Терри Доулинг
Стежок

Скоро Белла наберется храбрости. Скоро она сможет извиниться перед дядюшкой и тетушкой и, считая ступеньку за ступенькой, подняться по старинной фамильной лестнице, затем войти в туалетную комнату и встретиться с мистером Стежком.

Она не может уйти, не повидавшись с ним. Не в этот раз. Сегодня день рождения тетушки Виты - о да, достаточно большой повод приехать, но причиной того, что она снова оказалась в этом доме, был и остается Стежок. Белла всегда старалась увидеть его раз или два в год - просто удостовериться, что он все еще там, плотно прижатый стеклом и запертый в рамочке. Но сегодня должно произойти что-то большее.

- А твой молодой человек не смог приехать? - спросила тетушка Вита, мягко, на случай, если вопрос окажется слишком деликатным.

- Роджер? Нет. Я уже сказала, ему надо работать.

Белла помнила, что сказала об этом. Это было в третьей или четвертой фразе, произнесенной ею после приезда.

- Но он передавал свои наилучшие пожелания. «Да воздастся вам счастьем за человечность» - какая-то цитата, а может, и нет. Но именно так он и сказал.

То есть так он сказал бы, наверное.

- Ему приходится работать каждую вторую субботу.

Грубоватый и сердечный, не более чем обычно. Так всегда приходилось поступать, если дело касалось Роджера. Может быть, было бы лучше, если бы он оказался здесь. Если бы рядом с ней был кто-то, когда она будет делать это. Делать это.

Белла никогда не испытывала такого ужаса. Но в этот раз она должна быть одна. В этот раз она хотела сделать много больше, чем обычно.

- Это фотография твоей мамы всегда была моей самой любимой, - сказала тетушка Вита, возвращаясь к странице старого альбома, который она всегда принималась листать во время визитов Беллы. Возможно, во время любых визитов.

Белла не обратила внимания на упоминание о маме и вместо этого сконцентрировалась на том, что делал дядя Сэл. Он мило улыбнулся им обеим и налил еще кофе. Белла не помнила, чтобы когда-нибудь он вел себя хоть как-то иначе. Казалось, что в какой-то момент он узнал слово «заботливый» и решил до конца дней своих соответствовать этому понятию. Но наверху был мистер Стежок, и такое поведение делало дядю весьма зловещей фигурой - заговорщиком, весело отвлекающим внимание.

«Заботливый привратник», - подумала Белла, а потом вспомнила колдунью из сказки про Гензеля и Гретель. «Колдовать» рифмуется с «вышивать». И она снова в тисках паники, и ее руки судорожно сжимают чашку с кофе, и сердце бешено колотится, и жажда бежать скрутила пальцы ног в туфлях. Если бы только Роджер мог быть здесь. Тогда бы все было по-другому.

Но - одна. Одна. Кое-что лучше делать в одиночку. И сегодня все будет не так, как всегда. Сегодня она должна все изменить.

- Тетушка Вита, а в туалете наверху все еще висит эта вышивка? Та, с двумя датскими детьми на улице?

Бодрый голос.

Непринужденный голос.

Улыбка во время вопроса.

Ничего особенного.

Будто она не поднималась наверх много лет. Будто во время каждого из этих кошмарных визитов она не заставляла себя подниматься наверх и смотреть на нее.

- Ты о чем, дорогая? - сказала тетушка Вита. - Датские дети? Оправдывая свое имя, эта розовощекая шестидесятисемилетняя старушка прошла через все эти годы, почти не меняясь с того момента, когда ее впервые сфотографировали. Улыбочка за улыбочкой, такая она была - тетушка Вита, неизменная колдунья («вышивальщица»!), подруга Гензеля и Гретель. Она никогда не менялась. Но сегодня она была забывчивой. Она упомянула о матери.

«Как будет женский род от слова «заботливый?» - подумала Белла. Потому что вот оно, прямо перед ней, очищено и представлено в лучшем виде. И хотя не в виде льняных пиджаков и медовых пряников, а в виде бархата и плюшевых мишек, но настолько же ощутимое.

