"Ночь чудес" - читать интересную книгу автора (Тимм Уве)

Глава 7 ПОЛЬСКАЯ СВАДЬБА

Опять взял такси и попросил отвезти меня за город. Туда, где раньше проходила граница — бетонная стена, разровненная граблями полоса смерти и выложенная бетонными плитами дорога. Просека в роще еще не заросла, по дороге, где прежде ходили дозоры пограничников, теперь гоняли велосипедисты. Колючая проволока, мины, самонаводящиеся стволы — все это было убрано. Но остались два барака и еще какой-то дом из беспросветно уродливых бетонных блоков.

— Здесь был опорный пункт погранвойск, — сказал водитель. — Теперь тут кумушка лиса и братец заяц хозяйничают. Мне как, подождать вас? Если зря приехали, то смотрите — поймать такси тут непросто.

— Да, подождите, пожалуйста. — Я расплатился и вылез из машины. Пахло жареным мясом, из громкоговорителя на стене лилось танго, искаженные, плывущие звуки, пластинка, должно быть, заиграна до невозможности. Я подошел к приземистому строению, на котором висела громадная вывеска: «Фирма Гор. Передвигаем горы! Грузоперевозки, надежное хранение мебели». Окна и двери настежь. Я помахал таксисту, чтобы тот уезжал, не дожидаясь моего возвращения.

В служебном помещении сидел, положив ноги на стол, человек в белом, довольно помятом полотняном костюме и курил тонкую сигарку. В этой комнате с обшарпанными белыми стенами и вентилятором под потолком он походил на владельца табачных плантаций где-нибудь в Бразилии. Он поднял глаза от карты города, которую разложил у себя на животе, и, не снимая ног со стола, спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Я ищу архив сотрудника Академии наук доктора Роглера. — Я уточнил: — Академии наук ГДР.

— Угу. — Он немного помолчал. — Скоро это добро отправится на свалку.

— Почему?

— Три месяца уже никто не платит за хранение. Еще три месяца подержу, так и быть, а потом все, прости-прощай. — Он встал, снял с гвоздика ключ. — Пошли.

Я спросил, давно ли он держит этот мебельный склад.

— Вскоре после Объединения купил весь здешний комплекс, можно сказать — задарма.

— Вы предприниматель?

Человек, похожий на бразильского плантатора, засмеялся:

— Вот выдумали! Подполковник.

— Подполковник?

— Так точно! Народной армии. После Объединения сказочкам настал конец, пришлось мундир в шкаф повесить. Организовал транспортное предприятие. Грузоперевозки. Я сразу понял, что после Объединения народ непременно зашевелится, снимется с насиженных мест, старые хозяева понаедут, новые собственники, а кто не собственник — арендаторы жилья, те уберутся. Многообещающие перспективы с точки зрения логистики. У транспортных фирм появились неплохие шансы. Взял кредит в банке, сразу дали, без проволочек. Дело идет неплохо, очень даже неплохо. Я доволен переменами в жизни, теперь я сам себе хозяин. А вон там, видите? — мои работники, поляки, работают хорошо, не отлынивают. Вы, может, не верите, а я доволен. Мне нравится заниматься организацией переездов.

Мы подошли к одному из бетонных бараков. Перед ним сидели и ходили молодые люди, в основном мужчины, но я увидел и нескольких женщин. Деревянные столы, скамейки, стулья. На вертеле жарился молочный поросенок. Три молодых женщины качались на скрипучих бело-голубых качелях, будто позаимствованных из голливудского фильма.

— Свадьба у нас, — сказал Гор. — Начальник колонны женился. — Он заговорил по-польски с женщинами на качелях, быстро, без запинки. Женщины засмеялись, Гор тоже хохотнул и игриво дунул в них струйкой дыма, женщины уперлись ногами в землю и остановили качели. Гор подошел к одной из них и дал ей затянуться своей сигаркой. Вдохнув дым, та закашлялась и опять расхохоталась. Гор обернулся ко мне: — Это невеста.

Я снял кепку, церемонно поклонился и поцеловал ей руку.

Невеста соскочила с качелей. Ее белая блузка на спине намокла от пота, на юбке я тоже заметил влажное пятно. Невеста принесла стакан. Подала мне, кто-то из мужчин налил.

— Водка — высший сорт, — сказал Гор. — Пейте. Они позавчера в Польше сыграли свадьбу, а сегодня здесь с друзьями гуляют. — Все подняли бокалы. Я сказал:

— Желаю вам счастья, здоровья и доброго согласия в семейной жизни!

Гор перевел мой тост на польский, молодые подняли бокалы, мы чокнулись.

— До дна!

Кто-то сменил пластинку, и снова зазвучало танго. Молодой супруг опять налил мне до краев. Все собравшиеся, сказал Гор, хотят со мной выпить.

— За здоровье всех присутствующих! — сказал я.

