"Ночь чудес" - читать интересную книгу автора (Тимм Уве)

Глава 9 БОЯЗНЬ ГЛУБИНЫ

В пансион я вернулся в начале девятого. В комнатах телефонов нет, если хочешь позвонить, надо спускаться в салон — столовую.

Пока ехал в метро, пытался убедить себя, что звонок не принесет ничего, кроме неприятностей, хотя бы потому, что в комнатах, прилегающих к салону, отлично слышно, когда кто-нибудь говорит по телефону. Но, приняв твердое решение не звонить, я в ту же минуту понял, что позвоню. Подумал: ведь случай просто уникальный, ты узнаешь, что это за штука такая — секс по телефону. Подобные знания могут пригодиться, ты же писатель. И все-таки больше всего мои мысли занимал легкий светлый пушок, который от холода вставал дыбом. В салоне я сел в углу — подумал, может, мой разговор будет не так слышен в соседней комнате, — и набрал номер; он начинался с нуля. Раздалось два гудка, затем я услышал: «Ваш разговор оплачивается по специальному тарифу». И тут же раздался голос Тины:

— Алло, это ты?

— Да, — сказал я. — То есть если вы имеете в виду меня… Мы обедали в греческом…

— Конечно, я имею в виду тебя. Я ждала твоего звонка, об этом ты мог бы догадаться хотя бы по тому, что я отключила свой фирменный акустический сигнал. Ты удобно сидишь?

— Ничего.

— А ты не можешь лечь на кровать?

— Нет. Тут, в пансионе, телефон всего один, и он в столовой.

— Жаль, — сказала она. Звук «ж» мягко коснулся моего уха, точно нежные губы. — А мне с моей кровати видна телебашня, она подсвечена и отсюда кажется миниатюрной копией Эйфелевой башни.

— Да, конечно, подсвечена, ночью подсвечена… и когда лежишь в постели… ну да. Но днем эта телебашня больше всего напоминает мне штуковину из детских конструкторов. Все же есть разница — строится башня только для трансляции радиоволн или ради воплощения мечты.

— Мечты? Какой?

— Эйфель мечтал любоваться Парижем, сидя в ванне.

— Знаешь, что меня удивило, когда я в первый раз тебя увидела?

— Что?

— Твоя смешная прическа. По правде говоря, она тебе не идет. Стрижка ступеньками, да еще по косой…

Я засмеялся. Но смех получился вымученный, чуть ли не рыдающий.

— Нет, нет, она мне очень понравилась, честно! — Все-таки пожалела меня. — Ты не можешь забрать телефон к себе в комнату?

— Нет. Жаль, но не получится. Шнур короткий.

— А там, где ты сидишь, можно разговаривать спокойно?

— Да в общем… — Я понизил голос. — В общем, соседям, конечно, здорово слышно.

— Жаль, — снова сказала она. — Я хотела говорить совершенно без стеснения. Я вот что хотела сказать… Ты сразу вызвал у меня любопытство, очень сильное любопытство, сразу, когда позвонил. Мне нравится твой голос. А для меня это очень важно, знаешь, голос — это вообще самое главное, для меня голос важнее всего, чтобы я кем-то заинтересовалась, понимаешь, не только как человеком, но и как партнером. При этом мне не обязательно видеть того, с кем говорю, — в ушах звучит голос, и, если он мне нравится, меня прямо насквозь пробирает. Конечно, важно и то, что говорится, но главное все-таки звучание, мелодия. Иногда мне звонит один медик, профессор анатомии, так вот, он однажды объяснил, в чем тут дело. У нас в ухе есть две таких маленьких мышцы, их функция долгое время оставалась неизвестной. Потом установили, что они усиливают оттенки звука и при этом сокращаются. Звук входит в тебя, и эти мышцы закрываются и раскрываются, усиливая приятное ощущение. Когда я об этом узнала, то поняла, почему так люблю слушать, вернее, почему так приятно, когда у голоса есть определенный оттенок, возникает приятное ощущение, щекочущее, и оно пронизывает меня насквозь, вот как твой голос. У тебя спокойная интонация, и гласные звучат как надо.