- Вышивка? - добавила тетя, как будто еще несколько слов наконец просочились в ее сознание. - Эта старинная вещь! Ну конечно. Она всегда там была.

Момент настал.

- Из всех твоих вышивок крестиком это моя любимая. - Четко и прямо. Если сказать достаточно большую ложь, люди в нее поверят.

- Правда, Бел? Я ее сделала, когда мне было тридцать один. Прямо перед тем, как ты родилась. Ландшафты. Улицы. Когда я думала об этой вышивке, мне казалось, что это датские дети. Я их так много сделала. Некоторые раздарила. - Она осмотрела вставленные в рамочки вышивки, развешанные на стене уютной гостиной. - Тогда я много вышивала.

Белла послушно изобразила восхищение.

Да, конечно. И ты, и дядюшка Сэл так похожи на прилизанных, радостных, заботливых людей на этих вышивках. Людей из множества крошечных крестиков, сложенных в опрятную и ровную мозаику. Четыре стежка с возвратом, чтобы вышел действительно хороший крестик. Четыре, чтобы родился каждый черный крестик мистера Стежка. Да! Такого же маленького и тонкого, как Вита и Сэл. Добренькая льстивая обуза. Бесповоротная заботливость.

Хотя, если честно, была одна картинка, которая Белле нравилась, - дорога, ведущая из открытой двери к закату, со словами на дорожке, которые были ярко видны в лучах света:

На запад, домой

С песней живой,

В глаза пусть бьет свет,

Печалей - нет.

Со смехом любви

Войдешь ты туда,

В сердце моем

Он навсегда.

Дверь, заходящее солнце, сентиментальность, причастность к чему-то настоящему и все такое - эта дверь всегда возрождала в памяти лица родителей, но она уже научилась отгонять эти воспоминания. Она справилась с этим, и скоро она позволит себе войти туда, через эту дверь. Но сегодня - никаких ритуальных расставаний. И эта дверь, которая тянула ее в прошлое, приглашающая войти, приглашающая выйти, открывающая дорогу к заходящему солнцу, была полной противоположностью ее собственной парадной темно-зеленой двери, всегда закрытой в течение последних десяти - пятнадцати лет. Дважды закрытой. Трижды закрытой. Из-за Стежка. Мистера Стежка. Потому что все, что она делала в жизни, начиналось и заканчивалось на нем.

Что-то отвлекло Беллу от мыслей, притянуло в реальный мир. Тетушка Вита. У тетушки появилась новая мысль, мысль именно об этом.

- Странно, что теперь она тебе нравится. Когда ты была девочкой, ты ее побаивалась.

Побаивалась. Преуменьшение типа «Гитлер неважно обращался с людьми» и «атомная бомба слегка повредила Хиросиму».

- Да? - Она сказала это достаточно спокойно. Заинтересованно. Это была именно та часть беседы, которую Белле надо было продержаться.

Тетушка Вита взглянула на лестницу, будто послав часть себя посмотреть на вышивку или, еще лучше, оживив в памяти маленькую Беллу Дилон, которая рыдала и кричала, отказываясь пользоваться этой ванной и этим туалетом.

- Ты просто ненавидела входить туда. Лиза - твоя мать - и я - мы всегда это замечали. Эта вышивка крестиком расстраивала тебя. Два маленьких ребенка на улице - и ты с ревом убегала.

Опять о матери. Тетушка Вита стала забывчивой.

Не останавливаться. Не останавливаться. Сейчас нельзя останавливаться.

Белла сделал вид, что все отлично. Притворилась, что вспоминает.

- Их лиц не видно, они смотрят куда-то вверх по улице, - сказала Белла. Ноги жаждали сбежать. Не упоминай о мистере Стежке.

- Я не могла не сделать им лиц, - возразила тетушка Вита. Ну да, не могла она так ошибиться в предмете своей гордости и живом олицетворении человечности, не могла поставить такое пятнышко позора на чайной розе своей репутации. - Именно с них картинка и начинается. Мне нравилось делать лица. Посмотри на «Человека в золотом шлеме», что висит вон там.

