7. БОРЬБА ИДЕЙ

– Наступила поистине трагическая минута, товарищи. Минута, когда надо думать, – Воробьев начал упражнять голову вслух. – Недолеченный Торн вошел в историю. Правда, уже вышел с другой стороны. По всему городу ищут мембранную технику. Общественность возмущенно воет. Дескать, врачей-преступников попой на кол, и чтоб подольше мучались. Эти самые аппараты и раньше на витрине не выставлялись, а теперь и вовсе под прилавком окажутся. На меня из окна нашей клиники сбросили ускоритель-резонатор. Хотели попасть прямо по разуму. Макаров прикрывает срам Веревкиным, а тот молчит, болезный. Веревкина на веревочку, скандируют дети. Достоверно установлено, что человекодыры производятся на этих установках. Кое-кто намекает даже на искрозадых. Такая ужасть, прямо живот болит с нервного расстройства. Куда пойти лечиться?

– Ладно, даю ЦУ, полезай лечиться в блок, пока никто в дверь не ломится. Я сажусь на дудочке играть, пучки привораживать. А ты их человеческим своим фактором обрабатывай, не зевай. Главное, получить изобразительный ряд в голове, какую-то задачу в условных картинках, и решить ее. Это будет означать – психоцентр все осознает, все понимает, и ось твоей мембраны становится для группы нужных вихреобразований ведущей, ну, как программа правительства.

– А мухи на что? – возмутился Воробьев.

– Про мух забудь, они себе на уме. У них биологическое подвижно. Вспомни, как у мух родилось кровососущее поколение от твоего пучка.

– Мне ли забыть, – рассудил Воробьев. – Я ведь, а не вы, целый день с Лордом бил и кусал их внапрыг. Мир спас от страшной угрозы, хоть бы кто орден на майку приколол.

– Себя спасал, я ж тебя здесь запер вплоть до окончательного решения вопроса, – уточнил Торн.

Лаборант уже забрался в блок вместе с тарелкой каши и хотел узнать, какие пучки она несет с собой. Торн с надеждой уставился на пульт. Но тут появился Ливнев, и прогнать его не удалось. Он собирал в поход группу здоровья. Пришли двое плачущих граждан, они хотели дать взятку, лишь бы их успокоили. Дескать, на городской свалке возле водоема творится нечто спорное, противоречивое. Эти вольные стрелки выискивали, чем поживиться, а на них накинулись волки, которые при ближайшем рассмотрении оказались человекообразными. И предложили: переходите в нашу веру. Прохожие чуть было не стали плохими, уже завыли на Луну, а потом вспомнили родной завод и убежали. По дороге они захватили странного мужика, который уверял, что отращивает органы внутренних дел. Пострадавшие говорят, там еще много таких чудаков. И кто туда приходит, просто так или по делу – там же толкучка – уйти уже своими силами не может и становится оборотнем. Человекозверем или человекопредметом или даже человекоинстанцией.

– А человекострана еще не приходила? – поинтересовался Торн.

– Хочешь пива с хреном, Ливнев? Мембрана сразу задубеет, – предложил Воробьев. – Будешь внукам рассказывать, как я тебе жизнь спас.

Ливнев поднял палец и предупредил. Мол, провозимся, так соберутся туда на экскурсию менты или искрозадые, станут вести себя нетактично. А если и они в кого-то превратятся, это будет страшно, похуже разного рода джунглей.

Торн несколько раз подумал, уколоться ли ему. После подземной истории не особенно хотелось. В конце концов, ко всем вещам на свете есть ключи. Еще бы научиться вовремя находить их, а не как обычно, когда вещи сами тебя отпирают.

Решили ехать кучей, в микробусе, даже Макаров увязался руководить операцией.

– Будто менты собрались, – выразил неудовольствие Ливнев. – Стенка на стенку пойдем, что ли. Или кто кого перекусает. Я, когда со всеми, глупый, как все.

– Полный порядок, по тебе равняемся, – успокоил его Торн. «Ослабленные» ерзали и нервно хихикали. Они явно не переваривали друг друга на уровне мембран. Легко было додуматься, почему «ослабленные» всегда ходят поодиночке. Однако, и ведьмаки впервые выступили дружным коллективом.

