"Несколько дней после конца света" - читать интересную книгу автора (Мирамар Хуан)

12. У Мамеда

«Частную инициативу нельзя уничтожить, – размышлял Рудаки, направляясь с компанией в кафе „У Мамеда“ – одно из немногих заведений такого рода, оставшихся в городе после катастрофы. – Вон большевики – что только не делали, чтобы искоренить частное предпринимательство, и все напрасно – были при Советах и частные предприятия, и частные магазины, и рестораны даже, вид только делали, что все это государственное. И сейчас тоже – деньги отменили, а торговля процветает», – он вспомнил торжище, которое видел вчера на мосту.

«А питейных заведений все-таки маловато, – он мысленно пересчитал, – раз, два, три и… и все. И Мамед среди них, конечно, самый лучший. Надо отдать ему должное – умеет он и готовить, и обслужить посетителей, а главное, любит это дело. Вообще, эти „восточные люди“, армяне там, азербайджанцы очень предприимчивые, не чета нашему брату-славянину», – он вспомнил о своих персидских предках и усмехнулся.

Кафе Мамеда находилось в нескольких кварталах от ивановского подвала – пять, от силы десять минут ходу, но никто не торопился. После «землетруса» приятно было пройтись по твердой земле, которая больше не шаталась и не вздрагивала под ногами. Недавнее землетрясение, хотя и не сильное, все же оставило след: в асфальте кое-где появились новые трещины, а вывеска над давно разграбленным магазином «Парижский стиль», и так висевшая на честном слове, теперь упала и перегородила тротуар.

Компания разбилась на группки: отдельно шли и щебетали дамы; Чинчук втолковывал Этли принципы геополитики в свете глобальной катастрофы, Этли вежливо улыбался; Урия, который шел рядом со Штельвельдом, продолжал переживать свое приключение.

– Представляешь, – говорил он Штельвельду, – сворачиваю за угол, передергиваю затвор, стреляю…

– У автомата при стрельбе не надо затвор передергивать, – ехидно заметил все знающий Штельвельд.

– Да? – Урия был явно удивлен. – А я все время передергивал. Но разные ведь бывают автоматы, бывают и такие, что надо передергивать.

– Это уже будет не автомат, а автоматическая винтовка, такие винтовки, например, у гусар из Майората, – поучал Штельвельд.

– А я откуда знаю, что это было? – сердито сказал Урия. – Не до этого было мне – стрелял из того, что дали, – его явно обижало всеобщее недоверие. – Надо тех евреев найти, что меня на Подоле задержали, они там остались с Аборигенами биться. Приведу их, пусть расскажут… если живы, конечно.

Рудаки догнал Переливцев и сказал, кивнув на Урию:

– Похоже на Чернобыль – все друг другу ужасы рассказывают, а ничего особенно страшного, собственно, не происходит.

– Как не происходит? – возразил Рудаки. – А луддиты? А Аборигены эти непонятные? А солнца новые? А хаос всеобщий? Все эти патриархаты и майораты независимые?

– Все это имеет место быть, не спорю, – согласился Переливцев, – только несерьезно все это как-то.

– Бархатный бардак, – усмехнулся Рудаки, – раньше были «бархатные революции», а теперь просто бардак, но бархатный.

– Похоже на то, – опять согласился Переливцев и замолчал.

Иванов шел немного впереди с Рихманом.

– Не спеши, Ефим, – Иванов придержал Рихмана за рукав. – Куда спешить? Все равно водка у меня… и автомат тоже.

– Слышал, что Вадик говорит? – Рихман пошел медленнее. – Мне кажется, он прав – несерьезно все как-то. Вот смотри: появилось четыре солнца на небе, паника, власть как всегда на высоте – призывают сохранять спокойствие, а сами удирать, правда, удирать-то некуда. И вот четыре солнца взошло, а страшного по-настоящему ничего и не случилось – никакой особой радиации, во всяком случае, никто от нее не умер, вообще никаких особых смертей или даже массовых эпидемий каких-нибудь. Очки темные, правда, стали носить, но больше для проформы. Вон у нас во дворе бомжи живут, как жили, никто не ослеп, а у них не то что очков, штанов нет, сам понимаешь. Или вот землетрясение это и предыдущие – разве это землетрясения – у нас в квартире только одна картина со стены сорвалась, а этаж – сам знаешь – десятый.