Белла, как полагалось, глянула, но не сошла со своего пути.

- Ну а теперь она мне нравится. Я просто стала сентиментальной, наверное. Та картинка, что в ванной. - Белла добавила последнее утверждение, чтобы удержать внимание тетушки Виты на вышивке наверху.

Даже дядя Сэл ей помог. Он начал кивать. Дядюшка Сэл, вариант «заботливое поведение номер 3».

- Ты можешь подняться и взглянуть на нее, - сказал он. - Она все еще там.

Белле никогда не потребовалось бы смотреть на нее еще раз. Она знала ее до мельчайших деталей.

Двое детей, вид со спины, держатся за руки и смотрят вверх по улице. Мальчик в голубой курточке и белых штанишках, длинные коричневые волосы, коричневая датская или фламандская шляпа - мягкая, в форме ковшика, определенно такая, которую носили мальчики из другого времени и места. Маленькая девочка в темно-красном платье с белым кружевным воротничком, длинные светлые волосы. Два дома, уходящие в перспективу, ведущие вверх по улице, затем стена, за ней дерево, невдалеке на тротуаре в конце дороги - старинный фонарный столб.

И лицо женщины, возможно их матери, которая глядит на них из полуоткрытого окна, будто бы напоминая им, что надо зайти в деревенскую лавку, или, может быть, предупреждая, что с незнакомцами следует быть осторожней.

И в этом-то вся проблема.

Потому что на этой уходящей в перспективу улице, там, где в ее опрятном пространстве сходятся все линии, возле того места, где стена встречается с деревом, есть именно такой незнакомец. Пешеход на боковом тротуаре, маленький, простенький, который определенно должен быть только фигуркой для композиционного равновесия, у которого и набросаны-то лишь самые общие черты. Черты из семидесяти с половиной крестиков. Маленький, но все-таки довольно большой - размером точно в семьдесят с половиной крестиков, где каждые четыре крестика складываются в жирный черный квадрат. Квадраты лежали неровно, и с одной стороны незнакомец был перекошен и как бы надорван. Рваный человечек.

Белла никогда не могла выкинуть из памяти эту фигуру за фонарем, позади домов, маленькую и размытую, перекошенную расстоянием. Дайте ей ручку - и она ее нарисует, и, как в игре в классики, перечислит, вырисовывая, все ее клеточки. Это была мантра, с которой она жила все эти годы.

Четыре дадут настоящий квадрат,

Затем еще восемь в пару линеек.

Четыре дадут нам другой квадрат,

И четыре для плеч - ровнее скамеек.

Шесть, чтоб была линия тела,

Затем еще шесть, чтобы оно не худело.

А потом еще пять, чтобы перекосить,

Будто кто-то решил им перекусить.

Затем еще шесть в линию тела,

Затем еще шесть, чтобы сыто глядело

И снова пять, а один вновь пропал.

Странное тело. Кто его крал?

Три начинаются, чтобы дать ноги.

Три с половиной - коснуться дороги.

Четыре в линейку - почти готов.

Другой, чем ты или я, не таков.

Полтора и еще с половиною раз,

Полтора и еще с половиною раз -

Вот мистер Стежок и вышел у нас.

И это все, что касалось того, как они были соединены вместе.

Человек в широкополой шляпе - или с ужасно деформированной головой, - с двумя кусками, выдранными из левого бока, и третьим, вырезанным из ног. Скособочившийся рваный человечек.

И Белла пришла, чтобы опять встретиться с ним. С существом, которое стояло за всем, что она делала, которое определяло появление таких вещей, как дополнительные замки на большой зеленой парадной двери, и на внутренней двери тоже. На внутренней Защитной Двери, покрашенной в зеленый, потому что Белла где-то прочитала, что темно-зеленый не дает войти демонам и чертям.

- Я поднимусь и взгляну на нее, если не возражаешь, - сказала Белла. - Похоже, я сентиментальна, как и ты, тетушка Вита.

