"Око за око" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

Глава 10

Людмила Горбунова привыкла летать над бесконечными просторами Украины и центральной России. Ей практически не приходилось видеть огромных хвойных и лиственных лесов, которые произрастали в северных районах страны.

Вот и Псков окружали густые леса, а не привычные ей степи. Бесконечные зеленые просторы назывались «Лесной республикой», и советские партизаны разбивали здесь свои лагеря и штабы, воюя с нацистами, которые захватили город. Теперь русские и немцы использовали леса в борьбе против ящеров.

Впрочем, ящеры тоже их использовали. Людмила сразу поняла огромную разницу между степями и открытыми равнинами и лесами: если на равнине, несмотря на все старания советских командиров, замаскировать солдат и орудия было чрезвычайно сложно, в лесу это не составляло никакого труда.

Только с самолета, который летал низко и не слишком быстро, такого как ее биплан У-2, можно было увидеть, чем занимается враг. Людмила уже в который раз пожалела, что ее «кукурузник» не умеет летать низко и быстро. Если ее заметит вражеский вертолет, ей несдобровать — он легко догонит и расстреляет маленький самолетик.

Она пронеслась над лесной тропинкой и заметила на ней два грузовика, которые направлялись на север. Грузовики были сделаны людьми — один в Германии, другой, американский, скорее всего, ящеры захватили у русских, но место и направление движения без сомнений указывали на то, они принадлежат ящерам. Более того, если ей удалось заметить два, значит, где-то прячется еще две дюжины плюс бронированные транспортеры и танки.

Людмила слышала истории о пилотах Красной Армии, которые спускались на своих самолетах ниже уровня деревьев и, пролетая над лесными тропинками, расстреливали все, что попадалось им на глаза. За свои подвиги они получали звание Героя Советского Союза. Иногда орден прикреплял на гимнастерку сам Сталин. Очень заманчиво, но…

— Меня обязательно прикончат, — заявила Людмила так, словно спорила с невидимкой, сидевшим рядом с ней в «кукурузнике».

Она не боялась, что ящеры ее собьют, Людмила рисковала с тех самых пор, как вступила в ряды Военно-Воздушных Сил. Но она сомневалась, что ей удастся пролететь по недостаточно широкой тропинке — зацепиться крылом за какое-нибудь дерево не входило в ее планы. По крайней мере, так ее учили в летной школе.

Оставалось только одно — она развернулась и полетела в сторону Пскова. У немцев достаточно артиллерии, чтобы обстрелять эту часть леса и территорию к северу от нее. Конечно, у ящеров потери будут не слишком серьезными, но радости такой поворот событий им не доставит.

И снова Людмила пожалела о медлительности своего «кукурузника». Чем быстрее она доберется до Пскова, тем меньшее расстояние пройдут вражеские машины с боеприпасами и провиантом по тропе и тем больше шансов нанести им значительный урон.

Появились высокий каменный Кром и луковицы церквей — значит, город уже близко. Старая крепость не слишком сильно пострадала, но из некоторых церковных куполов были вырваны целые куски, а отдельные части здания наклонялись под самыми неожиданными углами. Несколько храмов, как, впрочем, и гражданские здания лежали в руинах.

Людмила, верное дитя Октябрьской революции, не слишком беспокоилась за судьбу церквей. Если бы советское правительство приказало снести все до единой, она бы пережинать не стала. Но тот факт, что их разрушили вторгшиеся на территорию ее родины инопланетяне, сильно менял дело. Даже нацисты, пусть и по совсем иным причинам, старались храмы не трогать.

Вместо того чтобы направиться на аэродром к востоку от Пскова, где Людмила обычно сажала свой «кукурузник», она приземлилась в самом центре парка, как в тот первый раз, когда они прилетели в город. И снова ей удалось, ловко маневрируя, не задеть ни людей, ни домашних животных, которые там паслись. Тут же появились солдаты и быстро утащили маленький самолетик в укрытие.

Людмила же, выбравшись из «кукурузника», поспешила в Кром, где находился штаб генерал-лейтенанта Курта Шилла. То, что обороной советского города руководил нацистский генерал, возмущало Людмилу, но с этим она ничего не могла поделать — по крайней мере пока. Сражаясь с ящерами, Шилл защищает не только Псков, но и собственную задницу тоже.

Вслед ей неслись вопросы, все хотели знать, что заставило се посадить самолет в самом центре города.

— Я не могу ответить на ваши вопросы, — говорила Людмила.

Многие из псковитян понятия не имели о том, что такое повышенные меры безопасности, — в отличие от Людмилы.

Она подошла к Крому. Около него не было охраны — ни немецкой, ни советской. Ящерам ни к чему знать, что здесь располагается штаб защитников города. Внутри дорогу Людмиле преградили два крепких нацистских солдата, которые окинули ее насмешливыми взглядами. Немцы почему-то считали, что женщинам не место в армии.

— Was willst du, Liebchen? note 29 — спросил один, а его товарищ, грубоватый на вид парень, нагло рассмеялся.

— Ich will Generalleutnant Chill sofort zu sehen, — ответила Людмила самым ледяным тоном, на который только была способна: «Я хочу немедленно поговорить с генерал-лейтенантом Шиллом».

— Сначала поцелуй меня, — предложил охранник, и его приятель согнулся пополам от хохота.

Людмила вытащила пистолет и прицелилась не в грудь. или в голову парня, а прямо в пах.

— Хватит отнимать у меня время, кретин, — ласково проговорила она. — Если мы из-за тебя упустим ящеров, мало тебе не покажется, уж можешь не сомневаться.

— Сука, — выругался один из немцев.

— Лесбиянка, — едва слышно проворчал его приятель, но оба отошли в сторону.

Людмила убрала пистолет в кобуру, только когда завернула за угол.

Другой немец, капитан, сидел за столом в приемной перед кабинетом генерал-лейтенанта Шилла. Он вел себя с Людмилой как с солдатом, но помочь ей ничем не мог.

— Мне очень жаль, старший лейтенант, но генерал на передовой, — сказал немец. — Думаю, он вернется только через несколько дней.

— Мне нужно организовать артиллерийский обстрел колонны ящеров, — сообщила Людмила и рассказала о том, что видела на лесной тропе, к югу от города.

Капитан нахмурился.

— Я имею право использовать артиллерию только для непосредственной обороны города и линии фронта, — с сомнением произнес он. — Кроме того, такие атаки всегда приводят к огромным потерям в технике и живой силе, поскольку ящеры отвечают нам мощным огнем из своих орудий, — а мы не можем себе этого позволить.

— Я рисковала жизнью, чтобы доставить вам информацию о ящерах, — сказала Людмила. — Неужели вы не намерены ничего предпринять?

Капитан показался ей слишком чистеньким и откормленным — похоже, он давненько не бывал на линии фронта в отличие от своего генерала.

Вместо того чтобы разозлиться, он спокойно проговорил:

— Если вы считаете, что данная проблема имеет значение, сообщите о том, что вам удалось узнать, англичанам. Они сидят чуть дальше по коридору.

— Он показал, в какую сторону Людмиле следует идти. — В отсутствие командующего они принимают все решения.

Он говорил как человек, который цитирует наизусть строчки инструкции. Впрочем, Людмила, как ни старалась, не смогла ее вспомнить или узнать. А еще он не скрывал, что ему не нравится сложившееся положение вещей, — однако никого не волновали чувства капитана. Главное, чтобы он выполнял приказы, — считалось, что немцы умеют это делать превосходно.

— Хорошо, я попытаюсь поговорить с ними. Спасибо, — сказала Людмила и поспешила к двери.

В обвешанном картами кабинете Людмила обнаружила троих англичан и светловолосую женщину, вооруженную винтовкой с оптическим прицелом. Она была необыкновенно красива, и в первый момент Людмила решила, что она просто не имеет права носить военную форму и держать в руках снайперское оружие. Но, взглянув в глаза женщине, она поняла, что ошиблась. Людмила принимала участие в достаточном количестве сражений, чтобы распознать человека, немало повидавшего на своем веку.

Один из англичан — Джоунз — стоял рядом с женщиной, положив руку ей на плечо, но она не сводила глаз с другого парня, которого звали Бэгнолл и с которым Людмила познакомилась, когда приземлилась в парке на своем «кукурузнике». У нее тут же возникло ощущение, будто она оказалась в самом центре действия «Анны Карениной», а не в комнате, где планируются боевые действия.

Однако Кен Эмбри, третий англичанин, увидел ее и сказал:

— Чито… Что? — Его русский оставался в зачаточном состоянии, но тем не менее ему удалось обратить внимание остальных на появление Людмилы.

Джоунз убрал руку с плеча светловолосой красавицы так быстро, словно она вдруг превратилась в раскаленную головешку.

