"12 ульев, или Легенда о Тампуке" - читать интересную книгу автора

Глава 32 ПОЛКОВНИКА НИКТО НЕ СЛЫШИТ

Уже на второй день госпитализации Петр Трофимович Иванов чувствовал себя отлично. Но, как опытный гипертоник, он знал, что выпишется не раньше чем через неделю, и поэтому с интересом присматривался, с кем придется коротать время. Его пристальный взгляд не остался незамеченным. Грузный мужчина, сидящий по-турецки на койке у окна, прервал свой рассказ на самом интересном месте. После слов: «Подхожу я к ней сзади...» — он замолчал и с вызовом уставился на старика.

— Дед, ты на мне скоро дырку протрешь, — мясистые щеки задрожали, и толстяк раскатисто захохотал. Остальные заискивающе заулыбались.

Петр Трофимович приподнялся на одной руке и оценивающе посмотрел на шутника.

— Надо будет — и дырок понаделаем.

В палате стало тихо. Простые слова, сказанные как-то уж очень уверенно и спокойно, произвели впечатление. «Подходить к ней сзади» всем сразу расхотелось. Странный старик хмыкнул и отвернулся к стене. Через несколько минут палата опустела.

Иванов вернулся к своим мыслям и впал в тоскливую задумчивость. Он отлично знал, что угрозы Жернавкова не остановят. Значит, рано или поздно придется встречаться с Ханой. Давление медленно поползло вверх. В голове зашумело, и Петр Трофимович проглотил очередную горькую таблетку.

Утро было пасмурным. Холодные капли дождя со всего маху разбивались о треснутое стекло палаты и стекали вниз. Затем они просачивались внутрь и собирались в лужицу на подоконнике. Лужа постепенно росла и к утру благополучно подступила вплотную к занавеске. Тонкая материя быстро намокла, и дождик целевым назначением пошел в кровать толстяка. К утру воды собралось столько, что даже крупное тело было не в состоянии ее согреть. Толстяк сначала перестал храпеть, отчего в палате все сразу проснулись. Он вскочил с постели, откинул одеяло и непонимающе уставился на мокрую простыню. После этого толстяк перевел заспанные глаза на свои мокрые штаны и тихо произнес:

— Чё такое?

Петр Трофимович, которому вот уже третий день мешал спать доносившийся от окна храп, широко улыбнулся и сказал:

— Не переживай. Ты просто обоссался. Может, тебе я приснился?

— Да кто тебя боится, дед? — Шлепая тапками по мокрому полу, толстяк начал приближаться к Иванову.

И в это время дверь в палату открылась. На пороге стоял улыбающийся Жернавков:

— Опять шалишь, Трофимыч? С твоим здоровьем четвертой ходки за убийство не потянуть. А вы, мужчина, — Владимир Федорович посмотрел на открывшего рот толстяка, — пошли бы и переоделись. И не переживайте так. Он у нас совсем не страшный. Если его не трогать, конечно. А теперь, господа, — Жернавков достал из кармана удостоверение, — у меня к вам большая просьба. Не могли бы вы оставить нас на несколько минут?

Одеяла взлетели к потолку, ноги нырнули в тапочки, и через несколько секунд палата опустела.

— Знаешь, Вова, я чувствовал, что ты придешь. Думаю, ты не успокоишься, пока меня не закопают, — Петр Трофимович говорил из-под одеяла, отвернувшись к стене.

Владимир Федорович посмотрел на маленькую согнутую крючком под одеялом фигурку, вздохнул и подошел к окну: все тот же снег с дождем, все та же грязь из-под колес проезжающих машин.

— Обманул ты меня, Петр Трофимович. Человек, которым ты нас на днях пугал, полный лох. Это я тебе говорю. Так что, Петр Трофимович, суй в рот таблетку — снова будем фотографию смотреть.

Медленно, щадя слабые нервы старика, Жернавков полез в карман за снимком. Тот еще раз с мольбой посмотрел на особиста и понял, что пощады не будет. Он суетливо зашарил обеими руками по тумбочке в поисках очков и лекарства. Владимир Федорович приблизил фото к лицу старого кадровика, ткнул пальцем в лицо Файнберга и медленно сказал:

— Этот человек — лох.

Иванов непонимающе поднял глаза, тряхнул седыми волосами и с любопытством уставился на снимок. Через минуту он утвердительно кивнул:

— Согласен. Судя по лицу, в нашем деле — полный ноль.

Настала очередь удивляться Жернавкову. Теперь он уперся глазами в квадратик фотобумаги.

— Ну и какого хрена ты меня лохами пугаешь? Мне не до шуток — я на работе. Осмелюсь напомнить, ты за свои дебильные шутки тысячу баксов запросил.

— Какие могут быть шутки, Володя. Я не знаю, кто это. А Витя-Хана — вот ОНА! — Желтый прокуренный ноготь остановился в сантиметре от снимка, как будто его могли откусить.

Жернавков хотел что-то сказать, раскрыл рот но, видимо, передумал. Он так и остался стоять, вглядываясь в лицо старушки, стоящей на заднем плане.

— Дурь!

— Сам дурак, — буркнул Иванов и отвернулся.

Жернавков еще немного постоял у кровати больного старика, потом тихо сказал:

— Больше не побеспокою. Обещаю, — и вышел.

Соседи по палате возвращались по одному. Они пугливо заходили и тихо ложились на свои койки. Последним зашел толстяк. Он подошел к кровати Иванова и сказал:

— Извини, братишка, не признал. Хочешь на мою койку?

Иванов резким движением откинул одеяло и воткнул ноги в тапки. Посмотрев на кровать с мокрым пятном на матрасе, Петр Трофимович заорал соседу в самое ухо:

— Пошел в жопу!

Из палаты он выскочил почти бегом.

— Дед тебя ночью прирежет. Это у них так «по понятиям» положено, — произнес один из больных.

— Сестра, — тихо прошептал толстяк и схватился за грудь.

Тем временем Петр Трофимович, с трудом попадая трясущимся пальцем в круглые дырочки телефонного диска, набирал почти забытый номер и молил Бога, чтобы трубку подняли. На второй заход ему могло не хватить духа.

Ответили сразу.

— Слушаю.

Иванов засунул под язык валидол и произнес:

— Вика, это я, Иванов.

— Поздравляю. Хорошая фамилия. Точнее?

— Петя Иванов, помнишь?

— Говори.

— Прости. Знаю, что не должен звонить, но обстоятельства... — Петр Трофимович закашлялся. В трубке молчали. — За тобой ходит НАШ человек. Я тебя сдал. Прости. Я уже старый.

— Я поняла. Что по людям скажешь?

— Жернавков. Владимир Федорович. Чего хочет — не знаю. Хороший парень. Может, лучший. С ним бандит какой-то. Кнабаух Артур Александрович. Друг друга ненавидят. Все.

Петр Трофимович выдохнул, отодвинул от себя трубку и с мольбой посмотрел куда-то вверх. Когда он снова поднес ее к уху, вместо ответа звучали короткие гудки.

— Прости меня, Вика. Старый я. Мне страшно...