- Сентиментальность - хорошая черта, - ответила тетя. - В мире слишком много противного. Слишком много плохих людей. А старые ценности - это хорошо.

- Я, пожалуй, составлю тебе компанию, Бел, - совершенно неожиданно сказал дядя Сэл. Он повернулся к Вите. - Мне кое-что надо наверху. Думаю, следует заварить этот новый «Дарджилинг», который ты недавно купила. Я уверен, что Белла должна его попробовать.

Белла была удивлена, обрадована и шокирована одновременно. С каких это пор дядюшка Сэл решает что-то сделать? С каких это пор он проявляет такое стратегическое мышление - да вообще мышление, которое не совпадает с его ролью в пьесе «Вита и Сэл»?

На то должна быть какая-то причина.

До того как Вита успела занять его чем-то другим, например, попросить его помочь ей на кухне с чаем, - в конце концов, это был ее день рождения, - Сэл выбрался из кресла и направился к лестнице.

Еще одно «в первый раз».

Белла метнулась за ним, уже готовая к тому, чтобы подняться на этот второй этаж и войти в эту ванную комнату.

Но на то должна быть какая-то причина.

- Дядя Сэл, - сказала она в шаге от лестницы, - на самом деле, ты можешь этого не делать.

- Не говори чушь, Бел. Когда я вообще делал что-нибудь сам? И снова он ее удивил.

Почему сейчас? Почему все так? Белла решила быть прямой.

- А почему сейчас? - Вот так. Жестко и напрямую.

Ее голос был тверд, и он рассеянно моргнул, когда она прошла мимо и сделала несколько первых шагов по лестнице.

- Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке, - сказал он, начиная подниматься по лестнице вслед за ней. - Эта вышивка крестиком тоже меня беспокоит.

Белла от удивления чуть не споткнулась. Что он сказал?

- Ты о чем, дядя Сэл? - Она услышала, что ее голос дрожит.

- Она беспокоит меня, она беспокоит тебя, - сказал он из-за спины. - Я всегда его ненавидел. Фигуру в глубине. Маленькую и неправильную.

Да! Именно! Маленькую и неправильную. Рваную и незаконченную.

Полдороги к концу лестницы. Белла от волнения начала идти медленнее, дышать стало труднее.

Потому что она поняла.

Он подает меня наверх. Он контролирует, чтобы я туда попала. Они в сговоре.

Белла замерла на лестнице.

Это была кошмарная картина. Новый дядя Сэл, странное поведение.

Приведи ее ко мне!

Белла повернулась и прижалась спиной к стене.

- Не думаю, что я это сделаю, - сказала она.

- Что, Бел? Что именно?

- Это. Я не могу сделать это сегодня.

- Бел, я просто расхрабрился. Я делаю все правильно. Я должен был сделать это несколько лет назад.

- Что? - она еле выдавила из себя это слово и поэтому сказала его снова: - Что?

- Сказать тебе об этом. Сказать кое-что о Бэнни.

- Бэнни? А Бэнни-то то тут при чем?

Внезапно она вспомнила. Бэнни в его дурацкой голубой клетчатой рубашке. Бэнни, восьми лет от роду, застукавший ее в ванной. В туалете. Бэнни и Стежок.

Время на лестнице застыло. Белла спиной к стене, дядя Сэл двумя шагами ниже, спиной к перилам. Тетя Вита на невообразимо далекой кухне.

- Мы с тобой знаем, что он сделал, Бел. Твоя тетя об этом не знает. И твоя мать не могла знать. Но мы-то знаем. Я знаю.

Часть Беллы оставалась на старом безопасном пути.

О чем он? Они не видели Бэнни в течение многих лет. Бэнни ушел из их жизни. Встал и ушел, просто раз - и все. Именно так, как любой может это сделать.