«Пожалуй, лучше всего сделать вид, что я ничего не заметила», — подумала Людмила. Что делают англичане в свободное время, ее не касается, хотя Людмила считала, что им следует заниматься этим за пределами Крома. Смешивая немецкие слова с русскими, Людмила рассказала о том, что видела и что, как ей кажется, следует сделать. Джордж Бэгнолл переводил ее слова на английский.

— Подойдите к карте, — попросил он по-немецки, когда Людмила замолчала, и показал на лес, расположенный к югу от Пскова. — Где точно вы видели грузовики и как давно?

Людмила принялась разглядывать карту. Она немного нервничала; в Советском Союзе военные карты не принято показывать всем подряд.

— Вот здесь, к западу от пруда, — показала она. — Я совершенно уверена. Это было… — Она посмотрела на часы у себя на руке. — Двадцать три минуты назад. Я вернулась, чтобы доложить о передвижениях противника, как только засекла грузовики.

Джордж Бэгнолл улыбнулся. По русским стандартам у него было слишком вытянутое, худое и непропорциональное лицо. Людмила не считала таких мужчин привлекательными, но стоило ему улыбнуться, и он становился настоящим красавцем.

— Вы правильно поступили, запомнив точное время и сразу вернувшись в Псков, — сказал он.

И тут же, перейдя на английский, заговорил со своими товарищами. Людмила, которая не понимала ни слова, сначала разозлилась, но потом сообразила, что английским летчикам нужно обсудить ее сообщение, и сразу успокоилась.

Вскоре Бэгнолл заговорил на смеси немецкого и русского, которым пользовалась сама Людмила.

— К тому времени как мы сможем все подготовить и начать артиллерийский обстрел, грузовики практически доберутся до линии фронта ящеров — вот видите? — Он показал на карте предполагаемый маршрут грузовиков, направлявшихся к красной линии за пределами Пскова. Увидев разочарование на лице Людмилы, он продолжал: — Но ящеры не успеют их разгрузить. Может быть, парочка снарядов окажется очень даже кстати. Подождите здесь.

Он вышел из комнаты с картами, но через несколько минут вернулся с улыбкой на лице.

— Капитан Дельгер нас не одобряет, но он хороший солдат. Если ему приказано что-то сделать, он это делает.

Он оказался прав — через несколько минут полевые орудия, расположенные к северу и востоку от Пскова, начали обстрел позиций ящеров, причем прежде чем враг успел ответить, батареи поменяли свое местоположение.

Впрочем, ящеры без задержки ответили яростным огнем.

— Надеюсь, они успели отвести пушки на новую позицию, — сказала Людмила и покачала головой. — Мне всякий раз становится не по себе, когда я желаю чего-нибудь хорошего немцам. — Она произнесла эти слова по-немецки и смущенно повторила их по-русски.

Женщина со снайперской винтовкой согласно закивала.

— Мы тоже чувствуем себя не слишком уютно, — сказал на своем вполне приличном русском Джоунз, самый молодой из англичан. — Не забывайте, мы ведь воевали с гитлеровцами два года, прежде чем к нам присоединился Советский Союз.

Людмила все прекрасно помнила. В те два года пропаганда утверждала, что гитлеровская Германия не делает ничего плохого. Она наносит удар за ударом по империалистическим державам… а потом она напала на Советский Союз, который устоял чудом.

— Они наши союзники в борьбе против ящеров, — сказала Людмила. — Я стараюсь все остальное забыть и помнить только об этом. Я стараюсь… но мне очень трудно.

— Да, трудно, — согласился с ней Джордж Бэгнолл. — То, что я видел здесь и во Франции, заставило меня ликовать, когда мы сбрасывали им на головы бомбы. Однако следует признать, что нацисты задали ящерам серьезную трепку. Очень странно.

Большая часть была сказана по-немецки, но русская блондинка поняла достаточно, чтобы ответить:

— Никто не утверждает, будто нацисты не умеют воевать. А если кто-то и говорит такое — это вранье; мы все достаточно видели, чтобы знать, что они отличные солдаты. Но они не думают, зачем и почему сражаются. Кто-то отдает им приказ, и они его выполняют — безукоризненно. И все ради чего? Ради победы гитлеризма? — В ее небесно-голубых глазах появилось презрение.

Никто не стал с ней спорить. Через несколько минут в комнату вбежал капитан Дельгер. Его упитанное красивое лицо сияло.

— Мы получили сообщение с линии фронта. Наша артиллерия обстреляла вражеские грузовики. Похоже, они везли снаряды, потому что возникло несколько новых взрывов.

Бэгнолл сказал ему, что делать, и он прекрасно справился со своей задачей.

Блондинка со снайперской винтовкой бросилась Бэгноллу на шею и поцеловала его в губы. Капитан Дельгер смущенно закашлялся и поспешил покинуть кабинет англичан. Джером Джоунз покраснел и стал похож на вареного рака, а Людмила смущенно отвернулась. Такое поведение, исключительно неприличное, не пристало советской женщине.

Она ожидала, что Бэгнолл воспользуется доступностью бесстыжей снайперши. Во-первых, мужчины все одинаковые и хотят только одного. А во-вторых, он англичанин, а значит, капиталист и эксплуататор. Но он осторожно, чтобы не обидеть, высвободился из объятий красотки. Людмила видела, что он смущен не меньше, чем она сама.

Она задумчиво пригладила волосы. Бэгнолл совсем не походил на англичанина из ее школьной программы и вел себя иначе. А что это значит? Она и сама не знала, но чем больше смотрела на мир, тем сложнее он становился.

* * * Йенс Ларссен въехал в Ханфорд, штат Вашингтон, из последних сил нажимая на педали своего велосипеда, и остановился посреди центральной улицы.

— Боже, какая помойка, — проворчал он.

Он сразу понял, почему физики из Металлургической лаборатории с таким восторгом рассказывали об этом городке — даже отсюда он слышал громкий шум реки Колумбия, которая текла неподалеку. Отличная река, именно то, что нужно. Кроме того, Ларссен отлично знал, что представляет собой Миссисипи.

А еще здесь имелась железная дорога, которая вела сюда с севера: здание вокзала оказалось самым большим в городе. Однако на юг она не продолжалась

— значит, Ханфорд — конечная станция. «Во многих отношениях», — подумал Йенс. Наличие железной дороги говорит в пользу городка. По ней можно доставлять и увозить все, что потребуется. Без нее все было бы гораздо сложнее.

Итак, река и железная дорога: два серьезных достоинства. Все остальное, с точки зрения Йенса, представляло собой недостатки. В Ханфорде живет несколько сотен человек. И если здесь начнется промышленное строительство, это сразу же насторожит ящеров, поскольку своих заводов и крупного — как, впрочем, и мелкого — производства Ханфорд не имел.

Йенс огляделся по сторонам. Завод по производству плутония придется строить под землей; нет ни одного достаточно крупного здания, где он мог бы незаметно разместиться. А как организовать такие работы, чтобы неприятель ничего не заметил? Ларссен не знал.

— Слишком маленький, — сказал Ларссен так, словно кто-то ему возражал.

Ханфорд всю свою жизнь служил рыночным городом для окрестных ферм. Кое-какие поля, расположенные к северу, югу и западу от него, оставались зелеными; но большая их часть высохла и умерла из-за ящеров, которые разрушили водонапорные башни.

Около железнодорожной станции располагались пара магазинов (один был закрыт), заправочная станция (она тоже не функционировала), школа (поскольку наступило время летних каникул, Йенс не знал, работает она или нет) и кабинет врача. Ларссен заметил, что туда вошла беременная женщина — значит, врач на своем посту.

Он задумчиво почесал запястье. В Огдене, штат Юта, доктор — кажется, его звали Шарп — сказал, что в каком-нибудь маленьком городке у какого-нибудь врача, возможно, остались сульфаниламиды, которые могут избавить его от триппера. По дороге сюда он поспрашивал у местных эскулапов, но ни у кого из них не оказалось лекарства — либо они не хотели тратить его на чужого парня, оказавшегося в их городке проездом. Ну, раз он сюда попал, можно еще раз попробовать. Скажут ему «нет» — значит, нет. Ничего нового для себя он не услышит.

Он подошел к кабинету врача и поставил велосипед на тормоз, но уже в следующую минуту покачал головой и решил взять его с собой. Если кто-нибудь из местных его утащит, все остальные будут делать вид, что вообще ничего не видели. Йенс вырос в маленьком городке и хорошо знал, какие здесь царят нравы.

В приемной оказалось чисто и достаточно уютно. На столике лежали журналы годичной давности. Даже если бы ящеры и не заявились в Америку, здесь было бы точь-в-точь то же самое. За конторкой сидела средних лет симпатичная женщина в льняном платье. Если появление грязного незнакомца с винтовкой и велосипедом в руках и удивило ее, она этого не показала.

— Доброе утро, сэр, — поздоровалась она. — Доктор Генри скоро вас примет.

— Хорошо, спасибо.