— Правда?

— Да. У тебя голос резонирует, просто классно. А как ты спрашиваешь о чем-нибудь, как отвечаешь… Обалденно. Я подумала — вот человек, который знает, что ему нужно, и в то же время умеет быть очень внимательным, очень нежным. — Она надолго замолчала, и я почувствовал, что должен как-то отреагировать.

— Ну да, в принципе, то есть… как бы выразиться? — Я старался найти отстраненную, ироничную форму, но в эту самую минуту вдруг увидел цифры. Цифры, буквально мчавшиеся на диске маленького белого счетчика, присоединенного к телефону и в условных единицах отсчитывавшего длительность разговора. До меня кто-то звонил, и счетчик остановился на двенадцати. Обычно цифры ползли со скоростью черепахи, я заметил это, когда ночью звонил в Мюнхен, да, всегда они ползли себе потихонечку, медленно сменяя друг друга, и каждая циферка стоила шестьдесят пфеннигов. А тут цифры мелькали, как на электросчетчике, когда в доме включены все лампы и вся бытовая техника. Я молча воззрился на цифры.

— Алло, ты слышишь меня? Что ты делаешь?

— Я? Что делаю? Ничего.

— Хочу сказать тебе — услышав твой голос, я подумала, что ты гораздо моложе.

— А, ну да, со мной это уже случалось. — Более идиотского ответа не нашел, подумал я и вслух сказал: — Идиотизм.

— Что?

— Да то, что я сейчас сказал. На самом деле, мой возраст меня вполне устраивает. Тут у меня нет проблем. Может, через пару лет появятся проблемы и я с грустью, а то и с завистью буду смотреть на молодых мужчин.

— Ах, вечно вам кажется, будто молодые лучше в постели. — Она сделала маленькую паузу. — И это правда.

— Вот как?

— С возрастом снижается частота потребности, зато появляется кое-что другое.

— Что же? — Я невольно задал вопрос тоном жадного любопытства и поспешил притвориться, будто интерес мой носит чисто теоретический характер: — Секс, по крайней мере в том, что касается ощущений, — одна из областей жизни, которым чужда публичность. В эту сферу не допускаются посторонние, а другие исключают из этой сферы своей жизни тебя как постороннего. И это понятно — именно здесь проявляются сугубо индивидуальные черты человека. Отсюда и жадное, безудержное любопытство людей к этим вещам.

— Знаю. Оно меня кормит. Я хочу говорить с тобой абсолютно откровенно. Ведь вот что странно — мужчин я нахожу по-настоящему привлекательными, только если они старше сорока пяти. Причина нехитрая: я делаюсь просто сама не своя, если удается взвинтить их так, что у них гормоны играют и адреналин хлещет. В этом — тайна любой власти, ведь власть та же эротика. Жизненный успех, полнота и богатство жизни служат стимулами, подстегивают. Поэтому пожилые мужчины и привлекают молодых женщин. Мужчина, я считаю, должен быть старше. Двадцатилетние рассказывают тебе о своих карьерных планах или о мальчишеских похождениях. А пожилые могут рассказать больше — у них в прошлом уже два или три брака, ужасные дети, победы и поражения в служебной карьере. Конечно, все зависит от того, как человек рассказывает и какой у него голос. Но знаешь, когда ты спросил, не замерзла ли я, сразу все пошло по-другому, я поняла это, как только заметила, что ты глазеешь на мои ноги, вот тут я почувствовала настоящий озноб, шикарное ощущение, даже сейчас, стоило вспомнить — и прямо пронизало с ног до головы, насквозь.

Я уставился на циферки, там, если я не ошибся из-за этой бешеной гонки, было уже не двенадцать — сто восемьдесят!

— Ты слушаешь?

— Да.

— Знаешь, в том, что мой брак распался, виноват был тоже пожилой мужчина.

— Да?

— Да. Когда я вышла замуж, мне было двадцать два. Четыре года мы прожили нормально, те самые четыре года. А потом случилось…

— Что?