Машина поплутала по извилистой тропе между мусорными холмами, но потом появились маяки и ориентиры. Волки в измазанных куртках расселись кругами на вершинах холмов, неожиданно тихие и какие-то почтительные. Немного поодаль располагались живописные группки макак, но и они словно набирались ума-разума. Тут и там попадались прочие звери, серьезные, а может, заторможенные. Лешики и ежки взяли друг друга под руки. Они смотрели в одну и ту же точку. Микробус взобрался на холмик, и прояснилось направление взглядов. Протухший пожарный водоем. Даже в свете фар вода казалась совершенно черной, а водоем больше напоминал дыру.

– Ну как, хорошо в мире животного? – спросил Торн у крайнего зверя.

– Отвяжись, – тускло отвечал тот, – тебя не звали.

– Будешь ругаться, заберу на лечение. Вылечишься, пойдешь на спичечную фабрику головки обсерять.

– О-о! – зверь несколько раз икнул. – Не надо. Слушай, злец-охотник. Пока хилял сюда, было плохо. Фрезеровало, свербило, загребало. А здесь изнутри сущность полезла. Лезет и не коротит, знаешь. Чувствую стаю, стая чует меня. Скоро охота. А знаете, человек – наша цель, поэтому в нем все должно быть прекрасно, и мясо, и кожа, и кости. Однако, страшно неловко, когда кушаешь хорошего человека.

– Какое слипание мембран, какая ориентация каналов, – академически радовался Макаров.

– Это здоровый столбовик всех замел, насадил на ось, – принюхался Торн. – Какой-то Пахан-Праотец их сюда завлек, будто мух на дерьмо. Не наш Пахан, нецивилизованный.

– Что вы такое несете? – по-дамски чопорно возмутился Макаров.

– Он бредит, командир, не обращайте внимания, пройдет, как с белых яблонь дым, – сказал Ливнев, не отрываясь от наблюдения за местностью. – Кажется, там в луже кто-то отмокает.

– Прощупаем? – стал совещаться Макаров.

– Может, у людей вечеринка, а мы, как дикари, право, – предположил Торн.

Но Макаров уже решился.

– Химсредства второй категории. И только. Если замечу что-нибудь другое, откручу коки. Сейчас на нас общественность, что говорится, зенки вылупила. На всякий пожарный – защитное поле сто тридцать процентов. В первой тройке: Ливнев, Климовас, Петров. Переговорники не выключать.

Челюсти выдвинулись вперед, в магазины плевалок легли обоймы с двойным «храподелом». Сразу десяток асмоновых дракончиков рванулись к черной дыре. Они нарисовали ажурный мост над волнами мусора.

Бойцы шли на полусогнутых, от укрытия к укрытию. Генеральская красота. Но Макаров уже сомневался:

– Не нравится мне эта лужа. Как глаз смотрит.

– Хорошо хоть, как глаз, а не как рот.

Вдруг по переговорнику раздалось жуткое:

– Ой-ей-ей!

Макаров всполошился.

– Вызывает «Цыпа». «Аспид», «Хряк», «Карась», доложите обстановку.

А в ответ беспричинный смех идиота.

– «Аспид» на связи, – наконец собрался с мыслями невидимый собеседник. – Подвергаюсь массированной мембранной атаке. Складываю из мусора слова прощания. Погибаю, но не сдаюсь. Нет, сдаюсь, еще как сдаюсь. Ай, ноги оторвали.

– Как это оторвали, «Аспид»? Отвечай, гад! – заорал Макаров.

– Очень просто. Шеф, нет ног и такая легкость. Силы тяготения и трения чудесно распределены. Скольжение моего тела похоже на синусоиду, оно меня забавляет. Я могу быть петлей, восьмеркой, могу пролезть в отверстие величиной с кулак. А всю зиму сладкий сон.

У Макарова челюсть отпала и зависла, болтаясь на ветру.

– Говорит «Хряк». Я уже близок к идеальной форме овоида. Я ем траву, помои, документы, и все становится светлой силой, светлым жиром, плывущим вокруг фокальных точек.