Другая часть Беллы в этот момент свернула с главного пути в переулок. Бэнни напротив ее. Запах его голубой клетчатой рубашки. Его рука зажимает ей рот. И Стежок. Мистер Стежок, который заставляет его сделать все это. Стежок, который стоит за всем этим, который виднеется вдали на стене, поджидает там, в конце улицы, но он там не весь. Разорванный. Темное человекоподобное нечто в смешной широкополой шляпе - или с большой крестовидной головой. Бэнни тяжело дышит. Мое слово против твоего. Никто не верит детям! Он жесток с ней. Потом, воодушевленный, взволнованный, он импровизирует. Это Стежок. Мистер Стежок! Он тебя достанет. Это его затея. Он придет за тобой, вот увидишь. Он заберет тебя, если расскажешь!

Она шла по двум дорожкам, которые пролегли через эту лестницу. Глаза дяди Сэла наконец нашли ее глаза. Его взгляд вытянул ее обратно, но стены грохотали, барабанили, стучали могучим секретным сердцебиением этого дома.

- Ты теперь в безопасности, - сказал Сэл. - Мы все в безопасности. Ты можешь пойти посмотреть.

Белла снова была с ним, в пяти шагах от вершины лестницы. Синеклетчатый Бэнни исчез, а дядя Сэл был здесь, и Белла тоже была здесь, и она собиралась сделать то, что она должна, - то, что она всегда должна была сделать.

- Я побуду снаружи.

- С-спасибо.

Она вошла в ванную комнату. Дверь в туалет была приоткрыта. Конечно, ей не было видно заднюю стену - только светло-голубую полоску в приоткрытой щели.

Ты не смогла вернуться домой.

Истина в этих словах.

Но я пыталась. Я продолжала возвращаться сюда.

Ей не было видно заднюю стену, и рамку, и детей.

Предостережение датским детям. Вы не вернетесь домой! Вы никогда не увидите вашу мать!

В этих словах.

Белла притворила за собой дверь ванной. Старая привычка. Она не закрылась на щеколду. Не закрылась тогда, не закрылась теперь.

Надень свою синеклетчатую рубашку, Сэл, и приведи ЕЕ ко мне!

Но она может закрыть дверь туалета. В этот раз - закрыть. Просто на всякий случай. Хотя так она и сама окажется запертой внутри. И Бэнни, что-то от Бэнни, может быть, там, в вышитой крестиком глубине. Они оба сейчас там, на этой кошмарной, слишком опрятной улице.

Она должна узнать. Она должна действовать. Сейчас или никогда.

Она повернула ручку и толкнула дверь.

Там был кусок старого линолеума, так хорошо знакомый, старый туалет и бачок, контейнер с освежителем воздуха, два запотевших оконных стекла справа, бледно-голубые стены. На одной из них - стоило поднять взгляд - рамка коричневого дерева, четко ограничивающая другой мир, детей на улице, фонарь невдалеке, стену и дерево.

И неровный черный силуэт.

Привет, Белла.

- Ублюдок! - сказала она тихо.

Сэл надевает клетчатую синюю рубашку.

- Ублюдок, ублюдок!

Такой же, как отец, такой же, как сын. Он больше. Старше и больше.

- Ублюдок, ублюдок, ублюдок!

Положи руки на бачок, как раньше. Будь хорошей девочкой.

- Ублюдок, ублюдок, ублюдок!

Ты можешь выпросить меня. Забери меня домой. Дай мне войти через твою Зеленую Дверь. Он читает мысли.

- Ублюдок!

Это слова, Бел. Возьми же иголку и нитку. Доделай меня. Слезы горячими ручьями катились по ее щекам.

- Ублюдок, ублюдок!

Мистер Стежок двигался от ее слез. Ее слезы заставляли его бежать.

Ты, как и я, рваная. Ущербная. Вот он я!

Белла вытерла глаза ладонями, освобождаясь от его власти. Она стала тверже…

Ее руки были на бачке.

- Ублюдок! Ублюдок!

Она отдернула их от бачка. Ты хочешь! Ты была готова!

- Нет! Нет! Ублюдок!

Пугливая кошечка! Блудливая кошечка!

- Ублюдок!