— Эта история немного напоминает… — она запнулась, — напоминает то, как у меня с тобой. Ты слушаешь?

— Да. Весь внимание.

— Правильно. Итак, история началась с того, что я решила преодолеть свою боязнь глубины. Дело в том, что я умею плавать, но только там, где достаю ногами до дна. А бултыхаться в бассейне для начинающих не позволяло самолюбие. Но надо начать с самого начала. Я сидела дома и писала свою магистерскую работу. Страшно вспомнить. У меня началась бессонница, я мучилась головными болями. Чуть что, разыгрывалась мигрень и казалось, будто с головы медленно снимают скальп. Да. Болели даже волосы, к ним невозможно было прикоснуться. Когда я причесывалась, начиналась дикая головная боль, в глубине где-то, в мозгу, там, где рождаются слова, но говорить я не могла из-за боли, читать и писать тоже. Правая рука словно налита свинцом, я ее поднять не могла, а спина как деревянная или как в корсете. На меня словно столбняк напал. Я читала конспекты, записи, мне казалось, я тону во всех этих мелких деталях и цитатах. Ужасно. Пошла к врачу, мне его порекомендовала приятельница, которая тоже мучилась мигренями. Врач спросил, спокойно так спросил, приветливо, как протекает моя семейная жизнь. Я сказала — никаких отношений с мужем у меня сейчас нет. Муж у меня очень заботливый, он меня, больную, не беспокоит. Врач попросил описать характер боли, где болит, когда начинает болеть, осмотрел меня и заявил — нужно плавать. Плавание избавляет от стресса, причем плавать много, не меньше часа, и сон вернется. Дело было зимой. Итак — закрытый бассейн. Я врачу говорю — не могу плавать. Боюсь глубины. А он в ответ: единственный выход — плавать, посещайте бассейн три раза в неделю. Начните плавать там, где мелко. Поперек бассейна, туда-сюда, и постепенно переходите подальше, туда, где глубоко. Я была разочарована. Думала, пропишет таблетки от головной боли, и все пройдет. А тут нате вам — бассейн. Но все-таки пошла. Четыре раза в неделю по утрам ходила плавать. Это помогло, даже работа пошла лучше, я продвигалась все ближе к границе участка для не умеющих плавать, и работа моя продвигалась. Но немало времени прошло, прежде чем я наконец выпустила из рук канат, протянутый на этой границе. Иногда я все же хваталась за него, чтобы перевести дух, и с завистью смотрела на одного мужчину, который ходил в бассейн в те же часы, что и я. Как он плавал — это надо было видеть, каждое движение точное, выверенное, одним махом он достигал дальней стенки бассейна, там легко и ловко отталкивался, разворачивался и кролем плыл обратно. Видно было, что все мышцы работают у него слаженно и четко, ни одна не бездействует. Иногда он поднимался на край бассейна и сидел там, свесив ноги в воду. Меня удивляло то, что он был уже немолод, за пятьдесят, и в волосах у него серебрилась седина, но тело — как у юноши, никаких складок, никакого живота, мускулистое, тренированное, класс! Однажды мы столкнулись в воде, и в ту же секунду вся моя уверенность пропала, я стала отчаянно барахтаться, бить ногами и руками, думала — все, тону, лечу в бездну, но вдруг почувствовала, что он подхватил меня снизу поперек живота, и тут раздался голос, успокоивший меня, придавший сил, похожий на твой: «Ну что ж вы так испугались?» Он держал меня, я уже не тонула. Мы вместе доплыли до стенки. Там посидели немного на краю бассейна. Я ему рассказала, как преодолела свою боязнь глубины и как страх внезапно вернулся, когда я чего-то испугалась.

Я посмотрел на счетчик — цифры подходили к тремстам. Завтра, подумал я, скажу хозяйке пансиона, что звонил в Токио или разговаривал с Сан-Франциско.

