем уселась за чай.

- Какое сердце! - сказала она сестрице Анне. - И, ах, какая жалость, что он косит!

Тут появились два офицера. Они так и не попали на Холостяцкую Аллею и провели все время у майора Макабау, советуясь с голландским джином. Теперь они знали, что сказать.

- Да чтоб его вздернули! Он и не думал топиться, - заявил капитан Черная Борода. - Можем держать пари.

- Прелестнейшая госпожа моя, - продолжал он в том же духе, - мы обшарили весь пруд. Никакого мистера Лукавса. А рыбак, хозяин ялика, заверил нас, что он за весь день туда и близко не подходил.

- Наглый лжец! - вскричала вдова, сверкая очами. - Уходите, бессердечное чудовище, посмевшее сыграть злую шутку над чувствами почтенной и беззащитной женщины! Убирайтесь, сэр, вы достойны любви одной лишь... Долли... Коддлинс!

Вдова сделала ударение на Коддлинс с сарказмом столь уничтожающим, что капитан пришел в ужас, а она выплыла из комнаты, не притронувшись к чаю и не пожелав господам офицерам доброй ночи.

Но, милостивые судари, вы знаете деликатные струны женского сердца, вы не поверите, что события, подобные вышеописанным - такие бури чувств свирепые ветра горя - слепящие молнии потрясающей радости и потрясающих же разочарований - могут пронестись над хрупким цветком и не смять его. Нет! Горе убивает так же верно, как и радость. Разве палящее солнце не губит розовые бутоны столь же неумолимо, как и злобный ветер? Как поется в прелестной песенке миссис Сигурни {Лидия Сигурни (1791-1865) - популярная американ. поэтесса XIX века.}:

Ах, сердечко наше нежно, точно хрупкий мотылек.

Точно лютня, что трепещет, лишь подует ветерок,

Как воздушный дух парящий, как слетевший лепесток.

Таково было и сердце Фатимы. Словом, предшествующие события столь расшатали ее нервы, что доктор Глаубер, искусный целитель, прописал ей покой и побольше нюхательной соли.

Быть обожаемой так пылко и беззаветно, знать, что Фредерик дважды бросался в объятия смерти от любви к ней - вот уж поистине все это пробудило в ее душе "трепещущую лютню"! Могла ли она взирать на подобную преданность и не расчувствоваться? Да, она действительно расчувствовалась - добродетели, сила страсти и злоключения Фредерика растрогали ее, но он ведь был до того дурен собой, что она не могла, ну никак не могла стать его невестой!

Доктору Лукавсу она сказала так:

- Я высоко уважаю и чту вашего племянника, но решение мое неколебимо. Я сохраню верность моему обожаемому благословенному святому, чей монумент вечно стоит пред моим взором, - (с этими словами она указала на церковный двор). - Оставьте же это бедное измученное сердце в покое. Оно уже страдало больше, чем может вынести обычное сердце. Я пребуду под тенью этого склепа, покуда сама не упокоюсь в нем - не упокоюсь навеки подле моего мистера Синяя Борода!

Ранункулусы, рододендроны и полиантусы, обрамлявшие сей мавзолей за последние несколько месяцев успели прийти в немалое небрежение и изрядно зарасти сорняками - и посетив свой "садик у могилы", как она его называла, и заметив это, вдова ощутила попреки совести и гневно отчитала бидла за пренебрежение долгом по отношению к клумбам. Тот обещал в будущем свято повиноваться этому долгу, выполол все сорняки, подступившие к семейной гробнице, и, будучи хранителем ключей от этого печального склепа, подмел все внутри и протер пыль.

Когда на следующее утро вдова спустилась к завтраку, в лице у нее не было ни кровинки. Она плохо провела ночь, ей снился ужасный сон, а ровно в полночь она слышала глас, трижды позвавший ее.

- Ну что ты, милочка, это просто нервы, - сказала ей скептически настроенная сестрица Анна.

Тут вошел Джон Томас, лакей, и доложил, что в холле ждет бидл и выглядит он как-то странно. Он бродит вокруг дома с самого рассвета и настаивает на встрече с миссис Синяя Борода.

- Пусть войдет, - велела помянутая леди, готовясь услышать какую-то небывалую тайну. Бидл вошел - он был бледен, как смерть, шевелюра его растрепалась, а треуголка сбилась набок.