– Обстановка под контролем, – порадовал уверенный «Карась», – пора метать икру. Нас должно быть больше, больше…

– Это противоестественно. У них пробои, будто они гнилые овощи из ближайшего магазина, – Макаров сжал руками голову, как бы пытаясь выдавить из нее свежие мысли. – Ведьмаки начали системные действия, а мы не готовы.

– Быть не готовым – это наш старый добрый обычай, – успокоил его Торн. Да и готовься стул, ничего хорошего на него не посадят.

– Это вы бросьте, – сказал строгий Макаров, – не до того.

– Ладно, командир, пошел выручать своих. Ведь у всех раздрай с привычными вихрями. Чужое поле тянет. Надо понять, какое. Им самим не справиться.

Макаров хотел гаркнуть, но Торн уже спрыгнул с холма, упал, покатился. Волк попытался укусить его за ляжку. Но потом шпаны не стало. Только свалка, а впереди давящая многозначительностью дыра. Свалка буравила взглядами. Наваленные ржавой кучей холодильники, локомобили, бормашины, соленоиды, станки наливались жизнью и вставали в каждый в свой ряд, ряд пристраивался к ряду и чин – к чину. Эскадроны и эскадрильи зверомашинолюдей заходили ему в тыл, кружились где-то сзади, и он их не видел, а только чувствовал спиной. Из-за горизонта вторым эшелоном выглядывали смерчами столбовики, они и закручивали бесовский хоровод вокруг Торна.

Торн прибавляет ходу, уже бежит, практически летит. Но свалка не отстает, вернее даже нагоняет. И Торну не оторваться. Он чувствует, что сам себя предает. Сила, исходящая из глаза, тянет за ним всякие скопы, визоры и камеры; кожа притягивает жаро-, хладо-, пуле-, лученепробиваемые и непроницаемые доспехи; к рукам липнут швырялки, металки, плевалки, хваталки разных сортов; мозг, как насос, всасывает размышляющие устройства любых мастей. Послушная воле своих хозяев дохлятина нагоняет Торна, чтобы он оживил ее, чтобы отныне тратил себя на воскрешение свалки. И вроде бы сулилась за это неслыханная власть глазам, мозгам, рукам Торна. Итак, последняя настойчивая попытка понравиться вновь. Но тут проносится на внутреннем киноэкране тьма видений, от бурых мужиков до леммингов, бегущих в море, и Торн решает не поддаваться.

«Даже если кто-то намеренно мешает мне дружить с техникой, долбая синхронизацию, все равно я этим индустриальным вихрям не верю. Им бы только загрузить меня работой, накинуть четвертую одежку: железную и бетонную. Нет, я-таки порываю с ними дружбу».

Он повертел башней головы, подыскивая новых друзей. Пожарный водоем раскатался в речку. На другом берегу проявились и другие незапланированные объекты, которые производили благоприятное впечатление по контрасту с помойкой. Светлый луг, где наливаются сладким соком травы, изба с тесовым шеломом, козел, привязанный к колышку, и лес. Совсем нездешний, таких сейчас нет. Сизый от мощи, как ящер подползает к берегу. Остается Торну: перейти вброд, переплыть любимым стилем, выйти из окутанных туманом камышей, и прощай захламленная жизнь. Торн идет вперед. Нет, Торн стоит в нерешительности, а лес переправляется через водную преграду, деревья выходят на берег и окружают его восхищенной толпой почитателей. Медведи, волки и птицы заодно с ними. На Торна нахлынуло. Быть тополем – это прекрасно. Он пьет ногами, дышит телом, ест волосами и женится сразу на целой роще, запуская в нее облаками пуха свою любовь. Быть медведем – просто замечательно. Особенно, когда выковыриваешь сгустившийся солнечный сок из дупла. Быть волком – вне всяких сравнений. Он так любит запахи и разбирается в них. Самый приятный – дымный запах крови. Быть козлом – тоже хорошо. Торн отошел от эйфории. Козел ходил по кругу и жевал с унынием во взоре. У него имелись свои мелкие радости, но сам он был большой радостью для других, кто должен придти из леса за ним. Торн быстро разочаровался в лесе, разобрался с ним по-ученому. Бригада кольцевиков, исправно вертящихся на столбовике, с которого не соскочишь. Вот что это такое.

– Откуда взялся сопливый козел? – из леса выходила хозяйка.

