"Штамп Гименея" - читать интересную книгу автора (Веденская Татьяна)

Глава 5 Клуб, в который меня не взяли

Что имеем – не храним, потерявши плачем. Еще одна прописная истина из арсенала моей мамочки. Впервые я прочувствовала эти поистине глубокие слова лет в четырнадцать-пятнадцать, когда потеряла свою единственную подругу детства. У меня вообще-то с подругами всегда был некоторый необъяснимый напряг, они не уживались рядом со мной, как не растут грибы на асфальте. Вот мальчишки – это да. С ними у меня был контакт, как у ступеней космической ракеты. И все-таки было много такого, о чем с мальчишками не поговоришь. С ними как-то больше носишься, стреляешь из самодельного нагана, ищешь партизан. А вот душевно поговорить, помечтать, глядя на звезды, попытаться угадывать мысли друг друга – это все не с ними. Это все с ней, с Ленкой. Она была молчаливой, но в ее присутствии я могла трепаться часами. Она не была красавицей, но мы заворачивались в комбинации или синтетические занавески и чувствовали себя принцессами. Разве можно почувствовать себя принцессой рядом с чумазым мальчишкой? В общем, жили мы с Ленкой душа в душу, пока не разошлись. Случилось это совершенно незаметным образом, и даже нельзя назвать точный момент, когда рухнула наша многолетняя душевная связь. Скорее можно определить период. Между второй четвертью пятого класса и первой шестого. В этот промежуток. Смешное слово – промежуток. Промеж каких-то уток. Это моя бабуля любила говорить «в этот промежуток». Она, как нормальный член голодного послевоенного общества, была помешана на еде. Душевные треволнения, поиски истины, нравственные метания почитались ею за мелочи. А вот испортить желудок – это было самое страшное преступление, которое только и можно было вообразить. В борьбе за здоровое пищеварение все средства были хороши и не жаль было никаких сил. Бабуся любовно взращивала помидоры, огурцы и всякие там кабачки-патиссоны, гневно выдирая из земли малейшие (даже виртуальные) признаки сорняков. Она растила кур, с благоговением собирая перепачканные в помете яички, и потчевала ими нас с Лариком каждое утро.

– Не буду, не хочу, гадость! – стонали мы, с отвращением уворачиваясь от очередной порции здоровья и сил.

– Вот смотри, испортишь желудок! – гневалась бабуля и сокрушенно уносила яйца в холодильник.

Вторым по тяжести преступлением у нее шло опоздание на обед. Интересно, что в остальном житье-бытье на деревенских просторах являло собой образец безалаберного и безответственного отношения старших к младшим. Иными словами, присмотра за нами не было ровным счетом никакого, в связи с чем мы умудрялись влезать в совершенно немыслимые переделки. Но с половины второго до двух были обязаны явиться на обед.

– В этот промежуток! – каждый божий день кричала нам вслед бабулечка.

– Хорошо! – отмахивались мы и шли откапывать примеченную в лесу мину времен Великой Отечественной.

В промежуток между половиной второго и двумя часами мы стояли перед бабулей как лист перед травою, даже если нашелся целый склад этих самых мин. Потому что в случае опоздания бабуля взорвалась бы куда страшнее. Но в целом такого рода контроль устраивал нас всех более чем. Эта казацкая вольница была недоступна нам с Лариком в городе, где нас выпускали гулять в парк по часам. И потом, где в городе возьмешь старые окопы и заболоченные речки? Так что эти бабушкины «промежутки» мы переносили легко и без излишней трагичности. А вот промежуток, в котором состоялась потеря подруги, был не так быстр и очевиден.

Промежуток длился чуть ли не год и состоял из одной зимы, одной весны и одного лета, в течение которого я была уверена, что все в порядке. Столько лет ведь мы разлучались на каникулах, и это ни разу не создало нам проблем. И, наконец, одной осени, в процессе которой стало окончательно ясно, что порядка никакого нет. Осень, когда мы с Ленкой неожиданно стали проходить мимо друг друга, даже не здороваясь.

Да что там здороваться, мы даже не кивали друг другу. Чужие люди, да и только. Как так получилось? А кто ж его знает. Я ведь тоже не поворачивалась, не кивала и не здоровалась. Наверное, в какой-то момент я предала ее. Думаю, что предала. Вернее, не столько предала, сколько изменила. Стала все меньше времени проводить с ней, все больше с другими, старшими девочками, которые учили меня быть взрослой. Они говорили:

– Что ты носишь эти уродские колготки?