- Что вы хотите сказать? - трепеща, осведомилась леди. Прежде, чем ответить, бидл бухнулся на колени.

- Вчера, - начал он, - согласно повелению вашей милости, я вскопал грядки перед фамильным склепом, вытер пыль с него и с... с гробов, (добавил он с дрожью в голосе), - внутри. Мы делали это на пару с Джоном Секстоном и надраили таблички на славу.

- Ради Бога, не упоминайте об этом, - вскричала вдова, бледнея.

- Ну вот, миледи, я запер дверь, вышел наружу и тут обнаружил, что в спешке - я, знаете ли, торопился высечь двух мальчишек, играющих в шарики на монументе олдермана Понча - так вот, миледи, я обнаружил, что забыл свою трость. Джон Секстой мог пойти со мной только сегодня с утра, одному мне идти не хотелось, вот мы и пошли за ней вдвоем сегодня утром - и что бы вы думали я там увидел? Я увидел, что фоб его светлости перевернут, а трость сломана пополам. Вот эта самая трость!

- Ах! - взвизгнула вдова. - Унесите, унесите это прочь!

- Ну и что это доказывает, - вмешалась сестрица Анна, - кроме того, что кто-то перевернул фоб и сломал трость?

- Кто-то! Да вот только кто? - вопросил бидл, дико озираясь по сторонам, но внезапно отшатнулся с чудовищным ревом, от которого дамы так и завизжали, а посуда в буфете так и зазвенела, и закричал: - Вот кто!

И он указал на портрет Синей Бороды, висевший над позвякивающей в буфете посудой.

- Вот кого я видел сегодня ночью и кто бродил вокруг склепа, и это так же верно, как и то, что говорю это я, презренный грешник. Я собственными глазами видел, как он все расхаживал и расхаживал вокруг да около, а когда я пошел к нему, чтобы окликнуть, не знать мне вечного спасения, если он не вошел в затворенные железные ворота, а перед ним-то они открылись в... в мгновение ока, а оттуда прямехонько в склеп, в ту самую дверь, что я сам запер и два раза повернул ключ в замке, миледи, и закрылся там, вот вам крест!

- Быть может, вы дали ему ключ? - предположила сестрица Анна.

- Даже из кармана не вынимал. Вот он, - вскричал бидл, - и я больше с ним никакого дела иметь не стану.

И он швырнул увесистый ключ на пол под отчаянные вопли вдовы Синяя Борода.

- А в котором часу вы его видели? - выдохнула она.

- В полночь, а как же иначе-то.

- Должно быть, именно в тот же час, - сказала вдова, - я слышала голос.

- Какой еще голос? - спросила сестрица Анна.

- Голос, позвавший меня: "Фатима! Фатима! Фатима!" - три раза, да так, что явственней и нельзя.

- Со мной-то он не разговаривал, - вмешался бидл, - только все кивал да покачивал головой и бородой.

- А бборода была сссиняя? - простонала вдова.

- Спасением души клянусь, мэм, синяя, точно небо!

Разумеется, тотчас же послали за доктором Дренчем. Но что все микстуры и притирания лекаря, когда мертвецы встают из могил? Появился и доктор Лукавс и угрюмо - ах! слишком угрюмо - предложил утешение. Он сказал, что верит этой истории. Его собственная бабка несколько раз являлась его дедушке, покуда тот не женился второй раз. И он, доктор Лукавс, ничуть не сомневается, что подобные случаи не только вполне возможны, но и весьма распространены.

- А что, если он явится предо мной, когда я буду одна, - воскликнула вдова, - я же умру со страха!

Доктор поглядел на нее с некоторым даже лукавством.

- Лучшее средство в таких случаях, бесценная мадам, - произнес он, лучшее средство для беззащитной женщины - это обзавестись мужем. Мне еще не доводилось слышать, чтобы дух первого мужа являлся сразу и жене и второму ее супругу. История таких случаев не припоминает.

- Ах! Ужели я должна страшиться вновь свидеться с моим дорогим Синей Бородой! - вздохнула вдова и доктор удалился весьма довольный, ибо леди очевидно подумывала о втором муже.