– Это вы про меня? – не понял Дмитрий Федорович.

– Должно быть, Торн сам его придумал, чтоб было к чему придраться, – отвечал Сафонов, похожий на дерево.

– Аня, ты? – Торн с удивлением опознавал в бабке-ежке знакомые черты.

Она была красива, как березка. Тонкие веточки тянулись к Торну и щекотали ему лицо мелкими листиками. Было приятно.

– Ну, я, я. Тебе нравится у нас, – вопросительно-утвердительно сказала Аня.

– Еще бы, экологическая ниша. Как вам удалось добиться? – Торн пятился и замечал, что некоторые, с позволения сказать, деревья потихоньку заходят к нему в тыл, а древесный Сафонов делает им ветками подозрительные знаки.

– Ну так оставайся.

– Знаешь, как-нибудь в другой раз, на выходные, например.

Торн повернулся и упал сразу, потому что какой-то корень сделал ему подножку.

– Нельзя, – зло крикнул Торн, вставая. А лешак-Сафонов, растопырив руки, как пограничник Карацупа пошел на задержание. Ученый хотел проскочить понизу, но пенек злобно царапнул его по носу.

Немножко бы огня, прикинул Торн и поковырялся внутри себя. Там были и печка, и ярость, и резак, и источник питания, и маленькая горячая ящерица, живущая где-то в районе копчика. Они стали вихрем, который выскочил из точки между глаз.

Лесной разбойник взвыл «пожар» и, размахивая неуклюжими руками-ветками, побежал прочь. Больше с Торном никто не хотел связываться, опасаясь пламенных призывов яги.

Из воды еще появляется группа русалок, одетых по последней нудистской моде, они хотят уладить полюбовно, но Торн не доверяет их зыбким формам и продолжает отступление.

– Ну, ты пожалеешь, Димон. Слепой теперь будешь, и каждый об тебя ноги вытрет, – дала прогноз преобразованная Аня.

– А вот это грубость называется, значит, не смогли переубедить. Значит, аргументов не хватает. Хоть вы машин сторонитесь, а энергетическая пирамида у вас работает исправно, все на местах: и едоки, и едомые. И куда бы вы из леса не пошли, везде вот такую конструкцию установите. Знаю, вам мембрана моя нужна, чтоб кристалл вертеть. Ну, ладно, сели бы, обсудили… А вы пытаетесь вот такими представлениями склонить мой осевой канал на свою сторону. И вообще, перестаньте ломать существующие связи, уберите свое поле, втяните свои вихри…

Торн почувствовал, как с треском рвущейся материи выскакивает что-то из него, рвется пуповина, связывающая его с лесными братьями. И Ане – то ли бабе-яге, то ли русалке, ему остается только сказать: не поминай лихом.

Потом почва пропала под ногами, и он ударился лбом. Заискрило, а когда все прошло, Торн обнаружил, что валяется ногами в фальш-озере, а головой в очистках. Еще и наглый шпаненок-волк пытался помочиться на него в знак протеста против свинцовых мерзостей жизни. Только что обещанные неприятности были тут как тут. В ответ на попытку Торна выдрать его за уши, оборотень швырнул грязь в ясные глаза ученого и расцарапал ослепленному красу…

Макаров сидел, подперев голову руками, на ступеньке микробуса.

– Все напрасно, – повторял он, – и это ты, Торн, виноват. Ты уничтожил цех по производству мембранной аппаратуры, вот они, мягко говоря, и обнаглели.

– Крайнего вычислили. Сейчас обижусь и уйду, – пригрозил Торн, – а вас черти утащат, за дело, кстати. Меж тем я ваша последняя надежда. Потому что они, которые в водоеме, тоже на меня надеются. Хотите, дам обет не мыться, пока добро не победит.

Черти были неподалеку, скалились, поджидали, но Торн не торопился вколоть люминол.

– Из-за тебя, – продолжал обвинять Макаров, – ушел от нас светлый ум академика Веревкина.

– От вас, – поправил Торн.