Йенс сел. Он не обратил внимания на вывеску снаружи, где стояло имя врача. Ему было все равно. Он принялся листать журнал «Лайф», разглядывая фотографии немцев, отступающих под ударами суровой русской зимы. Сейчас происходили гораздо более ужасные вещи, хотя тогда, в 1942 году, казалось, что самое страшное уже случилось.

— Э-э-э, извините, сэр, — сказала медсестра. — Ваше имя?

Ларссен назвал, а потом произнес его по буквам, он привык, что люди, как правило, путают либо его имя, либо фамилию, а порой и то и другое.

Дверь рядом с конторкой медсестры открылась, и из кабинета вышла беременная женщина. Если не считать того, что она была похожа на дирижабль, выглядела она прекрасно. Она улыбалась. Видимо, доктор сказал, что у нее все в порядке.

Женщина, чуть моложе медсестры, высунула голову и позвала:

— Заходите, мистер э-э-э… Ларссен.

Она была в стареньком, но идеально чистом белом халате, а на шее у нее висел стетоскоп.

Йенс вошел в комнату. Женщина взвесила его, измерила кровяное давление, а потом спросила, на что он жалуется. Йенс почувствовал, что краснеет.

— Я бы хотел поговорить с доктором, — смущенно пролепетал он.

Женщина приподняла одну бровь. У нее было худое лошадиное лицо, а темные волосы собраны в короткий хвостик.

— А я и есть доктор, — ответила она. — Марджори Генри. Вы решили, что я медсестра? — По тому, как она задала свой вопрос, стало ясно, что люди на протяжении многих лет спрашивали у нее одно и то же.

— А, понятно, — пробормотал Йенс, который теперь смутился совсем по другой причине. — Прошу меня простить.

Ему стало не по себе, и он не имел ни малейшего представления о том, как выберется из трудного положения. Как он скажет женщине, пусть даже и врачу, что у него триппер? Он пожалел, что не прочитал вывеску у входа. Гонорея его не прикончит, а он мог поискать и другого доктора.

— Ну, так что же вас беспокоит? — повторила свой вопрос доктор Генри. Ларссен ничего не сказал, и она снова удивленно на него посмотрела. — Уверяю вас, мистер Ларссен, какая бы у вас ни была проблема, я могу с ней справиться. А если нет, я честно вам об этом скажу.

Йенсу нравился ее уверенный серьезный вид.

— Я, ну… видите ли, у меня…

Он сдался, понимая, что не сможет заставить себя сказать вслух, зачем сюда пришел.

Доктор Генри встала и закрыла дверь в кабинет.

— Вот так. Теперь Белла нас не услышит, — сказала она. — Мистер Ларссен, должна ли я сделать вывод из вашего смущенного заикания, что речь идет о венерическом заболевании? — Йенс поморщился и кивнул. Она коротко кивнула в ответ. — Хорошо. Вы знаете, чем вы больны?

— Гонорея, — прошептал Ларссен и принялся внимательно изучать свои армейские ботинки. Из всех слов, которые он никогда не произносил в присутствии женщин, это значилось в списке среди первых. Собравшись с силами, он продолжал: — Я слышал, что сульфаниламиды могут помочь, но ни у кого из врачей, к которым я обращался, их не оказалось.

— Да, сейчас с лекарствами трудно, — ответила она. — Но вам повезло. Перед самым появлением ящеров я получила большую партию необходимого вам препарата. Думаю, могу выделить вам несколько граммов. Поверьте мне, иметь возможность повести атаку на болезнь гораздо приятнее, чем просто от нее защищаться.

— И вы действительно дадите мне лекарство? — переспросил Йенс, не веря в свое счастье. — Здорово!

Он начал быстро менять свое мнение о Ханфорде. «Отличный город, дружелюбные люди», — подумал он.

Доктор Генри открыла шкафчик с лекарствами, и Йенс увидел несколько больших банок с маленькими желтыми таблетками.

— Принимайте по три штуки пять раз в первый день, — сказала она. — Четыре раза — во второй, три — в третий, а потом два раза в день, пока они не закончатся. У вас есть куда их положить? Таблеток у меня полно, а вот баночек для них не хватает.

— Вот, есть, — сказал Йенс и вытащил из мешка носок.

Доктор Генри рассмеялась, но принялась ссыпать таблетки в носок. Их было ужасно много, но Йенса это не беспокоило. Он бы с радостью проглотил шар для боулинга, чтобы избавиться от мерзкой болячки. Когда доктор закончила считать таблетки, он спросил:

— Сколько я вам должен?

— Мистер Ларссен, в наше время люди не в состоянии покупать лекарства за деньги, — поджав губы, ответила доктор. — Но кое-что другое купить можно, поэтому деньги никто не отменял… если по справедливости, вы мне должны двести долларов. Но если их у вас столько нет, а у вас наверняка нет…

Йенс засунул руку в карман штанов и вытащил толстую пачку денег. Доктор Генри с удивлением наблюдала за тем, как он отсчитывает двадцатки.

— Держите, — сказал он. — Иногда люди в состоянии купить себе лекарство.

— Правда? — спросила она. — А собственно, кто вы такой?

«Кто этот человек в маске?» — почему-то вспомнилось Йенсу. Впрочем, она имела право на такой вопрос. Небритый незнакомец, похожий на бродягу, не разгуливает с кучей денег в кармане, словно он поступил в ученики к знаменитому гангстеру. А люди, у которых столько денег, не склонны раздавать их врачам маленьких городков за лечение банальной болезни.

Вместо ответа Йенс достал письмо, которым его снабдил генерал Гровс, и протянул доктору. Она внимательно прочитала, сложила лист и вернула Ларссену.

— И куда вы направляетесь, мистер… нет, доктор Ларс-сен, для того, чтобы выполнить вашу важную миссию? — спросила она. Но не стала интересоваться, где он подцепил свою болезнь, — ну, и хорошо, поскольку он заразился ею дважды.

— По правде говоря, — улыбнувшись, ответил Йенс, — я направлялся именно сюда. Теперь мне придется вытащить свой велосипед из вашей приемной и пуститься в обратный путь, чтобы доложить о том, что я увидел.

— Вы направлялись сюда? В Ханфорд? — рассмеявшись, переспросила Марджори Генри. — Извините меня, доктор Ларссен, но что есть в Ханфорде, чего вы не можете получить в огромных количествах в любом другом месте Соединенных Штатов?

— Вода. Место. Уединение, — ответил он. Больше ничего у Ханфорда не было, если не считать, конечно, доктора Генри, но Йенс уже решил, что его отчет о Ханфорде будет не таким уничтожающим, как он думал поначалу.

— Да, всего, что вы перечислили, у нас сколько угодно, — не стала спорить доктор Генри. — Но почему эти вещи имеют для правительства такое огромное значение, что оно отправило на их поиски специального человека?

— Прошу меня простить, но я действительно не могу вам сказать. — Йенс начал жалеть, что показал письмо. — Пожалуйста, не рассказывайте никому обо мне и моей миссии, — попросил он. — Я буду вам очень признателен, если вы скажете Белле — я правильно запомнил имя? — что деньги я выиграл в покер или что-нибудь вроде того.

— Хорошо, — ответила доктор. — Я сделаю, как вы просите. Я ведь работаю врачом в маленьком городке и не могу себе позволить много болтать — так можно за неделю растерять всех пациентов. Впрочем, я задам вам один вопрос: вы не собираетесь открыть здесь госпиталь? В бумагах написано «доктор Ларссен», но я, честно говоря, не думаю, что вы медик.

— Нет, я не медик, и мы не собираемся открывать здесь госпиталь, — ответил Йенс и замолчал.

Он не сказал, в какой области специализируется, поскольку она могла догадаться о вещах, которых ей знать не следовало. Йенс снова вспомнил о мерах безопасности, которые не слишком его беспокоили, пока он сюда добирался.

Доктора Генри его ответ явно разочаровал, но она не стала больше задавать вопросов. Может быть, она не шутила, когда говорила об умении держать язык за зубами. Она сильно, по-мужски, пожала ему руку.

— Удачи вам, — сказала она. — Надеюсь, таблетки помогут, они всем помогают. Я также надеюсь, что больше вам подобное лечение не понадобится.

— Прежде чем Йенс успел решить, стоит ли ему на нее рассердиться, она заговорила снова: — Итак, мы еще увидим вас в Ханфорде?

— Вполне возможно, что увидите, — сказал Йенс.

Она не рассердилась на его тон. В конце концов, она врач и не считает гонорею концом жизни. Ларссен кивнул ей, открыл дверь и прошел по коридору в приемную.

— Мистер Ларссен заплатил мне за визит, Белла, — крикнула ему вслед доктор Генри, и Йенс снова кивнул, на сей раз самому себе.

Если она запомнила, что при посторонних его следует называть «мистер Ларссен», возможно, она действительно не станет болтать о письме, которое он ей показал. По крайней мере, он очень на это рассчитывал.

В приемной сидела еще одна беременная женщина, не такая круглая, как предыдущая, и фермер с рукой, завернутой в окровавленную тряпку. Оба с любопытством смотрели на Ларссена, пока тот забирал свой велосипед.