Сэл толкнулся в туалетную дверь.

- Белла, что-то не так? Что происходит?

Она ее не закрыла! Хотела закрыть. Решила закрыть. Но не закрыла.

Расскажи все, Бел!

Стежок бежал в ее слезах. Ломался. Извивался. Бежал.

- Бел, что не так?

Сэл толкался в дверь. Стежок бежал.

Одна рука была на бачке, но она была настроена решительно, и она могла что-то с этим сделать. Не так, как раньше.

- Ты, ублюдок!

- Что такое, Бел? В чем дело? - голос Сэла.

И дверь наконец-то открылась достаточно широко, и Сэл оказался внутри, но на нем не было синей клетчатой рубашки.

Белла бросила последний взгляд на вышивку. Стежок был в конце улицы, под деревом возле стены. Дети были в безопасности. Все дети были в безопасности.

- О, дядя Сэл! Я подумала… всего на миг, и только лишь подумала. Все в порядке, теперь все будет хорошо.

- А что случилось?

- Ну, ты знаешь, старые воспоминания. Просто нахлынули старые воспоминания. А интересно, тетя Вита не подарит мне эту вышивку?

Да! Забери меня домой!

Сэл, слава богу, понял:

- Бел, да забери ее. Просто укради. Я ее отвлеку.

Это было уже совсем неожиданно. Дядя Сэл заговорил так.

- Но…

- Возможно, ты не заметила, но твоя тетя… она стала забывчивой. Она повторяется, и все такое. Мы можем сказать, что она тебе ее отдала. А здесь мы повесим другую. Она и не вспомнит - будь уверена.

- Дядя Сэл, а ты уверен, что не вспомнит?

- Доктора говорят, что у нее, наверно, болезнь Альцгеймера. Но суть в том, что сюда она ходит не часто. Она пользуется тем туалетом, что рядом с гостиной. Так что забирай. У нее их много. Эта никогда не была любимой.

Да! - подумала Белла с таким облегчением, с такой радостью… а потом засомневалась.

Слишком легко. Слишком. А что, если Сэл, в конце концов, соучастник?

Пронеси меня через Зеленую Дверь, - сказал Стежок.

Потом он оказался под деревом и замолчал. Рваный. Ждущий. Ни единого слова.

Это было именно то, чего она хотела - до сумасшествия. Они оба этого хотели, и этот импульс прошел от Стежка через ее разум и через разум Сэла. Стежок использовал их всех.

Он никогда не говорил ни слова. Он просто был там, в реальном, как ничто иное реальном крестиковом мире, существо из семидесяти с половиной крестиков, которое пыталось стать чем-то большим, пыталось вышитъся обратно.

Откуда ей знать - брать или нет? Как она может быть уверена хоть в чем-то?

- Возможно, мне не надо этого делать, - сказала она.

- Тебе решать, - ответил Сэл.

Они стояли в ванной комнате. Белла пялилась на вышивку в рамке, ожидая хоть какого-то ответа. Стежок может стать очень назойливым, если она уйдет без него. Кошмарным.

Белла засмеялась над игрой слов. Стежок Крестиком. Крест на Стежке. Но тогда он останется здесь, в этом бледно-голубом месте, в котором ее руки навсегда на бачке. И она будет возвращаться сюда снова и снова.

Ее жажда была не меньше, чем его, вот к чему все свелось. И в этом крылась ее надежда освободиться. Уйти от этого. Сделать так, чтобы это перестало быть чем-то происходящим здесь и сейчас. Сейчас и тогда.

- Сэл, почему бы тебе не принести ее завтра? Скажи тетушке Вите, что она мне ее обещала. Посмотрим, получится ли у нас.

- Бел, еще одна вещь.

- Да?

- Твои мама и папа…

- Дядя Сэл, давай не будем об этом, пожалуйста!

- Об этом надо поговорить, дорогая. Именно сейчас, когда мы говорим, просто дай мне…

- Нет!