И невеста опрокинула уже вторую, нет, наверное, третью рюмку, выпила залпом. Коренастенькая рыжеватая блондинка. Она о чем-то спрашивает меня, все с интересом на нас уставились, движения у невесты замедленные, слова она выговаривает тоже как-то вяло, да и все вокруг словно плавает в тягучем и густом сладком сиропе. День теплый, даже жаркий. Гор переводит вопрос: женат ли я? Отвечаю — да. Они хотят выпить за здоровье моей жены. Отлично, выпьем! Все смеются. Танго плывет, не понять — то ли пластинка до предела заезжена, то ли это у меня в голове все звуки растягиваются и превращаются в нестройное завывание. За словами медленно тянется шлейф смысла. Из стоящего тут же прилавка-холодильника достают новую бутылку водки, наливают. «За это тоже надо выпить!» За что? А, есть ли у меня дети, за детей, значит. «Нет», — соврал, но как же иначе? Не соврешь, так заставят пить за здоровье каждого из моих детей. Сбагрить бы рюмку куда-нибудь… «Они хотят выпить за ваших будущих детей», — это Гор.

— Нет, больше не могу, очень жарко, и потом, я сегодня вообще ничего не ел, да, знаете, ведь только полдень, двенадцать часов всего.

Все уговаривают, просят выпить еще… Я медленно опускаюсь на корточки, я совершенно этого не хочу — пытаюсь подняться, встать, но какая-то неведомая сила тянет к земле, и вот я сижу на корточках, и все с удивлением смотрят на меня, да-да, отлично вижу, стоят рядком, как на групповой фотографии, и глазеют на меня… И вдруг я плюхаюсь задом на землю.

— Милый человек, — это Гор, я приземлился точно у его ботинок, — что это вы с волосами-то своими сделали? Может, ученику парикмахера попались в лапы, а?

— К-как?

— Да сзади-то у вас, на затылке — три ступеньки, здоровенные такие, настоящие просеки. Я еще раньше хотел вам сказать. Вы же, наверное, не подозреваете, что там у вас. Сзади на себя не посмотришь, верно?

— Я знаю. — Переворачиваю кепку козырьком назад. — Парикмахер, который меня стриг, раньше пакостил всем членам политбюро. Мелкий саботаж.

Гор на секунду уставился на меня с недоверием, вдруг нахмурился и, опасливо косясь в мою сторону, о чем-то заговорил по-польски с женщинами. Невеста куда-то сбегала и принесла краюху хлеба, мужчина с татуировкой в виде двуглавого орла на груди отрезал мне кусок жареной свинины. Поросенок уже не крутился на вертеле, а лежал себе, воздев к небесам все четыре ножки. Зачем, думаю я, зачем поросенку понадобилось заклинать Солнце?

— Вчера холодина, сегодня — жарища, — это я вслух, Гору.

Потом я сидел в тени, жевал, медленно, очень медленно ел мясо и хлеб.

— Я сейчас понял, — говорю, — из-за чего вымерли динозавры. У них были недоразвитые жевательные мускулы, они слишком медленно жевали и не получали достаточного количества крахмала, понимаете, хвощи не перерабатывались в крахмал. Динозавры вымерли по причине малой проворности их жевательных мускулов.

Поляки смотрят на Гора, наверное, им хочется узнать, о чем я рассказываю. Но Гор только рукой махнул. Я жую, и к танго понемногу возвращаются обычные темп и ритм. Гор спрашивает:

— Ну, как вы?

— Хорошо бы воды выпить. Во рту пересохло.

Кто-то из поляков протягивает мне бутылку минеральной.

— Ну, как вы? — это снова Гор.

— Нормально. — Я встаю, все смотрят на меня — приветливо, без насмешки, без злорадства. Земля слегка колеблется под ногами, но все-таки я встал.

— Пойдемте. Покажу вам, где этот картофельный архив, — говорит Гор.

Мы идем мимо небольших бетонных построек, форма у них — как у эскимосских иглу, кругом носятся тучи мух, жирных, иссиня-черных, блестящих паразитов.

— Что это за будки из бетона?

— В них раньше держали сторожевых собак. Внутри были клетки. А в клетках овчарки, границу сторожили.

На складе я увидел столы, стулья, кресла, комоды, все это громоздилось до потолка, некоторые вещи были укрыты пластиковыми чехлами. Время от времени слышалось потрескивание, пощелкивание.

— Дерево рассыхается, — сказал Гор. — Когда-то здесь стояли армейские машины — грузовики, легковушки.

Наверху, почти под самой крышей тянулся ряд окон. Было жарко, в воздухе стоял запах старых, прослуживших много лет вещей.

— Вон, смотрите, это и есть ваш архив. Но тут не все. Нет, ничего не потеряно, просто еще несколько ящиков забрала на свой склад другая транспортная фирма, она получила оплаченный заказ от вышестоящей организации. А то, что осталось, оформил профессор Роглер. Он и по счетам за хранение на складе платил, договор был долгосрочный, за все он платил вперед, так что когда он умер, оплачено было еще за два месяца. Но об этом я уже после узнал, когда денег на его счете не осталось. А кроме него, никому до этих ящиков дела не было.

— Вы были знакомы с Роглером?