— Заходи, Джордж, — сказала Белла. — Доктор промоет и зашьет твою руку.

— А у нее осталась сыворотка от столбняка? — спросил Джордж, поднимаясь со стула.

Йенс так и не узнал, осталась ли у доктора Генри сыворотка против столбняка. Он вышел из кабинета на улицу. На вывеске ее имя было написано полностью, крупными буквами; он просто не обратил внимания. В противном случае он ни за что не пошел бы в кабинет и не получил бы свои таблетки. Порой незнание играет нам на руку.

Ларссен уселся на велосипед и принялся крутить педали, направляясь на сей раз на юг. Доктор Генри оказалась за последнее время единственной женщиной, которая не сделала ему ничего плохого. Она знала свое дело и выполняла работу без глупостей и лишних разговоров.

— Если бы ей пришлось меня ждать, она бы дождалась, клянусь богом!

— сказал Йенс, выезжая из Ханфорда. — И не стала бы путаться с каким-то вонючим бейсболистом.

Вернувшись в Денвер, он много чего скажет Барбаре, а если Сэму Игеру это не понравится, он найдет способ разобраться с ним, да и с Барбарой тоже.

Йенс потянулся за спину и погладил рукой деревянный приклад своей винтовки, а потом наклонился над рулем велосипеда и принялся изо всех сил крутить педали. До Колорадо было еще далеко, но Йенс с нетерпением ждал, когда он туда вернется.

* * * Тащить тяжелую корзинку для пикника вверх по горной тропинке летом, да еще в Арканзасе, не слишком нравилось Сэму Игеру. Но чтобы убраться хотя бы на время подальше от военного госпиталя — не говоря уже о ящерах, — стоило и помучиться. И он не собирался отдавать корзинку Барбаре, у которой уже появился животик.

Она окинула его взглядом и проговорила:

— Ты похож на свеклу, Сэм. Со мной ничего не случится, если я немного понесу корзинку. Я, конечно, жду ребенка, но это вовсе не значит, что я превратилась в хрустальную вазу. Не бойся, я не рассыплюсь на мелкие кусочки.

— Нет, — упрямо ответил Сэм, — я в порядке.

Тропинка завернула, и они вышли на заросшую травой поляну.

— Вот, смотри, по-моему, отличное местечко, — сказал он, улыбнувшись с облегчением.

— Просто замечательное, — поддержала Барбара.

Сначала Сэм решил, что ее слова прозвучали вполне искренне, но, немного подумав, он пришел к выводу, что она с радостью согласилась бы с ним и в том случае, если бы он сказал, что этот симпатичный лужок похож на мерзкое болото. Больше всего на свете она хотела остановиться, чтобы ему больше не пришлось тащить проклятую корзинку.

Будь у федерального правительства поменьше забот, оно бы непременно приказало какой-нибудь команде садовников подстричь лужайку. Высокая трава не беспокоила Сэма Игера; ему приходилось играть на полях, где она была не намного короче. Он поставил корзинку на землю, открыл крышку, вытащил одеяло и расстелил его на земле. Как только Барбара села, он устроился рядом.

Теперь, когда он доставил корзинку на место, за нее отвечала Барбара. Она вытащила бутерброды с ветчиной, завернутые в тряпичные салфетки из госпиталя — вощеная бумага давно осталась в прошлом. Домашний хлеб теперь резали вручную, а ветчину делали в Хот-Спрингс; горчица не знала, что такое фабрика. Но вкуснее бутерброда Сэм в жизни не ел. После него на свет появились вареные яйца и персиковый пирог, который мог бы дать ветчине сто очков форы.

Хуже всего дело обстояло с пивом. Несколько человек в Хот-Спрингс варили пиво, но то, что у них получалось, не шло ни в какое сравнение с известными и привычными марками. Кроме того, оно оказалось теплым. Но Сэм решил не капризничать.

Когда с едой было покончено, он, удовлетворенно вздохнув, растянулся на одеяле.

— Жаль, нет сигарет, — сказал он. — В остальном жизнь мне кажется прекрасной штукой.

Барбара молчала, и он посмотрел на нее. Она не притронулась ни к бутерброду, ни к великолепному пирогу.

— Давай, ты же ешь за двоих, — удивился Сэм.

— Конечно, — проворчала она, и Сэм увидел, что она побледнела. — Только иногда мне по-прежнему бывает трудно уговорить пищу задержаться в моем желудке — даже для одного. Все равно сейчас лучше, чем было пару месяцев назад, — быстро добавила она. — Тогда мне казалось, что выносить ребенка равносильно тому, чтобы помереть с голоду — или съесть что-нибудь и тут же все отдать. Благодарение Богу, больше я этого не делаю.

— Верно, — проговорил Сэм. — Ну, я не собираюсь портить тебе настроение и зря волновать в такой прекрасный день — да и корзинка стоит на земле, и мне не нужно больше ее тащить. А назад мы пойдем вниз по склону, почти налегке, — попытался он утешить сам себя.

Легкий ветерок резвился среди сосен, наполняя лужайку терпким ароматом. В небе кружил ястреб. Синий дельфиниум и фиалки, огромные цветы шалфея и пурпурная рудбекия рассыпались по зеленому ковру, точно драгоценные камни. Жужжали пчелы, перелетая с одного цветка на другой. Мухи с энтузиазмом принялись за остатки ленча — и за Сэма с Барбарой.

Неожиданно Барбара пронзительно взвизгнула, и Сэм подпрыгнул на месте. Его убаюкала мирная тишина утра — он уже успел забыть, что такое покой и возможность расслабиться.

— Что случилось? — спросил он и сунул руку в карман штанов; если мирная тишина сейчас рассыплется в прах — что не раз случалось с ним за последнее время, — из оружия, чтобы их защитить, у него есть только перочинный нож.

Но Барбара показала на одеяло:

— Здесь только что пробежала маленькая зеленая ящерка. Я ее увидела, только когда она выскочила из травы. А теперь она снова куда-то подевалась.

— Я знаю, о чем ты, — сказал Сэм, успокаиваясь. — Они умеют менять цвет — иногда становятся из зеленых коричневыми. Местные жители называют их хамелеонами, но у них совсем не такие смешные глаза, как у настоящих хамелеонов, — знаешь, они вертят ими в разные стороны, совсем как наши ящеры.

— Мне от тебя требовалось сочувствие, а не лекция про хамелеонов, — фыркнула Барбара, но Сэм понял, что она не обиделась.

И вдруг на лице у нее появилось такое сосредоточенное выражение, что Сэм испугался. Барбара повернулась к нему, но Сэм видел, что она сидит с широко раскрытыми глазами, словно заглядывает внутрь себя.

— Ребенок шевелится, — пробормотала она. — Шевелится, ой, толкается… да еще как сильно. Иди сюда, Сэм. Ты его почувствуешь.

Сэм подвинулся к ней на одеяле, и она вытащила блузку из широкого пояса юбки в складку. Он положил руку ей на живот, чуть пониже пупка. Когда она была в одежде, беременность не слишком бросалась в глаза, но сейчас он видел округлившийся животик, покрытый капельками пота — день стоял жаркий.

— Перестал, — разочарованно проговорила Барбара. — Нет, подожди… чувствуешь?

— Конечно, — ответил Сэм. Под его ладонью что-то тихонько шевельнулось. Он уже знал это ощущение, но оно всякий раз приводило его в трепет. Сжав руку в кулак, он тихонько постучал по животу Барбары. — Привет! Дома кто-нибудь есть?

— Извините, — тоненьким голоском ответила Барбара. — Я еще не готов к вам выйти.

Оба весело рассмеялись, и из леса им ответил веселой трелью дрозд. Тишину летнего утра нарушало лишь упрямое жужжание пчел. Казалось, кроме них двоих в национальном парке вообще никого нет. Сэм осторожно просунул руку под блузку и прикоснулся к груди Барбары.

— Интересно, что это ты делаешь? — поинтересовалась она и оглянулась по сторонам, словно кто-нибудь мог за ними подглядывать.

— Я думаю… надеюсь, я собираюсь заняться любовью со своей женой, — ответил Сэм. — Ты не против?

Он вытащил блузку из-за пояса ее юбки и наклонился, чтобы поцеловать то место, на котором замерла его рука, когда он прислушивался к ребенку в животе Барбары.

— Ты не против? — передразнила его Барбара и подняла руки.

Благодаря бесконечной тренировке женщины умеют расстегивать пуговицы на спине так же легко, как мужчины справляются с пуговицами на своих рубашках. Она сняла блузку через голову.

Сэм расстегнул лифчик и бросил на одеяло. Грудь Барбары стала больше, соски потемнели. Он наклонился к ней, Барбара вздохнула и откинула голову — ее грудь стала гораздо чувствительнее в последнее время.