– А что в них уродского? – удивлялась я, но через какое-то короткое время понимала, что да, колготки уродские, и переставала их носить.

А Ленка нет. Ленка не покупала тонкие капроновые колготки, потому что они были слишком дороги. Я предлагала ей свои, но она не брала. Она была гордой. К сожалению. Она предпочитала просто больше не гулять вместе со мной по улицам. Так мы стали меньше проводить времени вместе. Потом я начала краситься, потом заинтересовалась женскими журналами, где обсуждалось уже на профессиональном уровне, что можно делать, носить и думать, а что нет. Ленка в это время занималась совсем другими вещами. Она увлеклась лошадьми и круглыми сутками обихаживала их на конюшне в пригороде. От нее всегда пахло стружками и еще чем-то похожим на бабулин хлев. Потом я страдала от скуки, потому что не поступила с первого раза в институт, а Ленка уже несколько лет как училась в ветеринарном училище. Мы не созванивались. Дружба, без которой, казалось, невозможно было обойтись, рассыпалась сама собой без единого выстрела. Зачахла, как цветок без полива. И мне до сих пор кажется, что если бы я делала больше, чем я делала (а я практически ничего не делала), мы могли бы быть вместе долгие годы. И это бы меня радовало гораздо больше. Потому что сейчас, после того как я официально готовилась вступить в брак с Петечкой, мне больше всего на свете хотелось, чтобы рядом со мной посидела и помолчала она, Ленка.

– И что мне делать? – спросила я у нее.

Она бы улыбнулась, пожала плечами, а потом бы я принялась трещать без умолку о том, что я чувствую, чего мне хочется (и кого), а чего мне не хочется совершенно (и кого).

– Что хочешь, то и делай. А на других наплюй – это же твоя жизнь, – подвела бы Ленка итог.

И тогда бы я с чистой совестью такого бы нагородила! Ой, чего бы я нагородила! Боюсь даже представить, но замужем бы я точно не оказалась. Однако обломись. Никто мне этого не скажет. Ленку я не видела много лет, а Света единственная женщина, с которой я сейчас имела возможность посоветоваться и просто поговорить, говорила и советовала ровно обратное тому, что я хотела слышать. И вообще, мне, может, всего и надо было, что самой потрещать. Я сама для себя проговорила, разложила бы все по полочкам, навела чистоту и ясность в голове, а потом просто сделала бы все, что душа пожелает. А со Светой мне приходилось больше молчать и слушать. Рассудительная, здравомыслящая Света не давала мне и слова вставить.

– Это нелепая случайность. Ты не должна придавать ей значения, – отрезала она, когда я рассказала о встрече с Борисом.

– Но вдруг это не просто так! Вдруг это был знак. Ведь я могла бы и вовсе не встретить его до свадьбы, – слабо оправдывалась я.

– Какой на фиг знак? Он просто оказался не в том месте не в то время. Ничего удивительного! – Света изо всех сил делала вид, что напрягаться не от чего.

– Да? – огорчалась я. – Но все же мне не хочется выходить замуж за Петю. С Борисом все кончено, особенно теперь, когда он видел, что у меня есть другой, но зачем мне портить Пете жизнь? Какая из меня жена? Я даже пельмени плохо варю.

– И что? Лучше портить жизнь себе? Петя – отличная партия. Работает, тебя любит до умопомрачения, заботливый, рассудительный.

– Прямо как ты, – вдруг ляпнула я.

А что? Они, правда, похожи, ведь и тот, и другая свято верят в то, что лучше меня знают, что для меня лучше.

– Значит, так. Я вижу, что тебя нельзя оставлять одну ни на минуту! Так что я и не буду совершать такой глупости. Я перееду до свадьбы к тебе, – заявила вдруг Света.

– Что?! – ахнула я. Что это происходит, люди добрые?

– То. Или даже лучше, чтобы ты переехала ко мне. Так будет надежнее. Всего-то осталась неделя. Так, сегодня после работы будем собираться!

Я зажмурилась и попыталась скинуть с себя наваждение. Что-то во всем этом было неправильное.

– Нет уж, – грубо одернула я ее. – Жить я никуда не перееду. Спасибо, конечно, но… я как-нибудь сама.