— Он объяснил мне, что надо сосредоточиться только на движениях, то есть думать о том, что делаешь, следить за своим телом и помнить, что руки и ноги, вообще все тело должно вытянуться в струнку, от шеи до кончиков пальцев на ногах, но главное, сказал он, нужно следить за своим дыханием, в этом весь секрет. И никакого страха никогда не будет. В следующий раз мы с ним плавали вместе, иногда он меня подстраховывал, показывал, как надо держать голову, спину, и однажды, когда он меня поддерживал, его рука соскользнула и очутилась между моих ног, ну да, и тут он испуганно посмотрел мне в глаза и убрал руку. Три раза мы плавали вместе и сидели на краю бассейна. Он рассказал о себе. Архитектор, женат, есть дети. Еще он много говорил о своих строительных проектах: здание школы, почтамт где-то в Восточной Германии, многоквартирный жилой дом. О них он всегда рассказывал вдохновенно, даже с одержимостью какой-то, словно речь шла об Эйфелевой башне. Вот и плавал он так же — самозабвенно, выкладываясь до последнего, и в то же время не растрачивая силы попусту. Я так и рвалась в бассейн, утром вскакивала, радуясь, что скоро увижу его, и, когда он на две недели пропал, скучала, бултыхалась возле каната на мелком участке, не знала, что делать, и даже приходила в выходные, надеясь встретить его. Через две недели он появился. Сказал, что ездил на какой-то конкурс архитектурных проектов. Я призналась, что без него мне совсем не нравится плавать, а он сказал, что не мог дождаться этого дня, и потом мы вместе пошли к кабинкам для переодевания, и вот тогда это случилось.

Настала тишина. Я спросил:

— Что? Что тогда случилось?

Кажется, она отпила воды.

— Я пью красное вино. А мы не могли бы чокнуться, на расстоянии, по телефону?

Я объяснил, что вина в пансионе не держат, есть только пиво, но оно в холодильнике, надо идти на кухню.

— Ну и условия, спартанские, можно сказать.

Я хотел возразить: неужели в смысле атмосферы и настроения ей больше нравятся мини-бары в гостиничных номерах? Но тут увидел: цифра изменилась на пятьсот семьдесят восемь!

— Так что случилось?

— Я поскользнулась. Он меня схватил. Прижал к себе, очень крепко. Я почувствовала его тело, мокрое, и свое, и легкий озноб, хотя там, в бассейне, было тепло. Я хотела снять шапочку, но не смогла — так сильно дрожали руки. И он мягко снял с меня шапочку, и вдруг мы поцеловались, нет, мы просто набросились друг на друга. Что я почувствовала? Запах хлора, который обычно вызывает у меня отвращение, но тогда, в ту минуту, запах был просто потрясающий, обалденный запах, исходивший от его мокрого голого тела, а на улице шел снег пополам с дождем, и вдруг послышались голоса детей, целый класс школьников привели плавать. Мы толкнули дверь кабинки, влетели внутрь, заперлись, и он, ни слова не говоря, стащил, нет, сорвал с меня купальник… Погоди-ка, сигарету возьму.

Что-то стукнуло, — видимо, она положила трубку на стол, потом я услышал удаляющиеся шаги — цоканье каблучков с металлическими подковками. Неужели она в туфлях на каблуках? Ведь именно так стучат каблуки по паркету. Определенно, она уже не в полотняных теннисках. Собралась куда-то сегодня вечером? На свидание с мужчиной? Я попробовал представить ее в маленьком черном вечернем платье. Но тут мой взгляд упал на маленький белый счетчик, на черный диск с мелкими белыми циферками, которые неустанно сменяли друг друга, очень быстро, равномерно, пока я прислушивался к тишине на том конце провода. Пятьсот девяносто, скоро перевалит за шестьсот. Перемножил — получилась, уже сейчас, чудовищная сумма, триста шестьдесят марок. Меня охватила злость, самая настоящая ярость, я подумал, стоит ли и дальше сидеть тут, слушать ахинею, которой она морочит мне голову, не лучше ли положить трубку, да и дело с концом? Но, подумал я, ведь, если подойти к истории с другой стороны, теперь, когда счетчик уже столько нащелкал, глупо не узнать, чем закончится рассказ. И разумеется, хотелось договориться с ней о встрече. Тут снова раздалось цоканье каблучков, что-то прошелестело…

— Алло! Извини, еще в туалет зашла, — сказала она. — Ты дай мне адрес, я пришлю тебе свою работу о картофеле, у меня есть лишний экземпляр. Работа, конечно, узкоспециальная, литературоведческая.