Сэм сбросил одежду, мимолетно подумав, что в такую погоду даже лучше оставаться голым. Барбара все еще была в юбке. Сэм засунул под нее руку и стянул с нее трусики, которые тоже швырнул на одеяло. Одновременно он целовал ее, а Барбара одной рукой притянула его к себе, а другой принялась ласкать.

Прошло всего несколько минут, и Сэм понял, что больше не может сдерживаться. Он хотел поднять юбку Барбары, но она довольно резко сказала:

— Нет, сними.

Сэм мгновенно повиновался. Иногда ум проявляется именно так: ты понимаешь, что нельзя задавать никаких вопросов.

Когда они откинулись на одеяле после всего, оба блестели от пота, но Барбара принялась быстро одеваться.

— Давай быстрее! — прошептала она, увидев, что Сэм не торопится.

Он окинул взглядом свое обнаженное тело и сказал:

— Ладно.

Сэм быстро оделся, заправил рубашку в штаны и сказал:

— Наверное, дело в том, что я слишком много времени провел в спортивных раздевалках. Мне все равно, если кто-нибудь увидит меня голым.

— Конечно, — ответила Барбара, — но если тебя увидят голым со мной, это не то же самое, если ты будешь болтаться без одежды среди кучи других голых бейсболистов. Надеюсь.

— Надейся, — фыркнул он, и Барбара рассмеялась.

Сэм сложил одеяло и убрал его в корзинку. За ним последовали салфетки от бутербродов, пустые бутылки из-под пива и даже пробки от них. Наступили такие времена, когда выбрасывать нельзя ничего. Но корзинка все равно оказалась значительно легче, чем по дороге сюда.

Они уже выходили из парка, когда Барбара жалобно проговорила:

— Не сердись на меня за то, что я на тебя рявкнула. — Сэм удивленно приподнял бровь, и, глядя в землю, Барбара продолжила: — Ну, насчет юбки. Просто я вспомнила… — Она замолчала.

Сэм страшно на себя разозлился. Наверное, Барбара имела в виду, что вспомнила, как Йенс Ларссен однажды задрал ей юбку и они занимались любовью. Сэм прекрасно знал, что если бы Барбара не думала, что Йенс погиб, она никогда не вышла бы за него замуж. Через несколько секунд — возможно, он молчал слишком долго — Сэм ответил:

— Все в порядке. Мы вместе, и это самое главное. — Он рассмеялся и положил руку ей на живот. — Мы с тобой и наш малыш.

Барбара кивнула, и они пошли дальше. «Это самое главное», — повторил про себя Сэм. Он мог бы побиться об заклад: если бы она не забеременела, Барбара вернулась бы к Ларссену, когда выяснилось, что он жив. Игер до сих пор не мог поверить, что она этого не сделала. Если всю жизнь играешь за низшую лигу — и самую слабую команду, — привыкаешь к тому, что судьба не слишком к тебе благосклонна. Одержать грандиозную победу, когда женщина, которую ты любишь, выбирает тебя вместо другого парня, — это что-то особенное.

Когда они завернули за последний угол и увидели военный госпиталь, Барбара взяла его за руку. Сэм с благодарностью сжал ее пальцы. Порой он задавал себе вопрос: а не жалеет ли она о выборе, который сделала? Но ему хватало ума и здравого смысла никогда не спрашивать ее об этом.

Запряженный лошадьми фургон остановился около здания госпиталя, как раз когда они с Барбарой подошли к входу.

Какой-то военный — Игер сразу понял это, несмотря на то что он был в гражданском, — вытащил из фургона приспособление, явно сделанное ящерами.

— А это еще что за штука? — спросил Сэм, с удивлением разглядывая цилиндрический прибор примерно в фут длиной и несколько дюймов шириной, на одном конце была линза, а из другого торчали провода.

— Оно направляет полет бомбы, — ответил военный, но Сэму от его ответа легче не стало. Незнакомец пояснил: — Мы отобрали это у одного придурочного ящера в Чикаго и решили доставить сюда, чтобы разобраться, что и как оно делает. У нас их несколько штук, но мы никак не можем заставить их работать. — Он ткнул Игера пальцем в грудь. — Ты ящерский язык знаешь?

— Знаю, причем неплохо, — ответил Игер.

— Хорошо. Значит, я не ошибся, тут найдется парочка парней, которые смогут порасспросить ящеров, — заявил военный. — Ты знаешь, что значит слово skelkwank? Так пленные ящеры называют эту дурацкую штуку, а у нас на севере никто не может понять, что же они имеют в виду.

— Skelkwank? — повторил Игер. — Да, я встречал это слово. — В глубине души он обрадовался, потому что не любил попадать впросак. — Тут все как-то связано со светом… наверняка я не знаю, но, уверен, что из людей никто не сможет ответить на ваш вопрос. Я слышал, как ящеры произносили skelkwank, когда говорили о дальномерах.

— Уже кое-что, — кивнув, сказал военный. — Только не понятно, почему свет skelkwank отличается от других видов света.

— Ну, тут я вам не помощник, — признался Сэм. — Знаете, что… несите прибор внутрь, а я найду каких-нибудь ящеров, и мы у них спросим. Они всегда честно отвечают на вопросы. Попав в плен, они начинают считать нас своим начальством, которому следует подчиняться. Они гораздо сдержаннее людей, если вы понимаете, о чем я.

— Может быть, пленные ящеры на людей не похожи, — сказал парень, который привез прибор. — Но пока у них в руках оружие, они очень опасны.

Сэм выразительно кашлянул, чтобы показать, что он совершенно согласен. Его собеседник все понял и кивнул.

— Ну, вот, Сэм, ты снова на работе, — сказала Барбара. — Давай корзинку.

— Хорошо, милая.

Сэм придержал для нее дверь, пропустил солдата с диковинным прибором, а затем и сам вошел в вестибюль госпиталя.

Он заметил Ристина, тот разговаривал с одним из докторов-людей. Ящер помахал ему — жест, который он перенял у людей, — и Сэм помахал в ответ, а потом показал, чтобы Ристин подошел.

Ристин, раскрашенный в цвета американского флага, приблизился и сказал на своем шипящем английском:

— Здравствуйте, недосягаемый господин. Я вам нужен?

— Очень, приятель. — Игер показал на прибор, который держал в руке военный, прибывший из Чикаго. — Расскажи мне про эту штуку.

Ристин наставил на прибор один глазной бугорок.

— Ну, прибор называется прицел skelkwank, думаю, он от бомбы. В артиллерийских снарядах прицелы другой модели — они меньше. Skelkwank на вашем языке означает… ну… — Он замолчал и задвигал пальцами — так ящеры показывают, что они озадачены. — Пожалуй, в вашем языке нет подходящего слова. Ага, именно.

Парень, который продолжал держать прибор в руках, удивленно фыркнул.

— Первый раз слышу, чтобы ящеры говорили «ага».

— Он от меня набрался, — слегка смущенно признался Игер. — Я учил его английскому и часто повторял это словечко. — Он снова повернулся к Ристину. — Ладно, у нас нет подходящего понятия. Skelkwank означает свет, верно? А чем свет skelkwank такой особенный?

— Ну, он ведь происходит от ftaskelkwank, — ответил Ристин.

Fta на языке ящеров служило приставкой, которая соответствовала суффиксу в английском языке. Получалось, что ftaskelkwank включало свет skelkwank. Только это все равно ничего не объясняло.

— Разумеется, — не сдавался Игер. — А что ftaskelkwank делает со светом, чтобы он из самого обычного превращался в skelkwank?

— Он делает свет… — Ристин употребил новое слово из языка ящеров.

Сэм повернулся к парню с прибором.

— Я уже слышал термин, который он произнес. Он означает что-то вроде «ясный» или «четкий». Хотя я не имею ни малейшего понятия, при чем здесь это.

— Ага, четкий. — Ристин обожал учить новые английские слова. — Обычный свет представляет собой волны разной длины, фотоны — правильно? — разной мощности. Четкий свет имеет только одну длину волны и одну мощность. Можно сказать, что он одного определенного цвета.

— Значит, если я положу красный целлофан на лампочку моего карманного фонарика, у меня получится четкий свет? — спросил Сэм, пытаясь понять, что имел в виду ящер.

— Не-е… Я имел в виду «нет». — Ристин широко открыл пасть — он смеялся над собой. — Фотоны обладают одинаковой энергией, только похожей. И не все двигаются абсолютно в одну сторону. Вот что значит «четкий свет».

— Хорошо, — вмешался парень с прибором. — А как вы получаете этот… э-э-э… четкий свет?

— Нужно взять стержень из подходящего кристалла, — ответил Ристин, — сжать концы, чтобы они стали совсем плоскими, а затем покрыть их зеркальной пленкой. Потом закачать в кристалл энергию. Получится четкий свет. Это один способ, есть и другие.

Его объяснения звучали разумно, но он вполне мог давать их и на китайском языке — ни парень из Чикаго, ни Сэм ничего не поняли. Игер уже с этим сталкивался, когда ящеры говорили о вещах, которые они производили и о которых люди не имели ни малейшего представления.