– Почему? Я же только хочу тебе помочь, – немедленно обиделась Света.

Она отвернулась от меня и принялась судорожно искать салфетку, чтобы вытереть глаза. Я тут же испытала муки совести, что обидела единственную подругу. Потерять ее, как когда-то я упустила Ленку? Ни за что!

– Ну, что ты, не надо, не плачь.

– Я не плачу, – всхлипнула Света и промокнула глаза.

– Я же вижу. Зачем ты так из-за меня переживаешь? Не стоит, – утешала я ее.

– Нет, стоит. Ты сейчас глупостей наваляешь, а я потом себе этого не прощу, – с излишней патетикой заявила Светлана. И стала лихорадочно пилить пилкой ногти. Она делала вид, что не замечает меня, а на лицо поместила выражение всепонимания и всепрощения. Но я, если сказать честно, сидела и чувствовала себя распоследней дрянью. И чем больше Света пилила, тем больше я ею себя чувствовала. И, как и следовало ожидать, наконец сломалась.

– Если хочешь, я перееду к тебе, – пошла я на попятный. – Что, в конце концов, изменит одна неделя?

– Вот и умница, – более спокойным, чем я ожидала, тоном кивнула Света.

Вечер в кругу ее семьи меня подкосил. Она (семья) в полном составе прыгала, орала, бесилась и не давала моей голове выудить ни одной даже самой простенькой мысли типа «пойду попью чай». Ночь я провела как в бреду, потому что на диванчик, где меня положили спать, то и дело покушались. Диван стоял недалеко от холодильника, а в Светином доме, как оказалось, ночью вполне ничего себе едят и даже местами пьют. Сначала детишки лазали через меня то за соком, то за булочкой, то за колбасой.

– Ори на них, не стесняйся, – посоветовала мне Света. – А то от них и до утра не отделаешься.

Потом пришел усталый и мрачный муж.

– Кушать будешь? – залебезила Света. Этот лебезеж совершенно ей не шел, она лучше всего смотрелась в роли командира.

– Угу, – кивнул муж, и долго, очень долго на кухне гремели кастрюлями, чашками и стучали дверцей холодильника.

В результате уснула я только к утру, когда уже было пора вставать и шкандыбать на работу. Всю дорогу я безнадежно клевала носом, норовила заснуть на декорациях (совсем как когда я только начинала встречаться с Борисом).

– Арбайтен, Арбайтен! – орал неожиданно бодрый Славик. Что это ему не лежалось в анабиозе?! Не мог подождать со своей солнечной активностью, пока я не выберусь из цепких лап заботливой подруги? Так на тебе! Его неожиданно осенило каким-то новым проектом.

– Чего тебе надобно, старче? – грустно взывала к его совести Лера.

Я же сквозь сон пыталась въехать в то, чего Славик пытается затеять. Что-то у меня не стыковалось. Потому что Славик заявлял, что хочет предложить продюсерам не что иное, как передачу о братьях наших меньших.

– В мире животных? – попыталась я врубиться.

– Не знаю. Это отстой для буржуа, – лихорадочно разметая бумаги из своего стола, отмахивался Славик.

– А мне нравится, – обиделась Лера.

Я усмехнулась. Славик для всех был и оставался мастером похабно-эпатажного толка. Из любого начинания, даже самого невинного, он вылеплял нечто шокирующее, дикое. Он мог сделать авторскую программу про то, какая на свете работа самая грязная, для чего не постеснялся бы снять труд сантехников на передовой канализационного фронта. Мне стало даже интересно, что у него получится, если начать освещать зверушек.

– Я с тобой. Но пасаран! Говори, я тебе все сделаю, – пообещала я сквозь сон.

– Когда придумаю – скажу! – пообещал Славик и устало пошел пить с продюсерами на тему финансирования его гениальности.

Я же пыталась придумать, как избавиться от Светиной гостеприимности. После вчерашней ночи мне совершенно не улыбалось снова ехать в ее парк аттракционов. Но пришлось.

– Ты готова? – с легкостью перебросив сумочку через плечо, спросила Света в шесть ноль-ноль. Я дернулась от неожиданности, потому что у нас, можно сказать, только-только началась работа.

– Не-а. Я задержусь, – попыталась я сделать непринужденный вид. Будто не понимаю, о чем речь.