– Ты что, дома живешь? – спросил Иванов.

– Пока нет, но квартиру проверяю часто, скоро, наверное, переедем – подвалы эти тоже, похоже, дань общей панике – ответил Рихман и продолжил: – От чего прячемся? Дальше смотри: звезды на небе каждую ночь новые, Аборигены с песнями и танцами их идиотскими. Короче говоря, такое впечатление, что кто-то для нас цирк устраивает. Ты как думаешь?

– Зачем? Кому это надо? – довольно равнодушно поинтересовался Иванов.

– Не знаю, – ответил Рихман, – может, выжить нас хотят. Не знаю.

– Вряд ли, – усомнился Иванов. – Такими средствами. Проще мор наслать какой-нибудь или бомбу сбросить. И потом, кто нас хочет выжить? Инопланетяне? Именно нас? В других странах ведь ситуация похожая – бархатный бардак. Слышал, как Аврам сказал?

– Откуда ты знаешь, что в других странах то же, что и у нас? – спросил Рихман. – Связи ведь нет, мы не знаем даже, что делается в нескольких километрах от города.

– Ну, положим, это-то я знаю, – сказал Иванов, – ездил от института картошку заготавливать как раз километров за двадцать – двадцать пять.

– Ну и что?

– Вроде то же самое. Четыре солнца на небе.

– Это еще ни о чем не говорит, – сказал Рихман. – Все-таки двадцать километров – это не расстояние. Но ты дальше послушай, что я хочу сказать, – продолжал он, – вот в социальной, так сказать, сфере похожие вещи происходят – государства развалились, а гражданской войны или даже конфликтов каких-нибудь нет.

– А луддиты? – Иванов был настроен скептически.

– А что луддиты? – у Рихмана, похоже, на все был ответ. – Сами луддиты, конечно, придурки и шизофреники. Но смотри: разбили, уничтожили компьютеры и исчезла банковская система, а потом и деньги. Не стало импорта – исчезли дорогие шмотки и «мерседесы». Исчезли деньги и естественным образом исчезли богатые и бандиты – братки на базаре грузчиками служат за жратву или в армии опереточной какого-нибудь майората. Кто-то очень неглупый все это затеял, только вот зачем, не понятно.

– Происки международного сионизма, не иначе, – усмехнулся Иванов, которому надоела эта тема. – Компьютеры, правда, жалко, – вздохнул он, – я со своим сроднился и Маина скучает.

– Конечно, жалко, – согласился Рихман. – Я вот так и не научился как следует.

– Резюмирую, – торжественно заявил Иванов, – без поллитра в этих делах не разберешься, а у меня даже два раза по пол-литра. Прибавим шагу, а то отстали мы.

– Только я вот что еще хочу спросить, – Рихман уже почти бегом догонял Иванова, – этот Урия, в него что, действительно Аборигены стреляли?

– Скорей всего, привиделось ему спьяну, – бросил Иванов, не сбавляя темпа.

– А автомат? – Рихман немного задыхался, но не отставал.

– Оставил кто-нибудь, пока мы от землетрясения спасались.

Они догнали остальных и теперь подходили к кафе вместе со всей компанией.

– Прибыли, – сказал Рудаки. – Вот он, надежный оплот свободного предпринимательства в мире хаоса и всеобщей анархии.

Кафе располагалось в пристройке, прилепившейся к старому зданию университета. Насколько помнил Рудаки, здесь всегда было какое-нибудь питейное заведение: при Советах тут был бар с нелепым, чисто советским названием «Донецк» – даже самую отдаленную ассоциацию с центром угольного бассейна в кафе обнаружить было трудно, и среди студентов, преподавателей и просто пьющего народа кафе тогда звалось «Кафедра» – благо все ассоциации и параллели были рядом, в университете; при последней власти окрыли тут кафе «У Тараса» (рядом, в парке, был памятник Шевченко), но в городе его по-прежнему называли «Кафедра».