– За последнюю неделю в нашу клинику легло триста человек. И мы не знаем, как им помочь. А что творится в других больницах, – причитал Макаров. – Намедни я смотрел карты новых пациентов. Одни тяжелые случаи. Будто каждый решил разжиться у дельцов теневой экономики патологической мембраной пострашнее. Шабаш по всему городу идет, хоть и не так показательно, как здесь. Вызывали меня на закрытый объединенный пленум, набросились с упреками: такой-де разэтакий, почему не предупредил. Аж сердце защемило – они же сами нам законных прав не давали, все шито-крыто хотели.

– Гад буду, если не так, – преданно поддакнул Торн. – Досекретничались, а надо давно в било колотить. Головой себя мнили, а оказались задницей.

– Молчал бы лучше – посоветовал Макаров. – Так вот, эпидемия идет психическая, шизоидная. Люди не могут работать с автоматикой, особенно специалисты. От них аппаратура словно узнает, как бы сломаться понадежнее, чтобы каюк с гарантией был. И специалисты ломаются от такой двусмысленности. Рабочих спеленутыми из цехов выносят – на станки бросаются, чтобы те прекратили их мучать. Бывает и синдром последействия, когда человек все свободное время, от смены до смены, закручивает, приваривает, обтачивает любое, что под руку попадает.

– Если бы там какой-нибудь художник или балерина ума лишились, это можно б было поприветствовать, а то ведь полезные люди, – прочувствованно сказал Торн.

– Госпитализировано несколько народных депутатов, – продолжил горькую повесть начальник, – из тех товарищей, что за страну болеют. На железной дороге пробка – а у них запор. Где-то уклонение от призыва – на них глухота нападает. Или вот полковника нацбезопасности привезли. У него ценный почин – всех не верящих в идеалы коллективизма сращивать с помощью последних достижений медицины в сиамских близнецов. Причем на двух эгоистов должен приходиться один альтруист, сам офицер готов пожертвовать собой для рождения первой тройни.

Торн осмыслил лопотание шефа и захотел поделиться:

– О, шеф, спешу порадовать. Меня посетила свежая мысль. Ведь я уже не первый день ощущаю, что случился какой-то сдвиг. Не только в моей голове, заодно и в едином психополе, которое вы так не любите. Нас не спрашивая, приопустился с жуткой высоты, а может и просто заерзал, обозначился один из полевых концентраторов, по рангу не мельче прототипа. Этот самый прототип, названный мной стилизованно, под древность, Праотец-Дерево, неизвестно где окреп на косморитмических харчах и сейчас атакует Праотца-Металл. Как самый злющий ведьмак в него внедряется. На третьей стадии Праотец-Металл будет захвачен и оприходован, заслуженно или незаслуженно – другой вопрос. Он забудет свою генеральную линию, потеряет ось и начнет отдавать энергию на чуждые ему «деревянные» цели, станет чем-то вроде кольцевика. И я подозреваю, что третья стадия как раз уже симптомами и щеголяет.

– Дерево, земля, огонь, вода, металл, где-то я уже слышал, – напряг лоб Макаров.

– Еще не раз услышите. Я не стараюсь оригинальничать, говорю открытым текстом. Мы редко догадываемся, кто там ворочает нами, как кочегар углем, ведет куда-то на подвиг, сгоняет в артели напрасного вкалывания. То есть думаем, запершись в туалете на крепкий засов, что это нас вожди и «измы» погоняют. А на самом-то деле, самих вождей и, любимые ими, как варенье, «измы», вздрючивают кое-какие сущности. Ведь известно, будь ты хоть самая заезженная кляча, а приложатся сапогом пониже спины, ой, как поскачешь, заткнешь за пояс Кентукки Дерби.

– Хватит громоздить страшные загадки, вы же не буддийский монах, пока что, – неодобрительно отозвался Макаров.

– Это не притчи, шеф. Разве мы не хотим, чтобы все стало быстрее, круче и веселее, чем в жизни. Чугунки с упорством достойным лучшего применения даже себя переклепывают, самоделкины хреновы. Таково уж влияние Папаши-Металла. Но искусство, что говорится, искусственно, а кроме того требует жертв. Очень искусственное любит людишек «опускать», по-блатному выражаясь. Ему ведь рабсила нужна, чтобы рождаться, ходить и лелеять себя. Я и деревянство, даже развитое, тоже не стану защищать. Слишком оно естественное. Родился уродом – ходи уродом. Жуй тех, кто послабее, не перепутай. Не попадайся на глаза тем, кто поздоровее. Если курносый, женись только на курносых, породу блюди. Из пищевой пирамиды наружу не лезь. Так что, стресс и пресс распространяется на всех, от человека, который гордо звучит, до самого занюханного кольцевика.