– А как ты потом до меня доедешь? – с интересом посмотрела на меня Света. Что и говорить, а притворяться я всегда умела плохо.

– А… как-нибудь, – отмахнулась я и стала сосредоточенно что-то набивать в компьютер. Мне совершенно, абсолютно, гарантированно не хотелось к Свете.

– Я тебя подожду, – сказала она и присела рядом.

Через час мы пили чай на ее кухне. А через еще день меня завез к ней Петечка, который полностью и целиком одобрял как саму Свету, так и ее влияние на меня. Когда мне удалось наконец вытрясти для себя право жить в собственном доме, до свадьбы оставался один день. Вернее, одна ночь, которую мне милостиво разрешили провести в своей кроватке. Напоследок. Я весь вечер бродила по дому, перебирала книги, пила кофе, сидела на балконе и рассматривала зеленеющее Строгино. Мне категорически не хотелось говорить ни о свадьбе, ни о переменах, ни о чем. Я отчаянно делала вид, что ничего, ровным счетом ничего не происходит.

– Ты его любишь? – наконец додумалась спросить у меня мама.

Нашла время! Накануне свадьбы, когда все уже готово.

– А что? – решила потянуть я волынку.

– Просто ты так нервничаешь.

– Разве не нормально, когда девушка нервничает перед свадьбой? – спросила я.

– Нормально, если она нервничает и счастлива, – въелась в меня мама.

– А я что? Я ничего. Я тоже счастлива, – поспешила запорошить я ей глаза.

– Мне почему-то так не кажется, – сказала проницательная мама.

Естественно, ведь она знала меня с детства и прекрасно понимала, что я за фрукт. И все мои номера и попытки выдать желаемое за действительное она всегда раскусывала на раз.

– Ну, а зачем тогда я буду тебя расстраивать своими рассказами? – резонно спросила я. – Что от этого изменится?

– А кто такой Борис? – вдруг нежданно-негаданно уставилась на меня мама.

У меня, что называется, все упало.

– А ты откуда знаешь? Светка растрепала? – ужаснулась я.

После истории с Андреем я молчала про Бориса как рыба. Мне попреков в собственной глупости, инфантильности и недальновидности хватило на всю жизнь. Поэтому я свято решила не оповещать родню о своих романах.

– Что растрепала? – не поняла мама.

– Про Бориса. И вообще, что ты это вдруг про него спросила? Он просто случайный прохожий, не больше, – притворилась я.

– Просто случайный? А почему ты так побледнела? – уставилась на меня мама.

Я пыталась сообразить. Откуда? Откуда она о нем знает? Впрочем, может, я все-таки в беспамятстве что-то и упоминала. По крайней мере, имя.

– Это я тебе рассказывала? – уточнила я.

Было что-то чудовищно неправильное в том, что накануне моей свадьбы кто-то вытащил этого кролика из шляпы. Я не была готова слушать, а тем более говорить о нем. Даже просто его имя причиняло мне боль. Это жестоко, в конце концов. Мало того, что мне придется пройти всю жизнь рука об руку с Петечкой, от которого меня воротило еще в институте, так еще и перед свадьбой настроение портят.

– Никто мне ничего не рассказывал, как и всегда. Вот так всю жизнь. У тебя что-то происходит, а я даже и не в курсе, – вдруг зачем-то пустила слезу мамуля.

– Мама! – крикнула я. – Мне сейчас не до твоих упреков. Откуда ты узнала про Бориса?

– Ну, сейчас это все уже не важно.

– Важно! – уже чуть ли не с истерикой понесла на нее я. – Ты что-то скрываешь.

– Да подумаешь! – вдруг не стала спорить со мной мама.

Я оторопела. Я так ляпнула, наугад. А что, она и правда что-то от меня скрывает?

– Нет уж, теперь ты мне все скажи! – разозлилась я.

Мама замолчала и стала медленно наливать себе чай, мешать в нем сахар, доливать холодной кипяченой водички, чтобы не было горячо. Я почти озверела, глядя на ее неторопливые движения. Наконец она вздохнула и огорошила меня:

– Он приходил сюда. Искал тебя.

– Приходил?! – ахнула я. – А почему не позвонил мне на мобильник?

– Я ничего не знаю. Кажется, он пытался найти тебя на работе, но Света…

– Что Света? – вдруг у меня замерло сердце.