— Ладно, неважно, — сказал он. — Что можно сделать с ftaskelkwank'ом, когда он у тебя уже есть?

— Нацелить его на… например, на земной крейсер… Нет, кажется, вы называете их «танки». Прицел ftaskelkwank видит отражение четкого света и направляет ракету или бомбу прямо на цель. Вот почему мы почти всегда попадаем, куда хотим, когда используем эти приборы.

Военный парень сунул прибор прямо Ристину под нос.

— А почему он видит четкий свет, а не какой-нибудь другой?

— Почему? — Ристин наставил один глаз на прицел, а другой на военного. — Не знаю, почему. Знаю только, что видит — и все.

— Он ведь всего лишь рядовой вроде меня, — вмешался Игер, — точнее, каким я был раньше — когда я надеваю форму, на ней три нашивки. Если хотите узнать побольше, приятель, у нас тут имеется парочка технарей-ящеров, которые готовы до бесконечности рассказывать о своих достижениях.

Парень с прибором в изумлении уставился на Сэма.

— Простой солдат знает так много? Боже праведный, сержант, наши ребятки на севере неделями не могут выбить из инженеров-ящеров столько информации, сколько я здесь услышал за десять минут. А ты здорово работаешь!

— Большое спасибо, — сказал Сэм. — Давайте я отведу вас к майору Гулихану, а он выберет для вас ящера, который сможет рассказать вам про прибор. — Он похлопал Ристина по чешуйчатому плечу. — Спасибо, что помог, дружище.

— Я получил удовольствие, недосягаемый господин, — ответил Ристин.

Сэм вошел в их с Барбарой комнату, продолжая улыбаться. Когда он закончил рассказывать о своем разговоре с Ристином, она спросила:

— А почему тебя так удивляет, когда кто-то говорит, что ты хорошо делаешь свою работу?

— Потому что я и представить себе не мог, что такая работа будет у меня хорошо получаться, а еще потому, что у меня нет никакого образования, которым следовало бы гордиться, — ты же и сама знаешь, милая, — и потому что это важно для нашей страны, — ответил он. — Представь себе, что ты работаешь на заводе, выпускающем самолеты. И вдруг через некоторое время ты придумываешь способ приделать к самолету дополнительные крылья или еще что-нибудь. А людям, проработавшим там двадцать лет, даже в голову не приходило ничего подобного. Разве ты бы не удивилась?

— Но, Сэм, никто не общается с ящерами в течение двадцати лет, — напомнила ему Барбара. — У тебя больше опыта, чем у кого бы то ни было. Раньше тебе, наверное, не приходило в голову, что ты стал самым лучшим специалистом в своей области, но уже давно пора понять, что так оно и есть.

— Она окинула его оценивающим взглядом, которого Сэм ужасно боялся — ему почему-то начинало казаться, что она увидит меньше, чем надеется. — По-моему, это как раз и называется мышлением игрока низшей лиги, который считает, что недостоин играть в высшей.

— А причем тут бейсбол? — удивленно уставившись на нее, спросил Сэм.

— Должна тебе напомнить, что я — твоя жена, не забыл? — отбрила Барбара и показала ему язык. — Неужели ты думаешь, что я стану изобретать новые для тебя понятия, чтобы внедрить что-нибудь в твою тупую башку?

Сэм подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Знаешь, я самый счастливый парень на свете. Когда я в тебя влюбился, я ни секунды не думал как игрок из низшей лиги, поняла?

— Хорошо, — сказала. — Надеюсь, так будет продолжаться еще лет тридцать или сорок.

Сэм кивнул, а Барбара немного отодвинулась от него — ее щекотала его борода. Сэм неожиданно погрустнел: проживут ли они столько? И будут ли свободны, если проживут?

* * * Раскачивающаяся палуба корабля, бороздящего просторы Балтийского моря, не казалась Вячеславу Молотову идеальным местом для проведения дипломатических переговоров. Однако Сталин его мнения не спросил, просто отдал приказ — и все.

Впрочем, его нынешнее положение имело одно преимущество: не нужно было летать на самолетах, которые Молотов ненавидел. Он наблюдал за тем, как приближается рыболовный катер под флагом Дании, белый крест на красном фоне На его собственном судне развевался красно-желто-зеленый литовский флаг, несмотря на то, что эта несчастная страна сначала вошла в состав Советского Союза, а потом была захвачена немцами. Но ящеры, не задумываясь, открыли бы огонь по любому кораблю под флагом Германии или Советского Союза, а на суда, принадлежащие маленьким, слабым странам, не обращали никакого внимания. С рыболовецкого судна подали световой сигнал.

— Товарищ комиссар иностранных дел, это действительно корабль, на котором прибыл министр иностранных дел Германии, — доложил капитан. — Они просят разрешения подойти поближе.

— Я готов встретиться с Риббентропом, — ответил Молотов. Особым желанием он не горел, но выполнял свой долг. — Что касается вопросов управления кораблем, это же ваша работа, верно, капитан?

— Да, товарищ комиссар иностранных дел. — Капитан отреагировал на ледяной сарказм в голосе Молотова с невозмутимой покорностью. — Я прослежу за тем, чтобы министра иностранных дел доставили на наш корабль.

— Уж пожалуйста, — проворчал Молотов. — Если кто-нибудь думает, что я намерен отправиться на борт той посудины, он глубоко ошибается.

Молотов прибыл на встречу на старом проржавевшем грузовом корабле. Но рядом с рыболовным катером, который грациозно подошел к борту, грузовоз казался роскошным капиталистическим лайнером — только немного потрепанным. Молотов поморщился, когда до него долетел застоявшийся запах селедки. «А может, так воняет Риббентроп и его политика?» — подумал Молотов.

Матросы спустили веревочную лестницу на палубу рыболовного катера, и министр иностранных дел Германии ловко, точно обезьяна, взобрался наверх, за ним следовал переводчик, ужасно похожий на мартышку. Возле Молотова бесшумно появился его собственный переводчик. Обе стороны делали все, чтобы слова, сказанные во время переговоров, не были истолкованы неверно.

Риббентроп посмотрел своими выпуклыми глазами на литовский флаг, изобразил нечто вроде салюта стягу страны, которой больше не существовало, и заявил:

— Я очень уважаю храбрый литовский народ.

Молотов удивился, что немец различает флаги прибалтийских республик и не перепутал Литву с Эстонией или Латвией. А еще его охватила холодная ярость, но он ничем не выдал своего состояния и совершенно спокойно ответил:

— Если вы настолько уважаете литовский народ, почему тогда Германия включила Литву в состав территорий, обозначенных как советская сфера влияния в советско-германском пакте о ненападении тысяча девятьсот тридцать девятого года? Вы ведь участвовали в переговорах? Надеюсь, вы не забыли точную формулировку того предложения?

Риббентроп закашлялся и отчаянно покраснел. Благодаря Гитлеру он сделал головокружительную карьеру, но Молотову было на это наплевать.

— Ну, давайте лучше поговорим о настоящем, а прошлое оставим прошлому,

— снисходительно предложил Риббентроп.

— Вам стоило с этого начать, — сказал Молотов.

— Нечего разговаривать со мной таким тоном, — возмутился Риббентроп, и в его голосе появилась сталь.

Как там гласит старая пословица? «Немцы либо у твоих ног, либо хватают тебя за глотку». Что правда, то правда. Середины тут не бывает. Министр иностранных дел продолжал:

— Если вам удалось взорвать атомную бомбу, это еще не значит, что вы сравнялись по могуществу с богами. Мы, немцы, уже практически сделали свою собственную бомбу. А кроме того, используем в войне против ящеров новые виды оружия.

— Нервно-паралитический газ? — уточнил Молотов. Риббентроп неохотно кивнул, а Молотов заметил: — Вы, немцы, так же неохотно говорите о том, что вы травите газом ящеров, как и о том, что убивали с его помощью евреев.

Переводчик на мгновение покосился на Молотова. Возможно, он сделал не слишком точный перевод, потому что переводчик Риббентропа что-то зашептал тому на ухо.

— Насколько мне известно, представители лаборатории, в которой разрабатывается химическое оружие для Красной Армии, получили у нас формулы газов.

Молотов решил переменить тему. Получилось, что он согласился с доводом своего собеседника.

— Давайте обсудим, каким образом наши правительства могут сотрудничать в общей борьбе против империалистических агрессоров.

Сталина беспокоил нервно-паралитический газ, который использовали немцы. Ядерная бомба пока оставалась слишком громоздкой, чтобы погрузить ее на борт истребителя — в отличие от газа. Только территория бывшей Польши, захваченная ящерами, защищала Советский Союз от немецких ракет, начиненных невидимой смертью.

— Именно для этого мы сегодня и встретились, — заявил Риббентроп. — Только нас отвлекла наша враждебная перепалка.