Я-то уже приготовился объявить эдаким разудалым тоном: «Ну, хватит, девочка, давай-ка закругляйся!» — но тут пришел в замешательство — какой же адрес дать, ведь я назвался чужим именем, выдумав некоего профессора Блока.

— Меня устроило бы, если бы вы прислали работу моему другу. — И я дал адрес Кубина.

— Минуточку, сейчас запишу.

— Итак, что было дальше? — подчеркнуто нетерпеливым тоном спросил я, продиктовав адрес.

— Э, нет, спешить не надо. На все нужно время.

— Время — деньги.

— Правильно. — Она засмеялась. — Так вот, мы очутились в кабинке. Конечно, в голове у меня промелькнуло страшное слово СПИД, но, вот ведь какая штука, мне, вопреки доводам рассудка, было все равно. Абсолютно все равно. В кабинке теснота, куда ни ткнись — стены, сверху проволочная сетка, внизу скамейка, в нее я уперлась коленом, а головой и плечом — в угол. Когда я вздохнула, он зажал мне рот своим полотенцем, тем не менее я слышала себя, в моем мозгу раздавался немой крик, он рвался из меня, и вдруг все вокруг поплыло, мое сердце бешено забилось, потом — дрожь, озноб наслаждения. Когда он бережно поставил меня на ноги, я заметила, что колени у меня как ватные, пришлось схватиться за стену. Снаружи кто-то дернул дверь. Мы услышали, как кричат дети. Я быстро натянула купальник. Мы прислушались. Голоса детей удалялись, наконец мы выскочили из кабинки, сначала он, оглянулся, посмотрел в одну сторону, в другую, точно грабитель, выбежавший из дверей банка, потом я. Переодеваясь, я увидела, что в спешке натянула купальник наизнанку, все этикетки были снаружи. Поехала домой. К собственному моему удивлению, я не чувствовала ни стыда, ни отвращения. А ведь это была моя первая измена мужу.

Я услышал, что она отпила вина.

— Раньше я думала, случись такое — буду мучиться угрызениями совести, с ума сходить, отчаиваться, но ничего подобного не было. Я вспоминала о том, что произошло, и смеялась, да, да, смеялась вслух. Позабавилась, да и все тут. Но все же я чувствовала себя не слишком уверенно, думая о том, что будет вечером, когда придет домой муж.

Кто-то открыл входную дверь пансиона.

— Одну минуту, — сказал я. Вошел один из постояльцев, молодой человек, на плече он тащил гоночный велосипед. Мимоходом заглянув в салон и увидев меня, он поздоровался, я ответил: «Добрый вечер!» По коридору со скрипучими половицами парень удалился в свою комнату.

— Кто это был?

— Молодой человек с гоночным велосипедом. Живет здесь.

— Я тоже заношу велосипед в квартиру. Не те времена, чтобы можно было оставлять велосипеды на улице, примкнув к чему-нибудь цепочкой. У нас теперь насобачились даже титановые замки перепиливать, металл быстро охлаждают, потом хрясь — и готово, оторвали.

— Ты хотела рассказать о своем муже после… э-э… после плавания в бассейне.

