"12 ульев, или Легенда о Тампуке" - читать интересную книгу автора

Глава 29 ШЕСТЕРКИ НЕ КАНАЮТ

«Законная» шхера Паука находилась в подъезде, отгороженном от окружающего мира кодовым замком. После набора хитрой комбинации: один-два-три-четрые — железная дверь распахнулась. Гражданин Теньков Владимир Сергеевич гордо пропустил вперед зарубежного гостя:

— Заваливай, Мишка. Приканали.

Ключ от квартиры он извлек из тайника. Замочная скважина с трудом отыскалась под клочьями полуистлевшей обивки. Дверь открылась, разрывая застарелую паутину в углу косяка. Не ожидавший увидеть ничего подобного Мананга тихо охнул. Прихожая напоминала бесплатный общественный туалет. Выкрашенные серой краской стены, кафельный пол и тусклая лампочка в зарешеченном колпаке навевали глухую казенную тоску.

— В натуре, как у Хозяина! — благостно, с легкой ностальгией, сказал Паук. — Тут шмон делать толково. Ни хрена не заныкаешь.

Кроме стола, двух привинченных к полу табуретов и откидной дощатой лежанки, в помещении ничего не было.

— Кто уаш хозаин? — Нигерийца бил озноб. От холода нога в гипсе онемела.

Ответ прозвучал как приговор народного суда без права апелляции:

— Фраер ты, Мишка, лопоухий. Тебя же еще в предвариловке опустят, если что. — Паук немного помолчал и продолжил чуть добрей:

— Хозяин — это, браток, закон. А закон наш такой, что и на воле всем — кича. Придется тебя учить. Без понятий ты в России сгинешь.

От холода Манангу скрутило вконец. В таком состоянии он прекрасно понимал, что сгинуть в этой стране легче легкого. Поэтому учиться африканец согласился сразу:

— Хочу канать у шхеру... — и добавил:

— Там — учиться.

Паук покачал головой. Опыт жизни в тюремной стране и стране тюрем был бесценен. Но, в конце концов, кровник право на обучение заслужил, несомненно, больше других.

Единственная дверь, ведущая из прихожей, была обита железом и снабжена окошечком с решеткой и заслонкой. Будь Мананга хоть немного знаком с системой исправительно-трудовых учреждений, он бы наверняка заподозрил, что дальше его ожидает камера с двухъярусными нарами. На самом деле в такую ностальгическую даль фантазия Паука не простиралась. Квартира была обычной. С кроватями, телевизором, холодильником и раздельным санузлом вместо параши. Более того, она была трехкомнатной и комфортабельной.

Мананга юркнул в тепло, радостно присматривая место в кресле у батареи.

— Ша, братан! Так в дом не входят! — остановил его строгий голос пахана. — Первый круг — прописка!

Магическое слово «прописка» негру знакомо не было. Мананга приоткрыл рот, готовясь черпать полным ковшом загадочную премудрость российского выживания:

— Прописка — как?

Паук задумался. С одной стороны, для брата по крови можно было сделать скидку на неопытность. С другой — жалость портит человека. Колебался он недолго.

— Секи, Мишка. Будем считать, что ты по первой ходке. Ну, короче, лох.

Слово Мананге не понравилось:

— Йа не лох, — сказал он, стуча зубами, но гордо.

— Лады, будешь «мужиком», — решил авторитет, одобрительно хмыкнув, — тогда входить нужно так...

— Куда? — тут же спросил африканец, поскольку в квартиру он уже вошел, а тащиться еще куда-то по холоду у него не было ни сил, ни желания.

— Куда угодно! Крайний раз тебе толкую — в этой стране порядок везде один, нишкни и секи. Зашел — зырь всем в шнифты, калганом не дергай. Шаг сделал, тормози.

Мананга неохотно, но покорно встал у двери и замер, глядя на Паука.

— О, толково! Теперь здоровайся.

— Дратуйте, как уаше доровье? — сказал негр серьезно.

— Тьфу ты! Какое доровье? Все кругом больные. Тубер да СПИД. За такой базар — сразу вилы. Скажи: «Общий привет!»

— Общий привьет, — послушно повторил Мананга.

— Ништяк. Теперь надо масть свою показать людям, ну в смысле, окрас. И обзваться. Без этого никак.

Нигериец ненадолго задумался, потом выдал самое страшное ругательство, выученное на чужбине:

— Мудак! — решив, что обозвался достаточно, он перешел к показу масти и окраса. Распахнув на груди пижаму, Мананга вызывающе ткнул себя пальцем в район сердца. — Я — чьернокожий.

Паук немного подумал, обижаться или нет. Потом не выдержал и расхохотался, надрывно кашляя. Его согнуло пополам, а между бурными приступами смеха раздавались тонкие всхлипывания. Кровник тоже весело улыбнулся за компанию.

— Мишка, на кой ты меня мудаком-то окрестил? — спросил пахан, немного придя в себя.

— Обзовись сделал. Ты хотел, — пояснил ученик с легкой обидой.

— Себя надо назвать, братан! Себя! — авторитет постучал по своей груди, попав куда-то между куполами храма и звездами под ключицей.

— Йа не мудак! — отказался Мананга наотрез.

— Погоняло надо назвать! Ну, типа, это — имя! — Паук стал серьезен. — Базарить надо со смотрящим. Ну, с главным. На остальных вообще не смотреть. Если кто вякнет, сразу скажи: «Шестерки, мол, не канают».

— Назвать имья... шестьерки не канают... — повторил Мананга близким эхом.

