"Мой дорогой" - читать интересную книгу автора (Медейрос Тереза)

7

«Мой дорогой дедушка», — писала Эсмеральда своим аккуратным почерком. Погрызла в раздумье кончик самописки, потом вычеркнула «дорогой», оставив только «дедушка».

Эсмеральда решила написать отчаянное письмо с просьбой о помощи, но даже это обычное обращение казалось ей слишком фальшивым.

Скомкав еще один испорченный лист, она достала новый. Уже давно миновала полночь, но она была слишком возбуждена и не хотела спать. Если бы шериф Макгир не проявил любезности и не прислал в гостиницу ее дорожный сундучок и скрипку, ей пришлось бы писать это письмо на обороте объявления о розыске Билли Дарлинга: другой бумаги у нее не было.

«Лорд Уиндхем, — торопливо нацарапала она, уже не заботясь о каллиграфии, — с большой тревогой, но без малейшего сожаления сообщаю вам, что из-за вашего постоянного безразличия и пренебрежения я была вынуждена продать свою невинность беспощадному негодяю».

Она оперлась щекой на руку, вспоминая властное прикосновение Билли Дарлинга к ее губам. Кажется, он собирался напугать ее, но его рука была нежной, как рука любовника. Эта мысль вызвала в ней странную дрожь. Сегодня она чуть не убила человека, а потом бесстыдно лгала ему в лицо. К этому списку грехов ей ужасно не хотелось прибавлять еще и мысленное распутство.

Поджав под себя босые ноги, она вернулась к письму: «Надеюсь, вы не будете страдать из-за меня, так как никогда этого не делали. Всегда преданная вам ваша внучка… Эсмеральда Файн».

Закончив писать, она поставила точку, нажав на перо с яростным раздражением. На странице появилась жирная клякса. Эсмеральда застонала и в отчаянии уронила голову на руки. Она может отправить письмо уже на рассвете, но в Англию оно все равно попадет только спустя долгие недели. Да если даже каким-то чудом письмо и оказалось бы там уже завтра, то ничего, кроме недоуменной насмешки деда, оно бы не вызвало. Это хладнокровное чудовище ничто не может тронуть, иначе он откликнулся бы на то ее письмо об исчезновении Бартоломью, полное горя и отчаяния. Она ждала ответа целых три месяца, но так и не дождалась…

Эсмеральда вспомнила их разговор с Билли и еще раз поразилась тому, что додумалась сочинить полную абсурда басню. Угораздило же ее похвастаться тем, что дед якобы может пересечь океан ради ее спасения. И это при том, что он не взял бы на себя труд перейти улицу Лондона, чтобы подать ей фартинг, если бы она стояла босая на снегу и просила милостыню.

Солгав однажды, она уже, похоже, не могла остановиться. Глубокое отчаяние только разжигало фантазию, рисуя ей картины, о которых она не решилась бы рассказать даже Бартоломью. Ей представлялся человек со снежно-белыми волосами и пушистыми седыми усами. Они щекотали бы ей щеку, когда он обнимал ее и нежно целовал. Ей чудилось, что этот человек ласково гладит ее по волосам и шепчет: «Ну, ну, девочка, успокойся. Ты все сделала правильно, тебе не о чем беспокоиться, нам пора ехать домой».

При всей сладости этой мечты на душе было тяжело. Она знала, что в реальной жизни не будет такого доброго дедушки и ей придется рассчитывать только на себя и… на опасного незнакомца — Билли Дарлинга.

Оставшись одна после смерти родителей, она старалась пробиваться в жизни самостоятельно, не ожидая помощи от других. Но Билли Дарлинг ей необходим. Без него она никогда не найдет Бартоломью.

Неужели он действительно жив, ее маленький, бесконечно любимый брат? От одной этой мысли у нее повеселело на душе. Когда он сбежал из дома, ей казалось, что она этого не переживет. Но думать о том, что он умер, было просто невыносимо.

Охваченная воспоминаниями, она прикрыла глаза. Ей вспомнилось, как однажды она чуть не потеряла его. Они вместе пошли на кладбище посадить цветы на могилу родителей. Вдруг он начал хныкать, жалуясь, что у него болит животик. Был жаркий июльский день, а он весь дрожал от озноба.