— Правильно. Итак, вечером пришел мой муж. Допустим его зовут Томас. Я встретила его без всякого стеснения, без скованности, без каких-то внутренних барьеров, напротив, совершенно спокойно, вернее, наоборот, меня потянуло к нему, а ведь я уже несколько месяцев не испытывала чего-то подобного. Мне кажется, если бы я встретилась с тем, другим где-то в доме, в комнате с кроватью, креслами, коврами и прочим барахлом, то все, что у нас произошло, оказалось бы связанным с его и с моей жизнью. А так все разыгралось словно в ином мире. Наверное, именно поэтому то, что принято называть изменой, обычно случается в гостиницах. Анонимность места действия, стандартность мебели и прочих вещей — не возникает сравнения с тем, как ты живешь у себя дома. Когда я вспоминала бассейн, мне казалось, что все, что я там пережила, было не в жизни, а — как бы объяснить? — ну, например, в кинофильме, и даже я сама. Ты понимаешь?

Я посмотрел на счетчик — семьсот с лишним, и я ответил:

— Конечно. Что дальше?

— Тот, другой — я буду его называть Другой, — не расстался с женой, но меня это ничуть не огорчало. Там другой мир, думала я, и в нем он живет с женой, так же, как я живу с Томасом. Мы виделись с Другим два раза в неделю. Полчаса плавали, потом шли под душ, оттуда быстро — к кабинкам для переодевания и, когда никто не видел, кидались в одну из них и набрасывались друг на друга. Лечь было невозможно, теснота, ты понимаешь. Испробовали всевозможные позиции. Там были, например, крючки для одежды, за которые я могла держаться, — она засмеялась и опять отпила вина. — Позы, как те, что мы знаем по изображениям в древних индийских храмах, самые нелепые, все что угодно, кроме самого естественного положения — лежа. И вечно надо было молчать как рыба, потому что в соседние кабинки то и дело кто-то заходил, слышался шорох одежды, кашель, и надо было следить, чтобы моя голова не ударялась о стену. Все звуки надо было таить в себе, задыхаясь, нет, жадно хватая ртом воздух, и оба мы красные, а у него на спине, на плечах — следы от моих ногтей. «Ой! — шепчу. — Что же я наделала? Ведь твоя жена увидит». — «Я ей сказал, что играю в водное поло».

Я засмеялся.

— Смеешься, вот и мы тогда рассмеялись. Фыркнули, прыснули. А когда вышли, перед дверью кабинки стоял человек, он вытаращил глаза, уставился на него. Потом на меня. Я перепугалась жутко, человек показался мне знакомым, и весь день потом я ломала себе голову, старалась вспомнить, откуда я его знаю.

— И что же, — я решил не давать ей отвлекаться от основной темы, — заподозрил твой муж что-нибудь?

— Нет. Один раз спросил, почему я так коротко стригу ногти — детям так стригут, чтобы не грызли. Я объяснила — вода в бассейне хлорированная, от хлора ногти ломаются, слоятся. Но вообще Томас, конечно, не мог понять, что за бес в меня вселился. Я не только не избегала его, как раз наоборот, он сказал, что я изменилась, будто стала другой женщиной, раскованной, буквально помешанной на сексе, и сам же все объяснил, — мол, это плавание так на меня влияет, потому что в бассейне я избавилась от своей боязни глубины — в любом смысле слова. Теперь, сказал он, ты очертя голову бросаешься в бездну, нет, ты прямо-таки горишь, в тебе больше страсти, чем в первое время после нашего знакомства. Думаю, впрочем, он просто забыл, как оно в то время было. Прошло около двух месяцев. Спать я стала как сурок. Головных болей не было и в помине, спина, шея — все как рукой сняло. И работа моя продвигалась как нельзя лучше. Я чувствовала себя великолепно… Подожди-ка, налью себе еще.

Я услышал бульканье, потом — прихлебывание. И вдруг во мне шевельнулось подозрение: что, если все эти звуки, которые я слышу, заранее записаны на пленку и теперь она прокручивает запись? Меня так и подмывало сказать: «Хватит болтать, твои проблемы с научной работой мне интересны как прошлогодний снег».

— Скажи-ка, — спросил я, — у тебя что там, запись крутится?

— Нет. Сейчас, с тобой, я не стала включать запись.

— Ага. Так, значит, вы встречались два раза в неделю?