- Бел, ты продержалась до сих пор. Продержись и пройди до конца. Они не так уж виноваты. Они не смогли тебя защитить…

- Послушай, дядя Сэл…

- Это не было их ошибкой. Ни его, ни ее - то, что случилось на «Дыхании моря». Взрыв. Конечно, ты чувствуешь себя виноватой…

Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Белла зажала уши ладонями:

- Дядя Сэл!

- Это был несчастный случай! Если бы нашли их тела, возможно, что-то было бы по-другому. Они бы не бросили тебя с этим! Не оставили тебя одну!

Стежок не сказал ни слова.

- Ты обещал, дядя Сэл! Ты обещал! Стежок был здесь. Сверху. Снизу. Он слушал.

- Ладно. Хорошо. Хватит. Но это надо было сказать. Я извиняюсь.

Ублюдок, ублюдок, дядя Сэл.

Сэл говорил слова, которые в него вложил Стежок. Положил тонкую, рваную, крестиковую ручку на спину Сэла и заставлял его челюсть двигаться.

Но Белла увидела покорность в его глазах, напряжение на старом лице.

Это не Стежок. Это Сэл, вырвавшийся из-под маски заботливости, секунда за секундой возрождающий себя ради того, чтобы выполнить свою отчаянную задачу, и который вынул из рукава не всех тузов. Который знал все карты наизусть.

- Извини, дядя Сэл, - сказала она в тишину, эту кошмарную бесконечную тишину второго этажа, наполненного призраками.

Стежка нигде не было. Он снова был там, на стене. Снова в рамке. Семьдесят с половиной черных изгибов. Кое-как набросанных.

- Я просто хотел сказать, дорогая, ты ничего не могла сделать. Они тебя не бросали.

… еще раз, - добавила Белла. - Скажи это правильно, дядя Сэл. Ты хотел сказать, что не бросали меня еще раз.

- Мы разыграем все по твоему плану, - сказал Сэл, спасая то, что он мог спасти. - Мы придем завтра. Я скажу твоей тете, что мы обещали. Мы принесем эту вышивку крестиком.

Лучше. Так гораздо лучше.

- Не могу гарантировать, ну, ты понимаешь, что твоя тетя не будет упоминать об определенных вещах. Не буду гарантировать.

- Слушай, дядя Сэл, давай заберем ее сейчас! Ты сказал, что тетя Вита стала забывчивой. Давай просто ее заберем! Скажи ей, что мы уже договорились. Специальная прогулка на ее день рождения. Это сюрприз! Я отвезу вас на своей машине, а потом привезу обратно. Ты сказал, что тетя Вита всегда хотела увидеть - еще раз увидеть - место, где жила мама. То, что я с ним сделала. Это будет экскурсия на день рождения.

- Ну, я не знаю, дорогая. Это так неожиданно. Твоя тетя…

- Я привезу вас обратно через час, самое большее - два. Скажи, что это для меня важно. Важно, чтобы она увидела, где я собираюсь повесить это. Давай, дядя Сэл!

Ее вела паника, решимость сделать это до того как, силы ее оставят. До того, как вернется Стежок.

- Я попробую, ладно? Сэл повернулся к лестнице.

- Мы поступим так, дядя Сэл. Это действительно будет лучше. Он глянул на нее через плечо, улыбнулся своей старинной, внушающей доверие улыбкой:

- Как говорится, что угодно, лишь бы закончить спор. Стежок был слишком тих. Это продолжалось чересчур долго.

- Да, все. Слушай. Я спущусь с тобой. Скажем, что у меня торт на день рождения или что-то такое. Мы купим его по дороге.

Гордость, тщеславие и паника - вот что им помогло. Тетушка Вита не смогла допустить мысль, что она забыла о своей прогулке на день рождения и что она могла забыть о том, что она пообещала подарить вышивку крестиком.

Белла чувствовала угрызения совести и стыд за обман, за то, что она воспользовалась безнадежно болезненным состоянием человека, чтобы навредить ему, но ее собственная жажда была больше. Добиться того, чтобы человек, который создал Стежка, перенес его через порог, пронес через зеленую дверь. Это будет великолепно. И внезапно это стало важно. Что угодно, лишь бы закончить, сказал Сэл. Так и будет.

