5. СМЕЛЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Воробьев вбежал, сделал балетное па и объявил:

– К вам идут товарищи-друзья с похоронными принадлежностями. Просят занять надлежащую позу: ноги смирно протянуты, ладошки на груди, глаза закатаны под лобик. Есть отличная идея. Для вас бесплатная. Дарить?

– Говори, говори, – нервно приказал Торн.

– Тут я обнаружил гравипучок, – зашептал подпольно лаборант, – полный эквивалент недельных щей по воздействию на организм.

Воробьев был изгнан с позором, но ушел красиво, как танцор фламенко, за кулисы, вернее, за железные шкафы, где его ждали девушки и пончики.

Вместо него на сцене появился академик со свитскими.

– Вы похожи на директора крематория, – поздоровался Веревкин с облаченным в черный сюртук Торном, – но вам идет, не жлобит.

– Разве вы прочитали мою докладную записку? – спросил Торн, пытаясь угадать свой приговор.

– Это про обезьян-добровольцев?

– Про выделение для опытов обезьян и добровольцев, – поправил Торн.

– Обезьяна в базарный день подороже нас с вами стоит, милок. И с добровольцами вы погорячились, дураков нынче мало. – Академик взял Торна под руку, как любимого ученика, и стал прогуливаться по залу. – Вообще-то дело не в обезьянах, а в вас, друг мой. Распространяются слухи, в которых вы герой. С этим я не спорю. Но заодно и те пузыри, которые лопаются на ваших экранах, становятся какими-то идолами, понимаете, вершителями судеб, и начинают делить с вами славу.

Торн хотел оправдаться, но академик его опередил.

– Не надо бояться. Я не конный памятник, люблю смелых, ловких. Я и сам был такой. Что главное в моих работах?

– Способы измерения зональной напряженности мембран, – Торн вспомнил фразу из какого-то учебника.

– Хороший солдат, а плохо стреляет. Главное – это дерзость, это умение вбить гвоздь в доску. Я первый показал: взаимодействуют в первую очередь не организмы, а их биополевые атрибуты. Теперь и вы покажите то, чего не знает никто, – академик взмахнул пальцем. – За шпагу, сударь. Первый выпад мой. Я не хочу видеть мутации мух, потому что точно знаю, приспособительных там не больше, чем при любом облучении. Вы мне подавайте связи: пучок такой-то конфигурации, каналы и узлы реагируют так-то. Сделаем, конечно, и замеры в тканях. А потом сверимся с данными других лабораторий. Посмотрим, есть ли что-нибудь похожее, а значит, и смысл в вашей бурной деятельности.

– Что, прямо сейчас найдем смысл? – удивился Торн.

– Сейчас начнем находить.

– Если получится, я стану вашим замом? – попытался разрядится Торн.

– Станете, клянусь честью – по свиноводству. Подыщем вам хавронью посочнее для совместных опытов.

Академик и свита размялись в буфете, а вернулись, когда подопытного Лорда уже ввели под конвоем в испытательный блок.

– Ой, что это за зайчик тут дрожит? – принялся паясничать Веревкин.

– Как мне не задрожать, – с достоинством сказал Торн. – Нормальной математики нет. Я не стою на плечах гигантов. Наоборот, они стоят на мне, хорошо покушав.

– Спасибо за комплимент. Только я ни при чем. Более того, и я о том же. Абсолютно с вами согласен, что динамично-симметричные структуры О'Хары – мечтанья сивой кобылы, виртуально-асимметричные Мисры, извините, просто понос. Звоню я вашему Крюкоу в Гонолюлю. Слушай, говорю, урод, хватит жарить свой перец на солнце, строй мне функцию пучка, ищи код воздействия, или ты не нобелевский лауреат, а вор и самозванец вместе со своим Дельгадом. Если ошибешься, тебя все поправят. Он сразу протрезвел и лопочет, дескать, товарищ Веревкин… Что, кстати, он лопочет?

– Без понятия, – бесцветно выступил Макаров.

– Это на вас похоже.

– Что-нибудь про автогенерацию? – догадался Торн.

– Вы меня уже радуете. Пожалуй, вам можно будет доверить не только свиноводство… Спите, спите спокойно, дорогие товарищи, вас тогда уже не будет, – успокоил Веревкин приближенных. – Так вот, этот певец прототипов со сломанной лирой, распустив сопли по ветру, просил у меня прошения за то, что только сейчас понял правду-реальность. А она в том, что гравипучки генерируются самой мембраной, может быть, для какой-то локации.

– Первый пульт готов, – доложил техник.