– Скудный ассортимент у вас в меню, Дмитрий Федорович.

– Не, ошибаетесь. Есть еще на третье кое-что. Мы, человекообразные, тоже имеем свой прототип и свою специфическую энергию. Если, конечно, не являемся сообща питательным бульоном для какого-нибудь другого праотца, если наши мембраны не кружатся, как листья желтые, вокруг чьей-то оси. Наш прототип, кстати, лучший в мире. Он мгновенно перетряхивает психополе, а, значит, и кристалл раскручивает, будь здоров – редко когда путное получается, но это от неумения. Вот историческая справка, готовлю на ходу. Психополе Средневековья, конечно, деревянное. Новое время – металлическое. Переходный период, он же Ренессанс, драчка былых ведьмаков и чугунков, подскакивает человеческий фактор. Сейчас опять переходный период, так давайте же воспользуемся критическим моментом, чтобы только наш прототип командовал парадом. Почти тост получился, Вадим Петрович.

– Древний Рим, небось, металлический, а Египет, наверное, деревянный, – эрудированно поддержал Макаров.

– Ого, соображаете, – похвалил Торн.

– Взять, связать его, – неожиданно распорядился Макаров.

– За что, шеф? – огорчился Торн. – Зря вы!

– Этот человек безумец, – поставил все точки и запятые строгий справедливый Макаров.

Двое отдыхающих в микробусе сотрудников Биоэнергетического проекта выглянули в дверь.

– Что вы сказали, Вадим Петрович?

Пока Макаров повторял, чего хочет, Торн столкнул лбами двух сотрудников, отчего они вывалились наружу, а сам он вошел в микробус и закрыл дверцу на замочек.

– Немедленно выходите, – потребовал Макаров.

– Волками командуйте, Вадим Петрович, – сказал Торн. – А теперь ставлю задачу. Сидеть здесь и ждать, пока я не покончу с чуждыми нам праотцами. Если получится, вяжите ведьмаков у водоема тепленькими.

– А если не получится? – спросил Макаров, который смотрелся уже жалко.

– Тогда кого-то где-то скушают совсем распоясавшиеся звери. За это можете земные поклоны бить праотцам, если получится, конечно. Они вас науськали на честного человека, то есть, на меня.

Свалка отпускала нехотя. Море мусора штормило. Микробус был утлой лодчонкой. А волна била в бок и хотела опрокинуть его. На городской магистрали шторм прекратился, но чувства Торна были изрядно расстроены, поэтому он рулил больше, чем надо. На перекрестке его взяли за гузку два милиционера.

– Биоэнергетичекий проект. – Торн придал голосу максимальную убедительность, еще показал красную книжицу. – Мы единственная сила…

– Рэкет, что ли, – понял его по-своему милиционер со слипшимися усами. – Мы тебе верим, не трать слова. – Он влез в микроб на переднее сидение.

– Ну, газуй, – милиционер сделал неприличный звук.

– У тебя лучше получается. А микроб-то чужой, – Торн выскочил из машины, распахнув дверцу со своей стороны. – Подсказываю, лови паршивца.

– Куды-ы? – заревел тот, что с усами, и потянулся за Торном.

– К тетке на блины, – Дмитрий Федорович сделал ложный выпад в сторону милицейского утюга, стоявшего метрах в десяти сзади. Второй милиционер ринулся спасать дефицитное казенное имущество. Тем временем Торн обогнул микробус спереди, вскочил во вторую открытую дверь и пнул усатого, который застрял между рулем и креслом. Через чудное мгновенье тот стал темным холмиком на мостовой, а Торн испытал высокое наслаждение, срывая микробус с места. Хоть гнались милиционеры за Дмитрием Федоровичем, а впилились в будку и отстали. Правда, и Торну показалось, что улица изгибается, как змея. Но он к таким фокусам уже привык, а стражи порядка нет.