— Покатит. Я из тебя человека сделаю! Где хошь уважать будут. Да! Если спросят, по какой статье чалишься, скажи, по чужой. Типа, не за свои грехи отдуваюсь. Стучат у нас везде. Так что пусть знают — ты ни в чем не виноват.

— А кто будет менья стучат? — Голос нигерийца звучал настороженно. Любые конфликты с применением насилия его пугали.

— Каждый закладывает всех, кого может. — Для ясности Паук сложил ладони рупором и сделал вид, что шепчет кому-то на ухо. — Главное: ничего не бойся, никому не верь, ничего не проси. Железный закон. Это все знают.

Дальнейшая прописка проходила в лучших традициях самой беспредельной зоны. Правда, бить кровника Паук не стал. Самому это было не по чину, а шестерок под рукой не оказалось. В первую очередь новичку определили место у параши. Тут возникли определенные трудности. Санузел находился рядом с кухней, а кровать и диван стояли в комнате. После долгих замеров выяснилось, что от унитаза до кожаной диванной подушки на полшага дальше, чем до кроватной спинки. Удовлетворенно надув щеки, авторитет уселся на свое законное место. Непросвещенному нигерийскому туземцу была очень доходчиво объяснена зависимость социального статуса индивидуума от его локализации в пространстве относительно мест общею пользования. В конце речи пахан привел весомый аргумент в пользу такой точки зрения:

— Прикинь, ты лежишь, а рядом гадят!

Мананга проникся настолько, что сам перемерил расстояние. Уточнив собственное место в новой табели о рангах, он огорчился. Но, как выяснилось, самое главное только начиналось. Все «приколы», виденные или слышанные Пауком за годы, проведенные «у Хозяина», были применены на практике. Гость пахана вытирал грязные больничные тапки о белоснежное полотенце, играл на венике, как на гитаре, пил стаканами холодную воду «за встречу», нырял головой вниз с дивана, завязывая глаза шарфом...

Как опытный педагог, Паук комментировал каждое испытание:

— Не боись, в натуре. Проверка идет на вшивость. Ну, в смысле, на страх. Кто обделался, того чморят.

— Тчморяд?

— Ага... могут и отпетушить. В жизни всегда так. Показал слабину, и тебя уже... того... — Паук показал жестом, что делают с трусами.

Такие порядки Манангу сильно возмутили. Как человек нормальной сексуальной ориентации, он к однополым контактам относился резко отрицательно. Отметая любые намеки в свой адрес, негр сказал:

— Йа не педерэст!

Ему вспомнились недвусмысленные поползновения милиционера в больнице и собственный испуг. По всей видимости, учитель был прав. Страх в этой стране карался своеобразно и жестоко. Он тут же дал себе слово никогда ничего не бояться.

— Не кипешись, брат! — успокаивающе сказал пахан, в душе гордясь кровником. — Правильных пацанов не опускают. Держись подальше от чушков и параши, и все будет тип-топ.

Напоследок Мишке был преподан урок размещения на новом месте. Со всеми нюансами поведения в чужом недобром мире.

— Пора хавать, — устало дал отбой учебе авторитет, удовлетворенный результатом.

На «правильной» хате продуктовая заначка хранилась в холодильнике. Когда из огромного «Филипса» на стол переместились разноцветной горой консервы, Паук наставительно произнес:

— Подогрев в общаке — первое дело. На тюрьме такого, конечно, у тебя не будет.

Бедный африканский студент поковырялся в куче банок с икрой, языками, крабами и ананасами. Неизвестно, как там в неволе, а на свободе такое количество деликатесов он видел впервые. Во главе стола оказалась литровая запотевшая бутылка водки «Смирнофф». Мананга провел пальцем по инею, с вожделением предвкушая первую стопку.

— Чифир будешь? — спросил откуда-то сбоку Паук.

Ученик лихо кивнул, шаря глазами в поисках стакана.

— Ну-ну, — уважительно пробормотал авторитет, — выйдет из парня толк, выйдет.

Технологию приготовления чифира он преподал негру по всем правилам искусства. Пресловутая китайская чайная церемония, по смысловой нагрузке каждого этапа, не шла ни в какое сравнение с давней тюремной традицией. По студенческой привычке Мананга хотел записать рецептуру, но ручки в доме не оказалось. После дегустации густого темного напитка необходимость в записях отпала сама собой. Нестойкий зарубежный организм от перевозбуждения пошел вразнос. Нарушая все понятия и презрев авторитеты в прямом и переносном смысле, Мананга налил себе полстакана водки и, громко хохоча, выпил под креветку со спаржей. Сольное выступление по мотивам боевых гимнов Нигерии закончилось львиным броском на кровать, где герой застыл в крепкой, но неглубокой отключке.

Паук с нежностью посмотрел на кровного брата. Тот подергивал во сне здоровой ногой, продолжая рысью мчаться к правильной жизни «по понятиям». Вздохнув, пахан припрятал остатки водки и чифира себе под диван. В квартире воцарилась тишина. Сон обволок и прилегшего Паука, даря покой. Ему уже не хотелось думать о врагах, общаке, власти и планах мести. Все мечты его были о тишине и спокойствии. «И чтобы парень стал честным фраером», — подумал он, проваливаясь в сладкую яму беспамятства. Впервые за многие месяцы, а может, и годы, пахану снились беззаботная юность и счастливое время первой ходки.

Он спал крепко и безмятежно и не слышал, как брат Мишка, внезапно очнувшись от полуобморока, тащил свою кровать к дальней от туалета стенке. Но несколько сантиметров форы, из уважения к учителю, он все же оставил.