После катастрофы заведение перешло к предприимчивому азербайджанцу по имени Мамед, и Мамед собственной персоной встречал сейчас компанию, стоя на пороге своего заведения. Это был невысокий лысоватый толстячок, очень себе на уме, увлеченно игравший роль гостеприимного кавказского человека.

– Аврам-бей, здравствуй, дорогой! Добро пожаловать, Ива-ханум! – восторженно восклицал он, показывая в улыбке золотые коронки. – Кот ваш, Балтазар, всем котам кот, настоящий перс, клянусь аллахом, ловит мышь на лету – герой, Дарий персидский, Кир непобедимый. Всех словил – один только мышь остался, спрятался у этих, – он показал в угол зала, где на полу сидела группа Аборигенов. Трусливый мышь, не хочет выходить, а они током бьются, – обиженно продолжил Мамед, доверительно понизив голос, – могут кота попортить, спрятал его в кладовке, переживает, в бой рвется. Аврам-бей, Ива-ханум! Послал аллах гостей! – опять воскликнул он, попятился и жестами стал приглашать всех в зал, громко перечисляя основные позиции своего меню: – Шашлык-машлык есть, кебаб-шебаб есть, вино есть – кушать будем. Садитесь, дорогие, за кота все отдам.

Компания вошла в кафе. Просторный зал с низким потолком, в котором, как помнил Рудаки, в мирное время всегда' толпились студенты и преподаватели, разбавленные колоритными группами окрестных алкашей, сейчас был почти пуст – кроме сидевших на полу Аборигенов, в нем была только компания бритоголовых парней, занявшая один из дальних столиков. За стойкой бара, над пустыми полками висел большой яркий лозунг: «Агрессивному маркетингу – мягкий менеджмент!».

– Спасибо, Мамед, спасибо, – сказал Рудаки, – смотрю, объявления у тебя новые. Маркетинг, менеджмент – лихо!

– Осколки прошлого, дорогой! – засмеялся Мамед. – Братки принесли. Говорят: прикольно. Мне все равно – что гостям нравится, мне нравится. Братки часто у меня бывают. Вон и теперь сидят. Бедные теперь, тихие. Картошку-морковку с базара приносят, наливаю им за это.

– Ага… понятно, – Рудаки взял Мамеда под руку. – Слышишь, Мамед, мы тут с друзьями… покормишь?

– О чем разговор?! – Мамед воздел руки горе, призывая в свидетели аллаха. – Ваши друзья – мои друзья, мамой клянусь! – и добавил, хитро прищурившись: – За друзей кота в аренду в Подольский раввинат отдавать будем. Там кунак мой, Давид, стонет: кота дай – мышь замучил, спасу нет. Садитесь с друзьями, шашлык-машлык есть, кебаб-шебаб есть, вино есть – кушать будем. Садитесь, дорогие, за кота все отдам.

– Не надо кота напрягать, – сказал Рудаки и опять взял Мамеда под руку. – Послушай, Мамед, тут у Урии к тебе одно предложение есть.

Мамед повернулся к Урии и радостно воскликнул:

– Урия-бей! Добро пожаловать, Урия-бей! Слушаю тебя, Урия-бей.

Урия наклонился к Мамеду и зашептал ему на ухо.

– Смотреть надо, – выслушав Урию, сказал Мамед, – хорошая вещь в хозяйстве всегда пригодится. Садитесь пока, дорогие, шашлык-машлык есть, кебаб-шебаб есть, вино есть – кушать будем, пить будем. Садитесь, дорогие.

Компания стала рассаживаться. Сдвинули два стола, притащили стулья. Мамед удалился ненадолго в комнату за стойкой с Урией и Ивановым и вышел оттуда, буквально излучая радушие и готовность услужить гостям – видно автомат произвел впечатление.

– Что кушать будем, дорогие? – спросил он, смахивая с чистого стола несуществующие крошки сложенной газетой. – Шашлык-машлык есть, кебаб-шебаб есть, вино есть, что выбираете?