— Да. Мы встречались в бассейне два раза в неделю. Со временем стали опытнее, научились вести себя тихо, не сопеть, не задыхаться, мы, можно сказать, приноровились друг к другу. У меня теперь находилось время ощутить, какая у него кожа, удивительно мягкая, нежная, даже хлорированная вода ее не испортила. И однажды, когда мы, выйдя из кабинки, присели отдохнуть на краю бассейна, он сказал: «Знаешь, чего я больше всего хотел бы? Лежать с тобой и слышать тебя. И еще хочу тишины. Чтобы вокруг было тихо, спокойно». Он предложил на выходные поехать куда-нибудь.

Я посмотрел на счетчик: восемьсот пятьдесят два, восемьсот пятьдесят три, восемьсот пятьдесят четыре…

— Ну и что дальше? Я имею в виду, как вы расстались с мужем?

— Не надо спешить. Времени у нас достаточно. Итак, я сказала Томасу, что на выходные уезжаю во Франкфурт, хочу посмотреть книжную выставку, а заодно увидеться со школьной подругой, с которой не встречалась уже несколько лет. Но жить буду не у нее, а в отеле, потому что терпеть не могу ее мужа. Я солгала Томасу, впервые за все эти месяцы мне пришлось сказать ему неправду. Раньше я ничего не говорила — просто уходила утром в бассейн, мне не надо было чего-то выдумывать. Солгав, я почувствовала себя отвратительно, так отвратительно, что не передать, и подумала — ведь это чудовищная подлость. До сих пор не люблю вспоминать, как я сказала ему, что хочу посмотреть выставку. «Поезжай, конечно, — сказал Томас. — Замечательная идея». Я уехала в пятницу после обеда, мы встретились с Другим в не слишком известном, но дорогом отеле. Он заказал два номера, каждому свой, чтобы, не дай Бог, не возникло подозрений, если ему или мне позвонят из дома. Все предусмотрел.

Я услышал, что она отпила вина, затем последовала пауза.

— И что же было?

— Катастрофа. — Она снова отпила. — Жаль, что ты сейчас ничего не пьешь.

— Да, жаль. Но почему — катастрофа?

— В зеркале, которое висело в номере, отражалось зеркало над раковиной в ванной, и мне все было отлично видно. Он стоял там, в ванной, перед зеркалом и чистил зубы, да так старательно и долго, снизу вверх, сверху вниз, нет, ты только вообрази — я лежу в постели, жду, а он зубы чистит, неторопливо, точь-в-точь актер в рекламе зубной пасты против кариеса, а потом еще и зубочисткой орудовать принялся. Мы за ужином бифштексы ели. Наконец, вышел и говорит: «А ты пользуешься противозачаточными средствами?» — «Нет, — говорю, — еще чего!» Соврала. Потом сказала, довольно странно спрашивать меня теперь о таких вещах. В общем, полный крах, бред какой-то. Ну и не получилось ничего, как говорится. Спать я ушла в свой номер. В Берлин мы вернулись каждый сам по себе. Пока я ехала в скоростном экспрессе, по только что отремонтированным железнодорожным путям бывшей ГДР, у меня было время обо всем поразмыслить. И о моей семейной жизни.

Счетчик показывал уже девятьсот с лишним, и меня разбирало любопытство: что же будет, когда цифры дойдут до тысячи, — место для четвертого знака на диске не было предусмотрено. Счет опять пойдет с нуля или этот приборчик разлетится на куски? Сколько выходит? Шестьсот марок? Самый дорогой телефонный разговор в моей жизни. И ведь никому не похвастаешься таким-то рекордом… Ну, давай, выкладывай, что там еще? — подумал я.

— Едва перешагнув порог квартиры, я все рассказала Томасу, вышедшему в прихожую встречать меня. Он был ошеломлен, казалось, потерял дар речи. Ни отчаяния, ни упреков. В тот же вечер я перебралась к приятельнице. С Другим я никогда больше не виделась. С мужем у меня сохранилось нечто вроде дружеских отношений, он понял все правильно. Так было до сегодняшнего дня, а тут вдруг звонит и несет околесицу, будто с ума спятил. Совершенно сумасшедший день. А теперь еще и тебя встретила. Знаешь что? Мне вдруг захотелось поплавать. Боязни глубины нет и в помине. Если хочешь, можем встретиться сегодня в бассейне. Хочешь? Алло!