– Испытательный блок в ажуре, – гордо оповестил Воробьев.

– Люблю испытываться, – травил очередную историю Веревкин. – Однажды прохожу проверку на той установке, что у нас проверяет годность персонала к работе со сложной техникой. Я ей говорю «здравствуйте», а она мне «до свиданья». Выходит, и моя мембрана пагубна для прогресса.

Подавлялись защитные реакции мембран, чтоб пучки проходили с ветерком. Торн машинально тормошил настройщик, больше размышляя о том, переведут его в кладовщики или в санитары. А потом случайно заметил, что забрел в грибные места и можно копытить. Столбовики выплывали из ниоткуда резво, без драчек. Он скосил глаз на панель, где бились в экранчиках мембранные показатели Лорда. Вектора напряженности нарастали рывками в такт пучкам, хорошо открытые каналы выбрасывали крутящиеся побеги. Торн никогда такого не видел. В потоке пучков чувствовался боевой строй, словно где-то вовсю фурычила матрица синтеза.

Торну вдруг трудно дышать, как будто на шее ошейник, за который еще тащат твердокаменной рукой. Он пытается сжаться, свернуться и выскочить из ошейника.

Заворочались, забеспокоились, закашлялись в удушливом недоумении и другие зрители. Торн понял, что один побег явно продрался из блока. Да неужто какой-то пес настраивается, сам распускает каналы, не иначе как поверчивая кристалл состояний.

– Неужели пес. Ха-ха, – взвился академик с такой прытью, будто только этого и ждал всю жизнь. – Может, он еще играет и поет, и пишет докладные вместо Торна. Но видно мастера по работе. Итак, Торн, вы добились своего, вы запомнились и уже неважно чем.

– Но может, – вступился за Торна Макаров.

– Не может. На БГУ прокручивается какой-то мультфильм, запись. Занятно сляпано. Но лучше использовать видик, а БГУ в музей сдать.

– И меня в музей, на вечное плавание в формалине? – грустно уточнил Торн.

– Вовсе не обязательно. Вас на пьедестал, чтоб любовались. Чтоб с вас писали художники, танцевали балерины, пели певцы. И медаль в размер пиджака.

Связанный Лорд, скованный Торн. А поверх настил, на нем пирует академик. И реакция его неадекватная, он выплюнул эксперимент, что кусок зеленоватой ветчины. Издеватель встал и обернулся жирной спиной, как стеной. Ошейник сдавил еще круче, от страха Торн прилип к позвоночнику, похожему на нагретый стержень. И выдрался.

Торн встряхивается, крутит боками, фыркает. А потом замечает, что трава легонько колет его в нос. Он бежит по полю, заросшему васильками, и вдыхает свежую голубизну. У него мохнатые короткие пальцы с когтями. Вдруг из травы поднимается, набухая капюшоном, чужая неприятная гадина. А в ней гнездится окостенение. Думать некогда, он пружинит с места, бьет под капюшон, лязгает челюстями. Что-то рвется под зубами.

Содрогнулся пол. Академик лежал, растекаясь заслуженным брюхом. И булькал, как проколотый бурдюк.

– Врача, – бабьим хлопотливым голосом закричал Макаров. Врача, врача, ча-ча-ча, пропел хор по телефонам и селекторам. Кто-то пытался сделать академику движения, предназначенные для спасения утопающих. То есть положить его на свое колено. Но упал от чрезмерного усердия, ударив академикову голову об половицу. Потом со всех входов вбежали врачи и унесли Веревкина на плечах, как павшего командора.

– Инсульт, – с еле скрываемым облегчением сказал Макаров, когда процессия скрылась за горизонтом.

– Смешно сказать, но мне показалось… – начал один ученый.

– Чего уж тут смешного? – насупился Макаров.

– А мне-то что делать? – осведомился Торн.

– Замазаться, – у Макарова будто зуб заболел.

Публика вышла, оставив полукруг стульев, которые тоже, казалось, были озадачены.

– И никаких гулянок Лорду, – набросился Торн на вынырнувшего Воробьева, – я вообще не знаю, кто он такой.

– Кто ты такой, ты кто такой? – Андрей шлепал бифштексом по носу Лорда. Тот откликался радостным неразумным лаем.

«Собака отличается от человека тем, что у нее нет своего осевого канала. Мембрана недоразвитая, слабый пси-овоид, и ось одна на всех собак, которая ведет напрямую к Праотцу-Псу. Кажется, я дал свою мембрану напрокат, кому-то хотелось поиграть с кристаллом. Кому? Главному Псу или же Хозяину всех собак, козлов, хорьков и прочих меньших братьев».