Институт окружала густая толпа поклонников игры кулаками на лицах. Их собственные лица, не слишком точеные, а скорее клепанные и сваренные, светились лукавым упорством. В головах расположилась единая и единственная мысль.

– Вы натравили на нас всякую чертовщину; вы отняли у нас радость; раньше мы имели, теперь имеют нас, – скандировала толпа, грозно вращая глазами, и тут же начинала уговаривать милыми голосами: – Откройте. Вам не будет ничего плохого. Просто пообщаемся за чашкой чая, мы и пряников купили. Мы же не серые волки, а вы не поросятки.

Им упорно не открывали, от дискуссии уклонялись. Не открыли и Торну. Его не хотели узнавать, пообещали уронить на него тумбочку при особой настойчивости. Пришлось, непринужденно поддакивая митингующим, пройтись вдоль стены, подыскивать окно на втором этаже, которое еще не было задраено на все винты. Торн включил вакуумные присоски на башмаках и квазируках. Он стал подниматься легко и плавно, как геккон, попутно гордясь своим искусством. Но когда пытался уцепиться за подоконник, квазиручонки вместе с присосками были отодраны и отброшены. Торн повис вниз головой, уже напоминая летучую мышь.

Из окна высунулись по-модному радужная голова и пускающий пары чайник. Торн узнал лаборантку, которая славилась огромным ростом и участием в самодеятельности. И самодеятельность, судя по слухам, продолжалась за пределами сцены в кабинетах главных и первостепенных людей. Им же требовался и чай.

– Придется помучиться, – пообещала женщина.

– За что, милая? – сладким голосом спросил он. – Я Дмитрий Федорович.

– Все вы теперь дмитрии федоровичи. Сотрудники в дверь ходят.

– А у меня тренировка по альпинизму, плановая.

– Не уговоришь, паук. У тебя сейчас по плану, Гад Гадыч, залезть к женщине и так сделать, чтобы у нее урод вроде тебя родился.

– Откуда вы знаете, что от меня только уроды получаются? – обиделся Торн.

Струйка кипятка протекла по ноге.

– Вы куда льете, вы что варите? – заверещал он.

– То самое.

Выбор был, как всегда, скуден. Или терпеть изощренное насилие, стараясь получить от него удовольствие. Или кокнуть яйцо головы о камушки.

– Ну, выгляни, солнышко, – несмотря на страшную действительность попросил Торн.

Пытка продолжалась. Торн дышал глубоко, пытаясь не вникать в свои проблемы, а думать об этой паршивке. И нашел отмычку. Он выпустил облезлую выдохшуюся белку из колеса – мысленно, конечно, – и кое-как пробил защиту, передал ей в узлы успокоительные установки.

– Ну, а теперь кто я? – зло ехидничала девушка.

– Все равно солнце. А помнишь детство? Замерзший пруд. И ты скользишь по нему без коньков. Падаешь и не больно. Словно лед – это подушка. Весь мир в мягких живых волосах Луны. И никому ничего от тебя не надо, – неожиданно легко наплел Торн.

Лицо Торна защекотало полотенце.

– Цепляйся, паучок. – Тут его вознесло куда надо.

– Ну-ка, напусти еще что-нибудь в этом духе, – она прикрыла глаза.

– В следующий раз, клянусь мундиром, – и Дмитрий Федорович скользнул к дверям. Девка запустила вслед туфлей. Метательный снаряд угодил Торну чуть пониже поясницы. «Попала, попала», – радостно закудахтала девка, а Дмитрий Федорович замахал руками, создавая подъемные силы. Догони его и второй снаряд, все бы кончилось, а так он мчался, как испуганный индюк, по коридорам, торопясь к своему БГУ. Он понимал, что встречные-поперечные перекрывали ему кислород не случайно, а подчиняясь силовым линиям прототипа. Однако, и закаленный Торн опешил, когда даже повар с институтской кухни захотел его обидеть. Он не в шутку бросился на Дмитрия Федоровича, по-самурайски вращая длинным ножом. Но магическое слово «винегрет» побудило светлые воспоминания о творческом начале у повара. Это позволило Торну уйти из-под удара, нож вошел в стену, а игла с успокоительным – в шею агрессора. По дороге на Торна еще пытались напасть буфетчица, хирург, санитар. Уборщица тетя Дуня и то влепила ему шваброй. Но Торн прорвался.