– Давай всем шашлык-машлык для начала и бутылку вина для дам, водка у нас своя есть, рюмки только дай, – сделал за всех заказ Рудаки, а потом все же спросил для порядка: – Все согласны?

Компания выразила свое одобрение кивками и неопределенными междометиями, даже Этли кивнул, встретившись с вопросительным взглядом Рудаки. Урия стал переводить ему заказ, и он сказал: «Йес», а Мамед повторил скороговоркой.

– Всем шашлык карский, вино и рюмки. Так? Да? Отдыхайте, дорогие, – он протянул Рудаки газету: – Вот, Аврам-бей, газета последний. Почитай друзьям, пока шашлык будет, – и он бегом удалился на кухню.

Рудаки раскрыл газету.

– Смотрите-ка, грузины нас опередили, – сказал Рудаки, раскрыв газету. – Вот, слушайте, – и он громко прочитал: – Корабль звездных переселенцев из местного грузинского землячества сегодня стартует и возьмет курс на двойную звезду Мирам в созвездии Персея. Счастливого пути к новым Мирам, друзья! Ушлые ребята, эти грузины.

– Ты что, действительно думаешь, что кто-то может улететь на какую-то там звезду? – спросил Рихман и покачал головой.

– Ничего я не думаю, – рассеянно ответил Рудаки, – просто мне грузины всегда нравились – веселый народ. И песни у них забавные. Хачапури, хвелипури, цицила, ай-да-ли-да! – вдруг затянул он. – Тая-тая-тая-тая-тая. Цинандали, саперави, хванчкара, ай-да-ли-да!

– Тая-тая-тая-тая-тая, – неожиданно, подхватил Иванов, – хачапури, хвелипури, цицила, ай-да-ли-да! – заголосили они вместе.

– Тая-тая-тая-тая-тая, – присоединился к ним Урия. – Цинандали, саперави, хванчкара, ай-да-ли-да!

– Тая-тая-тая-тая-тая, – закончили они довольно слаженно уже втроем.

Братки за дальним столиком шутливо захлопали, из кухни выглянул Мамед, крикнул: «Вах!» и опять скрылся за кухонной дверью.

– Так зачем же мы тогда с этим капитаном Немой встречаемся, если никто никуда не переселяется? – спросила доверчивая Ира Штельвельд.

– А я что вам говорила?! – тут же откликнулась Ива Рудаки. – Пикник они себе устроили «без баб».

Рудаки открыл было рот, чтобы возразить, но его опередила Виктория Чинчук.

– А в Майорате говорят, – заявила она, – что это только называют так «переселение», на звезды всякие, Бетельгейзе там или как это? Мирам, а на самом деле, – продолжила она громким шепотом, – а на самом деле переправляют в Европу там или в Америку, в общем, туда, где нет всего этого ужаса. Поэтому и мы с Витей решили с вами. Чем черт не шутит, вдруг этот Нема и правда сможет устроить переезд в нормальную страну, а не на эту Мираму.

– Не Мираму, а Мирам, звезда Мирам называется, – встрял Рудаки, – и фамилия Мирам есть, я знал одного Мирама – переводчиком служил под знаменами, хороший был парень, пьяница.

– Странная какая фамилия, чья это? – спросила Елена Передивцева.

– 'Перс он был, как и я. Мирам – значит по-персидски «старший пастух», – ответил Рудаки.

– А почему был, он что умер? – почему-то заинтересовалась Переливцева.

– Не знаю, исчез куда-то, – рассеянно ответил ей Рудаки, который опять углубился в свою газету. – Вот тут прогноз есть на завтра, послушайте, что пишут: первое солнце взойдет в пять часов шесть минут, второе в пять часов десять минут…

Рудаки никто не слушал.

– Странная штука с этими звездными переселенцами – пишут, что люди улетают, но я, например, не знаю ни одного улетевшего. А вы? Может, ты и права, Виктория, – задумчиво сказал Рихман.