Объятая ужасом, она ухаживала за ним днем и ночью, по капле вливая в него свою энергию, пытаясь отогнать от малыша тень смерти. Когда доктор, печально покачав головой, признался, что ничем не может помочь, она с неистовым отчаянием прижала к себе распухшее тельце маленького Бартоломью, умоляя господа сохранить ему жизнь. Она не знала, чего боялась больше: потерять брата или остаться совсем одной. Вся в слезах, она молилась и давала обет господу, что будет неустанно заботиться о брате, вырастит его хорошим человеком, как об этом мечтали мама с папой. Только бы он выжил…

С того момента вся ее жизнь полностью была посвящена заботам о Бартоломью. Она старалась удержать его подле себя в полной безопасности, но, видимо, слишком стесняла его волю. И вот он ускользнул от нее…

Обернувшись шалью, Эсмеральда подошла к окну и отдернула занавеску. Городок Каламити дремал в лунном свете — крошечный островок цивилизации в безбрежных просторах дикого края. Почти все окна были темными, только в мансарде дома напротив горела одинокая свеча.

Зачарованная ее мигающим пламенем, Эсмеральда прижалась лбом к стеклу. Интересно, спит ли уже мистер Дарлинг? Она представила его под ветхим одеялом, поверх которого уютно устроилась мурлычущая кошка.

Эсмеральда задумчиво смотрела в окно, из которого хорошо было видно заведение мисс Мелли. Вдруг дверь его распахнулась, и на улицу, спотыкаясь, вывалился пьяный ковбой, таща за собой упирающуюся женщину. Она вырвалась из его объятий, но он опрокинул ее на спину прямо на пыльной дороге и набросился на нее, как дикое, разъяренное животное…

Она отпрянула от окна, чувствуя, как загорелось лицо от беспомощного негодования. Когда она снова решилась выглянуть, женщина уже исчезла, а ковбой, сильно покачиваясь, двигался к салуну. Она перевела взгляд на окно со свечой. Именно это окно не давало ей покоя.

«Тебя совершенно не касается, как мистер Дарлинг проводит ночи, — размышляла она, — пока дни он посвящает поискам твоего брата. Когда Бартоломью найдут… можно будет просто пересмотреть условия их договора».

Эсмеральда всегда гордилась своим умением торговаться. Когда умерли родители, в их скромный домик, как стая прожорливых грифов, слетелись кредиторы, требуя немедленной уплаты долгов отца. Испугавшись, что они вызовут констебля и ее с Бартоломью отправят в приют для сирот, она пустила в ход свое искусство уговаривать и в результате заставила их убраться вон. Она никогда не просила милостыню и не воровала, но всегда соблюдала золотое правило: не платить и десяти центов в понедельник. Науку поведения с кредиторами она постигла в совершенстве.

Однако ее мучило опасение, что с Билли Дарлингом договориться будет непросто.

— Хороших сновидений, мистер Дарлинг, — прошептала она, опуская занавеску.

Через минуту в его окне мелькнули какие-то тени. Свеча погасла.

Билли проснулся в темноте от ощущения холодного прикосновения «кольта» к своему виску. Он машинально нащупал свое оружие, и в этот момент получил сильный удар в челюсть. Во рту почувствовался металлический привкус крови. Их было не меньше четырех. «Могли бы захватить и пятого», — мрачно подумал он с ледяной усмешкой, которую они не могли видеть в темноте.

Будучи самым младшим в большом семействе Дарлинг, он выжил только благодаря тому, что рано научился драться. И сейчас это искусство пригодилось ему. Он ловко заехал ногами в пах одному из нападавших. В темноте раздались мучительные стоны и проклятия. Он подумал о кошке. Ее не было слышно. Видно, забилась под кровать. Но тут как раз раздалось ужасное мяуканье: видимо, кто-то из напавших наступил ей на длинный пушистый хвост. И тогда Билли по-настоящему разъярился.

Он начал молотить руками с дикой силой, попадая по чьим-то головам и плечам и остановился только тогда, когда им удалось связать ему руки за спиной и надеть на голову мешок. Они бесцеремонно потащили его, стукнув головой об стену, когда он попытался вырваться. Густой запах навоза и сена, смешанный с запахом упряжи лошадей, проник сквозь густую дерюгу мешка, и Билли сообразил, что они притащили его в конюшню.