– Ну, что-то она ему там сказала. И он пришел сюда.

– Что он хотел? – еле слышно прошептала я. Сердце же ухало так, что чуть ли не выскакивало из груди.

– Поговорить с тобой, – мама посмотрела на меня с вызовом. – Я ничего не знала. Мне казалось, так будет лучше. И Света тоже так считает. В конце концов, он же женат. Из этого ничего хорошего не выйдет.

– Но ты должна была мне сказать. – Я налила себе такого же чая, тоже размешала его и выпила одним махом. Я старалась не думать, потому что если начинать думать, то получалось, что Борис не выбросил меня из головы, когда выставил на лестницу. И что, возможно, простил, что я шарила по его карманам.

– Что он просил мне передать? – вяло спросила я. Мама смущенно опустила глаза.

– Чтобы ты ему позвонила.

– Понятно, – пожала плечами я.

Теперь ясно. Он меня наверняка ждал, а теперь считает, что я просто не пришла. И не позвонила. Проигнорировала его предложение поговорить. Господи, и что мне теперь делать?

– Деточка, у тебя завтра свадьба! – всплеснула руками мама. Она внимательно наблюдала за выражением моего лица. И оно ей не понравилось.

– Слушай, а почему бы вам со Светой не выйти замуж за Петечку? Ведь все остальное вы за меня сделали, – тоном любезной светской дамы полюбопытствовала я, аккуратно моя после себя чашку, что само по себе было не к добру.

– Не порти себе жизнь! – взвизгнула мама. – Он женат, ему только и надо, чтобы ты сейчас все развалила.

– Но ведь это все-таки моя жизнь, верно? – полюбопытствовала я. Поставила чистую чашку на полку, надела джинсы с футболкой, взяла сумку и сотовый телефон. Вышла. Хлопнула дверью. Краем глаза успела заметить, что мама плачет. Страшно захотелось вернуться и броситься маме на шею, но тогда пришлось бы завтра вставать рано утром и наряжаться в белое платье. А это теперь невозможно.

Я встала около трамвайных рельсов, которыми было изрезано все Строгино, и набрала Петечкин номер.

– Петечка?

– Привет, дорогая. Ты как? Я волнуюсь ужасно, – радостно прощебетал он.

У меня все внутри сжалось от ужаса.

– Я тоже, – искренне, совершенно искренне сказала я. Я не виновата, что он не правильно истолковал мои слова.

– Я так тебя люблю, – теплым голосом сказал Петечка.

Мне захотелось отключить связь, вернуться в дом и нацепить платье.

– Я тебя тоже. Но свадьбы не будет, – на выдохе брякнула я.

– Что? Я тебя не расслышал.

– Все ты расслышал. Свадьбы не будет. И лучше не спрашивай почему. Я такая стерва, но я не буду портить тебе жизнь. Я тебя не люблю.

– Что?! – только и смог выдавить Петечка.

– Повторить? – любезно спросила я.

Петечка замолчал. Потом вдруг спросил:

– Это из-за него?

– Из-за кого? – удивилась я.

– Из-за твоего женатого козла. Я знаю, что он приходил. Что он тебе напел? Имей в виду, он наверняка все врет!

– И ты знал? – чуть не задохнулась я от возмущения.

Петечка еще что-то орал. И, кажется, клялся в любви, но я уже не слышала. Я отключилась. Потом, подумав, вообще выбросила телефон в урну около остановки трамвая. Для надежности, а то еще потянет снова его включить.

Я достала из рюкзачка жвачку и долго ее жевала, старательно пытаясь сменить вкус непонятной горечи на мятный. А потом села на трамвай и поехала. В целом нельзя сказать, чтобы мне было плохо. Собственно говоря, в какой-то степени мне стало даже хорошо. Теперь можно было спокойно работать, не боясь того, что Света меня заставит уйти с работы в шесть часов. И замуж можно не выходить. Ура. Маму вот только жалко, но ведь она сама, в конце концов, мне рассказала про Бориса. Значит, чувствовала, что не все так славно с этой свадьбой, как может показаться на первый взгляд. Покатаюсь на трамвае, вдруг мозги заработают и придумают что-то, что поможет мне вернуть Бориса. Вот ведь, блин. Оказывается, что у меня по-прежнему только этим голова и забита.