Казалось, он совершенно забыл, что начал перепалку первым. Впрочем, немцы склонны не замечать собственных недостатков.

— В таком случае, давайте попытаемся вести себя вежливо, — предложил Молотов, который сомневался, что это возможно, но был готов сделать все, что в его силах. — Поскольку ваш фюрер попросил о встрече генерального секретаря партии большевиков товарища Сталина, надеюсь, вы просветите меня, какие цели он преследует?

Риббентроп уставился на Молотова, словно пытался понять, не издевается ли тот. Комиссар иностранных дел Советского Союза сомневался, что немец в состоянии уловить издевку, даже если ему все разжуют и преподнесут на тарелочке с голубой каемочкой.

— Да, вы совершенно правы, — сказал министр иностранных дел Германии.

— Фюрер хочет обсудить с вами возможности координации нашего будущего использования бомб из взрывчатого металла против ящеров.

— Правда?

У Молотова имелись все основания тянуть время: Советский Союз израсходовал почти весь свой запас взрывчатого металла на первую бомбу, и, несмотря на отчаянные усилия ученых, до производства второй было еще очень далеко. Услышав, что немцы близки к цели и готовы обсуждать использование смертоносных бомб с Советским Союзом, он встревожился — мягко говоря.

Но Риббентроп кивнул, выпучив свои рыбьи глаза.

— Да именно такова его цель. При наличии бомб из взрывчатого металла и нашего отравляющего газа мы можем основательно испортить жизнь ящерам.

— И себе тоже, — заявил Молотов. — В прошлый раз, когда я обсуждал с Гитлером применение бомб из взрывчатого металла, он заявил, что его цель — сровнять с землей Польшу, а также использовать газ для атаки на Советский Союз с территории Польши. Разумеется, это нас совершенно не устраивает. Я также надеюсь, что ваши инженеры и ученые ведут себя значительно осторожнее, чем раньше, и не уничтожат сами себя в процессе производства взрывчатого металла.

«Интересно, — подумал он, — обидится ли Риббентроп?» Его слова прозвучали язвительно, но были чистой правдой.

— Мы решили практически все производственные вопросы, — сказал министр иностранных дел Германии.

— Хорошая новость, — неискренне сказал Молотов.

— Разумеется, — согласился с ним Риббентроп, который не заметил фальши в голосе русского.

«Он похож на жирного щенка, — подумал Молотов с презрением. — И его еще удивляет, что все его пинают».

— Нам повезло, что ящеры отвели свои силы и атаковали Англию. Мы сумели остановить их около Рейна. Уж слишком близко они подобрались к нашему исследовательскому центру.

— Вам действительно повезло, что ящеры оставили вас в покое, — невыразительным голосом проговорил Молотов.

Будь он Гиммлером, он бы непременно заставил переводчика Риббентропа подробно доложить ему о том, как прошли переговоры и о чем шла речь. А еще на месте Гиммлера он сделал бы Риббентропу очень строгий выговор за то, что он слишком много болтает. Молотов не собирался, даже в самых общих чертах, открывать врагу, где находится советский исследовательский институт.

— Конечно, — совершенно спокойно сказал Риббентроп. — Фюрер продолжает считать, что мы обязаны прикончить всех ящеров и евреев Польши. Благодаря этому будет открыт путь, соединяющий Германию и Советский Союз, который позволит двум великим державам общаться друг с другом без помех, что может оказаться решающим фактором в великой войне.

— В войне с кем? — спросил Молотов. — Генеральный секретарь партии большевиков товарищ Сталин считает, что присутствие ящеров в Польше является надежной преградой, разделяющей наши страны, — по крайней мере пока. В этом случае мы не можем развязать войну друг с другом.

«И вы не сможете прислать подкрепление своим войскам, находящимся на территории Советского Союза. Когда у них закончатся боеприпасы и все остальное, они будут все больше и больше зависеть от нас — а следовательно, станут уязвимы».

Риббентроп напустил на себя такой невинный вид, что ему не хватало только нимба над головой.

— Рейх не намерен продолжать свою кампанию против Советского Союза. Обстоятельства изменились.

— Обстоятельства изменились, как вы верно заметили, в тридцать девятом году, а затем в сорок первом. А дальше они могут измениться в любой момент,

— сказал Молотов. — Отсюда и необходимость барьера между нами и вами.

— Если мы не будем сотрудничать в борьбе против ящеров, мы никогда не сможем позаботиться о собственных интересах, — заметил Риббентроп.

Первые разумные слова с тех пор, как он ступил на борт советского корабля. Молотов устало посмотрел на него и сказал:

— Вы совершенно правы, но сотрудничество — вещь двухсторонняя. Вы получаете все преимущества, какие только возможно получить. Вам не следует считать нас полными идиотами.

— Если бы мы не сотрудничали с вами честно, вы бы не получили взрывчатого металла, из которого сделали свою бомбу, — заявил Риббентроп.

— Хочу вам напомнить, что половина группы, захватившей металл, состояла из немецких солдат, обеспечивших рейд тяжелым вооружением.

— Верно, — не стал спорить Молотов и задумался.

Риббентроп дважды сказал разумные вещи. С точки зрения комиссара иностранных дел, на большее он способен не был. Может быть, этот выскочка, торговец шампанским, действительно на старости лет стал компетентным политиком? Если так, это плохо.

Гораздо осторожнее, чем раньше, Молотов спросил:

— Когда ваша страна получит свои собственные бомбы из взрывчатого металла? Мы не сможем координировать наши усилия, если не будем знать, в какой момент это следует сделать.

— Разумеется, — не слишком радостно согласился с ним немец и принялся расхаживать по палубе. Переводчик все время держался на шаг позади него. Наконец он ответил: — Мы сделаем первую бомбу весной, за ней последуют остальные. А как обстоят ваши дела? Когда вы сможете преподнести ящерам новую порцию их собственного лекарства?

— Примерно тогда же, когда и вы, — ответил Молотов.

На протяжении многих лет он тренировался вести переговоры так, чтобы ничем не выдавать своих мыслей, сомнений и страхов. Сейчас ему это очень пригодилось. Советский Союз не сможет получить готовую бомбу к следующей весне, более того, ему понадобится несколько лет на доработку данного проекта.

Молотов пожалел, что не может последовать примеру Риббентропа и начать расхаживать по палубе. Что же делать? Если Риббентроп говорит правду, нацисты не только сумели пережить катастрофу, жертвой которой стали, но их программа исследований нового оружия должна была вот-вот дать положительный результат. Иными словами, очень скоро они смогут производить бомбы в больших количествах.

Что делать? Риббентроп проговорился, что их лаборатории находятся в районе Рейна. Если сообщить об этом ящерам — разумеется, так, чтобы никто не знал, — захватчикам и Советскому Союзу больше не нужно будет бояться бомб, произведенных на заводах безумца Гитлера.

Но нацисты оказывают ящерам ожесточенное сопротивление. Если они погибнут во время взрыва атомной бомбы, империалистические агрессоры со звезд смогут направить больше сил против Советского Союза. Они уже, похоже, сообразили, что СССР не в состоянии сбросить на них еще одну бомбу. Пока Германия сражается с их общим врагом, Советский Союз может рассчитывать на то, что ему удастся выжить.

Молотов знал, что решение будет принимать не он. Сталин. Культ личности Сталина основывался на том, что генеральный секретарь партии большевиков СССР никогда не ошибается. Молотов знал, что это неправда. Но на сей раз он должен принять правильное решение.

* * * Нье Хо-Т'инг изображал велорикшу, ловко маневрируя по улицам Пекина. Он быстро отскочил в сторону, чтобы не столкнуться с фургоном, запряженным лошадью, затем снова шарахнулся и почти прижался к стене дома, чудом не попав под колеса грузовика с вооруженными ящерами. Он отчаянно жалел, что не может швырнуть в грузовик гранату, но приказал себе успокоиться. Не сейчас. Если ты не умеешь быть терпеливым, ты не заслуживаешь стать победителем.

Пешеходы пропускали Нье. Когда они оказывались медлительнее, чем ему хотелось, он громко кричал: «Шевелите ногами, тупоголовые дети черепахи!» Ему всегда отвечали самыми разными оскорблениями, а потом ухмылялись и махали в ответ. Никто ни на кого не обижался — это было своего рода развлечение.

Нье ни разу не прикрикнул на людей, одетых по-западному. Он обращался к ним жалобным голосом, предлагая отвезти в любое место, куда они только пожелают. Тот, кто одевается как иностранный дьявол, достаточно богат, чтобы оплатить проезд. Впрочем, кроме велорикш, на улицах Пекина было полно самых обычных рикш, которые бежали перед своими тележками, точно маленькие бычки.

Маленькие чешуйчатые дьяволы патрулировали улицы пешком. Все уже знали, что не следует предлагать им прокатиться. Инопланетяне разгуливали по городу большими отрядами — они тоже знали, что появляться на улицах по двое или трое опасно.