Они оставили чайник с «Дарджилингом» остывать на кухонной лавке. Пока Белла радостно обхаживала тетушку Биту, помогая ей дойти до машины, сесть на переднее сиденье «Лексуса», пока она подстраивала спинку сиденья, Сэл сходил за Стежком, завернул его в старое полотенце, принес его вниз и положил на заднее сиденье.

Всю свою жизнь Белла не могла сделать это. И теперь она чувствовала головокружение, сильную, безумную радость, внезапно пришедшую уверенность. Все было правильно, как ни посмотри. Вита оказала ей честь. Вита принесет Стежка. Все великолепно.

Белла не помнила, о чем она говорила по дороге - только то, что всю дорогу она весело болтала об особой экскурсии на день рождения и о том, как это для нее важно. Тетушка Вита расцвела в лучах внимания. Это был ее день, ее прогулка. Белла была, можно сказать, исключительно заботливой.

Стежок не сказал ни слова.

Он прятался сзади, рядом с Сэлом, под полотенцем. Без сомнений, именно этого она и хотела - чтобы он был с ней рядом. И, как минимум, теперь он был не в ванной комнате, не в том месте.

Они остановились купить торт. Торт они выбирали вместе с Сэлом - с корочкой, на которой белыми буквами с завитушками было написано «С днем рождения! ». Еще через две минуты они уже ехали по трехполосной тенистой Илвам-стрит, на которой стоял большой белый дом с зеленой дверью.

- Он прекрасен, дорогая, - сказала тетя Вита. - Твоей матери нравилось белое с зелеными украшениями. Очень мило, что ты так и оставила. Она бы тобой гордилась, Бел.

Белла выдержала это, заставила себя сказать спасибо. И она почти что ждала, что Стежок эхом добавит: Она бы гордилась. Но - тишина. Снова ничего.

Возможно, он думает, что все еще может выиграть. Возможно, он приберегает лучший козырь напоследок. Возможно - внезапно пришло ей в голову, - оказаться в реальный день на реальной улице - это для него слишком. В любом случае, она готова. Она готова к его приходу.

Белла свернула на крытый подъезд к дому, открыла с пульта двери гаража и заехала в него. Подмигнула и улыбнулась Сэлу в зеркальце заднего вида. Затем засуетилась вокруг тетушки Виты. Помогла ей выбраться, пока Сэл доставал из машины Стежка, показала ей ноготки и герани в больших горшках. Кто бы мог подумать, что все пройдет так гладко?

Они прошли через первую зеленую дверь, в коридор, потом через вторую зеленую дверь и вошли в гостиную.

Вита и Сэл никогда не могли представить, что они увидят. Именно в тот момент, когда их носы сморщились от странного запаха, именно в тот момент, когда их глаза распахнулись, воспринимая то, что они увидели, Белла схватила с буфета стилет и вонзила его в горло Виты. Она сделала это до того, как тетя поняла, что происходит, и жалкий осколок ее крика оборвался бульканьем. Затем Белла выдернула лезвие и воткнула его в горло Сэла в то самое мгновение, когда он уронил завернутую раму и выдавил:

- Белла, какого?..

Но он узнал то, что должен был узнать. Его глаза, стекленеющие по мере того, как из них уходил свет, были широко открыты. Он увидел фигуры - матери и отца Беллы, и Бэнни, и Роджера. Они сидели на стульях, полностью, от макушки до ногтей ног, покрытые черной вышивкой. Каждый из них был спрятан под драгоценной черной нитью, навечно защищающей их от рваного человека.

Белла закрыла и заперла дверь - старый инстинкт. Затем вернулась в гостиную и сорвала покрывало с рамки, в которой были разбитое стекло и беспомощная фигурка. Она вытерла стилет, села, скрестив ноги, на пол и начала спарывать стежки.

Семьдесят с половиной крестиков, и тогда они будут в безопасности. Все-все дети.