– Вот мы улетаем, – усмехнулся Штельвельд.

– На палочке верхом, – сказала Маина Иванова.

– А что? Эротично! – Штельвельд готов был развить тему но Иванова молча показала ему кулак и он увял.

– Надо на Марс переселиться – кажется, там уже найдены примитивные формы жизни, – пошутила Ива Рудаки.

– Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – науке сие не известно! – назидательно произнес ее муж, подняв глаза от газеты.

– А потому надо выпить, – резюмировал Иванов.

– Мамед! – крикнул Рудаки. – Где наши рюмки?

– Вот рюмки, Аврам-бей, – Мамед нес из кухни большой поднос, уставленный закусками. – Вот «Вазистубани» вино, вот лобио, вот кинза, вот лаваш-малаш, – сказал он, поставив поднос. – Кушайте, дорогие. Автомат хороший, – шепнул он Рудаки, – я попробовал на дворе. Коту отпуск дадим – заслужил наш герой, еще один мышь в кладовке поймал. Кушайте, дорогие, скоро шашлык готов будет.

Мамед опять скрылся на кухне, Чинчук стал наливать дамам вино, а Иванов достал из рюкзака бутылку водки, открыл ее и, налив себе полную рюмку, сказал:

– Наливайте сами, мужики, а то мне тут неудобно с краю.

«Мужики» не заставили себя ждать, и вскоре все уже сидели с поднятыми рюмками в ожидании тоста.

– Скажешь тост, Витя? – попросил Иванов.

– В это непростое время… – встрял ехидный Штельвельд.

– Помолчи, дай сказать человеку, – остановила его Ира.

Чинчук встал.

– В это сложное время… – начал он.

Все засмеялись и выпили.

Какое-то время компания молча жевала, потом Чинчук вдруг сказал задумчиво:

– Мне в Подольском раввинате предлагали советника, можно было в Бахчисарай послом поехать, все-таки Крым, а не эти попы.

– Это бесперспективный пост! – безапелляционным тоном заявила Виктория Чинчук. – Подольский раввинат находится в политической изоляции, его признали только Крымский каганат и Автономный раввинат Белой Церкви, а у Патриархата большое будущее через международное православие.

– Правильно, – грустно согласился Чинчук, – все было бы неплохо, если бы не сухой закон.

– Так вы едете с нами или нет? – спросила Чинчуков Иванова.

– Едем, едем, – ответила ей Виктория Чинчук.

– На палочке верхом, разве что, – усомнился Рудаки и громко объявил: – Мамед шашлыки несет – готовьте пространство.

– Шашлык карский – аромат царский! – приговаривал Мамед, подбегая с подносом. – Кушайте, гости дорогие!

– Под шашлык, как говорится, сам бог велел, – предложил Штельвельд.

Возражений, естественно, не последовало, даже Этли протянул свою рюмку.

– Пообтесался, бритт, – заметил Урия, – обрусел.

– Хороший шашлык, – похвалил Рудаки. – Постарался Мамед за кота.

– И за автомат, – добавил Урия.

– Ну да, и за автомат тоже, – согласился Рудаки. – Интересно, зачем он ему?

– Орехи прикладом хорошо разбивать, – предположил Иванов.

– Во-во, и я так думаю, – усмехнулся Штельвельд и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: – Так мы идем сегодня на встречу с Немой или нет?

– Идем, конечно, в том же составе, – решительно заявил Рудаки и покосился на Иву.

– Только без баб, – потребовал Иванов.

– Очень надо… – фыркнула Ира Штельвельд.

– И вообще, пора закругляться, скоро последнее солнце сядет. – Иванов показал на окно, за которым уже порядком стемнело.

– Надо на посошок, – потребовал Чинчук и подставил свою рюмку.

– Всенепременно, – Иванов налил ему водки, поднял рюмку и провозгласил: – В это сложное время, как говорится, дай бог не последнюю.

– Пора! – выпив, сказал Рудаки. – Кашку поели, бражку попили, бабушку пока что не прибили, но пора и честь знать.

Со звуком оборванной струны село последнее солнце.