- Капитан определенно будет мне куда лучшим защитником, нежели мистер Лукавс, - думала леди, - но мистер Лукавс определенно убьет себя, а сможет ли капитан совладать сразу с двумя призраками? Лукавс-то убьет себя, но ах! капитан-то нет, - и вдова с горьчайшей обидой вспомнила Долли Коддлинс. Как же, о, как же положить конец всем этим ужасам?

Этой ночью она удалилась на покой не без трепета - в постель, но не ко сну. И в самом деле, в полночь безмолвие ее покоев нарушил голос, взывающий самым замогильным образом: "Фатима! Фатима! Фатима!"

Двери стучали, как бешеные, колокола просто заливались, горничные с паническими воплями бегали по лестницам вверх и вниз, а Джон Томас, бледный, как смерть, объявил, что обнаружил висевший в холле йоменский меч Синей Бороды на полу, а миниатюра в спальной мистера Синяя Борода оказалась перевернутой вверх ногами!

- Это какое-то жульничество, - сказала упрямая и недоверчивая сестрица Анна. - Сегодня ночью я буду спать в твоей комнате, сестра.

И настала ночь, и сестры вместе поднялись наверх.

То была ужасная ночь. Ветер выл и стонал в кронах столетних деревьев вокруг церкви. Створки узких окон спальни гремели и стучали; видневшаяся в них печальная луна озаряла надгробья, отбрасывавшие кругом мрачные тени; тис, подстриженный в виде птицы, казался особенно жутким и нахохливался и клонился к тису в форме столика, словно собирался что-то склюнуть с него. В полночь, как обычно, зазвонили колокола, двери захлопали, лязг-лязг! Оружие и доспехи в холле забренчали, а загробный голос воззвал: "Фатима! Фатима! Фатима! Взгляни! Взгляни! Взгляни! Склеп! Склеп! Склеп!"

Она повиновалась и выглянула в окно. Дверь гробницы была отворена настежь и там, залитый лунным сиянием, стоял Синяя Борода, точно так, как изображен на портрете в воинском платье, лицо его было ужасно бледно, а синяя борода струилась по груди столь же устрашающе, сколь борода мистера Мунтса.

Сестрица Анна видела призрак столь же явственно, как и Фатима. Избавим вас от описания их ужаса и криков. Странно сказать, но Джон Томас, спавший на чердаке над спальней его госпожи, уверял, что всю ночь бодрствовал и не видел на кладбище решительно никого и не слышал в доме никаких голосов.

Возник вопрос; чего же хочет добиться своим появлением призрак?

- Быть может, - восклицала несчастная и озадаченная Фатима, - он чего-то хочет от меня? Хорошо ему говорить "Взгляни! Взгляни! Взгляни!" и являться мне, но отчего же моему благословенному мужу так неуютно в его могилке?

И все заинтересованные стороны согласились, что вопрос этот куда как уместен.

Джон Томас, лакей, чей неописуемый ужас при появлении призрака снискал ему доверие госпожи, посоветовал мистеру Скроу, виночерпию, который сообщил о том миссис Бэггс, экономке, которая удостоила поделиться своим мнением с миссис Бастл, горничной вдовы - так вот, говорю я, Джон Томас настоятельно рекомендовал, чтобы миледи обратилась к сведущему человеку. И такой человек в городе был, он предсказал, за кого выйдет замуж его (Джона Томаса) кузина; он вылечил скотину фермера Хорнса, которую ктото сглазил; он умел вызывать духов и заставлять их говорить; и посему он был именно тем, с кем следовало посоветоваться в нынешней ситуации.

- Что это за ерунду вы там наболтали горничным, Джон Томас, про мага, который живет в... в...

- В Тупике Висельника, мэм, где раньше стояла старая виселица, отвечал Джон, подававший оладьи. - И никакая это не ерунда, миледи. Каждое его слово оборачивается чистейшей правдой, а знает он все на свете.

- Мне бы хотелось, чтобы вы не пугали девушек на половине слуг этими вздорными историями, - отчеканила вдова, и смысл' этой речи отгадать нетрудно. Она, разумеется, означала, что вдова намерена обратиться к магу сегодня же. Сестрица Анна объявила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет свою дорогую Фатиму. Джон Томас был призван сопровождать дам с потайным фонарем, и они выступили в опасный поход к магу в его ужасном обиталище в Тупике Висельника.