— Куда вас доставить, недосягаемые господа? — крикнул Нье Хо-Т'инг, обращаясь к двум мужчинам в белых рубашках с галстуками, которые шли, закинув на плечо пиджаки; вид у них был усталый — бедные жалкие слуги чешуйчатых дьяволов.

Они забрались в велорикшу, за спину Нье.

— Доставь нас в Ч'и Ньен Тьен, — сказал один из них. — И побыстрее, мы опаздываем.

— Слушаюсь, господин. — Нье Хо-Т'инг принялся крутить педали. — Значит, вам нужно в зал Ежегодных Молений. Вы мне будете должны пять оккупационных долларов, ладно?

— Остановись. Мы выйдем, — ответил мужчина. — Мы не хотим ехать с вором. Даже два доллара — слишком много за такую поездку.

Нье стал крутить педали чуть медленнее, но не остановился.

— Если я вас выпущу, господа, вы опоздаете на важную встречу. Ну, хорошо, давайте четыре с половиной оккупационных доллара. Думаю, если я проявлю великодушие, моя жена и дети не умрут от голода.

— Ты слышал наглеца? — спросил один из прислужников чешуйчатых дьяволов. — Он говорит о своей жене и детях и не думает о наших, чьи интересы пострадают, если мы согласимся на его безумные требования. Тот, кто считает, что такое путешествие стоит больше трех оккупационных долларов, без сожаления ограбит нищего слепца.

— С богатыми людьми, которые не желают делиться с другими, обязательно случается что-нибудь ужасное в другой жизни, а может быть, и в этой, — сказал Нье. — Даже четыре доллара и двадцать пять центов — очень великодушное предложение с моей стороны.

В конце концов, уже практически добравшись до места назначения, они сговорились на трех долларах и семидесяти пяти центах. Нье с презрением подумал, что прислужники чешуйчатых дьяволов совершенно не умеют торговаться; за такую поездку и трех оккупационных долларов было много. Когда Нье Хо-Т'инг работал велорикшей, он вживался в свою роль. Вести себя иначе было бы слишком опасно.

Слуги чешуйчатых демонов расплатились с ним, спрыгнули на землю и направились к высокому круглому зданию с тремя куполами, выложенными синей плиткой. Нье медленно поехал прочь, время от времени позванивая в медный колокольчик, чтобы приманить новых пассажиров. Усталая женщина с корзинкой, откуда торчали куриные ноги, петушиные гребешки, гусиные потроха и куски мяса, которые не покупают те, кто может себе позволить прилично питаться, попросила отвезти ее в маленькое кафе в одном из бедных районов Пекина.

— Из того, что у вас в корзинке, получится много вкусных супов, — сказал Нье, и женщина кивнула.

Он почти не торговался с ней; солидарность пролетариата стоит выше желания получить прибыль. Его великодушие не осталось незамеченным, и женщина улыбнулась, а Нье постарался запомнить, где находится ее кафе. Партия нуждалась в друзьях и надежных местах, где можно укрыться.

Нье вернулся на более оживленные улицы города и принялся звонить в свой колокольчик. У него резко испортилось настроение; жаль, что те мужчины в западных костюмах не ехали туда, куда он хотел попасть. Если ему не повезет, придется отправиться в П'ан Т'ао Кунг — Спиральный Персиковый дворец — порожняком, а это опасно. На него обязательно обратят внимание. Но сколько он может ждать подходящего пассажира?

— Терпение, — громко напомнил он самому себе.

Революция двигается вперед маленькими шажками. Если кто-нибудь попытается ускорить события, она потерпит поражение. Он взял еще одного пассажира, легко выиграл у него торговлю за плату и доставил туда, куда ему требовалось.

Нье без устали ездил по городу, пот пропитал его простую черную рубашку, стекал по лицу из-под соломенной шляпы, плохо спасавшей от безжалостного солнца. Скоро наступит вечер и время для Нье Хо-Т'инга возвращаться домой, чтобы завтра с утра снова приняться за работу.

По целому ряду причин Нье это не устраивало.

— Эй, ты! — с важным видом крикнул ему какой-то толстяк.

Простые честные жители Пекина недоедали, значит, этот наверняка является прислужником маленьких чешуйчатых дьяволов. Нье подъехал к нему, обогнав другого велорикшу, которого, кажется, подзывал толстяк.

— Куда, недосягаемый господин? — спросил он, когда тот устроился на сиденье.

— П'ан Т'ао Кунг, — ответил пассажир, и пружины жалобно заскрипели, когда его огромное жирное тело начало елозить на сиденье. — Ты знаешь, где это?

— Да… к югу от Восточных ворот, — ответил Нье. — Я могу вас туда доставить за пять оккупационных долларов.

— Поезжай, — махнул рукой толстяк, который даже не снизошел до торговли. Его жирное лицо раздулось от гордости. — Я должен встретиться с маленькими чешуйчатыми дьяволами в Спиральном Персиковом дворце, чтобы рассказать, как моя фабрика будет для них работать.

— О-о-о, вы, наверное, очень могущественный человек, — сказал Нье и принялся с энтузиазмом крутить педали. — Я вас туда доставлю в лучшем виде, не волнуйтесь. — Он повысил голос и громко завопил: — С дороги, лентяи! Мой пассажир не может терять время попусту, у него много важных дел!

Пассажир у него за спиной удовлетворенно завозился на подушках, он гордился тем, что все вокруг слышат, какой он важный. Впрочем, никто не спешил уступать им дорогу, когда они ехали по улице Цветочного рынка, да Нье на это и не рассчитывал. Многие прохожие с удовольствием принялись бы поносить его пассажира, если бы осмелились. Их удерживало только то, что он вполне мог доставить им серьезные неприятности — они ведь не знали, насколько он могущественная персона. Некоторые изо всех сил старались помешать Нье. Будь он на их месте, вел бы себя точно так же.

Кроме искусственных цветов, давших ей имя, на улице Цветочного рынка находилось несколько лавок, где продавали дешевую бижутерию. Хсиа Шу-Тао здесь, наверное, понравилось бы, потому что сюда любили приходить хорошенькие девушки. Нье Хо-Т'инг нахмурился.

Хсиа, с политической точки зрения, отличался зрелостью, но в социальном плане не мог избавиться от замашек эксплуататора. Два этих качества не должны сосуществовать в одном человеке.

Нье Хо-Т'инг повернул на север и направился к Спиральному Персиковому дворцу. Здание ничего особенного собой не представляло, в нем имелось всего две маленькие комнатки, где располагался штаб маленьких чешуйчатых дьяволов. Здесь они решали вопросы организации работы местных заводов таким образом, чтобы они приносили пользу мерзким инопланетным империалистам.

Нье подъехал к самому входу во дворец. Снаружи на посту стоял маленький чешуйчатый дьявол. Пассажир отдал Нье пять серебряных оккупационных долларов, выбрался из тележки велорикши и направился прямо к охраннику.

Нье наклонился, словно хотел поправить цепь своего велосипеда, а потом тоже подошел к охраннику.

— Эй, вы не посмотрите за моей машинкой? — медленно по-китайски попросил он. А потом показал на противоположную сторону, где уличные торговцы продавали из двух больших чанов лапшу, рыбу и свинину. — Я куплю еды и сразу вернусь, хорошо?

— Хорошо, иди, — ответил охранник. — Только возвращайся быстрее.

— Да, конечно, обязательно, недосягаемый господин, — ответил Нье, увидев, что охранник его понял.

Около торговцев толпились покупатели. Смешавшись с толпой, Нье сдвинул шляпу назад — веревка удерживала ее на шее и не давала упасть. Даже такое несущественное изменение внешности должно привести охранника в замешательство. Нье приценился у торговцев, вскинул от возмущения руки к небу и отошел.

Он не стал возвращаться, чтобы забрать велорикшу, а вместо этого нырнул в первый же подвернувшийся узкий переулок. Затем, как только представилась подходящая возможность, выбросил соломенную шляпу. При этом он, не останавливаясь, шагал на юго-восток. Чем дальше он уйдет от Спирального Персикового дворца…

Бах!

Даже несмотря на то, что он находился на расстоянии более половины ли, до него донесся оглушительный грохот взрыва. Мужчины кричали, женщины визжали от страха. Нье оглянулся через плечо. Столб густого черного дыма и пыли поднимался в небо над Спиральным дворцом. Они с товарищами заложили более пятидесяти килограммов взрывчатки и часовой механизм под сиденье велорикши и в железные трубки рамы. Взрыв наверняка убил охранника. Если повезло, он разрушил дворец и прикончил маленьких чешуйчатых дьяволов, которые эксплуатируют народ. Пусть запомнят, что не всех людей можно заставить служить себе и сделать предателями.

Нье вышел на широкую улицу, подозвал велорикшу и вернулся в дом, где жил, в западной части города. Ради проформы он поторговался с возницей, но сдался раньше, чем следовало бы. Впрочем, он знал, как тяжело достаются парню его деньги.