— Лично — нет, вели переговоры по телефону. Тут еще один архив лежит. Социалистические праздники, обряды, обычаи. Как праздновались дни рождения, свадьбы, совершеннолетие. Инструкции по проведению народно-демократических игр и социалистических развлечений. — Гор выудил из какого-то ящика бумажку и прочитал: — «Анекдот, его классовая сущность». Тоже никто уже не платит за хранение, но я решил оставить этот архив — все-таки часть нашей биографии. Да и кто его знает, вдруг еще понадобится кому-нибудь. — Он показал мне четыре картонных коробки, на которых фломастером было написано «Картофель». — Если вам что-нибудь нужно, забирайте. Ровно через три месяца все это добро отправится на свалку. Опять же полсотни отдать придется. За все плати, даже за разрешение старье выбросить.

Я открыл одну коробку. Книги по картофелеводству, по технологии переработки и хранения картофеля. Полез в другую — фотокопии, кулинарные рецепты, книги на русском языке. Картофель в русской культуре. Должно быть, Роглер хорошо знал русский — я обнаружил выписки и цитаты на русском языке, потом нашел немецкий текст: «Разведение картофеля шло рука об руку с производством и потреблением водки. Мотивация — суровый климат, но также и особенности менталитета. „Война и мир“. Картофель при Бородине? Сторожевые костры. В Ирландии картофель получил распространение очень быстро, потому что во время бесконечных и бессмысленных войн поля зерновых вытаптывались, а картофельные посадки не терпели урона. Вкус здешних клубней слабо-кремовитый».

Я откинул полиэтиленовую покрышку с ближайшего дивана, обнажив обивку с жуткими багровыми маками, но сидеть было удобно, диван непродавленный. Наверное, принадлежал какому-нибудь перспективному товарищу, который теперь перебрался в Дюссельдорф, Гамбург или Штутгарт и сидит в чиновной конторе или страховой компании, перестраивается, привыкает к новому мышлению, вот, должно быть, и расхотелось ему держать у себя дома натуралистический мак — макабр.

Читаем дальше! «Фридрих Второй и „картофельная война“. Фридриху не довелось попробовать клецки из сырого картофеля, какие едят в Южной Германии. Не повезло. Равно и в военном отношении. То вперед, в атаку, то назад, прочь с полей. Приказы Фридриха в период осенних маневров. Батальонный командует: марш на поля! — полковой приказывает: марш с полей!»

Я положил ноги на стол. В голове шумело, читал медленно, с трудом, все из-за водки.

«Картофель и армия неразделимы, по крайней мере, в Пруссии. Земледельцев в приказном порядке обязали сажать картошку, Старый Фриц велел выставить на полях караулы, ибо знал, что недоверчивые крестьяне, боявшиеся употреблять в пищу незнакомый овощ, будут воровать то, что охраняется войсками. Что охраняют, то ценно — считали в Пруссии.

Дали крестьянам приказ — сажать. Административно-командная система экономики, оказавшая влияние и на кулинарию. Вареная картошка как заполнитель пустого брюха. И в наши дни картофель — просто корм. Ср.: рабочие и проч. столовые на предприятиях народного хозяйства».

В одной из книг была сложенная в восемь раз пожелтевшая таблица с тщательно нарисованными и от руки раскрашенными изображениями картошки разных сортов. Я сонно подумал: на таких изображениях характерные черты выступают гораздо ярче, чем на фотографиях.

В глубине помещения, насколько позволял разглядеть сумрачный свет, падавший сверху из маленьких окон, была составлена мебель из дуба — шкаф, стол, стулья, а еще кухонная мебель — белые, гладко окрашенные полки и стол, высокий шкафчик-пенал для метелок. Казалось, эти нагроможденные друг на друга вещи покачиваются и гнутся под ветром, словно деревья в бурю, доски поскрипывали, а в тени на земле стоял мой брат, которого я знал лишь по фотографиям, оставшимся с войны. Брат пытался выдвинуть ящик шкафа, опустившись на колени, — я забыл, что у него не было обеих ног. «Очень трудно, — сказал он, — вытащить самый нижний ящик». Канцелярские шкафы; я стал выдергивать ящики, один, другой, третий… все они были набиты комочками бумаги, тщательно скатанными бумажными шариками. Развернул один — это была страница, исписанная моей рукой. Но брат хотел открыть совершенно определенный, нижний ящик. А это не удавалось, никак, даже силой. Ящик заклинило. Я тянул легонько, а делал вид, будто из кожи вон лезу. «Надо по-настоящему захотеть, — сказал брат. — Надо. Ну, поехали!»

— Надо ехать, — произнес кто-то над моей головой.

Я ошалело протер глаза. Возле дивана стоял Гор.

— Подвезти вас? Мне в город. Могу подбросить.

Гор, это Гор стоял в темноватом складе. Наверное, час уже поздний, может, и вообще вечер.

— Вы заснули. Все водка-водочка. Нашли, что искали?

— Нет. — Я сунул русские книги в коробку, взял только раскрашенную от руки таблицу и вслед за Гором двинулся к выходу.