Какие события имели место при этой зловещей беседе, так и осталось до конца не выясненным. Но на следующую ночь в доме не было никакой тревоги. Колокола помалкивали, двери не хлопнули ни разу, пробило полночь и на кладбище не показалось никакого призрака, и все семейство преспокойно выспалось. Вдова приписала это ветви розмарина, которую ей дал волшебник, и подкове, которую она закинула в садик вокруг склепа и которая должна была утихомирить любого призрака.

Случилось так, что на следующий день, отправившись к своей модистке, сестрица Анна повстречала джентльмена, уже упоминавшегося в этой истории, а именно прапорщика Триппета; да и в самом деле, если уж сказать правду, почему-то так уж оно выходило, что она встречала прапорщика решительно каждый день на неделе.

- Какие вести о призраке, дражайшая моя мисс Шакабак? - осведомился он (вы можете судить об отношениях молодых людей по манере, в какой мистер Триппет обратился к этой леди), - довел ли дух Синей Бороды вашу сестру до очередного обморока или же всего-навсего звонил в колокола?

Сестрица Анна с превеликой торжественностью поведала ему, что не следует шутить с такими ужасными вещами; что призрак на время затих; что сведущий человек сказал ее сестре вещи столь удивительные, что каждый должен им верить; и что, помимо всего прочего, он показал Фатиме ее будущего мужа.

- Были ли у него, - поинтересовался прапорщик, - черные бакенбарды и огненный сюртук?

- Нет, - со вздохом ответила сестрица Анна, - у него были огненные бакенбарды и черный сюртук.

- Не может же это быть этот негодяй Лукавс! - вскричал прапорщик. Но Анна только вздохнула еще глубже и не ответила ни да, ни нет.

- Скажите бедному капитану, - молвила она, - что нет для него никакой надежды и ему остается только повеситься.

- Сперва он перережет горло Лукавсу, - свирепо возразил мистер Триппет. Но Анна сказала, что еще не все решено. Фатима проявила сугубую несговорчивость и покамест упорно отклоняла саму идею о браке с мистером Лукавсом; она просила дальнейших подтверждений. Маг сказал, что приведет ей из могилы ее собственного мужа, дабы тот самолично указал второго ее нареченного, который будет, наверное, будет, непременно будет ни кем иным, как Фредериком Лукавсом.

- Это надувательство, - заявил прапорщик. Но Анна была слишком напугана событиями вчерашнего вечера, чтобы согласиться с ним.

- Сегодня, - сообщила она, - могила все скажет. И она рассталась с прапорщиком Триплетом самым торжественным и впечатляющим образом.

В полночь возле дома вдовы показались три безмолвные фигуры. Они вышли из особняка Синей Бороды и вошли сквозь кладбищенские ворота на тропу среди могил.

- Вызывать духов - уже само по себе опасно, - сказал маг, - но заставлять их говорить - поистине ужасно. Рекомендую вам, мэм, остерегаться, ибо подобное любопытство для многих оканчивалось плачевно. Один знакомый мне арабский некромант пытался заставить призрака заговорить и тут же был разорван на куски. А другой мой знакомый и впрямь сумел услышать духа, но после этой беседы оглох и онемел. А третий...

- Ничего, - прервала его миссис Синяя Борода, в которой проснулось былое любопытство, - я желаю видеть и слышать его. Разве я уже не видела и не слышала его? Когда он видим и слышим, тогда самое время задавать ему вопросы.

- Но когда вы слышали его, - возразил некромант, - он был невидим, а когда видели его, он безмолвствовал; засим соберитесь с мыслями и твердо решите, о чем вы его спросите, ибо духи не терпят пустой болтовни. Знавал я одного заику, на которого набросился призраки...

- Я уже все решила, - снова перебила его Фатима.

- Спроси, за кого тебе выйти замуж, - зашептала сзади сестрица Анна.

Фатима лишь покраснела, а сестрица Анна ущипнула ее за руку, и они в молчании вступили на погост.

Луны не было, стояла кромешная тьма. То и дело спотыкаясь, путники пробирались среди могил. Под сводами церкви ухала сова, где-то вдали выла собака, и петух пропел, как порою поют петухи ровно в полночь.

- Торопитесь, - сказал маг. - Решайте, пойдете ли вы дальше или нет.

- Давай вернемся, сестрица, - взмолилась Анна.

- Я пойду лишь вперед, - молвила Фатима. - Я умру, если отступлюсь, непременно умру, я это чувствую.