Я словно завороженный смотрел на цифры, вот-вот будет тысяча. Семь, восемь, девять и… на счетчике выскочил нуль.

— Что ты делаешь? Ты чем сейчас занимаешься?

— Ничем. Просто задумался.

— Так что? Хочешь?

— Да.

— Тогда надо поторапливаться. Бассейн открыт до десяти.

— У меня нет плавок.

— А там дают. Поезжай на такси. До скорого!

Я положил трубку. На счетчике была цифра тринадцать, то есть на одну единицу больше, чем до того, как я набрал ее номер. Я взял листок, на котором постояльцы записывали число условных единиц, соответствующее длительности разговора, и против своей фамилии написал: тысяча одна. И задумался — что же я завтра скажу, когда спросят, откуда взялась эта гигантская цифра. Мыслишку, что можно написать одну единицу, я сразу отбросил, это было бы непорядочно. Некоторое время пытался убедить себя: не надо никуда ехать, лучше сидеть в комнате, нельзя позволять обращаться с собой, точно с какой-то игрушкой, но потом подумал — нет, все же необходимо увидеть, что это за бассейн, ведь ты писатель, таковы законы ремесла, а сюжет, в сущности, неплох, из него можно что-то сделать. Но, разумеется, прежде всего, мне хотелось увидеть ее в купальнике. Да еще надо заглянуть в кабинку, посмотреть, какого она размера, кабинка, где все это творилось, уж наверное, она покажет мне кабинки. Взяв пансионное полотенце, я побежал на улицу к стоянке такси.

В бассейне и правда выдавали плавки во временное пользование. Сам бассейн — одно из старинных, выложенных пестрой кафельной плиткой сооружений, какие строили до Первой мировой войны. Пахло хлоркой и дезинфицирующими растворами, воздух был очень теплый, я мигом взмок, очки запотели, и я оставил их в кабинке. Близорукость у меня небольшая, но все-таки я не был уверен, что издали узнаю Тину среди прочих купающихся, тем более что она будет в шапочке. Я принял душ и подошел к краю бассейна, нырнул, лихо нырнул, вниз головой, получилось даже очень элегантно, прыгнув, я ничуть не согнулся, потом кролем проплыл до конца дорожки в теплой, необычайно, до отвращения теплой воде, у стенки ловко оттолкнулся и, вполне удачно развернувшись, поплыл назад, правда теперь уже порядком задыхаясь, и вдруг натолкнулся на старушку, та хлебнула воды и обругала меня, но слов я не услышал, потому что тоже с головой ушел под воду, поперхнулся, закашлялся, так что слезы выступили, наконец, барахтаясь и изо всех сил суча ногами, поднялся на поверхность, с омерзительным вкусом хлорки во рту. Огляделся. Кругом, куда ни посмотри, — старики и старухи, неуклюже бултыхавшиеся в воде. Ну и ну, уж не устроил ли дом престарелых занятия плаванием для своих обитателей? Только в отдалении у стенки болтался на длинной веревке, обвязанной вокруг пояса, белобрысый мальчонка, по указке тренера делал упражнения, видно, учился плавать. Вот уж не думал, что этот дедовский способ обучения до сих пор в ходу. Я спокойно поплавал еще полчаса в теплой как моча воде. Время от времени забирался на край бассейна и смотрел по сторонам, но Тина не появилась. В этой компании я был самым молодым, причем с хорошим отрывом от остальных. Из громкоговорителя послышалось: «Просим вас покинуть бассейн, через пятнадцать минут мы закрываемся». Я вылез из воды, оделся. И, уже выйдя на улицу, увидел над входом объявление: «Сегодня, 23 июня, нагрев воды выше обычного. Вечер пожилого пловца».