Когда с него стащили мешок, он слизнул кровь, запекшуюся в углах рта, и, подняв голову, увидел человека, стоящего перед ним.

— Уинстед, — узнал его Билли. Тот расплылся в широкой улыбке и коротко кивнул.

— Дарлинг!

Седеющие волосы Уинстеда были разделены посередине аккуратным пробором и тщательно зачесаны назад. На смуглом лице поблескивали непроницаемые, как черные угольки, глаза. Его одежда была в полном порядке: туфли начищены, складки брюк заглажены, новый полосатый сюртук выглядел почти элегантно. Под мышкой он держал кожаную сумку.

Из всех начальников полицейских участков, с которыми Билли приходилось иметь дело, Уинстед в наибольшей степени заслужил его презрение. И одновременно его уважение. Во время войны Уинстед служил полковником объединенной армии, и Билли всерьез сожалел, что в то время был слишком молод, чтобы столкнуться с ним на поле боя.

За спиной Уинстеда толпились его головорезы. Один из них мрачно пялился на Билли через щелку заплывшего глаза. Другой поддерживал свою, вероятно, сломанную руку. За четырьмя громилами стоял молчаливый часовой. Билли узнал его.

— И ты туда же? — пробормотал Билли.

Даже при скудном свете мигающей керосиновой лампы можно было заметить, как покраснел Дрю.

— Не смей разговаривать на мерзком французском с мистером Уинстедом! — рявкнул один из громил. — Прикажете, чтобы я ему вмазал, сэр?

Уинстед отклонил предложение.

— Не торопитесь записывать своего друга в предатели, мистер Дарлинг. Шериф Макгир просто чуть более охотно, чем вы, принял наше предложение. — Он вытащил из кармана сюртука золотые часы и взглянул на них. — Надеюсь, вы простите меня за то, что я поднял вас в такой поздний час, но у меня есть для вас работа.

— Я так и понял. А не проще было послать телеграмму?

— Разумеется, проще. Но дело скрытное.

Полицейский открыл сумку и извлек скрученный в трубку лист бумаги. Расправив его, он поднес бумагу к глазам Билли.

— Я хочу, чтобы вы задержали этого человека. Билли сощурился и посмотрел на Уинстеда.

— Вам придется простить меня, сэр. Я не могу читать, когда у меня связаны руки. Не могли бы вы… — Он показал на свои руки кивком подбородка.

В ожидании решения полицейского Билли невинно моргал глазами с длинными ресницами, которые так любила его мать. Стоило ему посмотреть на нее этими «пушистыми» глазами, и она прощала ему все, даже пирог с черникой, который исчезал с его помощью, не успев остыть. Мать говорила, что этим своим взглядом мальчик мог разжалобить самого дьявола, который со слезами на глазах выпустил бы его из преисподней.

— Шериф, вы не окажете нам честь? — крикнул Уинстед.

Дрю склонился за спиной пленника, пытаясь развязать туго затянутые узлы.

— Мне стоило бы разбить тебе нос, — не шевеля губами, пробормотал Билли.

— Не хотелось бы, — тихонько ответил Дрю, чье лицо было скрыто гривой серебристых волос. — Это определенно испортило бы мой профиль.

Наконец веревки упали. Дрю медленно отошел назад, подняв вверх обе руки, как будто его друг нацелил на него револьвер, а не яростный взгляд.

Билли выхватил бумагу из рук Уинстеда и, прислонившись к перегородке, стал изучать его. Прочитав приписку в самом низу листа, он фыркнул и поднял глаза на Уинстеда.

— Черный Барт? Какой из уважающих себя преступников, если не говорить о героях бульварных романов, назовет себя Черным Бартом?

— Боюсь, только самый отъявленный. Он с одинаковым успехом грабит банки, поезда и почтовые дилижансы. Его необходимо остановить.

Билли хмуро уставился на изображение «отъявленного преступника». Художник передал внешность мужчины смелыми штрихами. Билли еще не приходилось видеть, чтобы лицо человека с ямочками на щеках могло выглядеть таким угрожающим, а мальчишеская улыбка — такой зловещей. Темная борода не могла скрыть по-детски округлого лица…

Лица, фотографию которого совсем недавно нежно гладила рука Эсмеральды. Билли не сводил ошеломленного взгляда с рисунка, откуда на него смотрели искристые глаза мистера Бартоломью Файна Третьего.