Воробьев жидко захлопал, вот и все признание заслуг.

– Я не знаю, сколько секунд в запасе, пока оно станет необратимым.

Воробьев дожевал свой бутерброд и всполошился. Пока Торн производил диагностику пультов, лаборант ползал в испытательном блоке, проверяя поглощающие и отражающие способности щитов и экранов. И тут появились незваные гости, сам доктор Кирпиченок, директор Союза Электрической Силы и Славы, и пять лиц, слабо похожих на научных сотрудников, скорее, на продукцию промышленности. Они проникли в институт то ли дорогой, проторенной Торном, то ли нашли другое отверстие. Дмитрий Федорович требовал покинуть помещение, взмахивал бумагами, свирепо потрясал пальцем, но впечатления не произвел. Более того, доктор сотоварищи делали вид, что кроме них в помещении никого нет. Лишь иногда они ежились, как будто сквозило, и махали руками, словно зудели комары. Потом Кирпиченок положил на стол бумагу за подписью Веревкина о ликвидации БГУ. И объяснил своим ребятам, почему БГУ надо ликвидировать – как тренажер для колдунов, на котором они натаскиваются в губительных навыках. Почти перерезая торжественную ленту, Кирпиченок дернул первый попавшийся проводок. Торн не стерпел и подошел к нему вплотную. Тут Дмитрия Федоровича уложили на ковер и наступил сверху ногой. Торн в позе гнусной змеи, придавленной копытом гордого коня, еще изогнулся, желая наблюдать за обстановкой. Индустриальные богатыри напряженно смотрели в рот доктору Кирпиченку. Но рот неожиданно сказал: «Отстаньте, дураки». Потом Кирпиченок опустился на четвереньки и пополз. «Ма-ма, пи-ва, уа», – ныл он. Один чугунок догадался, что произошла мембранная атака. Он выхватил хлопушку, но разрядил ее почему-то в товарища. И даже обрадовался своей меткости. Но потом меткий стрелок подумал, что спит, и пальнул себе в рот. Оставшиеся трое явно не знали, чем заняться. Торн предложил им, пока суть да дело, обогатить внутренний желудочно-кишечный мир в ближайшем ресторане. Трое взвалило на плечи троих. На прощание мелькнуло заднее место доктора Кирпиченка.

– Маша убила себя вилкой, Петя – ложкой, Костя – тарелкой, – прокомментировал события Воробьев, скромно помалкивавший во время суровых испытаний. Торн с большим подозрением взглянул на него.

– Дмитрий Федорович, я тут ни при чем. Оно само. Вы там случайно локтем кнопочку включения настройки нажали, и меня стало крутить, а потом еще и местность завертелась, пока вы там прохлаждались. Какие там пучки напали, не знаю, да только мне мальчики кровавые мерещились на месте чугунков. Представляете, вижу, как взяли дите и заделали в некий бронетранспортер-луноход на гусеницах, с краном, с пушкой и таким прочим. А ребенку хочется ньям-ньям и играть. И вот для этого дела применяется им БТР. Покушать – пожалуйста, из пушки по телятнику, а потом лови жареные куски захватом. Поиграть с дядями и тетями – милости просим. Правда, только к ним подползешь, а баловаться уже не с кем, одна кашица под гусеницами. Вот такие трудности в общении. А я просто помог деткам из этих БТР-луноходов выбраться на лужайку. Вот вам изобразительный ряд плюс решение задачи. Все по инструкции для колдунов: опускаю свой психоцентр в осевой канал жертвы, подчиняю ее мыслительный аппарат. А теперь успокойте меня, Дмитрий Федорович, скажите, что у и вас такое бывало, что вместе лечиться станем. Ведь бывало же?

– Дурак рассказывает, и дурак слушает, – спохватился Торн. – Я сейчас в блок, а ты, смотри, не засни.

– Заснешь тут, сразу все вынесут. А вас, может, лучше к стулу привязать? А то вдруг эти полубабы-полуптицы, которые поют, как их там, сирены, заманивать примутся на тот свет.