- Вот ворота, преклоните колени, - велел некромант. Женщины повиновались.

- Желаете ли вы лицезреть вашего первого или второго мужа?

- Сперва я хочу увидеть Синюю Бороду, - решила вдова, - уж тогда-то я узнаю, обман ли все это или же вы и впрямь обладаете властью, на которую притязаете.

На это чернокнижник изрек заклинание, столь пугающее и столь неразборчивое, что ни одному простому смертному не было бы под силу повторить его. В конце первой строфы своей рифмованной речи он воззвал: "Синяя Борода!" Вокруг царило безмолвие, слышались лишь завывания ветра в деревьях и уханье совы в башне.

В конце второй строфы он вновь умолк и воззвал: "Синяя Борода!" Петух начал кукарекать, собака начала выть, сторож на башне начал выкликать час, а из склепа донесся протяжный стон и ужасный голос спросил: "Кто звал меня?"

Рухнув на колени перед гробницей, некромант завел третий куплет, и пока он декламировал его, все прежние знамения повторялись. И пока он продолжал читать, множество призраков поднялось из могил и, приблизившись, обступили вкруг коленопреклоненных фигур. А когда он замолк, дверь склепа с жутким лязгом отворилась и там, в синем мерцании стоял Синяя Борода в своем синем мундире, размахивая синим мечом и сверкая синими глазами!

- Говорите же, или вы погибли! - велел некромант Фатиме. Но она, в первый раз за всю свою жизнь, не могла вымолвить ни словечка. Сестрица Анна тоже онемела от ужаса. Величественная фигура приблизилась туда, где они стояли на коленях, и сестры решили, что им настал коней, а Фатима получила еще один повод пожалеть о своем роковом любопытстве.

Фигура подплыла к ним, завывая устрашающим голосом:

- Фатима! Фатима! Фатима! Зачем меня призвали из могилы?

Но тут призрак Синей Бороды внезапно выронил меч, упал на колени и, умоляюще стиснув руки, заорал, как только может заорать смертельно напуганный человек:

- Спасите! Помогите! Сжальтесь!

Вокруг коленопреклоненных людей стояло еще шесть призраков!

- Зачем вы вызвали меня из могилы? - вопросил первый.

- Кто смеет тревожить мой склеп? - осведомился второй.

- Схватить его, уволочь его! - завыл третий.

- Караул! На помощь! - все еще продолжал вопить дух Синей Бороды, когда облаченные в белое призраки приблизились к нему и схватили со всех сторон.

- Это всего лишь Том Триппет, - шепнул чей-то голос на ухо Анне.

- И ваш покорный слуга, - подхватил голос, хорошо знакомый миссис Синяя Борода, и обладатели этих голосов помогли дамам подняться, покуда остальные призраки крепко держали Синюю Бороду. Некромант взял ноги в руки и был таков - как обнаружилось позже, он оказался не кем иным, как мистером Клаптрапом, театральным импресарио.

Прошло немало времени, прежде чем призрак Синей Бороды очнулся от обморока, в который упал, будучи схвачен оппозиционными духами в белом; и покуда его обливали водой из колодца, его синяя борода отклеилась и обнаружилось, что это был - кто бы вы думали? Ну разумеется, мистер Лукавс, и выяснилось также, что Джон Томас, лакей, одолжил ему мундир, равно как хлопал дверями, звонил в колокола и вещал загробным голосом через дымоход; и что мистер Клатрап дал мистеру Лукавсу синий огонь и театральный гонг, и он на следующее же утро отбыл в дилижансе в Лондон; и обнаружилось также, что история относительно Долли Кодшшнс - постыдная клевета, после чего вдова, естественно, вышла замуж за капитана Черная Борода. Доктор Лукавс обвенчал их и впоследствии всегда заявлял, что не имел ни малейшего представления о проделках своего племянника и даже удивлен, что тот не покончил с собой после последнего своего разочарования.

Мистер и миссис Триппет жили счастливо, что, насколько я понимаю, является окончательным уделом семейства, в котором все мы были крайне заинтересованы в раннем детстве.

Вы скажете, пожалуй, что история эта неправдоподобна. Пфа! Разве она не напечатана в книге? И разве она хоть чуточку менее правдоподобна, нежели первая часть сказки?